Часть 3.
Медные трубы.
А ведь все начиналось так мило!
Борис Бурда «Кухня от знатока»

1. Кто-то мог описать состояние влюбленности словами? Жаль, что я не поэт. Все, что я умею – это не очень длинные письма со смайликами вместо эмоций. Есть один красивый желтенький с выпученными сердечками вместо глаз. Очень похоже. Нет, большую часть перелета глаза были закрыты, если они и открывались, сердечки не вылетали из орбит, но что становилось еще хуже. Или лучше? Могу предположить, что возьми у меня сейчас кровь – определили бы эндорфинную интоксикацию. Если б не одеревенела спина, я бы решила, что сплю, и мне это все снится. Трудно предположить, что это реальность. Когда до посадки оставалось несколько минут, Антон обернулся мне, чуть сильнее сжал мою ладонь, свернувшуюся кулачком в его ладони, поцеловал висок и едва слышно шепнул : «Я тебя люблю». Я зажмурилась еще сильнее. Сердце ухнуло вниз испуганным филином, и, ни за какие коврижки, не хотело возвращаться обратно. Во рту провели внеплановую местную анестезию, от чего язык онемел и разбух. Ворчливо просыпался Шеф у окна, растирал шею, пытался пригладить вздыбившиеся волосы на голове. Я медленно вытянула нагретую сжатую ладошку из  руки Антона и почувствовала, как через нее внутрь проникает холод. Все.
Непослушными ногами я спускалась по трапу, когда он догнал меня и, нимало не скрываясь, с лукавыми чертиками в глазах, спросил:
- Ты мне ответишь?
Я обернулась, выискивая Шефа, но он был еще высоко.
- А это был вопрос? – у меня, кажется, впервые в жизни поднялась только одна бровь вверх. Надо же. Вот и не верь, что любовь творит чудеса. В детстве я прочла, что это признак аристократизма, и долго репетировала перед зеркалом, но мои брови упрямо лезли вверх вместе.
Он облизнул губы, словно кот перед миской сметаны, пристально глядя мне в глаза.
- Да.
Я замялась. Интересно, если я это прокричу, что будет? Главное, никто не поверит, решат, что это глупый розыгрыш.
- Ты же как-то сказал, что думаешь, что со мной происходит почти то же самое, - старательно выговаривая каждое слово онемевшими губами, ответила я.
- Это ответ? – бесенята менялись неловкостью. Я и сама замялась.
-Да.
Его оттеснил кто-то из безликой толпы, направляющейся к выходу. Не знаю, произвольно или нет, но он пошел быстрее, и догнала его я уже в здании аэропорта.
Бросила на ходу:
- Я тебя люблю, - и пошла в очередь за багажом. Неловкость перевесила любопытство, требующее, что б я обернулась и рассмотрела во всех подробностях его реакцию.
Неловкость – от того, что все закончилось, и от того, что еще пара минут, и мы разъедимся. И я вернулось в свой мир, а – он в свой. Когда я повернулась, Шеф ему вычитывал что-то, а он кивал в ответ, выискивая документы в необъятных карманах.
Из динамиков неслось бодрое:
« Наша с ней основная задача - не застуканными быть на месте…»
Меня встречал отец, что само по себе было странно. Ему сложно вырваться в будни, но у стойки регистрации стоял он, с моей ненавистной норковой шубой в руках – за окнами бушевала метель. Самолет даже некоторое время кружил над аэропортом, пока пошел на посадку.
- Привет, - поздоровалась я. Целоваться у нас было не принято. Отец забрал у меня сумку из руки, неловко пожав ледяную ладонь в ответ.
- Привет, - ответил он. – Как съездили.
- Отлично, - кивнула я.
Колобком подлетел Шеф, улыбаясь во все 8 своих новых коронок. Он так ими гордился.
- Здравствуй, Дима, - поздоровался отец.
- Давно не виделись, - улыбался Шеф. Следом подошел Антон. Шеф уточнил. – Знакомы?
- Это Антон, мы еще интернатуру с ним вместе проходили, - к своему невероятному огорчению я залилась краской.
- Наслышан, - отец строго взглянул на него, и к моему невероятному облегчению на посуровевшем лице Антона тоже вспыхнуло подобие румянца.
Мы вежливо распрощались. «До завтра!» Пятница.
Отец бескомпромиссно накинул шубу мне на плечи. Что может быть более унылым, чем коричневая норка?
- Где Марат? – приходила я в себя уже в машине, когда мы выехали на объездную, чтоб быстрее попасть домой.
- Он вчера улетел в командировку, - немного замявшись, ответил отец.
- Замечательно! – я вытянула ноги и уставилась в окно. И том спасибо. Снег несся косыми потоками на землю. Хлопья были размером с Дашкину ладошку. – Как Даша?
- Я отвез ее в сад. Думаю, она будет рада, если ты ее пораньше заберешь.
- Конечно, заберу до сна.
- Я отвезу тебя и тоже уезжаю. Так что, девочки, у вас будет девичник до субботы.
- Здорово! Будем смотреть сериалы всю ночь.

Отец занес сумку в дом и уехал.
Я лениво выгрузила вещи и подарки, загрузила стирку в машинку и пошла бездельничать дальше в свою старую комнату – читать электронные письма, скинуть фотки в компьютер. Без Даши дом был очень тихим и пустым. После ее рождения я заходила в свою комнату очень редко, из бывшей моей спальни сделали нечто среднее между гардеробной и библиотекой. Добавили полок на стены и еще один шкаф для вещей Марта. Пожалуй, только стол с компьютером и занавески на окнах остались из моей прежней жизни. Да еще книжки. Странно, но фоток было много, и, разглядывая их на мониторе, я абсолютно четко помнила, что и где я снимала. Вся в искрящаяся Мария Маджиоре, ясли в которых лежал новорожденный Иисус, маленькая церковь рядом, построенная на основании балок античного храма. Катакомбы, Форум, Уста Истины и Бертина ладошка, пытающаяся влезть поглубже. Ватикан через «замочную скважину» . Просто Ватикан, гигантский собор внутри которого можно было бы разместить целый город. Мы тогда очень долго простояли около скульптуры Микеланджело «Оплакивание». Гид утверждала, что она плащ на плечах Марии шевелится. Мои дамочки визжали, увидев это. Я – скептик. Я закатывала рукава на водолазке и мечтала, что банка колы в руке не заканчивалась. Но колоннада на площади двигалась даже у меня перед глазами. В голове до сих пор слышались мелодичные итальянские песни, журчащие из приемников, дребезжащий смех моих старушек. Тоскливо. Я думала, что больше всего будет фотографий Антона, но их оказалось не больше десятка. Вставив новый катридж в принтер, я распечатала их все, сложила в чистый белый конверт с розами (другого в столе не нашлось), и задумала завтра отдать. Или в следующий вторник - на оперативке.
Или?
Потом я медленно опустила лицо на клавиатуру и разревелась. Горько, навзрыд, словно мне три года и я не хочу идти в сад.
На следующее утро все еще валил снег. Зима словно решила отыграться напоследок. Троллейбус едва-едва передвигался по мостовой, снегоуборочные машины накидали вокруг дорог столько cнега, что они превратились в туннели. Я упрямо утром натянула пуховик, и теперь ворчала на свое же упрямство – растаявший снег окрасил нежно розовую ткань на нем не совсем чистыми разводами. Было нелепо думать, что где-то уже может пахнуть весной и деревья готовы взорваться цветением, и может быть жарко в одной водолазке. Глаза до сих пор немного подпекали, но, главное, мама не заметила, или не хотела замечать, решив, что я расстроилась из-за Марата, и не учинила мне допрос. Остаток дня и вечер я провозилась с Дашей, которая сначала сделала вид, что она не хочет уходить из сада, а потом не сходила у меня с рук.
Не знаю, чего я больше боялась в тот момент – того, что все прошло или того, что будет продолжение. Наверное, после вечера дома все-таки продолжения.
На остановке я столкнулась с тетей Машей, она, неповоротливая в длинной шубе и платке-паутинке, вцепилась в мою руку и бодро пересказывала сплетни. Трое новых больных, скандал на прачечной, слухи о том, что Шефа забирают на повышение, скандал, который учинила Петровна новым интернам. Почти у крыльца нас догнал радостный Вадик.
- Привет, баба Маша. Привет, прогульщица. Ну, как там макароны в солнечной Италии?
- У нас вкуснее, - почти не покривив душой, ответила я.
- Чем вы там с Антошкой занимались? – поинтересовался он, подстраиваясь под наш неспешный шаг. – Опять таинственно друг друга не замечали?.
-Идиот,- как можно небрежнее кинула я, поддерживая Марью Ильиничну на лестнице.
- То есть, наконец-то заметили! Ну и как, кто разводится первым, уже договорились? – продолжал нахальничать он. Даже понимая, что все это шутки я не могла не злиться в ответ. На воре шапка горит. Что там горит, пылает. Предательница Ильинична обернулась и пытливо уставилась на меня.
- Вадичка, прекрати смущать Аллу! – ответила она, продолжая сверлить меня глазами.
Я приторно улыбнулась, мерзко хлопая ресницами.
- Уже договорились, кто будет дружком на свадьбе. Не откажешь?
Ильинична довольно хмыкнула, на мой вопрос у Вадьки не нашлось ответа, дамы ведут счет. На две минуты Вадик замолчал. Верх рыцарства с его стороны: придержал нам дверь.
- Ты мне хоть подарок привезла? – уточнил он, с кислой миной обернувшись почти у входа в свое отделение.
Я вытянула из сумки блокнотик с изображением Папы Римского, купленный специально для него и подкинула так, чтоб он поймал. Дома остался еще один такой же для Темыча. Но тот поймет тонкую иронию, а Вадик обидится. Я так и получилось. У него вытянулась физиономия, я хихикнула и побежала наверх.
- А что я такого сказал? – донеслось мне вслед.
На весь остаток дня я приковала себя цепями к отделению. Я прошлась самовольным обходом и проведала всех своих прежних больных. Нарушила все не прописанные правила и сама, без приглашения, но с коробкой конфет и флешкой с фотографиями пришла пить чай к Розе. Написала дневники – свои, и ее, но, к сожалению, ни одного новичка к нам не поступило, и пара часов безделья все-таки меня настигла. Я как раз мыла в раковине цветы от недельной пыли, когда меня настигли «здравствуйте, голубые глаза» и Темыч.
- Чудовище? – окликнул он меня. – Ты там как, живая?
- Живая, - я спешно вытерла руки полотенцем и плюхнулась на свой стул. – А ты, любимый мой?
- Нормуль, - утешил он меня. – Вчера в первый раз зарплату с Паровозом поделили. Катька собралась ремонт делать, хотя я ж его делал год назад, помнишь? Когда на курсы ходил.
- Берегись, солнышко, женщины и ремонт - страшная сила, почти как галантерейщик и кардинал.
- Ну да, ну да. До меня сплетни дошли, что ты у нас по загранице гуляла?
- Гуляла. Подарок тебе привезла, - если меня и кольнуло что-то в тот момент, то я предпочла не заметить.
- В хорошей компании? – настырничал он.
- Ага.
- И как?
- Великолепно!
- То есть ты - зараза, и ничего рассказывать не хочешь? – ухмылялся он в трубку. – Ну и не надо! Я и так все знаю! Весна, солнышко, почки на деревьях, цеквушки – старушки, любовь-морковь… Морковь заколосилась, негодница?
- Зайчик мой, ненаглядный, - разъярилась я в трубку. - Если ты хочешь что-то спросить, то можно я тебе сразу отвечу. Да, нет и нет.
- То есть слухи верные, секса не было, и ничего не поменяется. Фу… - разочаровано протянул он. – А на фиг ты ездила тогда?
- Вообще- то в качестве няньки привилегированным гостям, - я уставилась в окно. Мимо пронеслась стайка весело голосящих студентов в одних халатах, даром, что метель. Когда-то и мы так бегали, не желая носить вещи из раздевалки в раздевалку.
- Привели…каким? – паясничал он. - Мы сами не местные, грамоте не обучены…
- Родной, что ты хочешь? – грустно спросила я.
- Все так плохо? – сменил он тон.
- Да нет. Все хорошо, правда, - я тоже смягчилась. - Лучше не придумаешь.
- Береги себя, - попросил он меня, собираясь вешать трубку.
- Темыч…Стой. А кто тебе сказал? – на конец, дошло до меня, что не я.
- Сорока на хвосте.
- Кто?
- Моя несостоявшаяся теща.
- Кто???
- Да, мама твоя, - успокоил он меня. - Я случайно с ней столкнулся в магазине, по делам приезжал, ну и Катька воспользовалась, список вручила.
- Мама? – проорала я в трубку, паника жестоко сжала горло каменной рукой.
- Тю, чудачка, она мне только факты сказала, все остальное я придумал.
Я облегченно выдохнула. Несостоявшаяся теща. И откуда он знает, что был маминым несостоявшимся кошмаром много лет.
- Темыч…тогда ответь мне, может даже не сейчас… - я попыталась все это внятно сформулировать, чтобы он понял. – Если б ты был моим главным врачом, ну…чтобы ты мог с меня поиметь такого, о чем нельзя было бы попросить прямо?
Темыч, как я и предполагала, рассмеялся.
- Много чего. Для начала я бы поимел твое тельце.
- Ты? – он тоже фыркнул в трубку. - Я серьезно.
- Я тоже, - сама серьезность. Настроение потихоньку ползло вверх, но Темыч решил меня окончательно развеселить. - Ты не думала, что Шеф тебя мог для себя повезти, а Антона для отвода глаз?
- Темыч, я, правда, серьезно, - улыбнулась я.
- Учитывая твою кристальную порядочность, откуда инфа?
- Моя репутация погублена, - фыркнула я в ответ. – Я подслушала.
Темыч засопел в трубку.
- Слушай, а ты подумай наоборот. Что есть такого, что от тебя нельзя поиметь ни в каком случае? Мозги, например. Ты же – умница, только влюбляешься, как идиотка, а так ничего. Может, ты чего знать не должна? Или лезть куда –то, что ты с твоим любопытством, вполне можешь?
Я поставила стекший от воды цветок на подоконник и уставилась в окно. Мимо пробегали хохочущие Вадик и Антон с зеленых хлопковых костюмах и сливающихся со снегом халатах. Антон на миг обернулся и встретился со мной глазами. Мне стало жарко.
- Темыч, ты придумай что-нибудь еще, пожалуйста, - попросила я в трубку и без сил рухнула на свой стул. Сердце зашлось в рваном ритме.


2.
Зима свирепствовала, морозы сменялись снегопадами, гипертоники валили косяком в санпропускник, Шеф шлепнулся на льду, выходя утром из машины, уволил дворников, нанял студентов на неполный день и, гордо поддерживая гипс на левой руке, каждый день обходил всю территорию, чтоб удостовериться, что все тропинки теперь притрушены свежим песком.
Я томилась, как зверек в добровольно запертой клетке.
Внешне – все было как всегда. Ходила на работу. Вела больных. Много писала, много разговаривала, много читала. Перевернула весь дом в потребности навести идеальный порядок. Разбила три вазы и едва не устроила пожар, забыв утюг на тонком тюле гардин из гостиной. Еще один вечер мучений и я зашила дырку новой оборкой. Стало кокетливей. Перевернула весь рабочий кабинет, переставила стол к стенке, чтоб не смотреть в окно, отворачиваясь от компьютера. Стало уютнее. Поменяла морские снимки на фотографии неба в Крыму, которые сделала со Славиком. Свозила его и Дашку в конный клуб. Послушно закутывалась от нахлынувших морозов в шубу и не протестовала против мнения мамы, что пора бы сменить джинсы и балетки под халатом на юбку и туфли на каблуке повыше. Был выбран компромисс. Я поменяла туфли. От остроносых черных шпилек к вечеру жутко уставали ноги, но я чувствовала так себя куда собранней. Словно готова к бою.
Каюсь, я жутко боялась встречи с Антоном. Боялась, что как-то выдам то, что происходит, боялась, что он поставит меня перед выбором, которого я боялась не сделать. Или наоборот сделать. Боялась, что предам этим и себя и его. Боялась цепляться к Марику больше обычного и ворчала про себя. Он неделями торчал в столице, приезжал только на выходные с кучей подарков и почти все время, к моему удовольствию, спал. Боялась оказаться невнимательной матерью и уделяла Дашке еще больше времени, чем обычно. Она удирала от моих нежностей к деду читать «Волшебника Изумрудного города» и безжалостно оставляла меня наедине со страхами, нежностями и попыткой упорядочить мир с помощью тряпок и пылесоса.
Дни проходили за днями. Я отдежурила и перевела двоих пациентов к нему в отделение. Я перечитала три эпикриза его больных, переведенных к нам. Мир не перевернулся. Страх оборачивался мучительной тихой грустью.
Мне уже становилось все равно, что будет дальше, мне просто хотелось его видеть. Я стала приезжать чуть позже, чтоб столкнуться на остановке с Вадиком и выслушать очередную сплетню, в надежде, что она будет про него. Глупо, правда… Я даже начала снова гулять по коридорам, ходить к Светке пить чай и в главный корпус покупать конфеты. Мы не встречались. Хотя раньше – по сто раз на дню. Или я просто не замечала этих встреч? Не придавала им значения? Единственной точкой соприкосновения оставались оперативки.
На первую оперативку не пришла я, прикинувшись жутко занятой. На вторую не пришел он – дежурство. На третью я пришла позже всех и раньше всех сбежала назад в отделение, специально сев так, чтоб не смотреть на него. И чтоб он меня не видел. На четвертую я отдалась на растерзание Вадику, рассматривая знакомые плечи за два ряда от нас, затянутые зеленой робой.
Ровно 31 день молчания.
Но ведь это и его молчание было тоже. Почему? Я терялась в загадках.

После очередного сборища во вторник Вадик, сволочь, полез обниматься. Еще миг назад что-то рассказывал и на тебе, потная ладонь медленно заскользила по моим плечам. Пришлось случайно наступить ему на ногу каблуком. Он не обиделся. Фыркнув от досады, я поднялась одной из первых и гордо пошла в сторону родной каморки.
- Доця, - окликнула меня мама, когда я уже облегченно добралась до канареек, выдохнула и стала себя жалеть. Я удивилась, ведь одно из главных правил, заведенных мамой – родственные связи не афишировать, в дочки-матери не играть. – Доця, а что у тебя случилось с Антоном?
Я похолодела.
- А что случилось?- сама невинность. Я поставила себе пятерку за броню.
- Ты же обычно с ним сидела, а сейчас с Вадиком. Вы что поссорились?
- Да нет, - я рассеянно пожала плечами.
- Он тебя чем-то обидел? – продолжала настаивать мама.
- Нет, что ты.
- То есть Маша права и у вас роман?
Броня треснула, но в обморок я не упала. Да я вообще в обморок упала только раз, еще на интернатуре, когда, еще не обследовав пациентку до конца, поняла, что жить ей всего пару часов и все, чтоб мы не сделали - безразлично. Это был первенец на моем личном кладбище. Такой откровенный и издевательский. Безоговорочное поражение. Я тогда стойко выплыла из палаты, дошла до часовенки и там сползла на лавку. Бедняга Антон, ведь это его была больная, а я ушла с историей под мышкой, потом искал меня по всему отделению, пока я очухалась, и вернулась. Я честно исправилась, написав вместо него посмертный эпикриз и отстояв вскрытие. Кажется, он даже тогда отвез меня после работы домой, не веря, что больше в обморок я падать не собираюсь. И, кто такая Маша сразу поняла, мама всех сотрудников знала по именам, и старейших, проработавших столько, сколько и она, так и называла. Могла спокойно пить чай с любой санитаркой, после того, как отчихвостит за какую-нибудь провинность. Ее побаивались, но доверяли. Предательница Ильинична все-таки успела разболтать Вадькины насмешки.
- Нет.
Мама посмотрела на меня с ухмылкой. Ироничной и очень молодой. Пока я взвешивала, что из двух зол выбрать ложь или укрывательство, из перехода вынырнул Антон и с видом сосредоточенным и серьезным направился к нам. Заподозрить такого в чем-то постыдном – себя не уважать.
- Алька, - легко позвал он меня. Так, как всегда звал. И широко улыбнулся маме, – Я не сильно помешаю, если украду ее на пару минут?
Та срикошетила его улыбку и отступила назад, пробурчав, что получит у нее «старая сплетница».
Он закинул мне руку на плечо и потащил в отделение, говоря громко и убедительно:
- Петровна утверждает, что у тебя последние эпикризы Молчановой?
- Это кто такая? – я медленно приходила в себя, спиной чувствуя, мамин почти разочарованный взгляд нам в след.
- Это которая с баснословно дорогим водителем ритма и кучей аллергий, - он все настойчивей толкал меня к кабинету. Я послушно шла, чувствуя, что мне становится очень волнительно от близости, щеки заливает румянец и соображаю я уже с трудом.
- А, есть. Она несколько раз у нас лежала.
- Она поступила пару часов назад, а Вадька запорол винду и всему нашему архиву каюк, - весело добавил он. – Петровна готова поставить памятник за любую посильную помощь.
- Ну, ты же разбираешься в компьютерах?
- Ни за что! – улыбнулся он, втолкнул меня в кабинет и захлопнул дверь. Вопиющая небрежность в нашем королевстве открытых дверей и прозрачных папок.
Я обернулась и подняла глаза на него. Улыбка медленно сползала с его лица. Между нами было сантиметров двадцать и 31 день тишины.
- Эпикриз еще нужен? – уточнила я с издевкой.
- Конечно, - успокоил он меня.
Я кивнула, отодвинулась и включила компьютер.
- Между прочим, Вадька принимает ставки – переспали мы или нет в Риме, - выдал он, привалившись к стене и скрестив руки на груди.
- Что? – подняла я лицо. Кровь медленно убегала вниз.
- Я так понимаю, что уже даже до твоей матери дошло.
- Что??
Он очень жестко добавил:
- По-моему, ни в твоих, ни в моих интересах продолжать эти сплетни, поэтому сделай милость, перестань играть в молчанку, хорошо?
Я тупо кивнула. Он продолжал.
- Мы общаемся, как всегда, только и всего, договорились?
Я опять кивнула.
Он тоже.
- Между прочим, единственный, кто поставил против – это Шеф, - добавил он со смешком. – Он свято верит, что ты по нему сохнешь еще с интернатуры.
Я хихикнула. Потом еще раз. Села на стул и зажала рот рукой, пряча очередной смешок.
- Ты тоже ставку сделал?
Он кивнул.
- Надеюсь, не вместе с Шефом?
- Конечно, нет. Вадька после этого все в себя прийти не может, рыскает в поисках новых доказательств.
- Круто. Пожалуй, я тоже хочу.
- Доказательства? – уточнил он.
- Ставку! – снова хихикнула я. – Что на кону?
- Алька, это же не смешно, - выдавил он. Наверное, не называй он меня хотя бы так, было бы легче. Но легче мне не становилось. Смесь желания и глухой тоски бурлила внутри и путала мысли.
- Почему же? – я откинулась на стуле, разочарованно уставилась на него и пожала плечами.- Очень смешно. Мы же не переспали там. В чем спор?
- В том, как ты себя ведешь. Ты что в детском саду? Какого черта ты прячешься? – прошипел он, приблизившись к моему лицу, но это было почти криком. Зловещим и ледяным. Не скажи он этого, я бы поверила, что ему все безразлично, кроме этого спора.
- Куда же это я прячусь? – скривила я губы попыткой снова улыбнуться.
- Сама знаешь куда! – рявкнул он и снова вернулся к двери. – Ты забыла про эпикриз.
- Извини, - я открыла паку с выписками, нашла нужные ему и послала их на печать.
Когда принтер потух, собрала листы бумаги в файлик, встала и отдала ему. – Пожалуйста.
- Спасибо.
- Если не хочешь добавить доказательств- до свидания, - раздраженно добавила я. Он кивнул и вышел, оставив открытой дверь.
Около минуты я стояла у окна и смотрела, как сквозь метель пробегает стайка весело спешащих куда-то студентов. Потом упрямо вытерла непролитые слезы с щек и занялась бумажной работой. К вечеру у меня перебывало полбольницы. Виновато улыбающаяся тетя Маша. По-матерински укоризненная Роза. Шумная, испытующая взглядом Петровна. Беспрерывно хихикающая парочка девчонок-интернов. Иронично поглядывающий Шеф.
От визитеров меня спасали заглядывающие пациенты и текучка. Все остальное время я силилась придумать, что мне делать дальше. Но кроме мелочных планов мести Вадьке дело не пошло.
Но мама! Моя серьезная, дотошная, правильная мама, пользуясь тем, что Марик опять пропадал в столице, добила меня перед сном доверительной беседой.
- Ну, мне ты могла сказать? – настаивала она.
- Да, рассказывать не о чем, – отмахивалась я, не понимая, что она знает, что нет.
- Ну, да, ну да…- она с прищуром поглядывала на меня, деловито накручивая волосы на бигуди. – Думаешь, я не понимаю, что Марик оставил тебя глубоко замороженной рыбиной? Не взволновал?
Я фыркнула.
- Ты просто не можешь пока оценить такого мужчину, как он. Но это придет, детка, – она погладила меня по плечу. - Ты еще мне спасибо скажешь. А пока - гуляй, на здоровье. Мне Антон тоже нравиться.
Я снова фыркнула, стараясь скрыть свое недоумение и панику, переливающуюся через край.
- Нет, я понимаю, что ты взрослая и в разрешениях не нуждаешься, просто старайся, чтоб на работе не отразилось. Тут все узнают, раньше, чем вы между собой договоритесь и обсудят. Тем более, сейчас. За вами все будут следить.
- Больше нечего обсуждать, - пробурчала я.
- Знаешь, когда заканчиваются служебные романы? – усмехнулась она.
- Когда?
- Когда подаешь заявление на расчет в отделе кадров!
- Ты так говоришь, словно у тебя грандиозный опыт в этом деле, - сморозила я ей в тон. Мама напряглась, сложила остатки бигуди в карман халата и собралась уходить.
- Мам, - окликнула ее я у двери, пытаясь как-то загладить напряжение последней фразы. – Спасибо.
Она снова улыбнулась.
- Детка, считай, что я ничего не говорила, если тебе так будет легче. И расслабься. Никто тебя за это не съест!
По ее логике, наверное, это было материнским благословением, чтоб мне спасть в грех? Странно, но до ее слов я никогда не чувствовала себя же униженной изменой мужу. Остаток ночи я пыталась пилить себя за грехи, рассуждать о своем предательстве по отношению к мужу, дочке, да даже матери. Выходило с трудом. Словно эти два параллельных мира прекрасно уживались во мне, не думая пересекаться. В одном я была преданной дочкой, любящей мамой, если и не верной, то заботливой женой, в другой- я была, наверное, самой собой. Утро принесло парадоксальный вывод – единственное, о чем я жалела в своей жизни, нет, кроме того, что не настояла на кесаревом сечении перед родами, так это о том, что Марат был моим первым мужчиной.

На следующий день все было тихо. Обычные дела, не более. Я с удивлением заметила, что больше никто не косится, не улыбается, и не поглядывает исподтишка. Ближе к обеду я расслабилась настолько, что сгрузила на флешку почти весь свой архив и спустилась вниз отнести его Раисе Петровне, определившей Вадьку на каторжные работы – заново набирать архив, сканируя выписки больных. Потом Роза напомнила мне, что пора забирать из «скворечника» журналы и я поплелась в университет.
После выпускного я так часто здесь бывала, что долгое время даже не ощущала, что эта страница жизни перевернута. Но три года сидения с Дашей дома вернули былой трепет и капельку грусти. Мой любимый профессор фармакологии умер, но его место приняли жуткого взяточника и лицемера, которого теперь ненавидели всем университетом. Взятки и падающую по наклонной репутацию кафедры я ему прощала только за то, что перед входом туда все еще висел портрет из некролога, и я всегда кивала ему, проходя мимо. Раз в месяц в библиотеку приходили новые выпуски российского «Вестника кардиологии», и я вызвалась забирать его, имея теперь полное право пройтись по небольшому парку, зайти в наш высотный корпус, по лестнице в торце здания подняться на пятый этаж. Стеклянная стена, окружавшая ее, библиотеку и самую большую аудиторию в обиходе называлась «скворечником», оттуда открывался восхитительный вид на город. Темыч, приехавший учиться из маленького городка как-то признался, что на первом курсе ходил в библиотеку, только, чтоб его увидеть.
С журналами под мышкой, в расстегнутой шубе и скользких на мраморном полу каблуках я пересекала огромный холл перед актовым залом, когда меня легко подхватили под руки с двух сторон и поволокли вперед. Судорожно хватая воздух, я свирепо уставилась на Антона и Лешку из хирургии, который учился со мной на потоке.
- С ума сошли? – проорала я. – Отпустите!
- Алка, ты семенишь, как корова на льду! – хохотал толстенький Лешка.
- Что? Эй, ты что несешь? Грубиян, – я выкрутила руку из лап Антона, но Лешка все еще волок меня вперед.
- Правда, Лешка, корова – это слишком, на ней же ни куска лишнего мяса нет, не говоря уже о сале, - фыркнул Антон.
- Тебе видней, - хохотнул Леша. И расхохотался еще сильней, когда я врезала, что есть силы ему журналами в плечо. Оббежал меня и ринулся вперед, отвечая на ходу. – Вот, чудачка, я ничего такого не имел в виду, кроме того, что у вас когда-то была одна раздевалка.
- Именно за это ты получишь! – гаркнула я, ему в след.
- Успокой эту ненормальную, мне еще к декану! – крикнул на прощанья Леша, свернув на боковою лестницу. – Я вечером к тебе зайду.
Я замерла, уставившись в пол, а потом подняла глаза на Антона и выпалила первое, что пришло на ум:
- Я была похожа на корову на льду?
- Нет, - серьезно ответил он, потом улыбнулся, и уточнил.- На буренку.
- Что? – замахнулась я журналом в его сторону.
Он снова нацепил серьезную маску на лицо.
- У тебя есть две с половиной секунды.
- Зачем? – удивилась я. Он деловито глянул на часы. До конца рабочего дня оставалось еще два с половиной часа. Причем тут секунды?
- Чтобы сбежать!
- Куда сбежать? – опешила я. Вместо ответа, он сгреб меня в охапку и толкнул в маленькую дверь, около которой мы стояли.
Это был еще один вход в актовый зал, прямиком на сцену. Дверь открывалась практически в занавес, пыльные, когда-то ярко-бордовые тяжелые полотнища. Мы запутались в них, пока Антон захлопывал дверь, впиваясь мне в губы. Я, кажется, не протестовала. Мысли пулей вылетали из головы. Ничего не осталось вокруг, кроме жадных, нетерпеливых губ, скользящих по моим губам, по шее, руки, запутавшей в волосах, другой проворно поднявшей халат и юркнувшей под блузку, опаливая кожу. Вдруг он развернул меня спиной к себе, и рука скользнула еще ниже, под ремень джинсов. Я вяло запротестовала, пытаясь перехватить ее, он закусил мою мочку уха. Глянцевые достижения кардиологии с грохотом выпали из рук. Мы замерли. Раздались тяжелые шаркающие шаги и дребезжащий голос:
- Кто там? Курс какой? Лекция только через час, так и ломятся, проклятые…Покурить решили?
Шаги приближались. Антон быстро развернул меня к себе лицом и хихикнул.
- Не покурить, баба Зина, мы тут целуемся!
- Точно не курите? – она со свистом вдохнула. – Вы хоть не первокурсники?
-Нет, - заверил ее он. Я не выдержала и тоже хихикнула.
- Ну, целуйтесь.
И она пошла назад.
Он рассмеялся, крепче прижимая меня к себе.
- Ты меня с ума сведешь! – прошептал он мне на ухо.
- Почему опять я?
- Потому что! – он прижался лбом к моему лбу. Я подняла ладонь и вытерла с его губ и щеки свою размазанную помаду. – Не знаю, каким образом у тебя это выходит.
Чмокнул мою ладошку и пытливо уставился мне в глаза.
- Готов рассмотреть любые условия.
- Условия чего?
- Ты знаешь, чего.
- Антон, - умоляюще начала я…
- шшшш…. – он прижал палец к моим губам и провел им по щеке, тоже вытирая размазанную вдребезги помаду. – Просто подумай об этом. Пожалуйста. Обещаешь?
Я кивнула, пропадая в глубоком омуте потемневших от расширенных зрачков глаз.
- Пошли.
Он поднял журналы и потащил меня к выходу.
В конце парка нас догнал сначала Лешкин снежок, а потом он сам. Завязалась нешуточная битва. Я вздохнула, безжалостно скрутила журналы в карман халата, застегнула шубу у воротника и принялась лепить снежки.
- Кардиологи, сволочи, так нечестно! – орал забитый Лешка, отряхивая тонкий хлопковый костюм. – Двое на одного нечастного хирурга!


3.
«Подумай об этом».
Легко сказать. Подумать об этом?
В темной науке, выбранной Темычем для специализации, был, кажется, такой термин «острый чувственный бред». Очень похоже, если нашпиговать это сало бытовым, а не медицинским смыслом. Острее некуда… Чувственно. И бред. Поток эмоций, ощущений и воспоминаний, уносящих меня в неведомое будущее «мыслями», а не бредом умалишенной назвать было сложно.
К концу дня впала в полный маразм мечтаний и, кроме аксиомы еще одной моей любимицы «Я подумаю об этом завтра» ничто не вселяло уверенности, что это завтра вообще наступит. Ночь облегчения не принесла. Проспала будильник, если б Дашке не вспомнилось, что утром самая главная вещь в доме – это горшочек, и она меня не растолкала. Напялила юбку вместо брюк и заплела воронье гнездо на голове в вполне приличную косичку. Не накрасилась, но захватила на трюмо сережки, которыми вчера играла Даша – длинные серебряные висюльки, затейливо украшенные бирюзой. Под кроватью нашелся такой же браслет. Этот комплект я купила в одну из своих «личных» прогулок-побегов в Дрездене, и он был дорог мне. Под черный топик и юбку получилось здорово, во всяком случае - очень свежо и почти по-весеннему. Все утро немузыкально мурлыкала под нос песни Юльки Савичевой и пританцовывала под них. Нет, была одна дикая почти «мысль»: позвонить Темычу и вскользь спросить, где вообще народ встречается, чтоб заняться сексом? Но сформулировать, вскользь чего это можно было спросить, чтоб не нарваться на допрос или еще хуже серию анекдотов, было выше моих нынешних умственных способностей.
На мое счастье или беду, в те дни Антону, видимо, сам черт ворожил. От бреда меня спасла собственная мать, сообщив, что они уезжают к моей тетке, сестре отца, Дашу забирают с собой, раз я дежурю в субботу, да и муж тоже решил не приезжать на выходные, раз ему до отпуска осталось всего две недели, а работы было недели на три. Так он мне тогда объяснил, во всяком случае.
Трудно сказать, обрадовали меня эти сообщения или насторожили, но то, что взволновали еще больше – однозначно.
И как об этом ему сказать? «Милый мой любовничек, а не встретиться ли нам после дежурства, потому что неожиданно я оказалась одна на выходные?». Нет, не так. «Любимый мой, как на счет секса после дежурства?» Нет, в прочем, есть вариант еще пошлее, позвонить в субботу часов в восемь и промурлыкать «Возьми меня».
Я посмеивалась про себя над собой же, чтоб не впасть в окончательный романтизм и грезы. Главное - здоровый цинизм, убеждала я себя, напевая про то, как болит магнит и про то, как я не скучаю.
После обеда, когда Савичева в винампе плавно переехала в Макарского, подвывать которому было выше моих музыкальных сил, Шеф неожиданно приказал всем собраться в малом зале. Естественно, я пришла последней. Потому, что шла и думала одновременно и опомнилась уже на улице, пройдя мимо нужную дверь.
- Алла Владимировна, ждали только вас, - сыронизировал Шеф. – Но красавицы часов не носят, так что прощаем.
- Извините, - в ответ ему улыбнулась я, усаживаясь рядом с Вадькой, похлопывающим рукой по свободному месту рядом с собой. Куда ж еще?
- Итак, уважаемые коллеги, - продолжил Шеф. – Вынужден сообщить вам пренеприятнейшее известие! К нам едет…
- Ревизор! – гордо выдал балагур Борис Федорович и по залу прокатились смешки. Вадька так вообще затрясся со смеху.
- Прокурор! – уточнил Шеф. – В виду грядущей реорганизации с понедельника и на ближайшие две недели у нас работает проверка из прокуратуры. Посему, на работу не опаздывать. Объяснения типа – троллейбусы не ходили, таксисты бастовали, бензин подорожал – не принимаются.
Вадька нахмурился. Троллейбусы обычно его здорово выручали, хотя от его дома – две остановки пешком.
- На понедельник должны быть готовы все истории, все протоколы ВКК и прочее…
Шеф продолжил перечислять текущие дела. Вадька еще раз вздохнул:
- Пропали выходные… Везет тебе, ты и так дежуришь, все успеешь доделать, а мне придется до ночи сегодня сидеть.
- Так не запускай работу, - ухмыльнулась я.
- Слушай, - улыбнулся он, осененный «гениальной» идеей. – А можно, я к тебе в субботу приеду и мы вместе все…
- Ни за что, солнышко! – оскалилась я. – Даже не надейся.
- Алек, ты такая красивая сегодня, ну что тебе стоит, а? – продолжал канючить он.
- Вот именно потому, что красивая только сегодня, даже не буду об этом разговаривать, - отрезала я и обшарила зал глазами.
- Нет, его не ищи, - фыркнул Вадька.
- Кого? – я похлопала ресничками и невинно улыбнулась.
- На Антона мать моя женщина сегодня взъелась и напрягла чуть ли не полы мыть.
- Я вообще-то Светку искала, - попыталась разочарованно соврать я.
- У нее ребенок заболел, - грустно ответил он.
Я обалдела.
- Вы еще встречаетесь?
- А вы? – ответил он мне в тон. Вот тебе и глупый Вадик. А я и забыла, что готовилась ему отомстить.
- Тихо в зале! – рявкнул на переговаривающийся коллектив Шеф, спасая меня от ответа.
-Алла Владимировна, ну зайчик мой, ну давай ты мне поможешь завтра, а? – продолжал Вадик, выслушав очередное ЦУ Шефа. – Иначе меня заграбастает злой дядька прокурор и посадит в клетку. Хоть передачи мне носить будешь?
- Буду, - успокоила я его.
- А что ты делаешь в выходные? – продолжал паясничать Вадик, кокетничая изо всех сил.- Я же слышал родители уезжают, муж в командировке. Давай в субботу ты мне поможешь, а в воскресенье я тебя в ресторан свожу.
- Откуда знаешь? – уточнила я, уже сдаваясь и раздражаясь от перспективы разбираться с его жутким почерком и переделывать все самой.
- Твоя мать с моей чаи гоняли утром.
- В ресторан мы не пойдем – я столько не выпью, любовь моя, а протоколы и выписки свои оставишь на посту в санпропускнике у Маши. Остальное на твоей совести. И не вздумай мне приходить помогать. Свободен, – отмахнулась я и сдалась.
- Я тебя люблю, - широко улыбнулся он.
- Алла Владимировна, - окликнул меня Шеф. – В виду вашей красоты и исполнительности вы, как и отсутствующий Антон Сергеевич награждаетесь почти выходным в среду – в командировку по области. Там одна конференция на пару часов, но так уж и быть – гуляйте целый день. Возражающие есть?
- Есть, - рявкнула начмед, строгая и бескомпромиссная мама, не желающая выделять и без того выделяемую Шефом дочь. – Отпускаем их только на утро, Дмитрий Львович, проверка…
Шеф вальяжно скривился.
- Вадим! – строго окликнул он Вадьку, дернувшего первым к выходу. Он послушно замер.
- А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, - фыркнула я, обходя его у двери.


Я так и не придумала, что сказать, и весь субботний день, разбираясь с Вадькиными бумажками в их ординаторской, пропахшей сигаретным дымом и чем-то еще откровенно мужским, гипнотизировала телефон и надеялась, что он и так все знает. Телефон упрямо не звонил. Тогда я решила пережить как-то выходные и все решить в среду. Тайная грешная почти- «мысль», нам ехать – то в больницу Темыча. Со всеми вытекающими.
Когда стемнело, и оставалось всего две выписки, в папке обнаружилась абсолютно готовая к досмотру история, написанная другим знакомым почерком, где в конце эпикриза карандашом дописан мой график дежурств и «19.00» напротив даты этой субботы. Почему-то я сразу догадалась, что это и зачем, но телефон опять не поддавался неумелому гипнозу , не желая показывать совсем другое время на дисплее, а в санпропускник повалили больные, намертво отключив мои мозги.

Серебристо-серая машина открыто стояла сразу у корпуса. Я не сразу заметила ее, дернулась и отскочила к тротуару от сигнала, едва удержав равновесие на каблуках .
- Алька, - выдал Антон вместо приветствия, когда я села в салон. – Ты подумала о том, о чем я тебя просил подумать? Извини, каламбур какой-то.
Он явно нервничал, я тем более.
- Я же здесь, - от двух дней здорового цинизма мало что изменилось. Сидела рядом, и трепетала, как школьница на первом свидании. У меня даже руки задрожали, и я их от греха подальше сжала в кулаки.
- Куда едем? – спросил он, уже выехав за пределы больничного городка. Я растерялась.
- Домой, наверное.
- К тебе? – уточнил он.
- Ну да. Мне нужно позвонить с домашнего телефона, сказать, что я жива.
Он кивнул и перестроился, чтоб свернуть к моему дому.
Я, честно, похолодела, и растерялась в конец. Наверное, есть некая культура такого поведения, правила, мораль, в конце концов? То, что случилось в Крыму, было взрывом эмоций, желаний, просто порывом, не планируемым, по крайней мере, мной, и оттого прекрасным и затронувшим что-то такое в душе, чему и название выдумать страшно.
Но это. Это вообще ненормально, неправильно и абсурдно! Не могу я его привезти в дом, где есть шкаф с вещами Марата, где Дашкины игрушки, где живут мои родители! Я в тот момент проклинала себя за эту затею. Мне бы заорать, выскочить из машины и бежать без оглядки.
Не смогла.
Он остановил машину в начале улицы и обернулся ко мне.
- Мне тебя подождать?
Я кивнула. В горле пересохло. К панике, ужасу, отвращению к самой себе довалилось откровенное, перевешивающее все желание. Он смотрел на меня, я на него. Он был для меня заворожившей околдовавшей коброй, с морщинками вокруг грустных, всепрощающих глаз, а я маленьким, испуганным зверьком, скулящим у двери из клетки.
Так прошла минута, другая. Потом он нашел мою сжатую в кулак ладошку, спрятанную в складках шубы, разжал и поцеловал, прям в след от впившихся ногтей.
- Ты можешь уйти домой, если хочешь.
-Ты же знаешь, что не хочу.
Он улыбнулся. Прижал мою ладонь к гладко выбритой щеке.
- Пошли, - проговорил он и потянул меня на улицу.
Я долго не могла открыть калитку, потом ключи падали в снег, потом дверь все-таки открылась, дом встретил нас темнотой и запахом испеченных мамой вчера пирожков.
Кощунство, но он развернул меня к себе и целовал прям там в прихожей, едва захлопнув дверь, а я прижимала его к себе еще крепче. Никогда не верила, что можно так естественно желать кого-то, что это желание будет равносильно голоду, жажде, потребности вдохнуть при удушье. Но. Я словно в картинке ожившего бреда, стягивала с него одежду, свитер, футболку, дотянулась до ремня, пока он впивался с мои губы и беспорядочно пытался раздевать меня.
- Ты спешишь, - с дрожью в голосе попытался убрать он мою руку.
Я упрямо мотнула головой и победила молнию.
Больше никогда не скажу, что норковая шуба – это унылая роскошь.
Брошенная на прогреваемый пол в прихожей, она стала свидетельницей чего невозможно постыдного и прекрасного одновременно.

Потом, я завернулась в халат, а он остался в джинсах и мы пили чай с пирожками. И он гладил и целовал мою шею, подняв вверх волосы, пока я разговаривала с матерью и Дашкой. И мы сплелись в какой-то горячий комок на моем девичьем диване. И это не было пошлым. Преступным. Запретным. Циничным. Это было квинтэссенцией самой жизни, которая всегда ускользала от меня.
Мы не спали всю ночь. Не подозревала, что так может быть. Что так вообще бывает. Что мужчина может настолько желать женщину, что не будет выпускать ее из объятий даже на миг, а женщина не будет против этого. Что не будет усталости, сонливости и головной боли. Что не захочется вымыться, попить или в туалет. Что можно плакать от желания, когда кто-то целует твои запястья или кромку волос на шее, или брови. Что мужское тело может быть столь совершенно по сравнению с моим. Нет, не в смысле красоты, хотя его тело было спортивным и поджарым, а смысле, что оно будет логичным продолжением моего. Неспортивного и не поджарого. Но это все действительно было неважно.
Когда хмурый рассвет постучал в окно, он оторвал лицо от моей груди и легко поцеловал в нос.
- Мне, наверное, пора.
Я не думала, что вмиг может стать так больно. Но было больно. Словно что-то лопнуло внутри и готово вытечь наружу, вместо слез. Я просто кивнула и зажмурилась.
- Обещай мне поспать, - он сгреб меня в охапку и попытался укачивать. – Бедная девочка, я тебя совсем измучил.
- Я не хочу спать, - пробурчала я, пытаясь надышать его запахом.
- Так будет легче, - усмехнулся он. – Мне уйти, тебе остаться. Закрывай глаза…
Наверное, я все-таки уснула. Мне казалось, что только – только он еще держал меня на руках, и вот на тебе, я лежу, скрутившись клубком, одна, и стук захлопывающейся входной двери еще звучит в ушах.

Спать я больше не смогла. Прошлась по дому, методично высматривая следы пребывания Антона и не находя их. Когда он успел вымыть чашки от чая? Собрать мою одежду? Мне словно все приснилось, я вчера Бог весть как добралась домой и завалилась спать в своей когда-то комнате. Странный был сон.
Я не нашла ничего лучшего, чем сесть у компьютера и найти свою старую подборку музыки. Тишину взорвал лиричный «Сплин», я стала читать электронные письма. В ящике оказалось несколько абсолютно непонятных посланий. Внутри пустого сообщения прицепом шла переписка мужчины и женщины, которая даже после сегодняшней ночи показалась мне пошлой, грязной и беспринципной. Разозлившись на всех спамеров вместе взятых, я пошла в душ. Окончательно проснувшись, перебудила телефонными звонками всех родственников. Сходила в магазин, купила продукты и миленькую нежно-лиловую блузку. Проспала два часа под телевизор с «Унесенными ветром». Потом что-то подорвало меня, я снова нашла эти письма. Внимательно перечитала. В сердцах, едва сдержала тошноту, когда пару раз дама обозвала мужчину именем моего мужа. Дочитав все до конца, я уже хохотала над абсурдом сложившейся ситуации, переслала все эти письма на официальный почтовый ящик Марата и не удержалась от просьбы не попадаться мне на глаза. 

Голос тетушки из медстатистики, которую всучил нам Шеф в нагрузку, забивал даже тихие переливы «радиорокс». Казалось, она знает обо всем на свете, разговор, точнее монолог то и дело сносило от формирования цен на бензин до качества адаптированных молочных детских смесей, представленных на рынке. Я ошалела от потока информации, свалившегося на голову, и с облегчением выдохнула, когда она вышла около областного управления, и мы покатились дальше к выезду из города. Тишина была пронзительной. Наслаждаясь ею, мы, молча, доехали почти до первого поста гаишников, гордо красовавшегося около массивной эмблемы въезда в город. Тогда Антон спросил:
- Ты знаешь, куда нам ехать?
- Приблизительно. Это больница Темыча.
- Темыча? – он усмехнулся. – Это что ли Сашки Сидоренко?
- Угу, - во мне вдруг проснулось лукавство, прибитое теткой-всезнайкой. – И его можно попросить…вроде как встать вместо нас на лекции.
Антон припарковался у обочины и испытывающее на меня посмотрел.
-Вместо обоих?
- А что? Вы разве так не делали? – у нас перекличку на лекции обычно делали, поднимая группу и пересчитывая студентов, как цыплят по осени.
Он посмотрел вперед, на уносящееся вдаль полотно дороги. И уточнил:
- Ты не боишься?
- Темыча? – я фыркнула и достала из сумки телефон.
- У? – отозвался знакомый голос почти сразу. – А я тебя уже жду.
- Не дождешься! – ухмыльнулась я.
-Чего это?
- Отмаж нашу делегацию. И можешь требовать от меня пожизненного рабства.
- Дашка заболела? – напрягся Темыч.
- Нет, с ней все хорошо.
- Ехать лень?
- Темыч! – взмолилась я.
- Ты меня разлюбила?
- Никогда в жизни. Темыч, ну я прошу!
- Пока не скажешь, почему, не сдвинусь с места.
- Темыч…
- Давай, давай, умоляй меня, детка,- сыронизировал он, сдаваясь.
- Чудовище! – пропела я. – Представь, что это не я тебя прошу, чтобы ты подумал?
- А вас там много прогульщиков? – прорезалось любопытство в его голосе после секундной паузы
- Двое.
Темыч грязно ругнулся и присвиснул.
- Не клади трубку, - с восторженной интонацией промырлыкал он. И заорал: « Паровоз! Я на пару часов слиняю. Нет! Бутылка с меня! Виски пить будем! Сам ты пойло олигархов! Моя сестренка его любит, а пить мы будем за нее!» И заговорил скороговоркой: - Только одно условие. Я тебе позвоню, вечером, нет, завтра, ладно в субботу и ты мне все расскажешь, хорошо?
- Ни за что!
- Блин, как все серьезно! Я тебя люблю.
- И я тебя, чудовище.
Я захлопнула телефон. Антон продолжал смотреть на дорогу.
- Все, мы свободны, - он молчал и престранно улыбался. Я уточнила: – Что?
Он помотал головой, словно отмахиваясь от призраков.
- Черт, я тебя ревную. Меня ты никогда чудовищем не называла. Это так нежно выходит…
Я облегченно рассмеялась.
- Он просто и есть чудовище.
Он погладил меня по щеке, и я прильнула к ладони.
- Тебя не смутит гостиница? Боюсь, вернуться в город будет выше моих сил.
- И моих.

Гостиница с пафосным названием «Надежда» нашлась совсем близко от места, где мы стояли. В насмешку, свободным оказался всего один номер, видимо, новобрачных по средам не бывает, все остальные оккупировали дальнобойщики. Он был в светло- яблочных тонах, с круглой кроватью и ярко-красными подушками, свечами, халатами и полотенцами в ванной. Пока Антон ставил на охраняемую стоянку машину, даром, что в юбке, я влезла с ногами на широкий подоконник окна в эркере и обхватила себя руками. Город виднелся, словно на ладони. По трассе неслись машины, набирая скорость, выдохнув с облегчением после поста. Не помню, о чем я тогда думала. С неба неслись редкие снежинки, подхваченные ветром, они сталкивались с асфальтом и отскакивали, словно ледяные шарики. В прочем, на самом деле пейзаж был довольно заурядным, как и все остальное. Но мне в очередной раз было плевать.
- Алька, - он испуганно озирался по сторонам, даже заглянул в ванну, не заметив меня за шторами. – Ты что ушла?
- В астрал, - подала я голос.
Он шумно выдохнул.
- Ты – чудовище.
Подошел к окну и раздвинул настежь полотнища тюля и портьер.
- У тебя тоже очень нежно выходит.
Он подхватил меня под колени, приподнимая, и пошел спиной к кровати. Усевшись, легко поцеловал в нос и хрипло шепнул на ухо:
- Кажется, в прошлый раз на этом месте ты уснула…

Потом я тоже уснула. В ложбинке его руки, насытившаяся и заласканная до мнимого бесчувствия. Сон длился совсем недолго, как показалось, но вот он уже целует мои глаза, и шепчет:
- Темнеет уже, нам пора, наверное.
Я вздохнула и послушно отодвинулась. Он вернул меня назад.
- Давай договоримся, а? – счастливый и веселый, он вглядывался в мое напрягшееся лицо. - В следующий раз мы встретимся… в парке или кафе и просто поговорим. Мне очень многое тебе нужно рассказать, и еще больше узнать о тебе.
Я хихикнула от его слов.
- Что ты хочешь знать?
- Все. Чтоб ты рассказывала о том, что тебя тревожит, когда ты хмуришься. Чтоб ты рассказала, на каком боку ты спишь, какие книжки ты читаешь под хурму и сникерсы,- я рассмеялась, а он продолжал, - кого ты больше любишь собак или кошек, чем ты болела в детстве и как переносишь бич всех женщин по имени ПМС…И когда ты меня познакомишься с Дашкой…
Он что-то говорил еще, слова лились, как песня, но у меня зашумело в ушах, через пару секунд я все-таки отодвинулась и встала одеваться.
- Нам, правда, уже пора.
Казалось, что он был так счастлив, что не заметил моей молчанки. То же радио, городские вечерние пробки, уже ставшее привычным прощание. Не знаю, сколько я бы прожила в неведении, если б он не сказал, но он сказал, и, ни о чем другом я уже не могла думать.