Окружающий мир рассыпался на осколки. Сознание медленно гасло, утопая в вязкой, как болото, боли. Говорят, когда заглядываешь смерти в лицо, то вся жизнь проносится перед глазами, вспоминаешь всё – от первого крика до… Самого финала. Роман знал, что конец близок, попробовал усмехнуться непослушными и немыми губами. Не понял, удалось ли пошевелить лицевыми мышцами. Скорее всего, он уже находиться в бреду, порожденном предсмертной агонией.
Память, как старательная пряха принялась ткать полотно бытия. Воспоминания прокручивались кинопленкой, застывая на пару мгновений в стоп-кадре, и вновь неслись вперед.

***


Детство. Мама – самая красивая на свете, ласковая, добрая, отец – самый сильный и бесстрашный; школа, уроки, первые драки. Всё, как у всех. Без каких-либо различий. Но один день перечеркнул до этого безмятежные будни. Умерла мама. Мир ушел во мрак. Ромка, сжавшись в комочек, рыдал у себя в комнате, удерживая натужные всхлипы, рвущиеся из горла. Тринадцать лет. Он же взрослый, а поддается слабости. Слезы сами катились по щекам, боль тиранила сердце. С тех пор Ромка поклялся, что не будет плакать, никогда и ни за что.
Два года они с отцом пытались жить вдвоем. Поначалу быт приносил много хлопот, однако быстро научились готовить себе завтрак и мыть посуду, когда чистых тарелок в доме уже не оставалось. Бабушка и дедушка смотрели на мытарства единственного внука, старались не вмешиваться, но в итоге предложили перебраться к ним, тем более, у отца появилась женщина, с которой намечалось «всё серьезно». Ромка подумал и согласился. В пятнадцать лет знал уже, что к чему, не хотел обременять отца лишними ушами в квартире.
К тому моменту, Рома Бессонов из обычного мальчика-подростка успел превратиться во взрослого парня, раздался в плечах, обзавелся удивительными по длине ресницами. В серо-синих глазах появились зеленые вкрапления на радужке. Длинные каштановые волосы завивались, стелились волнами, падали на плечи. Вокруг его персоны активизировался женский пол, до сего момента обходивший стороной. Он краснел, бледнел, но однажды преодолел врожденный порог нерешительности, научился преподносить себя в выгодном свете, к вящим восторгам поклонниц.
Мальчишки в классе завидовали, задирались, но быстро поняли, что их друг остался тем же рубахой-парнем, не приобрел червоточин мужского самолюбия и эгоизма, которые нередко наблюдается среди признанных красавчиков. Наоборот, Бессонов мучился и страдал. Не хотел быть экспонатом в музее девичьих симпатий, стремился раскрыть свой внутренний мир. Однако тонкая душевная организация мало интересовала юных кокеток, закатывающих глаза в его присутствии, стремящихся получить долю внимания, перехватить взгляд с поволокой.
Мешать отцу в налаживании личной жизни с новой женой абсолютно не хотелось, тем более, Ромка успел отдалиться от него. Сказывалось влияние деда по материнской линии Василия Спиридонова. Герой Отечественной войны, кавалер всевозможных орденов откровенно презирал зятя-кооператора, считал того чуть ли не врагом народа. Отец Ромки относился к бывшему тестю с такой же прохладцей, хотя сына всегда учил почтительности, понимая, что безвредному старику-идеалисту непросто приходится в «перестраивающейся» стране.
Ромка деда обожал. С раннего детства заслушивался рассказами о тяготах фронта, полученных наградах, с замиранием сердца смотрел в выцветшие голубые глаза, когда дед вспоминал погибших в бою товарищей. Он часто сам представлял, как совершает подвиги, один за одним, не страшась, не боясь, смело идя в атаку, повергая в бегство врагов одним своим видом.
Кроме мечтаний о славных поступках у Ромки имелась еще одна страсть – собаки. Когда-то к ним в гости заезжал армейский друг отца, служащий в пограничных войсках. Он долго рассказывал о собаках, несущих свой пост на рубежах Амура. И тогда маленький Рома решил, что у него обязательно будет верный друг. Мама собаку не разрешала, отец оказался солидарен с мнением жены. Мальчику приходилось лишь завистливо глядеть во дворе на других детей, выгуливающих своих четвероногих питомцев.
В шестом классе Ромка прогуливал уроки вместе с друзьями. Школа находилась в новом микрорайоне, за ее двором изобиловали свалки, стройки, пустыри – настоящий рай для мальчишек, исследующих новый и интересный мир.
Расположившись за каменными стенами долгостроя, - то ли больницы, то детского сада, - Рома слушал разговоры старшеклассников, помалкивал и делал выводы, что жизнь будет преподносить еще сюрпризы в виде повышенного интереса к женскому полу, который едва у него обозначился. Он отвлекся на свои мысли, потерял нить беседы, и вдруг уловил звук, похожий на тихий скулеж. Ромка отправился на поиски, обнаружил в одной из пустых комнат недостроенного дома деревянный ящик, перевернутый дном кверху. Вытащил из-под него голодного, трясущегося щенка, да не беспородного Бобика, а немецкую овчарку.
Пацаны покрутили у виска, посоветовали оставить его там, где он сидел, чтобы потом не иметь претензий от хозяев, но Бессонов остался непреклонен. Не мог он выбросить Цейса на произвол собачей судьбы. Кличка всплыла в голове сразу же. Очень уж она подходила коричневой мордочке, острым ушкам и двум умнющим глазам, следящим за каждым его действием. Бывший безымянный щенок, носящий ныне гордое немецкое имя, облизал руки хозяина. Начало дружбе положено.
Мать долго всплескивала руками, отец читал нотации, но Ромка сумел их убедить в состоятельности быть владельцем четвероногой живности. И лишь дед до конца так и не смог принять Цейса. Всё бурчал: «Роман! Делай, что хочешь, но чтобы я эту немчуру на своем кресле не видел!». Слишком уж неотделимыми от концлагерей, нацистов в его восприятии являлись немецкие овчарки. Ромка лишь посмеивался над чудачествами старика, не делая замечаний Цейсу, когда тот сидел в облюбованном кресле.
Лето, когда в его жизни появился маленький осколок солнечного света по имени Лиза, он запомнил особо отчетливо. Ромка уже встречался с Татьяной – новой женой отца, она ему даже понравилась. Только за то, что не пыталась быть мамой, не строила из себя мачеху, воспринимала его взрослым человеком, способного на самостоятельные поступки. И вот он увидел ее дочь: волосы цвета спелой пшеницы, две косички, удивленное личико и серые глаза, обрамленные пушистыми ресницами. Сводная сестра. А ведь у него могла бы быть сестренка чуть младше нее, если бы мама… Да что причитать. В сожаленьях до смешного мало толку.
Не знал Ромка, как общаться с маленькими девочками, не понимал, о чем же разговаривать с несносной прилипалой, бегающей за ним по пятам и теребящей извечно-протяжным: «Ну Ро-о-о-ом!». Малодушно сбегал от девчонки, перепрыгивал штакетный забор, подзывая свистом Цейса вслед за собой. Друг же оказался форменным предателем. Почувствовал в Лизке еще одну хозяйку, лизал ей руки и подставлял для поглаживаний живот, что на собачьем языке жестов означало: «Ты старшая, я твой, приказывай».
Когда девчонка потерялась, и Ромке пришлось вытаскивать ее из ямы, куда она по глупости провалилась, то ему хотелось ее отругать, накричать, потому что… Испугался, очень сильно испугался, что с ней случилась страшная беда, что он больше никогда не увидит наивных серых глаз, не услышит звонкого смеха, который раньше до невозможности нервировал. Так он обрел сестру, освободил место в сердце для еще одного живого существа, о котором хотелось заботиться. Раньше такие чувства распространялись лишь на Цейса.

***


Облака плыли в вышине, меняя формы, поражая воображение. Солнце разбросало пятна, ветер играл кронами деревьев. Ромка растянулся на траве, лениво грыз травинку, смотрел на небо. Он предавался своему любимому занятию, так же увлеченно, как и в детстве. Только теперь компанию ему составлял Цейс взамен мамы, которая раньше находила сына в заросшем палисаднике и ложилась рядом, брала за руку, показывала плывущие по небу белые фигурки.
- А что ты делаешь? – услышал он сбоку детский голосок, внутренне сжался. Опять начнутся вопросы и приставания.
- Мелкая, ну чего тебе опять? – с трагизмом в голосе спросил Ромка, не поворачивая головы ее сторону.
- Ну, Ром!
- Тебя стерегу! Вдруг, опять убежишь или тебя волки съедят?
- Не, волков здесь нет. Их давно Цейс разогнал, - пес в подтверждение Лизкиного заявления два раза гавкнул. – Ром, ну, Ром! Что ты делаешь?
- На небо смотрю, - буркнул парень, пытаясь скрыть раздражение от приставаний маленькой липучки.
- А мне можно? – тут же спросила Лизка, умащиваясь удобно среди смятой Цейсом травы.
- Тебе нельзя, - хмыкнул Рома, перемещая травинку в другой уголок рта.
- Вот ты смешной! Небо – оно же общее! Захочу и тоже смотреть буду, - нет от непоседы никакого спасения.
- Только молча, договорились? – Ромка проявил чудеса выдержки.
Лизка лишь кивнула головой, умостилась рядом, затихла. Он ждал очередной шквал вопросов, но вместо этого почувствовал теплую детскую ладошку, прикоснувшуюся в доверчивом жесте к его руке. Хотел возмутиться, отругать, чтобы не лезла, но перевел взгляд в сторону, увидел наивное личико, серые глаза, пушистые, темные ресницы. Девочка завороженно смотрела на небо, чему-то улыбалась. По сердцу разлилось странное тепло, щемящее чувство заставило смутиться.
Они ведь одиноки, похожи. Неудивительно, что Лизку так и тянет к нему. Родители заняты исключительно собой, у них романтический период после свадьбы, пытаются устроить свой быт, а дети предоставлены сами себе. С ним-то всё ясно: взрослый, умный, понимающий, что у них есть право побыть наедине. Но Лизка-то! Ребенок совсем, отца родного не помнит, а мать временно отдалилась. Девчонке просто грустно. Ромка улыбнулся. Решил хоть как-то компенсировать новообретенной сестренке внимание и заботу, на которую взрослые пока не способны, поглощенные своим будущим.
- И что мне с тобой такой делать? – тихо произнес Ромка. – Спасения от тебя нет никакого. Убегать любишь из дома. Пропадешь же совсем одна, потеряешься, кто тебя спасет?
- Ты и Цейс, - наивно и просто ответила Лизка. – Ром, ты же никогда меня не бросишь, правда?
- Правда, - ответил нехотя парень, продолжая смотреть на небо. Было бы слишком жестоко бросить наивную и доверчивую девчонку одну посреди жестокого мира.

***


Жизнь крутила своё колесо, время бежало вперед. Ромка не заметил, как каждые выходные стал бывать у отца, брать с собой Лизку выгуливать Цейса во дворе. Занятие это стало чем-то сродни ритуала. Девочка жаловалась на обидчиков в детском саду, просила старшего брата разобраться, верила, что он самый сильный и лучший. Рома лишь хмыкал. Он-то прекрасно знал о своих способностях, правда, разочаровывать Лизу не стал. Не мог слышать, как она начинала хныкать, не переносил вида ее грустных серых глаз, из которых бегут потоки слез. Но лишь рядом с ним она не капризничала, моментально успокаивалась, вела себя на удивление рассудительно.
Подошла к концу школа. Вопрос о поступлении стал ребром, повис над головой Ромки дамокловым мечом. Отец договорился, его принимают на юридический факультет, но он-то всегда хотел быть кинологом. Стычки, отстаивание своей позиции ни к чему хорошему не приводили, обострялся своенравный, мятежный характер. Рома решил не учиться, просто плыть по течению. Студенческая жизнь подхватила, понеслась бурной рекой, отнюдь не вдоль берегов гранита знаний. Постоянные загулы в общаге у приятелей, девушки, активно балующие своим телом, алкоголь сделали свое дело. Из универа студент Бессонов вылетел с треском, новость, конечно же, преподнесена отцу в самом неприглядном свете. Опять стычки, ссоры, выяснение отношений. Непутевое чадо не собиралось быть юристом, а отец не собирался его тянуть на своей шее. Перестал давать деньги, которые Ромка давно уже складывал в шкатулку, не прикасался без особой нужды. Подрабатывал вместе с друзьями, ходил на железнодорожный вокзал грузить мешки из товарных вагонов. Платили прилично, на хорошую пьянку хватало.
Армия замаячила на горизонте вовсе не миражом. Повестка пришла незамедлительно. Напившись в хлам, Ромка отправился в парикмахерскую, остриг шикарную каштановую шевелюру, ожидал, что новый прикид вызовет ужас на лицах подруг, но и тут он ошибся. Выглядеть он стал не хуже, если не лучше. Открылись красивые скулы, стали более заметны выразительные глаза. Выстроилась очередь из желающих побаловать будущего защитника Родины женскими прелестями, чем он воспользовался не без удовольствия.
Единственным фактом, который тревожил Ромку по-настоящему, являлось отсутсвие любви в его недолгой и такой богатой на приключения биографии. Вроде бы и парень видный, и нравится девушкам, и они ему не меньше, но ни одна блондинка, брюнетка или рыжая не могла сподвигнуть его на романтические чувства, не тревожила сердце, не дурманила и не горячила кровь. С физическим аспектом – полный порядок. Абсолютная гармония, не одна еще недовольной не оставалась. Только близости духовной не случалось, не обзаводился он постоянной девушкой, такой, с которой можно поговорить по душам, доверить свои мечты и надежды.
Доверял он Лизке, так ведь – сестра! Это другое…
С маленькой девочкой Роман мог спокойно слушать любимую группу «Кино», не ожидая привычного: «Не, ну чё за фигня? Давай лучше «Ласковый май» послушаем». С Лизой он мог откровенничать, не боясь насмешки и непонимания. В такие моменты из наивной и тихой малышки сестренка преображалась в серьезную, рассудительную особу, хотя ей совсем недавно стукнуло восемь лет. Лизка слушала Ромкины откровения не перебивая, смотрела внимательными глазами, напоминавшими грозовые облака, казалось, прямо в саму его суть. Она всё понимала, даже если он молчал. Хватало одного прикосновения горячей ладошки к его руке, чтобы он ощутил спокойствие, унял мятущуюся душу.
В армию идти совершенно не хотелось. Жизнь «на гражданке» привлекала гораздо больше, чем вечные «упал, отжался». Отец и дед, в удивительном единодушии, твердили: «Там из тебя всю дурь выбьют! Пойдешь, отслужишь, человеком станешь». Правда, папа малость схитрил и договорился в военкомате о судьбе призывника. Однако Ромка, как всегда, сделал всё по-своему. Всему виной характер, не успевший выветрится подростковый бунт. Пошутил с председателем призывной комиссии. Роман думал, что пошутил. Товарищ капитан понял: ему нахамили, причем нагло. Почти солдат не соблюдает субординацию. Не порядок! А непорядки караются жестоко уставом. Запрещены они. И призывник Бессонов вместо уютного и теплого местечка в ближнем Подмосковье прямиком попал в «учебку» на Северном Кавказе. Из Ромки решили делать десантника, самым радикальным способом.
Армейские будни в самом начале казались адом кромешным. Высыпаться не получалось в принципе. Отбой в десять вечера остался записанным в уставе и распорядке. После того, как в казарме гас свет, начинались воспитательные меры, применимые к «духам», коим Ромка и еще таких же десять человек были ровно полгода. Били их долго, часто и со знанием дела. Кто-то ломался, соглашался стирать чужие портянки, боялся, дрожал. А кто-то упрямо поднимался, отплевывался кровью и шел вперед. К последней категории принадлежал и Роман. Он сопротивлялся до последнего, не делал и шага назад. Бессчетное количество раз умывался кровавыми соплями. Поначалу «деды» смеялись, потом удивлялись, ну а позже поняли – дело плохо, такого подчинить не удастся, стали если не уважать, то, по крайней мере, старались лишний раз его не трогать без дела. По делу, кстати, тоже.
Ромка возблагодарил спортивные секции, где занимался в школе. Бокс и легкая атлетика не прошли даром. Ему относительно легко давались марш-броски и основы самообороны. Прыжки с парашютом приносили дикий восторг, пришедший на смену боязни высоты и падения. Склонность к адреналиновой зависимости проснулась, поднялась из глубин бессознательного. Вскоре Роман Бессонов стал отличником военной подготовки, а потом уже и долгожданный дембель замаячил на горизонте. Два года пролетели пущенной стрелой.
У армейских друзей обнаружились проблемы амурного характера: девушки не приезжали на присягу, не часто писали письма, а некоторые вообще, сразу же отказывались ждать защитников Родины, верных солдат неба. То и дело слышались разговоры: «Приду, убью!». Случались дезертирства для разборок с неверными подругами. Только Ромка и его друг Серега Титов ухмылялись. Их никто не ждал, не обзавелись в восемнадцать лет постоянными девушками. Писали им письма исключительно сестры. Лизкины каракули Ромка бережно хранил. Сам писать ленился. Никогда ему не давались школьные сочинения на тему: «Как я провел лето».
Однажды ночью часть подняли среди ночи по боевой тревоге, выдали автоматы, и при полной амуниции загрузили в самолеты. По месту прибытия объяснили, что бои будут локального значения, в черте города. И началось. Если первые дни в учебке казались адом, то Ромка понял, что страшно ошибался. Учебка – чистилище. Ад же разверз свою пасть в когда-то красивом и южном городе.
Авиация наносила «точечные удары» - остовы зданий зияли провалами темных окон и копотью. На крышах засели снайперы. Постоянно слышны автоматные очереди, гул моторов танков и бронетранспортеров. Надо стрелять, идти вперед, выполнять команды. Их к этому готовили, учили устранять противника сотней способов: огнестрельным и колющим оружием, если надо и голыми руками. Однако в учении хоть и было тяжело, но в бою стало не легче. Страх то и дело просыпался, жалил и скулил, не давал сосредоточиться. Дикая паника не только следствие инстинкта самосохранения, но и результат осознания – надо стрелять в живого человека. Запрет, внушенный с детства, еще долго сидел в голове, пока Ромка не попал под шквальный огонь. И он ответил, спустил курок. Не думал, попал, не попал, главное – ответил. Цепная реакция запустила колеса и шестерни механизма агрессии, война оскалилась, показала свой страшный лик.
Первая потеря врезалась навсегда в память, оставила шрам, кровавый рубец. Серегу, лучшего друга, «снял» снайпер, когда тот не вовремя высунулся из-за укрытия бронетранспортёра. Только потом Роман понял, что мишенью был он, но Серый вовремя заметил, оттолкнул его, принял пулю на себя.
Остекленевшие глаза, струйка крови, сбегающая вдоль подбородка, застывшее тело.
Его оставили, пошли вперед, спустя только сутки вернулись, когда собирали комплекты «груза двести» для отправки погибших бойцов домой.
Острое чувство вины, затаенная боль. Жестокость. Много ненависти. Желание поскорее вернуться домой.
Потом Ромка и его взвод бегал по горам, выискивал лагеря боевиков-экстремистов, сидел в блок-посте, сдерживая натиск странного и непонятного врага. Позже, после очередного ночного боя по устранению какого-то араба, командующего наемниками, к сержанту Бессонову подошел командир операции, попросил закурить и поинтересовался, чем тот собирается заниматься на «гражданке». Роман опешил. Он ведь уже и забыл, что такое мирная жизнь без автомата в руках. Сказал, что не знает. Ему предложили работу, от которой отказываться не принято. Правда, дали время на размышление. И оно уже пошло…

***


Старая дача встретила его тишиной. Пасмурная погода резко отличалась от воспоминаний о солнечных днях, не давала поверить в то, что он вернулся домой. Скрипнули давно не смазанные ворота. Ромка осмотрелся по сторонам. Всё по-прежнему, в тоже время всё не так. Он сам изменился, загрубел, перестал радоваться мелочам, безумно устал.
Около крыльца стояла конура, где лежал Цейс. Ромка думал, что его и в живых давно нет, а он старый, облезлый, дождался хозяина. Опустившись перед ним на колени, Рома позволил обнюхать свои руки. Пес на последнем издыхании подполз к хозяину, и в душе поднялась давящая тоска, боль свернулась змеей и ужалила. Слишком много смертей он видел за последний год. Цейс стал той каплей, переполнившей чашу терпения.
Выскочила Лизка из дома. Показалось, что солнце появилось на небе, хотя хмурый июньский день укутывал дачный поселок серым покрывалом. Ромка подхватил сестру на руки, закружил, широко улыбнулся, искренне радуясь встрече. Девчонка выросла, вытянулась, обещала в скором времени превратиться в молодую девушку. От нее исходило необыкновенное тепло, способное согреть его заиндевевшую душу.
Потом они хоронили Цейса во влажной земле. Наконец-то, Роман провожал хоть одного друга, как подобает. Лизка тихо плакала. Сердце сжалось. Ему тоже хотелось вот так легко демонстрировать эмоции, позволить себе слабость, но он прекрасно понимал, что сломается, не выдержит, уйдет на дно в водоворот чёрной апатии, если разрешит себе выпустить сонмище демонов, наглухо запечатанных в душе. Когда Ромка сжал сестру в объятиях, то одиночество разлетелось на осколки. Опять в его жизни появился солнечный лучик, о котором хотелось заботиться, который не хотелось отпускать из объятий. Рядом с Лизой его окутывал сонный и мирный покой.

***


Находиться в режиме постоянной готовности и ожидания боя Роман привык еще в армии. Проблем с новой «работой» не было. Прежде, чем его официально зачислили в штат новоиспеченного спецподразделения по борьбе с терроризмом, пришлось хорошенько попотеть и доказать, что не зря он носит гордое название десантник. Выдержав жесткий конкурсный отбор, Роман Бессонов получил лейтенантские погоны, постоянную работу, не предполагающую налаженную личную жизнь. У многих парней из его подразделения семьи имелись, даже с детьми, но сам Ромка не хотел обременять гипотетическую жену известием о его случайной гибели.
Лизка оставалась единственной дамой сердца, о которой хотелось заботиться. Она по-прежнему слушала его, не перебивая, принимая любое настроение, смотрела невыносимо красивыми для двенадцатилетней девочки глазами. Рядом с ней дышалось легко и свободно, она не теребила по пустякам, не приставала с глупостями. Каждый его приезд она буквально светилась от радости, и на сердце у Ромки сразу же становилось легко. Сестра помогала скрашивать ему «режим ожидания», когда выдавались редкие выходные.
Друг за другом ушли из жизни бабушка и дедушка, с промежутком в несколько месяцев. Ромка стоически перенес их смерть, не подал вида, ходя на душе кошки скребли острозаточенными коготками. Он привык провожать друзей, но вместе со стариками ушло прошлое – уютный мирок детства. И, как всегда, маленький, рыжий котенок согревал теплом, дарил спокойствие. Сестра внимательно смотрела серыми глазами, наивно верила в его неуязвимость, и внутри теплилась надежда, что ему есть для кого жить, а у нее есть тот, когда надо ждать.
Когда она успела вырасти, превратиться в молодую девушку, Роман так и не понял. Общалась Лизка с ним с той же детской непосредственностью. Он не замечал, что сестра приобрела женские формы, стала выглядеть привлекательно. Всё время считал ее маленькой девочкой, которую надо держать подальше от искушений большого мира.
Заметив глянцевый журнал на ее кровати, Ромка сильно удивился, не удержался от того, чтобы присвистнуть. Оказывается, его Лизка под влиянием подруги-паршивки Вики начала интересоваться противоположным полом. Что-то резнуло по сердцу, оно быстро застучало в мощной груди. Не порядок. Лизка неискушенная, нежная, домашняя девочка, любой может воспользоваться ее неопытностью. Стало жарко. Представив Лизу в объятиях мальчишки из соседнего двора Ромку передернуло.
В комнату вбежала виновница его плохого настроения, как не в чем ни бывало, плюхнулась на кровать рядом. И тут Ромка прозрел. Он столько лет блуждал с темной повязкой на глазах, она упала, но светлее и проще от этого не стало. Новый поток мыслей закружил, обескуражил, едва не разрушил обычный мир.
Он коснулся нежного лица, почувствовал гладкость бледной кожи, едва не сошел с ума от переполнившей нежности, когда провел большим пальцем по приоткрытым розовым губкам, моливших о поцелуе. Не смог принять новую Лизу, не поверил себе. испугался перемен, хотел уйти, сбежать, чтобы разобраться, но она не позволила, привязала к себе, похлеще стального троса. Обвила руками, прижалась к спине.
Роман вздрогнул, почувствовав ее грудь, тело взрослой женщины: теплое, манящее, желанное. Попытался что-то объяснить, развернулся к ней, и Лизка исхитрилась, прижалась неумело мягкими губами к его сжатым губам. Сдержался, не поддался на провокацию, хотя чуть умер от жгучего желания попробовать ее, ощутить вкус, научить всему, что знает.
Искушение: сильное, пахнущее соблазном и медом, разжигающее кровь, дурманящее мысли.
Даже в «первый раз» он так не волновался. Смог сдержаться, выиграл схватку сам с собой, запер на замок крамольные мысли. Сестра! Она сестра. И будет только ею.
Два года Роман пытался быть с Лизой братом, получалось каждый раз всё хуже и хуже. Она менялась внешне, становилась привлекательнее каждый его приезд, волновала, дразнила, прочно вошла в фантазии. Лица других женщин стерлись из памяти, как следы на морском берегу, слизанные набежавшей волной. Осталась одна Лиза, от которой не было никакого спасения.
Ромка сдерживал себя, продолжал всячески баловать ее, проявлял братскую заботу, но внутри желание рвалось с цепи, как голодный пес. Он хотел закрыть ее от липких взглядов окружающих мужчин, готов убить любого, кто ее обидит. Роману нравилось будить ее по утрам, любоваться сонной улыбкой, нравилось шутить и смотреть на обиженные детские губы, которые вновь и вновь толкали его на грех.