<<<НАЧАЛО ГЛАВЫ

♫ ♪ ♫

Я теряю силу и не знаю почему
Не совсем уверен, буду ли я жить или умру
Я хочу уйти, но не могу уйти
Это странное ощущение
Я вышел из-под контроля, оставшись один
Я чувствую эту гравитацию
Пойман как магнит, и меня тянет
(В пустоту)
Я хочу уйти, уйти
(В пустоту)
Чувствую, будто меня втягивают в чёрную дыру
Это безумное чувство сводит меня с ума
Я перегружен, и мои датчики красные…
Моя голова кружится, кружится
(В пустоту)
Меня тянет, тянет вниз, глубоко вниз
(В пустоту) …

«Kiss The Void» by HIM

Телефон звонил так громко и настойчиво, будто тревожная сирена, извещавшая о наступлении конца света. В сущности, так оно и оказалось. Всем известно, что ночные телефонные звонки никогда не сулят ничего хорошего.

Но я не спешил брать трубку не поэтому… не только поэтому. У меня просто не было сил. Всю прошлую ночь я пытался что-то написать. Курил сигарету за сигаретой, вдохновлялся вином, а потом старался взбодриться чёрным кофе. Выдирал из блокнота уже исписанные листы и рвал их на мелкие клочки. Снова брался за карандаш, а затем – за гитару. Меня раскачивало на эмоциональных качелях: то мне казалось, что музыка выходит неплохой, то становилось очевидно, что это полное дерьмо.

А весь следующий день мы с парнями провели в студии. Записали одну песню, сочинённую мной ещё несколько недель назад, но без особого энтузиазма. Обстановка накалялась, атмосферное давление в группе повышалось – все понимали, что нам срочно нужен новый альбом, а материала для него почти не было. Никто из парней не бросал мне в лицо упрёки, не давил открыто, но все смотрели выжидающе, с надеждой, иногда с досадой. А временами в их взглядах ясно читался вопрос: «Это всё, конец?»

Парни наигрывали написанные ими небольшие музыкальные партии – кусочки, которые могли стать частью будущих песен. Майкл исполнил красивый гитарный риф – позже мы использовали его в «Крыльях бабочки». Но тогда, в тот день, ничего не клеилось. Я ни на чём не мог сосредоточиться, не знал, что со всем этим делать. В голове было пусто и гулко, будто в барабане.

Я всегда вёл своих парней, был вожаком инфернальной стаи, и мне это чертовски нравилось. А теперь я вдруг стал этим тяготиться. Впервые в жизни меня пугала та ответственность, что лежала на моих плечах долгие годы.

Домой я вернулся уже за полночь и, не раздеваясь, повалился на кровать. Страшно хотелось выпить, но сил не было даже на это.

Я забылся тяжёлым сном, однако поспать мне удалось не больше часа. Телефонный звонок лишил меня объятий морфея и сокрушил голову кувалдой боли.

- М-м-м… – всё ещё сонно промычал я в трубку, прижав пальцы к глазам, чтобы избавиться от рези.

- Мистер Каллен? Эдвард Каллен, верно?

Мне не понравился этот мужской голос с намёком на официоз. Я резко сел на кровати, открыл глаза и вперил их в кромешную темноту спальни.

- Да, как будто верно, – настороженно отозвался я. Язык словно прилип к нёбу и ворочался с трудом.

- Насколько нам известно, Таня Денали ваша подруга…

- «Нам»? – тупо переспросил я.

- Простите, не представился. Детектив Риггс, департамент полиции Нью-Йорка…

«Обнаружено тело», «необходимо приехать», «опознание» – его слова-пули, выпущенные в меня со снайперской точностью, взрывались внутри, расходились во мне кругами боли.

Сознание расщеплялось на атомы, картинка перед глазами разбивалась на пиксели. Перестав собой владеть, я весь складывался словно карточный домик. Не помню, как надевал пальто с ботинками, не помню, как выходил из квартиры. Почему-то перед глазами стояла ванна, полная крови, и Таня в ней. В те минуты я понимал только одно: на этот раз слишком поздно твердить «пожалуйста».

Я очнулся уже в лифте. Просто вдруг увидел в его зеркальной стене себя, с безумным взглядом, скулящего и кусающего собственный кулак, – последняя, хоть сколько-нибудь связная мысль убежала, испугавшись. Я остался один на один со своим горем, захлебнулся им. Оно заполнило меня до краёв, солёной водой потекло по щекам.

И снова туман…

А потом я уже в машине. Ливень, бьющий по лобовому стеклу. Едва различимая дорога. Фары встречных машина растекаются в жёлтые круги и слепят глаза. Отдалённый вой сирен, автомобильные гудки и мои собственные рыдания. Сердце лихорадочно колотится в горле и в висках. Воздуха в машине становится всё меньше и меньше, будто горе вытесняет его, стремясь заполнить собой каждый сантиметр пространства вокруг меня. Будто только лишь меня горю мало. И одна единственная крошечная удача – ингалятор, который я так и не вытащил из кармана пальто, когда вернулся домой из студии.

Но – вот же чёрт! – ингалятор совсем не помогает. Я нажимаю на него ещё раз, едва не выпуская руль, – бесполезно. Воздуха не становится больше – ни на грамм. Будто я – снова маленький испуганный мальчик в Уотертауне.

Руки дрожат. Долбаный ингалятор падает, и я совершаю идиотскую ошибку: наклоняюсь, чтобы его поднять. Машина виляет вправо и встречается с отбойником моста, но – мне снова везёт, аллилуйя! – в последний момент я успеваю вывернуть руль. Удар не смертелен, но серьёзен: боковое зеркало отлетает прочь, пассажирская дверь скрежещет о бетон, высекая искры и оставляя на себе уродливую рану. Я ударяюсь подбородком о руль – на мгновение в глазах вспыхивает ослепительный белый свет, зубы клацают, и во рту появляется вкус крови. Но физической боли я не чувствую – её нет. Вот только дышать становится всё труднее и труднее…

Удивительно, но я добираюсь до конечной цели, не разбившись и никого не сбив.

Меня встречают два мужчины: один в полицейской форме, второй – в белом халате, с длинными тёмными волосами, стянутыми на затылке в крысиный хвостик. Сейчас их лица уже полностью стёрлись из памяти.

- Следуйте за нами, мистер Каллен… осторожно, здесь порог… У нас нет никаких сомнений в том, что это мисс Денали, но нам необходимо официальное подтверждение, сами понимаете… А кроме вас опознать её некому…

Коп говорит и говорит. Болтает всю дорогу, но я почти не слышу его. Не слушаю. Думаю только о Тане и о том, что сейчас увижу её… мёртвую…

Как она выглядит? Как всё это будет?..

- Таня… самоубийство? – с трудом хриплю я. Мне нужно это знать.

- Нет. Скорее всего, наркотики. После вскрытия станет ясно.

Коп оборачивается, его тонкие губы режут по мне острозаточенной улыбкой. Меня едва не выворачивает наизнанку.

Голова кружится. Идущие впереди меня мужчины превращаются в два нечётких силуэта – тёмный и светлый, – плывущих в полумраке коридора, что ведёт в морг.

Я наконец начинаю чувствовать физическую боль, но не в разбитом подбородке. Боль раздирает грудь – так горят лёгкие от нехватки кислорода. Или дело не только в лёгких?..

Мне вдруг впервые становится страшно за свою жизнь. Кажется, я умираю?..

«Мы так долго ждали,
Когда наступит этот момент.
Нам не терпится соединиться,
Умерев вместе…». ¹

В конце концов мы заходим в небольшое, хорошо освещённое помещение. Я уже едва волочу отяжелевшие ноги. В центре стоит стол с телом, накрытым белой простынёй.

Я только-только успеваю дошаркать до него, как коп откидывает край простыни. Под ней я вижу Таню – сомнений нет. Даже несмотря на неестественно-бледную кожу, синие губы и багровые разводы вокруг глаз. Если до этой минуты во мне и таилась какая-то надежда на ошибку, теперь от неё не остаётся и следа.

Я громко всхлипываю и делаю шаг назад. Отшатываюсь. Чья-то ледяная рука хватает меня за запястье, останавливает. Я смотрю прямо перед собой и с ужасом понимаю, что это… Таня! Она садится, и простынь сползает ниже, обнажая её грудь. Таня улыбается радостной улыбкой победителя.

Я чувствую, как невидимая удавка окончательно перетягивает мне горло. Судорожно хватаюсь за шею, царапаю кожу, но при этом до безумия ясно осознаю всю нелепую бессмысленность своих действий.

- Ты чего, Эдди? Это же шутка. Всего лишь хэллоуинская шутка. – Таня всё ещё улыбается, однако уже не так радостно. Её голос звучит испуганно.

«Ни хуя не смешно», – хочется сказать мне. Но я уже не в состоянии говорить. Даже хрипы в груди обрываются.

Воздуха не остаётся совсем… Перед глазами мелькают разноцветные точки. Краем сознания я понимаю, что падаю, но опять же не чувствую боли от удара об пол. Я чувствую только сердце: оно больше не помещается в груди, стучит так бешено, громко, рвано. Всё быстрее и быстрее. А потом сжимается и будто захлёбывается собственным стуком. Захлёбывается и с криком взрывается в груди. Разлетается на миллионы острых осколков боли.

Я падаю в пустоту, глубоко-глубоко.

Напоследок в голове вспыхивает неожиданная, но очень чёткая мысль:

«Мама… пожалуйста, мама…».

Моей третьей и самой главной удачей в тот день было то, что морг находился при больнице и парень в белом халате, не в пример копу, оказался настоящим медиком, которому Таня заплатила за помощь в розыгрыше. В противном случае, в отличие от неё, я бы умер по-настоящему, раз и навсегда.

Астматический статус третьей степени, плюс физическое и нервное истощение организма. Будем честны, дело было не только в Тане, пусть она и знала, что подобные встряски мне противопоказаны. В конце концов, я сам довёл себя до такого состояния. Несколько дней ИВЛ и комы пошли мне не пользу. Всё случившееся будто пропустило меня через стиральную машинку. Прокипятило, накрахмалило и отутюжило.

Я умер всего на несколько минут, но этого хватило, чтобы понять: смерть – это дерьмо. В ней нет никакого смысла. Никакого света в конце тоннеля, никаких задушевных бесед с Господом о растраченных впустую годах земной жизни – только пустота. Абсолютное, безупречное ничто. Мало того, даже чтобы попасть в печально известный «Клуб 27»², я опоздал на целый год. Сплошная подстава!

Смерть хороша исключительно одним: она уже сама по себе прекрасный повод, чтобы жить. Жить и каждый день радоваться тому, что живёшь. Мы все это знаем, но лишь в теории. Часто слышим эту фразу, но не до конца понимаем, что она в действительности означает.

Три недели на больничной койке – достаточное время, чтобы многое осознать. И я осознал, что хочу жить. Если для этого нужно завязать с сигаретами, бухлом и кокаином – нет проблем!

Моё тело и разум очистились, и я вдруг понял, что снова хочу и могу сочинять песни – настоящие песни, а не ту хрень, что выходила в последнее время.

«Ушла с грехом» была первой песней обновлённого Эдварда Каллена. Я написал её ещё в больнице. Помню, как сильно дрожала рука, и почерк был неразборчивым, совсем не похожим на мой. Я словно заново учился писать. Пока я водил ручкой в блокноте, мелодия всё время крутилась в голове. Когда я вернулся домой, первым делом взял гитару и сыграл её. В тот момент я снова почувствовал себя по-настоящему счастливым – впервые за несколько лет.

«Ушла с грехом» мы выпустили синглом. Он стал хитом, как и следующий наш сингл, – группа «Инферно» вернулась. Наш новый альбом, который увидел свет спустя несколько месяцев, был ярким тому подтверждением. Я до сих пор считаю его одним из лучших. Многие так считают.

Если бы Таня вместе со мной завязала с наркотой и алкоголем, всё сложилось бы совсем иначе. Но она не завязала.

Когда я полностью пришёл в себя, Таня сидела рядом.

- Как тебе моя хэллоуинская шутка? Кажется, удачнее, чем твоя, – было первым, что я сказал.

Она слабо улыбнулась и заплакала – не истерично, громко и навзрыд, не наигранно, как это чаще всего бывало, а по-настоящему. С тоской в глазах, с тихими всхлипами и покрасневшим, распухшим носом.

- Прости… – сквозь слёзы прошептала Таня. Это был второй и последний раз, когда она просила у меня прощение.

И я простил. Человеческая глупость и слабость неистребимы. Но без них, наверное, не было бы и любви.

По мнению Тани, мой трезвый образ жизни стал самой серьёзной преградой между нами, даже серьёзнее, чем Сет. Да я и сам это чувствовал. Трезвый пьяному не товарищ – истинная правда.

Наша жизнь стала похожа на перетягивание каната: она уговаривала меня выпить, призывно помахивала перед носом пакетиком с кокаином; я уговаривал её лечиться, отбирал выпивку и наркотики, не давал денег; она же в отместку переворачивав вверх дном всю квартиру, резала на лоскуты мою одежду. Я ставил ультиматумы, но снова и снова проявлял слабость.

Оглядываясь назад, я понимаю: мне есть, в чём себя упрекнуть. Нужно было проявить больше настойчивости, надавить, заставить. Пусть даже для неё было уже слишком поздно, но я хотя бы знал, что сделал абсолютно всё от меня зависящее.

А потом Таня трахнулась с Райли. Не потому что хотела его, вовсе нет. Она сделала это, чтобы отомстить мне и нанести самую глубокую рану, какую только могла. Таня знала, что я вот-вот приду домой – время и декорации были выбраны ею очень удачно. Понимала ли она, что этого я не прощу ей уже никогда, что это оборвёт все канаты и тросы наших отношений? Сомневаюсь. Наркотики сильно меняют личность человека, превращают его в безумца. Это была уже не та Таня, которую я однажды полюбил.

В тот момент, когда увидел их в кухне, я и сам стал безумцем. Порванные канаты и тросы наших отношений хлёстко били по мне, резали меня на части. Я никого ни в чём не обвинял, не бросал им в лицо упрёки, не вопрошал с отчаянием «За что, сука, за что?!». Разве только мысленно. Я, как зверь, вдруг утратил способность говорить. Из горла вырывались лишь несвязные звуки, крики и рычание.

Я набросился на Райли. Принялся избивать его, вкладывая в каждый удар всю свою боль и ярость. Он не сопротивлялся. Даже не пытался уклониться или закрыть лицо и голову руками. Ничего не говорил, не оправдывался и не просил пощады.

Не знаю, через сколько я смог бы остановиться – да и смог бы вообще? – но Майк, который пришёл вместе со мной, оттащил меня от Райли и стал приводить его в чувства. Не помню, где всё это время была Таня, но она неожиданно налетела на меня, попыталась вцепиться в лицо. Я перехватил руку и со всей силой завёл её Тане за спину. Помню, что она взывала от боли. Помню, что ощутил в этот момент горько-сладкий вкус мстительного удовлетворения. Помню, как велел всем убираться и оставить меня в покое.

Дальнейшие воспоминания видятся сейчас как грязное, мутное стекло.

Это был последний раз, когда я видел Райли живым. Он несколько раз звонил мне, но я не брал трубку. Просто не мог. Знаю, что парни тоже не отвечали на его звонки и не навещали в больнице, хотя я не просил их об этом.

В тот день Райли отправил мне кроткое смс: «Ты простишь меня когда-нибудь?»

Сначала я не хотел отвечать, но потом всё-таки написал: «Бог простит. А я не Бог. Пусть даже очень хочется».

Мне требовалось время, чтобы хотя бы пережить всё это дерьмо. Не знаю точно, сколько времени, но думаю, что много. Если бы я только знал, что времени у нас не осталось…

Поздним вечером мне позвонила мама Райли и, рыдая, сказала, что он повесился. В ванной, на полотенцесушителе.

До этой минуты мне казалось, что я, словно законченный грешник, последние две недели жарюсь на адской сковородке. Как оказалось, до этой минуты я ещё ничего не знал о настоящей боли.

Нельзя за считаные дни разлюбить человека. Сегодня ты считаешь его своим братом, своей семьёй, а завтра уже считаешь его никем, пустым местом, на которое тебе насрать, – так не бывает.

Умер не какой-то там Райли, предавший меня, – умер мой Райли, друг и брат, которого я по-прежнему любил. Умер такой нелепой и страшной смертью, а мы даже не успели поговорить. По моей вине.

Потом были похороны. Я пошёл на них, мы все пошли. Несмотря на боль, я старался держаться и поддерживал мать Райли, заставлял себя смотреть в её покрасневшие от слёз глаза, в которых навсегда поселилась печаль. Пусть даже умирал со стыда.

Когда мы прощались, миссис Бирс вдруг взяла мою руку и крепко сжала её в своей.

Я навсегда запомнил то, что она мне сказала:

- Не надо, сынок, зря ты так. Я ни в чём тебя не виню, и ты не вини себя. Райли сам всё решил, никто не виноват. Не знаю, что именно произошло между вами: Райли не рассказал. Сказал только, что сделал страшную глупость, совершил непростительную ошибку. И вместо того, чтобы всё исправить, сделал ещё одну, последнюю ошибку. Ты уж прости его, Эдвард, пожалуйста. Прости, что сделал тебе больно, тогда и сейчас. Уверена, он не со зла. Мне тоже больно, но я – простила. Что поделать, мой Райли вечно жил эмоциями. За это мы его и любили, верно?

Из-за душивших меня слёз я был не в состоянии произнести ни слова – просто кивнул. Мы с миссис Бирс обнялись и разрыдались. Удивительно, но стало легче. Нам обоим стало легче.

Я не хотел никого обманывать и притворяться, поэтому на могилу к Райли пошёл только спустя несколько месяцев, когда понял, что искренне смогу сказать, что простил его и не держу на него зла. Во мне действительно не осталось злости и ненависти – только боль потери, боль от того, что ничего нельзя вернуть и исправить.

Прямо с кладбища я поехал к Тане. Сам не знаю, зачем. Может быть, не хотел, чтобы всё повторилось как с Райли. Это была последняя попытка помочь ей. Я не желал ей смерти, пусть и знал, что никогда не прощу её.

Таня часто звонила мне, но я не брал трубку. Писала полубезумные сообщения, но я никогда не отвечал. Однако благодаря им знал адрес квартиры, которую она снимала.

Там царил такой бардак, который трудно себе вообразить. Мусор, грязь, сваленное в кучу барахло. Воняло протухшей едой, по́том и блевотиной. Я и сам едва не блеванул, но всё же заставил себя войти в квартиру.

Я смотрел на Таню и не узнавал её. Казалось, мы не виделись десять лет: ровно на столько она постарела за последние несколько месяцев. Я понял, что зря пришёл, даже раньше, чем Таня открыла рот и начала просить у меня денег.

- Хотя бы на одну дозу… всего на одну… Ну, что тебе стоит, а? Давай, я сделаю тебе минет, а ты дашь мне денег. Давай? – Таня опустилась на колени и вцепилась руками в мой ремень. Облизнула сухие, растрескавшиеся губы. – Помнишь, тебе всегда нравилось, как я делаю минет? – Она издала странный звук: то ли всхлип, то ли смешок.

Приступ тошноты многократно усилился при одной только мысли, что мой член окажется во рту у этой женщины.

Я скинул с себя её руки и стремительно вышел из квартиры. Сбежал вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки: чёртов лифт в этом клоповнике не работал. Выбежал на улицу, упёрся ладонями в кирпичную стену, разрисованную граффити, и всё-таки проблевался…

Через месяц после этого Таня умерла. То ли передоз, то ли организм просто не выдержал – точно я не знаю. Её смерть отозвалась во мне ещё одной болью. Гораздо большей, чем можно было бы предположить.

Я скорбел по Тане. Но не по той, что предлагала мне сделать минет в обмен на наркотики, не по той, что трахнулась с моим лучшим другом. Я скорбел по той Тане, с которой когда-то познакомился и полюбил, вместе с которой пережил счастливые мгновения.

Я смог простить Райли, но так и не смог простить Таню. Пусть кто-то скажет, что это чёртовы двойные стандарты, мне плевать. К Тане я испытывал страсть и боль, любовь и ненависть – наши отношения никогда не были простыми. Адский сплав эмоций и чувств. Вспоминать о таком всегда тяжело. Но и забыть не выходит. Да и нужно ли забывать? Отпустить – да, но забыть… Нельзя сделать вид, будто ты не любил, будто ничего не было. Нельзя. Неправильно.

Ничто не проходит бесследно. Каждое событие в нашей жизни, каждый человек, который когда-то был её частью, навсегда остаются с нами. Они как татуировка на внутренней стороне нашей кожи, которую никогда не вывести. Мы её не видим, но знаем, что она там есть.

И вот он я, спустя четыре года, с заплатками на сердце и шрамом на теле, снова ищу и жажду любви.

«Чёртов придурок», – качая головой, с улыбкой сказал бы сейчас Райли. И был бы прав.

Мне страшно до одури, ведь наверняка знаю: чего-то похожего на то, что было с Таней, я больше не вынесу. Ни морально, ни физически. Но в жопу страх! Однажды я уже решил, что хочу и буду жить. Не музыкой же единой – этого слишком мало.

Пора двигаться дальше… Когда, если не сейчас? С кем, если не с Белль?
_____________________________

1. Строчки из песни «Join Me In Death» группы HIM (прим. автора).

2. Клуб 27 – объединённое название влиятельных музыкантов, умерших в возрасте 27 лет, иногда при странно сложившихся обстоятельствах (Джим Моррисон, Курт Кобейн, Эма Уайнхаус и другие) (прим автора).

Источник: http://robsten.ru/forum/71-3179-29