Глава 3.

Просыпаясь резко, словно от внутреннего толчка в грудную клетку – болезненного и сильного, заставляющего одним махом встать, практически подпрыгнуть, обернуться на диван, на котором сейчас спал мужчина, с которым она провела ночь, и медленно осесть обратно, собираясь мыслями.

Наташа, к своему сожалению, отлично помнила прошедшую ночь, помнила в подробностях, в мельчайших деталях. Помнила себя…

Зайдя в ванную комнату, разглядывая себя в зеркало, пытаясь согнать морок прошлой ночи, она встала под максимально холодный душ. Чтобы очистить тело и мысли для нового дня и, главное – утра, невыносимо неуклюжего утра, скомканного «пока» и «я позвоню», брошенных формально, для связки слов. Ей бы хотелось тихо уйти, оставив ключи на столе, и забрать их потом в почтовом ящике, но она не могла себе позволить оставить в своём доме постороннего человека, значит, сейчас она пойдёт и встретится лицом к лицу с парнем, которого ночью почти умоляла: «Ещё!»

- Миша, - проведя рукой по плечу. Проснулся сразу, быстро оглядел комнату, остановив свой взгляд на Наташе.

- Привет.

- Мне на работу надо.

- Я понял, - спокойно.

Что ж, залётному офицеру не впервой просыпаться на чужих постелях, подобное утро вовсе не в новинку для него, в отличие от Наташи, которая чувствовала себя неуютно, глупо и не знала, куда деть руки.

- Кофе будешь?

- Ты не опоздаешь?

- Нет…

- Тогда буду, - с улыбкой.

Наташе было не до улыбок, сосредоточено смотря на кофе-машину, словно от её взгляда она будет работать быстрее, Наташа стучала по столу ногтями, пока мужская рука не накрыла её руку.

- Ты нервничаешь?

- Нет. С чего ты взял.

- Нервничаешь… Не надо.

- Я…

- Когда приезжают твои дети? – то ли целует шею, то ли выдыхает звуки, - я могу сегодня вечером прийти?

- Зачем?

- Всё за тем же.

- Что? – глядя на парня, не понимая, как реагировать.

- Знаешь, мне понравилось… очень…  - Наташе почудилась в голосе неуверенность, очень странно.

- Как хочешь, - всё, что смогла ответить женщина.

День тянулся невыносимо долго, она не понимала, что ей говорят и почему. В обед, встречая Лёху, идущего бодрым шагом, похожего на племенного жеребца – довольного и снисходительного, услышала:

- Тусик, ты себя нормально чувствуешь? Иди-ка ты домой.

- Уху, - всё, что ответила женщина.

Зеркало в ванной комнате отражало бледное лицо, тёмные тени  вокруг глаз и мешки, сквозь тонкую кожу которых  явственно проступили морщинки. Ну что ж, если раньше она расплачивалась мятными конфетами, теперь к списку добавилась ещё и разбитость. Сорок лет – не тот возраст, когда можно себе позволить кувыркаться всю ночь с солдатиком… Она легла на те же простыни, что были ночью, и мгновенно уснула.

Звонок в дверь оторвал от приятной онлайн беседы, тема была ненавязчива, Наташа смеялась чужим шуткам, ей нравилось, что её шутки так же находили одобрения и отзыв. Её многие знали на этом форуме, знали, что у неё двое детей, знали, что она живёт в большом городе, некоторые знали, кем работаем. Пару раз она даже давала довольно подробную консультацию начинающим бухгалтерам. Там никто не переходил границы дозволенного, никто не спрашивал, прямо или завуалировано, о том, о чём она не говорила. Негласное правило виртуального общения.

- Ты?

- Я, - с улыбкой.

- Эмм, проходи.

Наташа пыталась изображать радушную хозяйку, но правда в том, что её руки забыли, как дотянуться за кружкой или включить чайник. Присутствие парня не приносило ей уверенности, не вписывалось… и радовало.

- Выпьешь?

- Нет.

- А я – пожалуй…

- Наталь, давай, ты тоже нет, а? – мужская рука убрала ром обратно на полку, где он простоял довольно давно, ожидая своего звёздного часа, но, похоже, и этот день не его, - я пугаю тебя?

- С чего ты взял? – Пугал ли он? Скорей – сбивал с толку, заставлял чувствовать себя неуютно под прямым взглядом, в котором отсутствовала жалость, но было что-то другое, помимо заинтересованности, помимо скользящего взгляда от лица к шее, к линии декольте и ниже, к животу, по ногам.

- Вот и хорошо, - дыхание-поцелуи скользили по телу, пока руки мягкими поглаживаниями расслабляли плечи, пока, открыв глаза, Наташа не встретилась с глазами парня, пока не оказалась сидящей на столешнице, льнущей к мужской груди, отпускающей себя, свои желания и неуверенность. Её ноги были широко раздвинуты, и она ловила движениями бёдер скольжение пальцев по кружеву, смотря, словно в замедленной съёмке, как пальцы отодвигали краешек кружев, как пробегали уже под кружевом, слышала:

- Как тут? Ты переживала вчера…

- Нормально, кажется, - насаживая себя на палец, - сейчас проверим.

- У меня  тут есть…  - Наташа увидела небольшую упаковку вагинального лубриката, они с Пашкой пользовались таким одно время, когда в организме женщины случился гормональный сбой, результатом которого могло стать бесплодие, но, при наличии двоих детей, это не то, что могло волновать женщину, в отличие от отсутствия естественной смазки. Так или иначе, всё нормализовалось… Наташе так казалось. Однако, этот тюбик не принёс дискомфорта в сознание. «Что есть, то есть», – подумала Наташа.

- Отлично, - прошептала Наташа, - сними с меня эти дурацкие трусы, они мешают, - Её руки слишком заняты тем, чтобы держаться за плечи, пока она насаживалась на палец.

- Они не дурацкие, но ты права, они мешают, - в следующее мгновение уже нет трусиков, ещё через мгновение её халат держится только на поясе. Мужские губы пробежали от груди до губ, где подарили долгий, глубокий поцелуй, потом снова возвратились к груди. Если и были какие-то сомнения у Наташи – они пропали, забылись, сгинули под лавиной вожделения, желания кончить. Сейчас. Сейчас же. Отрываясь от его губ, Наташа игнорировала футболку на плечах мужчины, вовсе не плечи её интересовали, когда пальцы дёргали молнию на джинсах, которые она стащила вниз, до колен, вместе с бельём. Попытку раздеться до конца Наташа остановила рукой пробегающей по члену, до яичек, которые сжала совсем немного, пока пододвигалась к краю стола:

- Оставь ты эти штаны.

- Такая нетерпеливая, девочка…  Да… - одним движением, кажется, до позвоночника, - дааа… - под тягуче медленный возврат, - дааа… - под такое же глубокое, тягучее покачивание… Под взрыв в теле, отдающийся не только пульсацией внизу живота, но и в висках.

- Пойдём на диван…

- Пойдём.

Миша не выражал сочувствие, настоящее или показное, не спрашивал, как она справляется, не интересовался, чем занимаются её дети, он просто любил её всю ночь. Порой страстно, жёстко, так, что Наташе, казалось, что её не хватит, что на этом её сексуальная жизнь окончится навсегда, потому что она больше никогда не захочет смотреть на мужчин. Порой медленно, даже лениво, мурлыча, словно довольный кот. Если он менял позиции, то ни одна из них не приносила Наташе неудобства, как физического, так и морального. Если он шептал: «Ты прекрасна сейчас», Наташа верила, что в данный момент времени, для него – она прекрасна.

И утро не доставило неудобства, скорей уж досаду от звука будильника.

- Тебе обязательно на работу?

- Нет, - спокойно ответила Наташа. Она всегда была очень обязательна, не позволяла себе опоздать, прогулять и не прийти без действительно уважительной причины. Но сегодня она спокойно сказала: «Нет» и не хотела задумываться о причинах.

- Лёш, я не приду, плохо себя чувствую.

- Ладно.

В следующие полчаса раздавался шквал звонков от готовых помочь, принести хлеб, воду, отвести детей в школу, передвинуть шкаф, почитать сказку. Мобилизация под лозунгом «Тусик в беде» - включена на полную. Это не то, что должно бы удивлять, но немного раздражало. Она с удовольствием нырнула под одеяло, позволяя себя обнять, и провалилась в сладкий утренний сон.

Они провели в квартире четыре дня. Четыре дня Наташа не ходила на работу, ссылаясь на плохое самочувствие. Четыре дня она засыпала и просыпалась в объятиях мужчины, и это казалось нормальным, даже естественным. Его поддразнивания, никогда на грани, его улыбка, его ласки, его «Наталь», и её собственное нежелание думать. Отключиться от внешнего мира.

Погодки звонили каждый день, подробно рассказывали, что видели, как дела, жалуясь друг на друга, погоду и одноклассников, но Наташа слышала довольное хихиканье на том конце провода и точно знала, что все эти жалобы скорей для связки слов и желания услышать, что, именно ты – самый лучший и любимый. Она не смущалась Мишу, разговаривая с детьми, не уходила в другую комнату… С чего бы?

Сидя на кухне, ведя шутливый спор, Наташа слышала: «Девочка».

- Сколько ты меня будешь называть «Девочка»?

- Тебя что-то смущает, Девочка?

- Какая я тебе девочка, Миш?

- Хорошенькая… умненькая… сексуальненькая…

Наташа не смогла бы ответить, отчего её смущает столь невинное прозвище «Девочка». Наверное, потому что она – очевидно, не девочка, очевидно, не невинна и, очевидно, старше парня, чьи руки сейчас выводили круги у неё на спине.

- Наталь, а сколько ты ещё будешь загоняться по поводу разницы в возрасте?

- Я тебя старше, это очевидно.

- Ты старше меня на четыре года, четыре… Я же не школьник, и ты не моя учительница математики, иди-ка сюда, - просто прижав к себе, парой шагов оказавшись в прихожей, где в торце был пристроен большой шкаф-купе с зеркальными дверями. Он поставил Наташу, встал немного сзади и спросил:

- Что ты видишь?

Глаза Наташи пробежались по верху зеркала отметив там пыль, потом уткнулись в собственное отображение: были видны расширенные поры, тёмные круги под глазами, не явные, но всё равно видные. Наташа видела морщинку между бровей, видимо, инъекции прекратили действие, она видела чуть «съехавший» овал лица, видела, что бровям требует коррекция, а краска для волос начала смываться, и на висках мелькнул ярко белый седой волос.  

- Не так, - Наташу просто переставили сильные руки, словно куклу, - смотри ещё раз, только целиком.

В этот раз Наташа увидела хрупкую фигуру женщины в светлом халате с запахом, из которого больше, чем позволяют приличия, выглядывала грудь. Темные волосы, привыкшие быть убранными, сейчас волной скатывались по плечам, прядями ложась вдоль того самого неприличного декольте. Она не увидела каких либо очевидных признаков старения, зато увидела лёгкий румянец на щеках, увидела красные, слегка припухшие от поцелуев губы, увидела стройные ноги. Ноги у Наташи всегда были стройными, возможно, не самыми длинными, не безупречной формы, но, определённо, заслуживающими мужского внимания.

Вот только ей хватало внимание одного человека… Женщина, смотревшая на Наташу, не была молоденькой, но её нельзя было назвать старой или просто зрелой. Эта была женщина, испившая за четыре дня любви больше, чем за последние четыре года, и пусть любовь эта была временная и плотская, она пошла на пользу хрупкой женщине в светлом халате, пояс которого подчеркнул, что Наташа более чем хрупкого строения, настолько тонкой казалась талия.

- Теперь смотри на меня.

Наташа посмотрела. Миша был широкоплечий, и выше неё. Изрядно. Но это не было таким уж открытием, с тех пор, как в её жизнь вошёл Пашка, игрок любительской команды по волейболу, введя её в свой круг друзей, Наташа будто и не встречала низких мужчин. Казалось, что все окружающие знают, как выглядит её темечко, лучше неё самой. Да и сложно было бы найти мужчину, даже не из Наташиного окружения, который не был бы выше или крупнее женщины – с её-то комплекцией.

Сейчас Наташа увидела, что он вовсе не так уж и молод, что несколько морщин пробежались по лбу, что от носа к губам протянулись упрямые морщинки, да и вокруг глаз тоже, что вовсе не старило, не отталкивало, а делало более живым, настоящим, искренним. Миша медленно снял футболку, глаза женщины пробежались по рукам, задержав взгляд на шраме на левом плече, рванном, будто зашитом на скорую руку.

- Что это?

- С велосипеда упал.

- Не похоже на велосипед…

- Да… было не очень похоже…

Она остановила взгляд на широкой груди, задавшись вопросом, как часто он ходит в зал… но, опустив глаза ниже, поняла, что не очень. Никаких кубиков пресса Наташа не обнаружила, если присмотреться, то были видны бочка́ и даже живот, небольшой, но многообещающий, как сказала бы Марго.

- Если ты не перестанешь есть на ночь и не займёшься спортом, станешь толстым.

- И лысым, - добавил Миша, опустив к её лицу голову, где потенциально, судя по тенденции…  - сколько мне лет?

- Тридцать шесть, - одними губами.

- Ну, а тебе тридцать пять, и то, учитывая, что я видел твоего сына, знаешь, было бы странно, если бы у тебя в тридцать был такой сын, - улыбнулся Миша.

Наташа ещё раз бросила взгляд в зеркало, и на какое-то микромгновние, как далёкая вспышка в космосе, отозвавшаяся тут, на Земле,  магнитной встряской, ей показалось, что они хорошо смотрятся вместе, что жизнь не осталась вся позади, что есть ещё что-то – некий кусочек, пусть небольшой, но именно на это микромгновение захотелось взять его в руку и зажать в кулаке, чтобы не растерять…

Миша уехал, попрощавшись в дверях. Они не давали никаких обещаний, не обменивались телефонами, не говорили дежурного «я позвоню» или «пиши». Он честно сказал: «Удачи, спасибо тебе за эти дни», и закрыл за собой дверь. Наташу, как ни странно, более чем устроил такой поворот – ожидаемый и не лицемерный.

Она с головой окунулась в свою рутину, спеша наверстать пропущенное за дни отсутствия на работе. Сосредоточенно перебирая бумаги, она получила письмо на электронную почту, решив отправить его в папку «спам», всё же открыла, заинтересованная темой: «Спасибо».

Короткое письмо. «Привет! Хотел ещё раз поблагодарить за дни в твоём доме. Спасибо. Ты чудесная женщина. Миша». К письму прилагалось абсолютно глупое изображение кота с цветами и в сердечках, Наташа фыркнула, но ответила.

             «Привет! Пожалуйста. Как нашёл мой адрес?» Приложив не менее глупое изображение кошки, во всяком случае, морда её была похожа на кошку, а вокруг летали бабочки.

«Своровал твою визитку». На этот раз кот прикрывал лапой нос и глаз, всем своим видом изображая, что ему якобы стыдно.

Это было невероятно глупое и приятное занятие. Обмениваться пустыми письмами и нелепыми изображениями в течение рабочего дня с офицером…

Наташа не часто получала письма из далёкого гарнизона, ещё реже её ответы получали мгновенный отзыв, что неудивительно из-за разницы во времени, давать же свой личный адрес или иной способ связи она не спешила, да её и не просили. Эти письма были так же виртуальны и нейтральны, как любые другие от любых других виртуальных собеседников. Наташу вполне устраивала такая степень близости. Правильней было бы совсем отказаться от этой ненавязчивой переписки, потому что порой так некстати ёкало сердце, видя знакомый адрес, но не она начала, так что… не ей заканчивать.

Ближе к Новому году дела наваливались огромным снежным комом, работа, которая не позволяла расслабиться лишние пять минут, дом, где всё вроде было налажено когда-то давно, но с завидной регулярностью возникали проблемы, ставящие женщину в тупик. И погодки.

После очередного родительского собрания выяснилось, что не всё так хорошо с успеваемостью детей, как думала Наташа. Женя всегда хорошо учился, в начальной школе у него были проблемы, но, в главной степени, из-за разногласий с учителем, который считал, что Женьку рано отдали в школу, и не забывал сообщить об этом щупленькому мальчонке, подпитывая его неуверенность в своих силах. К средней  школе всё выровнялось.

Саша же всегда училась неровно, прыгая от хороших оценок к плохим со стремительностью, за которой не успевали даже учителя. Она с равным энтузиазмом любила математику в одном месяце и литературу в другом. Была принципиальна, остра на язык и часто спорила. Её обострённое чувство справедливости не давало ей промолчать или лавировать, а уж если тщедушной Сашке казалось, что притесняют её младшего брата, который возвышался над ней на две головы – уже никакое чувство приличия не могло остановить девушку. Она тут же ставила человека на место, даже если этим человеком был завуч естественных наук или старший методист школы.

Впереди же маячили экзамены, и, помимо основных, нужно было выбрать ещё три. Сашкины же предпочтения менялись, Женя и вовсе не мог сказать, что ему лучше. По большому счёту – успокаивала себя женщина, – это не выпускные экзамены после одиннадцатого класса, максимальная расплата за неуспеваемость и несанкционированный дебош – это корректная беседа с директором школы с рекомендациями перевести в другую, «районную» школу или колледж.

С Женей вопрос решился относительно малой кровью. Дав парню на раздумье неделю, по результатам, она наняла репетиторов, которые обещали подготовить… Возмущению парня не было предела, услуги репетитора стоили дорого, а Женька и сам мог поднапрячься, а не вгонять тянущую их мать в большие расходы, но услышав: «Сыночек, мне так спокойней», смирился, пообещав сдать всё наилучшим образом и пойти на работу летом. Наташа фыркнула, какая работа, пусть отдыхает, пока есть возможность – наработается ещё, но спорить с парнем не стала, видимо, ему так тоже было спокойней.

Саша же меняла свои предпочтения, спорила с репетирами и уже двое корректно отказались работать с девочкой, потому что «не могут дать никаких гарантий». В итоге Наташе пришлось махнуть рукой, ограничившись проверкой домашнего задания под фырканье Сашки, однако в дневнике появились записи этих заданий, а успеваемость стала стабильней. Возможно, присутствие Наташи в комнате Сашки, когда девочка учила химию, положив голову на колени матери, сыграли не последнюю роль. Она нуждалась не только во внимании, но и в тактильном контакте.

 Таким же был Пашка – проходя мимо, он обязательно задевал рукой Наташу, не мог просто находиться рядом, его руки постоянно обхватывали, прижимали, щекотали, во сне он, казалось, пытался подмять под себя хрупкую женщину, притянуть, обхватить целиком, руками, ногами – словно он ведал, как мало ему будет отпущено…

Приближался Новый год, и город охватила предпраздничная лихорадка. Магазины пестрели вывесками «Распродажа», переливающимися огнями, искусственными ёлками, пластиковыми шарами. Дома, на высокой антресоли, у Наташи были вовсе не пластиковые шары. Стеклянные, хрупкие, оберегаемые. Многие достались ей от бабушки, от родителей, многие они с Пашкой покупали сами, и Наташа помнила, явственно помнила – какой и когда. В год, когда родилась Сашка – ярко красный, со сказочной избушкой. В год, когда Женька – синий, с жар птицей. В год, когда они взяли кредит на квартиру и было совсем туго, в их коллекции появился золотистый шар с ручной росписью. Нелепое роскошество, по которому гладила тонкими пальцами тогда совсем ещё молоденькая Наташа, и удивлялась изяществу линий росписи. Ей не терпелось достать эти шары, повесить их на своё место, ведь каждому было отведено конкретное место на ёлке, потом включить эклектическую гирлянду и на секунду поверить, что электричество ни причём, всё дело в новогоднем волшебстве. И в то же время женщина находила себе важные дела, слишком уставала к вечеру, была рассеяна и плохо себя чувствуя – перенося на завтра встречу с хрупким стеклянным прошлым.  

Зайдя в дом Наташа увидела суету в противовес обычной тишине, в это время дом погружался если не в приготовление домашнего задания, то в просмотры сериалов, с наушниками, тихо – чтобы мама не застукала. Мимо пробежала Сашка, неся ворох разноцветных гирлянд, в центре же комнаты стоял Женька, рядом с наряженной ёлкой, важный и довольный собой. Что удивительно – каждый шар, каждое воспоминание было в строго отведённом Наташей месте, она провела рукой по паре голубых шаров по обе стороны ёлки, на нижних лапах, качнула пальцем сосульку, немного потёртую и со сбитым кончиком, сказала: «Привет» Снегурочке на прищепке и встретилась глазами с Женькой.

- Это ничего? – тихо-тихо.

- О, отлично, у меня бы не хватило сил… отчёты…

- Мы всё повесили, как ты любишь, мам, - прошептала Сашка, на удивление робко.

- Я вижу, спасибо, классно… Так, вы заканчивайте, а я пойду пиццу сделаю, в честь ёлки, - откинула прочь непрошенные эмоции.

- Мам, - задорно, - там, на холодильнике, наше письмо Деду Морозу.

- Я передам, когда он придёт, - засмеялась Наташа.

После пиццы, уборки, тишины, изучения письма и его содержания, Наташа вызвала детей к себе, коротким: «Жду тебя, сейчас», она не имела привычки заходить в комнаты детей без приглашения, без лишней надобности. В первую очередь из-за нежелания нарушать личное пространство, во-вторых – не желая сталкиваться с беспорядком, который порой ужасал. Как ни странно, но и тут Саша умудрилась обогнать своего брата. Наташа часто думала, как же Сашка пойдёт во взрослую жизнь, если не в состоянии поддерживать порядок на собственных восемнадцати метрах, но вспоминала, что сама она в семнадцать лет вряд ли умела ставить чайник, и единственное, что ей удавалось поддерживать в своей комнате – это беспорядок.

Пашка же, зайдя в её «берлогу», где под ровным слоем бумаг, черновиков и рисунков была спрятана флейта, не обратил на это никакого внимания. Видимо, от того, что рядом были губы Наташи… и светлый лифчик, который просвечивался сквозь футболку. Потом сам Пашка и научил готовить Наташу, вскоре благополучно забыв, что он когда-то умел приготовить не только яичницу, но и полноценный обед из трёх блюд.

- У Деда Мороза трудности перевода, - улыбаясь, сказала Наташа, - кто такие «пенни» и «лонг»? Интернет теряется в догадках, дети мои.

- Это скейтборд. – Женя.

- …ды. – Саша.

- А по-человечески нельзя было написать?

- Нет. «Пенни» это «пенни», «лонг» это «лонг», это не совсем скейтборд…

- Ну, хорошо. И сколько этот «не совсем» стоит?

- Эм… хорошие если…

- Сколько? Так, вы хотите, что бы я купила заведомо опасную вещь… да ещё за такие деньги? Это же просто доска на колёсах!

- Не просто доска, - возмутился Женя, дальше последовало пространственное и долгое убеждение матери в необходимости такой покупки, и именно конкретных фирм, из знакомых слов Наташа услышала  «подшипник», но сказать толком, что это… она бы вряд ли смогла.

- По паре сникерсов за подарок уже не считаются? На прошлой неделе?

- Конверсов, мам! – возмущению, похоже, не было предела.

- Тааак… я всё равно ничего не поняла, в этот раз Дед Мороз выдаст деньги, и всё сами, но у меня условие – катаетесь с защитой.

- Мааам…

- С защитой!

- Хорошо.

На зимние каникулы погодки обычно уезжали либо с классом в туристическую поездку, либо в лагерь, сам же Новый год праздновали дома, с мамой. В последнюю пару лет они даже не накрывали стол в гостиной с ёлкой. А просто – на кухне. С минимумом блюд, подняв символические бокалы с шампанским, они убегали в комнату смотреть подарки, звонить друзьям, ругаться, мириться и засыпать в итоге на одной постели, ругаясь поутру, кто сильней толкался. В этом году они порывались пойти куда-нибудь с одноклассниками. Им хотелось взрослости, свободы, казалось, что самостоятельная встреча Нового Года добавит им лет и значимости.

Наташа, конечно, не могла позволить им отправиться неизвестно куда, и предложила отпраздновать у них.

 Огромная, практически пустующая квартира, где есть, место переночевать, удобное расположение рядом с метро, тихий двор и одинокая мама – всё располагало к подобному приглашению. После нескольких совещаний, обсуждений уместности алкоголя на столе, и сколько, кто остаётся, кого забирают родители, было решено так и сделать – позволить детям отметить Новый год так, как они хотели, под присмотром одной из мамочек. Родители быстро расспросили детей, как же проводит свои праздники немногословная вдова, мама погодок, и, выяснив, что в одиночестве, решили, что вполне возможно доверить своих детей, в такой день этой женщине.  

За пару месяцев не произошло ничего значительного, сколько-нибудь интересного и важного. Всё время Наташи занимала работа, дети и подготовка шумного праздника. Только два события, пожалуй, выбивались немного из череды дней. Первое – Наташа сделала рекламируемые Марго процедуры, обещающие вернуть утраченный коллаген её коже, впрочем, не найдя видимого эффекта, но как ни странно – прошла курс до конца. И купила себе блузку тёмного цикламенового цвета, он всегда казался Наташе слишком яркий, несмотря на то, что шёл ей. Она не собиралась её носить, но присутствие в шкафу полиэтиленового чехла, внутри которого переливалась яркая ткань,  поднимало женщине настроение.  

Сам Новый Год проходил под шумное хихиканье школьников, Наташа оделась просто: лёгкое платье выше колена, светлое, немного освежающее цвет лица, и минимум украшений. Посидев немного с подростками, как бы невзначай оставив им бутылку вина, санкционированную родителями, пошутив, что она тут, рядом, блюдёт порядок и покой, ушла в свою комнату, иногда прислушиваясь к шуму, иногда, как бы невзначай проходя мимо комнаты, чтобы убедиться, что всё нормально.

Она ждала, когда погодки уедут в лагерь, и Наташа отметит праздник по своей традиции, личной, никем не санкционированной и, наверное, безумной. Оставшись, наконец, одна, она в комнате садилась под ёлку, в домашней одежде, заранее открывала две бутылки вина, ставила фотографию Пашки и отмечала Новый Год с ним, рассказывая о прожитом времени без него, хихикая над проделками детей, даже показывая Пашкиной фотографии фото детей. Порой она казалась себе абсолютно безумной в эти часы: закрывшись в комнате, с вином и фотографией погибшего мужа, но не могла отказаться от этого ритуала. Однажды она рискнула и рассказала о нем Марго. Та, не слишком долго думая, ответила, что по Наташе определённо плачет дурка, но если Туське это нужно – то «велкам, ты только закусывай лучше, и раз в год». Наташе и не требовалось чаще… Вернее, она себе не позволяла чаще. Было бы так просто превратить каждый праздник в поминки, но нужно ли? Тем более, сколько бы Наташа не ждала ответа или знака от Пашки – она так его и не получала.

Звонок в дверь оторвал её от просмотра на редкость глупой телепрограммы, Наташа открыла, не спрашивая. В их маленьком дворе, с железными воротами на арке, с домофоном на подъезде, не бывает посторонних. Она встретилась с Мишей. Неожиданно. И приятно. Вспомнился глупый кот, закрывающей лапой нос.

 Она остановила движение Миши войти в её дом – там дети, и ей абсолютно не нужны вопросительные взгляды погодок и перешёптывания за спиной других родителей. Военный. В форме. На Новый год…

- Это ты? Привет.

- Могу я войти?

- Нет, - закрывая за собой дверь, стоя в лёгком платье и босоножках, благодаря Бога и Марго, которая заставила её сделать педикюр в цвет этого платья.

- ???

- Там дети, - отчего-то шёпотом, словно дети – младенцы и только-только уснули.

- Аааах, дети, понятно, - с каким-то облегчением, которое точно только слышалось Наташе.

- Что ты тут делаешь? В форме… Тебе идёт, кстати.

- Проездом, у меня сорок минут, кто бы мог подумать, что в этом городе и на Новый Год пробки.

- Ох, надо было сказать, я бы приехала… – выпалила Наташа.

- Приехала бы она… - проведя большим пальцем по губам, - куда бы ты приехала, девочка, на военный аэродром? – вдруг прижимая к себе, к своей холодной, с мороза, куртке, по которой стекал подтаявший снег.

- Эй, мне холодно, - не отпуская мужчину.

- Прости, - отстраняясь на секунду, чтобы спрятать маленькое тело под курткой, прижав к груди, где, сквозь слои ткани, проникало тепло и согревало женщину, немного задевая сердце.

- Тебе надо идти.

- Куда? – в глазах недоумение.

- К Серафиме!

- Ну… я не к Серафиме…

- Что, ты рядом с матерью и даже не зайдёшь к ней? - интонация мало отличалась от той, с которой она выговаривала Женьке за непослушание, - вот если бы Женька…

- Однажды он так и сделает, Наталь.

Весь этот диалог происходил на лестничной площадке, когда в окне переливались фейерверки, а из соседней двери лилась, даже грохотала, музыка.

- Пойдём, - Миша потянул, а потом и подтолкнул Наташу выше третьего этажа, где жила Серафима.

- Ты на чердак собрался, что ли? – смешно.

- Не-а, там такой закуточек есть, тёплый, кстати.

- Даааа? – Наташа никогда не заходила на чердак и не изучала собственный подъезд на предмет закуточков.

- О, да ты была хорошей девочкой, - смеялся Миша.

Нелепая ситуация, при которой сорокалетняя женщина оказалась в каком-то странном закуточке перед чердаком – чистом, у них очень хорошие дворники, тёплом и даже уютном, если бы ей было семнадцать… с залётным офицером со смеющимися глазами, на сорок минут…

- Я хотел тебя увидеть…

- Что?

- Звучу как сумасшедший, но это правда, хотел тебя увидеть…

- Ради этого ты…

- Да, ради этого. Это сумасшествие. Ты не придавай значения, не пугайся, может, просто Новый год…

- Мо… - «жет» тонет в поцелуе, сначала тягучем, клейком, потом срывающимся и долгом.

- Я хочу тебя, - шепчет Наташа. Возможно, это недостойно, глупо, даже по-детски, грязно, прочитав о подобном, сказала бы она, испытывая чувство брезгливости, но она хотела этого мужчину, в этом месте, в сомнительных санитарных условиях и ограниченном времени.

- Здесь? Ну что ж… кто я, чтобы отказывать, - руки мужчины поднимали подол платья и снимали трусики, он закинул её ногу себе на плечо и опустил голову, даря мурашки от проигрывания и чередования быстрых, чувствительных ударов языком и мягких поглаживаний, отправляя Наташу, кажется, за край оргазма.  

- Ты все ещё хочешь?

- Да, дааа…

- Хм, не станем изобретать велосипед, - кидая на пол с плеч Наташи тёплую куртку, опуская её вниз, - не боишься, что нас застанут? Там… с третьего этажа, довольно хорошая видимость, если поднять глаза… - целуя грудь сквозь тонкую ткань.

- К черту.

Это был очень странный момент, практически - сюрреалистичный, когда она, скрытая под телом мужчины, прикрытая только на поясе скомканным платьем, извиваясь и не отказывая себе в крике, получила едва ли ни сильнейший, по силе воздействия, в её жизни, сексуальный опыт.

Напоследок Миша сказал, что приедет в апреле на четыре дня, и хотел бы провести их с ней, она задумалась. Конечно, ей нравилось проводить время с Мишей, нравилось его ненавязчивость, то, что не сочувствовал, не пытался починить кран или карниз, в его глазах не было жалости, которую она постоянно видела в глазах окружающих, не было привязанности, которую она ощущала от своего мужа. Он просто «хотел провести с ней время». Это было честно, ненавязчиво. И устраивало бы Наташу… ей мешал какой-то иррациональный стыд за столь неприглядную связь, но она сослалась на отсутствие места… Определённо, она не станет впускать в свой дом мужчину, когда там погодки. Это не то, что подлежит обсуждению или то, над чем, даже потенциально, могла задуматься Наташа. Её дом – это дом её детей и отца этих детей, она бы не смогла оскорбить память Пашки в глазах погодок. Никогда. Но услышала простое: «Придумаю что-нибудь». И Наташе искренне нравилась эта простота. «Не станем изобретать велосипед», «Кто я, чтобы спорить», «Придумаю что-нибудь».

Порой так же приходили письма из дальнего гарнизона. Такие же ненавязчивые, как и раньше, как и любые другие, от любых других оппонентов. Они, безусловно, были приятны Наташе, она улыбалась, как девчонка, глядя на монитор и, порой, качаясь но волнах своего комфортного одиночества, Наташа перечитывала эти письма, каждый раз останавливая глаза на нелепом коте с цветами.

Наташа поливала цветы в своём кабинете, когда-то давно, когда они ещё только переехали в этот офис, Пашка привёз несколько цветочных горшков с вьюнами, и теперь они разрослись под заботливыми руками главного бухгалтера. Она стояла на стуле и тянулась на самый вверх с лейкой, когда вошёл Лёха и придержал за её за попу. Почти дружеский жест, учитывая их давнее знакомство, но довольно странный, в то же время. Лёха вёл себя странно… Если бы он не был Лёхой, давно и счастливо женатым на Ларке, если бы Наташа не была той самой бестолковой Туськой, которую требовалось оберегать и спасать, она бы сказала, что он заинтересован в ней как мужчина. Порой она ловила скользящий взгляд, рука, поданная автоматически, задерживала больше положенного ладошку Наташи, приобняв за поясницу, в обыкновенном дружеском жесте, его большой палец начинал выводить круги, давая понять, что он не против двинуться дальше. Наташа была против. Верней сказать, она не верила себе. Такого просто не могло быть. Не с ней. И не с Лёхой.

И в этот раз рука задержалась дольше, чем того требовали обстоятельства, потом Леха и вовсе взял на руки Наташу и, уложив на стол, свесив её ноги, устроился меж ними. Женщина дёрнулась, ситуация становилась очевидной. Но ноги её были раздвинуты ногами Лехи, а руки крепко держали Лёхины же руки… Он плотоядно смотрел на женщину сверху вниз, будто ведя неслышный диалог, потом опустил губы к шее и провёл губами – ощутимо. Наташа начала вырываться.

- Да тихо ты, Измайлова, ничего не будет.

Измайлова лишь смотрела на Лёху со смесью недоумения и злости.

- Не будет. Ни сейчас. Ни потом, ты это знаешь, Туська… и я это знаю, отлично знаю.

- И что ты делаешь, а? – шепча.

- Я, Измайлова, тебе в страшных вещах признаваться буду, и так, - раздвинув ещё шире ноги Наташи, - мне спокойней.

Наташе стало вдруг смешно, это же Лёха. Лёха, у которого до сих пор, казалось, глаза закатываются, когда он на жену свою смотрит. Мало ли, какая блажь пришла ему в голову, ясно, что он не перейдёт границ, а так же ясно, что она не позволит, однако нахождение в таком положение не только озадачивало или сбивало с толка, но немного возбуждало, что было странно… Ведь перед ней стоял Лёха. У Наташи не было брата, но если бы она почувствовала желание в отношении брата – смятение было бы похожим.

- Лежи спокойно. Не дёргайся. Измайлова, сопротивляющиеся женщины меня заводят, так что… - с улыбкой.

- Ты в этом собрался признаться, Лёш? Теряюсь в догадках… что делать с этой информацией, - в ответ та же улыбка.

- Нет. Не перебивай. Знаешь, Измайлова… Ларка у меня единственная женщина…

- Ну, она твоя жена, это нормально, вообще-то.

Он пододвинул Наташу ближе к краю стола и поднял в колене одну ногу.

- Руками не дёргай… хорошо? Вообще одна. Ни разу, за всю жизнь. Ни до. Ни во время…

- Амм, Лёша, я должна это знать? – тем не менее, не сумев скрыть удивление. Пашка прибился к их компании в семнадцать, в спортивной школе, где девятнадцати-двадцатидвухлетние ребята играли в волейбол «для себя». Это была дружная, шумная компания, ребята были сплошь спортсмены, девчонки заглядывались на них, и они не отказывали себе в удовольствиях, впрочем, избегая несовершеннолетних девочек. Статья уголовного кодекса никому не улыбалась – можно и так сказать. Пашка вписался в их компанию, несмотря на юный возраст, поначалу его брали из-за гитары, которая привлекала внимание девчонок, и они слетались, как мухи на мёд, где уже каждый разбирал себе по вкусу. А потом влился окончательно, постепенно забылось, что он младше, на Пашкину долю тоже доставались лёгкие победы, пока однажды он не увидел белую кофточку на балконе, решив, что вот она – его основная победа.

- Это присказка… Ты же помнишь, какие мы были?

Наташа помнила. Красивые. Высокие. Шумные. Притягательные. И пугающие. Её они пугали.

- И девчата у нас были под стать нам.

Наташа помнила окружение этой компании, ни одной тихой, со средней внешностью, девушки. Все такие же высокие, сильные, притягательные. Кроме Наташи.

- И тут Пашка приходит и говорит: «Всё… я встретил… она такая… такая… такая…», нам, придуркам, интересно, какая – «такая»? Спрашиваем: «Дала-не дала-как дала?», а он смеётся:  «Нет, только с балкона улыбается, но такая…»

- И?

- Измайлова, не перебивай вышестоящее, причём, буквально выше и буквально стоящее, - Леха упёрся в колготки Наташи тем, что «буквально стоящее». - Нам всем ещё больше интересно стало, какая – «такая»? А вот увидели тебя и не поняли сначала… косы и синие бантики на кофточке, тебя же не видно было за Пашкой и не слышно, но, главное… всем стало ясно, что «ТАКАЯ»…

- Какая – «такая», ты накурился что ли?

- И было мне всегда интересно, а как это… с «ТАКОЙ», понимаешь? Вот Ларка у меня, сама знаешь… я бы на коня-то не поставил, и мне всегда это нравилось. Что спортсменка она, выносливая, что тело у неё подтянутое… до сих пор, но всегда было интересно, а как оно… с «ТАКОЙ».

- Ты, блядь, Лёша, комплимент пытаешься сделать или что? – Наташе было бы смешно, если бы Лёха уже отчаянно не шлифовался о её промежность.

- Я всё думал, а каково это, держать в руках такую женщину, когда она, словно воск под твоими руками? Как это, когда одной рукой обхватить можно, и страшно в тоже самое время, как это… когда она смотрит на тебя, как на Бога, а ты расшибись, но соответствуй? Каково иметь такую женщину?  Какая ты на вкус, как ты стонешь, как выгибаешься, ты же не всегда такая тихая… в тебе же бес проскакивает, ох какой, и манит… каково это… с такой женщиной? Я тебя, Измайлова, сейчас целовать буду, и сразу предупреждаю, я пиздец как заведён сейчас, давно такого не было… так что ты спокойно лежи, будешь вырываться или наоборот… у меня крышу сорвёт, а я, ты знаешь… планирую так и остаться одножёнцем…

Наплевав на всё Наташа позволила себя поцеловать, позволила Лёхиным рукам расстегнуть молнию сзади её платья, прижать к себе, целовать шею, ключицы, которые появились из-под слегка спущенного платья. Она даже закинула руки на его плечи и отвечала на его поцелуи, выгибая спину, отмечая при этом, что Лёхины руки не касаются совсем уж интимных мест…

- Ну и как, с «такой», Лёша?

- Как Бог… Но, Туська… трудно быть Богом-то…  

- Наверное.

- Тусь, а ты бы… ну, если я бы не остановился?

- Нет, Лёш.

- И как бы ты меня остановила?

- А вот спортсменке своей, с подтянутым телом, и объяснял бы, отчего у тебя яйца синие и размером со страусиные. 

Они посидели какое-то время, соприкасаясь лбами, какое-то время пряди волос их спутались, мысли витали в отдельности, дыхание было поверхностным и совсем не в унисон.

- Туська, дай мне какую-нибудь папку, что ли… а то реально не комильфо идти с ЭТИМ из кабинета главбуха, на пятом десятке…

- До сих пор?

- Ты думаешь, что я шутил, что ли? Но проверить не дам, прости.

- Иди уже, ловелас.

- Ты только Ларке не говори, а то мне и прилюдное самосожжение не поможет, - улыбается.

- Иди, не скажу. На этот раз.

- Больше разов не будет. Ты это знаешь, Измайлова.

- Я на всякий случай… Лёш, а если б Пашка был жив, ты бы всё равно полез узнавать, каково это – с «такой»?

- Зуб даю, Наташка, пизды бы отгрёб, но не удержался.

Взгляды Лёхи не изменились, но если они и значили что-то, то не для неё. Потому что в её жизни уже был Бог, и ему не было трудно.

К апрелю приехал Миша, предупредив, организовав им встречу в чужой квартире. Она чувствовала себя неуютно на чужих простынях, сидя на чужой кухне, с посторонним солдатиком, но ей не хотелось отказывать себе в этой малости. Она всегда ночевала дома, так что их встречи ограничивались парой часов в день, но Миша не предъявлял претензий. Иногда он выходил составить ей компанию, когда она выбиралась прогуляться с псом. Они не задавали друг другу личных вопросов, в общем-то Наташа не была даже уверена, что он не был женат. Она слышала когда-то давно, что он в разводе, но много воды утекло. Можно жениться второй раз, третий, можно жить гражданским браком. Ей было неловко от такой связи, порой чувство брезгливости пробегало по телу, когда она думала, что всего лишь временное отвлечение для офицера, но такова уж её доля – думала Наташа. Было странно надеяться на что-то большее, да и нужно ли ей это большее? Она не хотела подстраиваться под чьи-то привычки, не хотела обязательств, которые, наверняка он  - мужчина, Миша или любой другой, нарушит. Не хотелось посвящать остаток жизни погоне за молодостью, тщетным попыткам удержать чужого человека рядом.

Ей никогда не приходило в голову, что Пашку нужно удерживать. Она просто любила его, и вряд ли видела его недостатки, а если они и были, то она спокойно переносила их, ведь всё компенсировалось переливами в синих глазах и его отчаянным: «Люблю тебя, люблю, люблю, Натик-Бантик». Она не удержала Пашку… а существовал ли на свете человек, которого она однажды захотела бы удержать? Нет.

- Миш, а ты женат? – глаза на пса.

- Поздновато ты спохватилась, - усмешка.

- Да просто, для связки слов…

- Мы когда знакомились, ты сказала, что я разведён.

- Ну… это всё формальности…

 - Наталь, ты пытаешься узнать, есть у меня обязательства? Да? - улыбаясь, смотря прямо, - никаких постоянных связей там у меня нет, такой ответ тебя устроит?

Наташа не смогла понять, на чём сделать акцент на «постоянных» «никаких» или «там» и сказала просто:

- Устроит.

- А ты?

- Что я?

- У тебя… - и Миша замолчал, надолго.

- У меня дети, Миш, работа и собака… я сорокалетняя вдова, разве ты не видишь? Зачем ты…

- Кто же подсадил в твою голову такие мысли, девочка? – всё, чем прокомментировал Миша её ответ. Больше они о личном не разговаривали, лишь в конце затронули болезненный для Наташи аспект. Миша сказал, в каких именно числах он приедет в следующий раз, и Наташа ответила, что не станет встречаться в эти дни с ним… Помолчав с минуту, будто перебирая что-то в памяти, он сказал: «Ладно, девочка», и поцеловал в лоб.

Годовщина прошла, как никогда шумно. И раздражающе для Наташи. Она всегда в этот день ездила на кладбище одна – это был только её день и ничей другой. Она жаловалась, плакала, сидела в забытьи, она просила, умоляла, в этот день она была одна – без жалостливых взглядов, перехватывающих малейший намёк на слезы, пытающихся сразу отвлечь разговорами родственников. Даже Пашкина мама, уже не молодая, но полная сил женщина, тряслась на Туськой, словно от слезинки, пророненной на годовщину смерти мужа, мир пойдёт прахом. Это был её день. Самый важный. Самый нужный.

Но, приехав, она застала там многочисленную родню мужа, все-таки пять лет – дата. Они вспоминали, поддерживали, жалели, особо говорливые грозились найти мужика не хуже Пашки, отчего внутри женщины всё переворачивалось, разве можно так? Тут? В этот день? Он же слышит! Слышит и ничего не может сделать! Сдержавшись от слез, она выдержала эту пытку, шепнув серому камню: «Золотой мой, я на следующей неделе приеду, мы поговорим, обязательно», и, едва владея собой, сдерживая слезы, на ватных ногах зашла в подъезд. Где стоял Миша. Женщина не могла показать ему своих слез, своего отчаяния, своей боли, которая как динамо машина крутилась внутри грудной клетки, разрывая её голову вспышками памяти и воплями внутренней сирены. Она просто захлопнула перед парнем дверь. Молча.

          На даче у Лёхи, где он, как всегда, одарил крестников дорогими подарками, каждому на свой вкус, сунув им в карманы джинсов по приличной купюре… вёл себя радушно. Было много алкоголя, стол ломился от яств, и в какой-то момент неспешная беседа из тихих воспоминаний превратилась в громкие, разухабистые. Наташе уже стало казаться, что она попросту находилась на свадьбе. Ей хотелось бросить всё. Уехать. Остаться одной. Выплакать своё горе. Выкричать его, наконец. Вырвать желчью. Прямо на белую скатерть.

Она просто пила всё, что попадалось ей под руку. Много, не закусывая. Надеясь в пьяном забытьи не устроить представление «рыдающий Тусик, требующий утешения». Женщина прекрасно знала, понимала, что её – растерянную, слабую, никчёмную, ой как тяжело видеть друзьям Пашки. Она знала, как терялись мужчины, когда по её щекам беззвучно текли слезы, и, не желая ставить их в неловкое положение, она сдерживала себя. Как тогда. С самого начала, когда Пашка не вернулся с этой рыбалки, его нового увлечения, Наташа знала, что случилось. Она просто это знала, ей хотелось забиться в дальний угол квартиры и выть там белугой, содрать с себя кожу и никого не видеть. Но дом был полон переживающих и верящих, и она делала вид, что верит. Верит, когда сначала нашли машину, потом, через день – лодку, а ещё через день в квартире раздалась звенящая тишина – острая, как лезвие, снимающая слой за слоем кожу – медленно.

Тогда Толик, мастер спорта по греко-римской, подошёл к Наташе сзади, словно невзначай. Лёха встал перед лицом и тихо сказал: «Всё». Шесть пар глаз уставились на Наташу, ловя каждый её вдох, пока она не закричала и не была поймана руками Толика, против которого не было сил сопротивляться, но она сопротивлялась, она брыкалась, кусалась и требовала, чтобы её отпустили сейчас же, к Пашке. Что он не может просто взять и умереть, когда у них машина стиральная на ладан дышит и дети маленькие. Потом мелькнул белый халат, и она стала падать в темноту. Ей говорили: «Держись», - она держалась. «У тебя дети, надо», - и она не пугала детей слезами, она не плакала, не устраивала сцен, она собрала все возможные силы в своём тщедушном теле и держалась.

Но один раз в год – она могла сама с собой, наедине – дать себе волю? Похоже, что нет. Похоже, что теперь она должна держаться круглый год. Но только вот она не могла… Не могла… Могла только напиться, чтобы не чувствовать. Кто сказал, что текилу не мешают с виски? Мешают, а сверху запивают пивом и шампанским, вальяжно положив ногу на ногу. Сказали: найдём мужика – пусть ищут. Вот она – Наташа-Красавица.

Проснулась она от тихого разговора за своей спиной, голос был Лёшкин.

- Знаешь что, Лара, если такая умная, надо было самой ехать и таскать это пьяное тело, она мне машину заблевала, между прочим… Я вообще не знаю, как она выжила-то… врача собирался вызывать, да тебя побоялся будить… какого – не знал… Неотложку не вызовешь, она не алкоголичка… сорвалась просто.

- Да, Лар. Страшно. Очень.

- Если б я сейчас его увидел, блядь, ожившего, убил бы… рыбалка ему… а она тут…

- Всё, кажется, просыпается, я, если что, тебе позвоню…

- Что «зачем», я ж не стану её в ванной мыть, если она не сможет, а ей, знаешь, надо.

Наташа смотрела на Лёшку. Лёшка был в трусах. На её диване.

- Что ты тут делаешь? - не своим, охрипшим голосом.

- Возлежу, Тусик, як султан, оберегающий чуткий сон своей наложницы, - улыбается сквозь силу.

- Понятно, спрашивать, почему ты, султан, в трусах, не имеет смысла, - на этих словах женщина почувствовала тошноту и побежала в туалет, где её волосы держали Лёхины руки.

Более-менее приведя себя в порядок, окинув глазами комнату, где были раскиданы салфетки, валялся таз и стоял жуткий смрад, Наташа упала на диван.

- Так почему ты в трусах-то?

- А почему ты?

- На мне ещё лифчик есть…

- Ндааа…Тусик, скажу сразу, мы не трахнулись, огорчит это тебя или расстроит…

- Шут.

- Слушай, я пытался быть джентльменом, но ты облевала мою рубашку, я не мог рисковать брюками, они от Армани, между прочим, и я слегонца задолбался бегать из соседней комнаты, проверять не захлебнулась ли ты… так что так – в трусах и на одном диване. Кстати твоё платье тоже… кхм… в общем, оно в ванной, там, в синем тазу.

- Понятно… Мы квиты, Лёша, - сил на улыбку не было, но она подразумевалась. Когда Ларка отказала Лёшке выйти за него, просто так, в назидание, что долго ждал, он напился до таких же соплей, и тогда хрупкой Наташе пришлось таскать пьяного Лёху, который в своих попытках ей помочь делал только хуже.

- Я в душ…

- Угу, только дверь не закрывай.

- Чего?

- Измайлова, ты мне стала больше чем родной за эту ночь, так что, твой голый вид меня уже не удивит… я не знаю, чем ты меня ещё можешь удивить… Не хочу, чтобы тебе поплохело, и мне пришлось двери ломать, понятно? Иди, Туська. Потом я. А то – ночевал у бабы, а вонь… кстати, у тебя есть что-нибудь… рубашка подходящая, футболка, может, Женьке что-то велико?

- В шкафу, - коротко сказала Наташа и ушла приводить себя если не в чувства, то в относительный внешний порядок, усмехнувшись «утру в китайской деревне» в зеркале.

- Что это? – с выражением, будто увидел приведение в шкафу, спросил Лёха.

- Пашкины вещи, - машинально меняя постельное, на пол и салфетки сил не хватило.

- Тусь… это ненормально… ты, блядь, ебанулась? Нельзя пять лет хранить вещи покойного!!! Ты когда… Боже… Туська… - она увидела такой поток жалости к себе, словно перед этим холеным мужиком в трусах с надписью бренда на резинке, была шелудивая кошка, обречённая на верную, мучительную смерть.

- Леха, иди в душ и вали домой, а! Спасибо, что подержал мне волосы и всякое такое… рубашку свою кинь в ванной, сам закрой дверь. Я спать, - тут же проваливаясь в сон.

Проснулась от звонка в дверь, настырного, громкого стука.

- Кто? – открывая с тем же вопросом. Миша.

- Что тебе надо, Миш, я не в настроение, честное слово… - тем не менее, отступая вглубь квартиры.

- Я… Наталь, что ты пила?.. Боже… ну и запашок…

- Не помню, всё, кажется… ты пришёл узнать, что я пила? Я пришлю тебе карту вин или что там… список.

Миша стоял напротив входа в комнату, где, рядом с диваном со свежим бельём, валялось бесформенной кучей старое, где были разбросаны бумажные салфетки, и посредине стоял тазик… И, главное  - запах, даже с настежь открытым окном чувствовался жуткий запах перегара… Он молча стал собирать салфетки, бросил их в таз, взял кучу белья, какими-то автоматическими движениями, словно заведённый… неживой, открыл шторы, не только окно, запустив свежий воздух.

- Я смотрю, у тебя была ночка ещё хуже, чем моя.

- У тебя была плохая ночь?

- Тебя полуживую пронёс мимо меня какой-то хмырь на Ауди… и машина уехала полчаса назад, так что да, у меня была отвратительная ночь…

- Тебе не всё равно?

- Ну… выходит, что нет, раз переживал…

Наташе не верилось, не хотелось ей верить, что этот молодой офицер может переживать по такому поводу. Да и потом… у него, даже если нет постоянных связей там, значит, есть постоянная здесь и непостоянные - где-то. Всё это не имело отношения к Наташе, поэтому она попросту пропустила эту реплику.

- Наталь, так плохо, эти дни… они очень тяжёлые, да?

Ей не хотелось обсуждать с человеком, с которым её связывал только секс, своё горе, своего Пашку, казалось, она замарает его… ей было стыдно перед мужем.

- Плохо? – и тёплая рука взяла руку Наташи.

- Не всегда, - вопреки всему ответила Наташа, - обычно я еду и плачу там… Ну, это глупо, жалко, так по-бабски… никчёмно,  но я плачу, и потом – лучше. В этом году не получилось… и вот… Хмырь на Ауди – Лёшка, друг Паши, - Наташа первый раз произносит при Мише имя покойного мужа, - я ему чуть «Армани» не заблевала, а вот Ауди досталось… - ухмыляясь, - плохо я справляюсь, плохо держусь, сцену устроила… кажется, не помню.

 - Наталь, ты справляешься, как можешь. Никто не знает, как бы он справлялся…

- Вещи вон… в шкафу… не убрала…

- Уберёшь, когда сможешь. Нет сроков, нет правил, не надо держаться в эти дни… все поймут… а не поймут… Знаешь, ведь это твоё горе, твоих детей горе… как справляешься, так и хорошо. Нужны тебе эти вещи – пусть будут… В армии есть устав, у нас и горе по уставу… но ты не в армии, возьми и перестирай эти вещи, или дом фотографиями обклей или… не знаю, не слушай никого. Твоё горе. Тебе жить. Не им. Нет в горе правил.

- Традиции…

- Традиции придумали, чтобы мысли занять, руки, если лучше без традиции… какая разница? Всё, давай, засыпай, - Миша притянул к себе, укладывая практически на себя.

- От меня перегаром пахнет.

- Ты собралась офицера перегаром испугать, девочка? Я даже хочу тебя… с этим перегаром.

- Я здесь…

- Нет, Наталь, нет. Не стану я спать с тобой, когда сердце у тебя разрывается от боли, да и голова, наверное, - целуя в висок, - а мне час до выхода остался. Спи, девочка. Когда-нибудь всё наладится, не торопи себя… не надо…

- Ключи брось в почтовый ящик – последние слова Наташи перед тем, как уснуть на удивление спокойным сном.