Kapitel 28. Potsdam Hauptbahnhof
Teil 4. Ingwertee
Teil 4. Ingwertee
Potsdam Hauptbahnhof (Потсдамский вокзал) — главный вокзал немецкого города Потсдам, столицы земли Бранденбург. Он расположен на железной дороге Берлин-Магдебург, основан в 1838 году. Станция является конечной станцией линии S7 берлинской городской железной дороги, идущей из Аренсфельде.
Ingwertee (нем.) - имбирный чай
Фабиан молчит большую часть дороги до школы. Высказавший все наболевшее еще дома, он позволяет себе некоторую заторможенность. Автоматизм. Когда спускаемся в лифте к паркингу, когда садится в авто, несильно захлопнув дверь, пристегивается, машинально включает подогрев сидений, облокачивается на спинку кресла. И смотрит, внимательно и пронзительно, на серый темнеющий Берлин.
Я даю ему немного времени. Отчасти потому, что и сам не знаю, как лучше этот разговор начать. У Фабиана есть полное право злиться на меня, я сам зол до чертей. Но Фабиан в который раз подвергает себя опасности на поводу сильных эмоций – и с этим надо что-то делать. Доктор Кроули говорил мне в нашем последнем разговоре, что за ним это водится и они учатся, пока с попеременным успехом, переключать его внимание, «заземлять» в такие моменты и проживать их продуктивно, но безопасно. Начинаю подозревать, что хотел бы видеть психотерапевта Фабиана живьем, а не по видеосвязи. Мне кажется, живое общение... ценнее. А может, словами Элли, я просто слишком стар для новой реальности, что никак не принимаю.
Мы становится в пробку на трассе E51, на выезде из города. Времени достаточно, а стоим мертво. Минут на двадцать, настаивает навигатор. Ну что же.
- Тревор.
Он реагирует, хоть и не слишком хочет. Медленно отворачивается от окна.
- Пришло время поучений?
- Я хотел бы, что бы мы поговорили спокойно.
- Скорее, чтобы я спокойно тебя послушал и сделал вид, что верю каждому слову.
«Ауди» впереди настойчиво перестраивается в крайнюю левую. Ее не пускают. Я уступаю водителю, не подъезжая ближе.
- Расскажи мне про освобождение от школы и мою подпись еще раз, пожалуйста.
Фабиан пожимает плечами, но как-то нервно. Он уже не в школьной форме, уже в черной байке и темных джинсах. Но на руках нет браслетов, нет чокера на шее. Из дома он захватил с собой лишь мобильный – и то потому, что Сибель может позвонить.
- Я умею рисовать. Все просто.
- Ты уже подделывал мою подпись?
- Не было необходимости. Премьера.
- И учитель не был намерен набрать меня?
- Во-первых, это Termin beim Arzt, святое. А во-вторых, я сказал, что ты будешь крайне «рад» звонку посереди рабочего дня, когда уже и так потратил время на записку. И пожелал ему удачи.
Усмехаюсь, качнув головой, и Тревор хмурится. Смеха не ждет от меня точно.
- Злишься?
- Мне любопытно, как виртуозно ты находишь решения, Фаб.
- Но ты злишься.
- Я не хочу, чтобы это повторилось. Общественный транспорт малобезопасен, то, что ты сделал, наказуемо, Трев, а еще – это ложь. Ты не лжец. Напротив, из тебя получился бы отличный лидер.
- Если пропадешь на десятилетие, вряд ли что-то такое вообще случится, папа.
Я касаюсь его колена всей шириной ладони. Тревор складывает руки на груди, зажимаясь. Черты его выражает упрямство, но в глазах ничем неразбавленный страх.
- Тебе страшно?
- Издеваешься? По мне не видно?
Смотрит на меня исподлобья и жестче, чем прежде. Хочет сохранить лицо.
- Мне тоже, Тревор.
Он резко выдыхает, не удержав этой маски. Черный взгляд заливает совсем не детская тоска. За мгновенье.
- Vati, - шепчет.
Я ласково и неспешно, не нарушая его границ, а спрашивая прежде разрешения, глажу Тревора у челюсти. Он слишком крепко сжимает зубы, все мышцы напряжены.
- Сынок, у нас нет повода думать, что все плохо кончится. Наоборот, зная Габриэля, щедро заплатив его команде, я считаю, мы ближе к выигрышу.
- Контроль, деньги, Габриэль... папа, она сумасшедшая. Почему думаешь, что сможешь ее испугать или переиграть?
- Ее я тоже знаю, Трев. Можешь показать мне ту смс-ку?
- Что это изменит?
- Я бы хотел ее увидеть, вот и все.
Он хмурится, но достает айфон из кармана. Разблокирует экран и там появляется фото Сибель на качелях в осеннем парке. Трев немного смущается, но не критично. Открывает мне раздел сообщений.
- Спасибо, любимый.
Этт:
Птенчик, у меня новости. Папочка хочет, чтобы я расплатилась за твое удовольствие тюремным сроком. У меня нет желания отвечать за твой выбор. Я ставлю тебя в известность: папочка тоже сядет со мной, лет на 10-15, если не заберет иск. Заплатит за свое удовольствие. Можешь помочь ему принять правильное решение. Целую, Фаби.
Фабиан часто дышит, пока я читаю. Поглядывает на меня после каждой строчки, оценивая реакцию. Прерывисто выдыхает, когда отдаю ему телефон.
- Что скажешь?..
- Она тварь, Трев. Хотя вряд ли это новость. Я предупреждал, что будет, если напишет тебе.
Жаль я не убил ее у того склада. Не размозжил голову о кирпичи. Или не удушил в сексе, когда сама затягивала мой ремень у себя на шее. Роз познакомила нас... Роз не могла не познакомить, это единственный ее близкий человек, оставшийся в живых, она считала Кэтрин семьей. Судя по словам Калеба, Роз тоже заплатила за свое доверие.
Я успокаиваю себя сам – как только могу. Пару секунд смотрю на стоп-сигналы «Хонды» впереди. Потом на лепнину дома напротив. Потом – на длинную очередь к светофору, уже зажегшемуся красным. И лишь затем – на Тревора. Он весь как на иголках на этом кресле.
- Мы поменяем тебе номер, Каспиан все сделает. Больше ничего подобного не повторится.
- Она никогда не исчезнет, - со знанием дела, с обречением в голосе говорит Тревор, - ты же видишь... ты знаешь.
- Это сообщение войдет в дело. Утяжелит ее ситуацию.
- Ты и юрист теперь, не только инженер?
Я мрачно улыбаюсь ему уголками губ.
- Инженером меня еще никто не называл, малыш.
Я было глажу его плечо, но Тревор отстраняется. Оборачивается ко мне всем телом.
- Папа, это не смешно. Ты хочешь этого разговора, так слушай: не делай этого. Не допускай саму возможность, даже мизерную, оставить нас одних. Переживаешь за правосудие? Оставь это Богу. За то, что делал я? У меня есть Сибель, папа, я хочу жить и видеть ее, я хочу стать лучше для нее, я не допущу больше таких ошибок. Наказываешь себя за слабость? Отлично. Купи на eBay кожаную плеть с металлическими шариками, избивай себя перед сном или в моменты горя – помогает. Но только не это. Только не... не уходи.
Я смотрю на Тревора со всей серьезностью.
- Я никогда вас не оставлю.
- Но ты это делаешь!
Мы снова вернулись на круги своя. Но я вижу, что Тревор в отчаянье, на самой грани. Это уже не просто беспокойство или тревога, это давняя, застарелая боль. Трев всегда с честью сносил наши встречи и расставания, жизнь на расстояние и в общей сложности полгода моего отсутствия. Он был со своими – моими! – демонами один на один и выстоял, уступив им в малом, но не сорвавшись в бездну, отдав всего себя целиком. Он храбрился и продолжает... но наш с Террен развод и моей переезд повлияли на него не меньше, чем на Парки. Просто потому, что он был старше и больше помнит... и потому, что чувствует людей глубже. Фабиан настоящий эмпат.
- Тревви, - я накрываю его руку своей, крепко пожимая пальцы, у него они холодные, – Я так счастлив, что ты у меня есть.
- Не начинай снова...
- Но это так. Трев, ты стал моим первенцем и я всегда буду любить тебя особенно сильно. Благодаря тебя я впервые почувствовал, что это такое – жить, а не влачить существование в погоне за чем-то неясным. Моя родительская обязанность: защитить тебя. И я не могу позволить, чтобы Кэтт вышла из воды сухой. Не после того, что она с тобой сделала. Не после того, что я видел.
- Белла сказала мне однажды, что если я не признаюсь тебе... я сделаю ей подарок. Так вот, папа. Теперь ты делаешь ей подарок, оказываешь услугу. Даешь утянуть на дно и тебя самого. Она с самого начала выбрала меня, чтобы... чтобы добраться до тебя.
Тревор плачет. Чисто и отчаянно, как и положено ребенку. С тихими, изматывающими всхлипами. Я привлекаю Тревора к себе и он не противится, сам прижавшись ко мне крепче. Утыкается лицом в плечо, а правой ладонью до хруста ткани сжимает мой пуловер. Содрогается в беззвучных рыданиях его спина.
- Сынок, мне безумно жаль, что тебя это коснулось.
- Ты не говоришь со мной больше. Хочешь, чтобы я бы делился и ничего не утаивал, а сам... я же ничего не знаю! Ты не доверяешь мне?
- Тревви, ты не можешь решать за меня мои вопросы и брать за меня мою ответственность. Я здесь взрослый. Я справлюсь.
- Ты и Иззе эти сказки рассказываешь?.. Видел бы себя вчера...
Мне немного совестно, что Schönheit была вынуждена взять огонь на себя и слушать... не только слушать, но и принимать участие... в моей легкомысленной вакханалии. Она не раз доказала свою безграничную преданность, но я невольно заново прощупываю границы. Иду как по минному полю, опасаясь поверить до конца по поводу того же парня... этого Дама, безудержного и неуемного, что вряд ли остановится, если чего-то захочет. Или захочет Белла.
Но все это не для ушей Фабиана. И не для его глаз. Все же хорошо, что Изза была настойчива вчерашним утром. Я бы напугал детей. И вряд ли чувствовал бы себя сносно сегодня. Изза умнее меня в тысячу раз – но никогда этим не попрекает. Она удивительная.
- Знаешь, Hase, - немного подумав, говорю ему, пригладив чуть взмокшие волосы у лба, такие же черные, как у Террен, и такие же густые, как у меня, - счастье в том, чтобы встретить своего человека. И создать вместе с ним такую чудесную семью, как получилось у нас с вашим переездом. Я не готов от этого отказаться.
- Я знаю, какой ты упрямый, пап, - хмыкает Тревор, коснувшись щекой моего предплечья, утерев об пуловер слезы, - не говори мне ничего и не объясняй, просто подумай сам. Стоит ли оно того. Просто: стоит ли, чтобы... стоит ли?
- Трев.
Он поспешно качает головой, попросив дать ему закончить. Смотрит на меня снизу-вверх и очень откровенно.
- Я не такой храбрый, как могло бы показаться... и не такой виртуозный, когда дело доходит до ответственности. Папа, я боюсь. Я не смогу. Если тебя приговорят, пусть даже и с вероятностью в 0,1 процент, я должен буду отвечать за Паркера, маму и девочек, Элис с Беллой. Я не справлюсь. Я тебя подведу. Пожалуйста, не ставь меня перед выбором. Не отбирай себя. Только не сейчас.
Тревор говорит от сердца и на волне эмоций. Все тех же – исчерпывающих и глубоких. Он плачет, но не стыдится этих слез. Он просит отчаянно, горько, но честно. Он обнажает передо мной свою душу, не чурается показаться слабым или принять, что боится. Тревор до ужаса боится. Я вижу этот ужас в глубине его черных глаз и в том, как крепко меня обнимает. Мой мальчик. Мой маленький любимый мальчик. Мое чудо.
- Ты ни разу в жизни меня не подводил, Фабиан. И тебе не придется брать никакую ответственность, ну что ты. Как бы не сложилось – спрос лишь с меня, любимый. Тебе только пятнадцать лет.
Он слушает меня доверительно, совсем тихо. Вытирает слезы ребром ладони. Опускает голову.
- Я только-только думал, как все хорошо вышло... там, в Венеции, я был так... так счастлив, vati.
- А я как, солнце. До безумия.
- В безумии все и потонем... причем не нашем. Пап, я знаю, это почти наверняка напрасно... но подумай. Прими правильное решение. Давай забудем о Кэтт, я так мечтаю о ней забыть, ты же сам говорил, однажды и имени не вспомню. Но если что-то произойдет с тобой... только ее имя я буду вспоминать.
- Я обсужу с Габриэлем все варианты. Прежде чем что-либо решать.
В нем теплится огонек надежды. Фабиан вздыхает.
- Пообещай мне подумать. Просто подумать лишний раз.
Вытираю слезную дорожку с его скулы и Тревор вздрагивает.
- Обещаю, любимый.
Трогается пробка. Фабиан забирает себе мою ладонь, крепко ее пожимая всю оставшуюся дорогу до школы. Оглядывается на окно, унимая слезы. Но тихо всхлипывая, сжимает мои пальцы сильнее. Ему нужно знать, что я рядом. А я-то думал, лишь Гийому это жизненно необходимо...
- Тревви, ты говорил о суициде.
Мой серьезный тон его смущает. Но Фабиан храбро кивает.
- Да.
- Ты правда об этом размышлял?
Мы едем и это немного унимает Тревора, не стоим на месте и он не вынужден смотреть на меня постоянно. Кратко перехватывает мой взгляд.
- Да.
- И часто?..
- Нет.
Дорога уходит влево. Я мягко поворачиваю, перестроившись в правую, менее скоростную полосу. Оглядываюсь на сына. Он кусает губы.
- Всегда, когда мне больно или страшно, я думаю... что мог бы. Это бы многое решило, особенно вот с Кэтт... но потом я вспоминаю о тебе. О Сиб. О маме. О Белле и Гийомке. Обо всех по очереди. И меня отпускает.
- Ты обсуждал с Кроули то, что говоришь мне?
- Да. Мы сошлись, что когда особенно тяжело, надо просто... найти тебя. Набрать. Он сказал, кого хочу услышать, с кем могу почувствовать себя в безопасности и этих людей несколько, я могу позвонить ему самому в любое время суток, но... но я всегда прежде всего думаю о тебе, папа.
Я поднимаю его ладонь на уровень лица. Целую кожу, так и не отпустив Фабиана. Он тихо всхлипывает.
- Там будет кофейня справа... давай остановимся.
- Конечно, малыш.
Он прав. В который раз прав. Я ухожу с трассы на Espresso House, где перед отлетом были с Беллой. На тесной парковке есть пару мест. Здесь нет drive-in, но он нам и не нужен. Едва выключаю зажигание, Тревор переметывается ко мне. Сжав зубы, обвивается рядом, обнимает крепко, уже сам. Подрагивает.
- Сынок.
- Дело в том, пап... дело в том, что если бы тебя не было... ты недоступен или я не могу... я подумал, как это будет. Что я буду делать, если не смогу тебя... найти.
- Любимый, прежде всего опора должна быть в тебе самом. Ты такой замечательный, такой сильный и храбрый, Тревор. У тебя впереди потрясающая жизнь. Нельзя все перечеркнуть одним махом.
- Я весь прошлый год мирился с мыслью, что никто не узнает о нас с Кэтрин и я буду один с этим... один на один всю жизнь. Но когда Белла поняла, а ты послушал... папа, я больше не могу найти в себе силы держаться одному. Это так... так важно, когда есть ты, когда ты слушаешь... и Изза тоже. Я стал слаб до безумия. Меня пугает эта слабость.
Я обнимаю его крепче. Целую и Тревор льнет ко мне, ничего больше не опасаясь. Отпускает себя. Ему это нужно.
- Ты всегда можешь на меня положиться, Тревви. Я не призываю прятаться, ну что ты. Я призываю не сдаваться. Потому что мы все очень сильно тебя любим. Я люблю.
Он кратко смотрит мне в глаза, шумно выдохнув.
- Я надеюсь.
И не поднимает больше эту тему, хоть и недвусмысленно произносит последнее слово. Пригревается в моих руках, затихнув. Как в детстве, как будто совсем крошка еще... мой взрослый маленький мальчик. Вся моя жизнь.
- Я здесь, Hase, - обещаю ему, поцеловав в макушку. Фабиан прикрывает глаза.
- Говори мне все сразу. Я не хочу жить в неведении. Если доверяешь – говори. И я буду.
- Хорошо, сынок.
Какое-то время мы просто сидим так. Я не тороплю его, мерно перебирая волосы и Фабиан знает, что торопить не стану. Спадает накал обстановки. Ровным становится его дыхание. И Фаб, не менее довольный, чем я, что мы поехали, чуть погодя, отстраняется сам. Садится на своем кресле ровно, с каплей смятения глянув в мою сторону.
- Я люблю тебя.
- Я больше, малыш.
Легко-легко улыбается уголками губ, утерев последние слезы. Я помогаю ему, мягко коснувшись у скулы, и Фабиан хмыкает. Оглядывается на кофейню.
- Раз уж мы все равно здесь – имбирный чай?
- Главный напиток этой зимы, - улыбаюсь я, припомнив, что тот же чай мы пили после страшных дней его агонии.
Фабиан щурится – он тоже все помнит. Выходит из авто, не запахивая пальто, но поджидая меня. Идет рядом.
У самого входа, не пряча тревоги, все же спрашивает:
- Как ты, пап?
Все это время наблюдает за мной своим приметливым взглядом. Весь в Террен.
- Как я?
- Ты слушаешь нас всех, но рассказал кому-то, что чувствуешь сам?
Ох, любимый.
- Я впечатлен, Фабиан. Можно сказать так.
- И тебе страшно.
- И мне страшно, - спокойно признаю, не став отказываясь от своих же слов, - но это не тот страх, что парализует. Мне страшно не за себя.
- Еще бы, - Фаб качает головой, откинув с лица волосы. – За всех вокруг. Но я беспокоюсь о тебе. Белла говорила, вчера у тебя был жар?
- Надо чуть больше спать, - унимаю его беспокойство, привлекая к себе, - я в порядке, Тревви. Пока все хорошо с вами, меня ничего не возьмет.
- Это работает в обе стороны, понимаешь?
- Знаю, любимый. Знаю. Спасибо, что ты у меня есть.
- Береги себя завтра, когда поедешь.
- Обещаю. И ты тоже.
- И я, vati.
Он откидывает волосы с лица, смерив меня мягким, но требовательным взглядом. Соглашается. А потом открывает дверь кофейни и быстрым шагом идет к прилавку. Заказывает нам обоим имбирный чай.
* * *
Эдвард возвращается в спальню в начале двенадцатого. На ходу вытирает волосы синим полотенцем, выходя из ванной комнаты. Он практически никогда не сушит их феном. А еще, любит выходить в спальню без пижамной кофты, чаще всего принося ее на плече. Как сегодня. Красивая кожа, распаренная и оттого чуть матовая, предстает на полное мое обозрение. И шаловливо спадающие на его лоб прядки отросших волос. И глаза, безбрежные, темно-синие – точно океан Мэна.
- Привет-привет, Schönheit.
Эдвард, заметив, как наблюдаю за ним, обворожительно улыбается. Тепло и мягко, по-домашнему. Тон у него мягкий, даже трепетный. И весь Эдвард выглядит куда лучше, чем последние дни. Более... успокоенным. Не глядя на то, что завтра улетает, ему проще. Морально так точно.
Он кладет полотенце на подлокотник кресла (я всегда собираю эти полотенце по утрам и жалуюсь, что они мокрые, а Каллен пристыженно хмыкает, что полотенец у нас много и сухое точно найдется). Идет к постели.
- Привет, мистер Каллен.
Он смешливо хмурится, словно бы поморщившись этому слову. Поправляет небрежно сложенную пижамную кофту на плече, но не надевает ее.
- Не называй меня так. Я – Falke.
Я смеюсь и Эдвард улыбается шире. Мне греет сердце видеть его таким – долгая выдалась неделя, хотя бы к концу ее, к неминуемому его отъезду, пусть бы была светлой и бестревожной.
- Мой Falke, - уточняю, протянув к нему руку. Каллен перехватывает ее, поцеловав ладонь – чуть дольше, чем обычно. И только потом отпускает.
Останавливается у самого изголовья, оперевшись плечом о стену. Рассматривает меня с высоты своего роста – и с каждым мгновением мягче становится его взгляд. Прямо-таки переливается тихим, уютным теплом.
- Читаешь?
- Пробовала.
У меня в руках «Эхо летит по горам» Халеда Хоссейни. Сокол не совсем понимает моего увлечения ближним востоком и их суровыми традициями. Я настаиваю, что пишет автор так, что можно уделить время даже востоку. К тому же, когда бы я еще узнала что-то интересное про Афганистан – от первого лица, от афганца.
- Закончила главу?
- Она длинная, не хочу заканчивать.
Я тянусь к прикроватной тумбе со своей стороны и оставляю на ней книгу. А потом поворачиваюсь к Эдварду, просительно протянув руку.
- Иди ко мне.
Он прищуривается.
- Я еще немного мокрый, Белл.
- Мне все равно.
Вот теперь улыбается – тепло и тронуто. Присаживается на простыни, подумав мгновенье. И, заприметив, что до сих пор сижу на постели, кладет голову на мои колени. Как может подстраивается под новую позу, сворачиваясь в ней клубком.
- Эдвард, - тронуто шепчу я. Помогаю ему устроиться удобнее. Глажу вдоль линии волос, перебираю их, запустив пальцы в его густые, еще нигде не тронутые даже незаметной сединой волосы. Они правда влажные, но это неважно. Вокруг пахнет Эдвардом во всех его проявлениях. Мне кажется, он обошелся сегодня без геля для душа. Я знаю его запах. Это именно его запах.
- Ты такая теплая, - мечтательно бормочет мужчина. Щекой приникает к моим бедрам, устроившись прямо на них. Обеими ладонями гладит мои колени, икры, лодыжки. Сверху-вниз. И снова. Эдвард и сам горячий, но жара у него нет. А вот нежности очень много.
- Я здесь уже пригрелась, - смеюсь, наклонившись чуть ниже и поцеловав его лоб. - А ты сладко пахнешь.
- Твой шампунь.
Умиленно смеюсь его бормотаниям, погладив нежнее. Эдварду нравится, когда я так откровенно его касаюсь. Последние дни ему важно чувствовать наше единение – всеми возможными способами, а объятия – лучшее доказательство.
У нас еще не было такой позы. Эти последние три дня просто-таки кландайк открытий, откровений и новых опытов. Они разные. Но все наши. Мы сами создаем свою жизнь и сами сполна проживаем. С Эдвардом я готова зайти далеко. Перекроить все, перестроить, начать заново, если придется. С чистого листа, если он захочет. Или если я захочу. Но сокол одним своим появлением и так все вокруг меня перевернул с ног на голову. И эта жизнь нравится мне куда больше той, пустой и темной, оставшейся в забытье. Даже Рене меня туда не вернет.
- Мальчики заснули?
- Быстро. Фабиан так и вовсе – сильные эмоции утомляют.
Я мягко массирую его кожу. Эдвард несколько раз целует внутреннюю сторону моего бедра – без толики сексуального подтекста. Мне очень тепло, когда он так делает.
- Вы хорошо поговорили, Эдвард?
- Доверительно. Я должен был обсудить с ним все пораньше.
- Он ценит, когда ты откровенен.
- Я знаю. Взрослый не по годам, и настолько же ребенок еще. Ему будет непросто эти дни.
- Мы с Парки будем рядом.
Эдвард удобнее устраивается в моих руках. Касается моей кожи всей щекой теперь, уже немного колючей – сегодня Эдвард не брился. Я слышу каждый его вдох
- Он говорил мне, что не справится в одиночку.
- В одиночку и не придется.
- Без меня, Schönheit. Если бы я только мог гарантировать, что и правду не придется.
- Мы сделаем для этого все возможное. Как семья. И Тревор будет в порядке. И он, И Паркер.
- Он снова упомянул о суициде... и я чувствую такую беспомощность в эти моменты, Изза. Ты бы знала.
- В секунды отчаянья это кажется выходом. Вы говорили об этом? Он понимает, чего стоят мысли на самом деле?
- Да. И пока делится со мной, слушает доктора... но что дальше?
- Мы будем стараться – мы все – чтобы всё закончилось благополучно.
- Я хочу в это верить, - тихо признается Эдвард.
Я подбираюсь на постели, обняв Каллена крепче, сама прижавшись к нему ощутимее. Делаю нашу позу более тесной, более интимной. Она не только его, она и меня расслабляет. Это то, что нам нужно.
- Иди ко мне, geliebt.
Эдвард с детьми вернулся домой в начале седьмого. На семейном совете было решено заказать пиццу – выбирал Гийомка. Мы провели отличный вечер и Парки рассказывал, как прошли его первые пробы на весенний спектакль. Фаб был тихий, но это скорее следовая реакция его ярких откровений днем. Позже, убирая посуду, мы с ним тоже немного поговорили. Тревор, приникнув к моему плечу, признался – он очень счастлив, что мы друг у друга есть. Мы все. Я пообещала, что так и будет – с чувством, что могу такое обещать. Затем дети смотрели с папиной один выпуск «Утиных историй». И в его конце Эдвард честно объяснил Гийому, что поедет в Портленд на пару дней. Малыш отреагировал недоуменно, но спокойно. Уже в постели, когда Сокол укладывал его, я слышала, расспрашивал – зачем ехать и через сколько он вернется. Но Эдвард был последователен и ласков. Гийомка ему доверился. Попросил передать привет Кайли.
- Во сколько у тебя завтра самолет?
- В полдень, Белл.
- Поедем завтра в аэропорт все вместе? Если мальчики захотят.
Он улыбается в мою кожу, я чувствую. Оглаживает мои икры, согревая собой.
- Фабиан уже взял с меня слово.
- Какой он молодец.
- Точно. Но я сказал ему и говорю тебе, Белла, я все устроил: Каспиан и Виттория знают свое дело, ты можешь звонить им в любое время. Как и мне. Пожалуйста, звони мне сразу, как тебе вздумается.
- Ты можешь быть занят, Эдвард.
- Для тебя – не буду. Или сразу же перезвоню. Пообещай мне, Schönheit, прошу тебя. Я и так уезжаю с тяжелым сердцем.
- Напрасно. Мы тут уже освоились. Но я обещаю.
- Честно?
- Честно, Falke, - по-скаутски резво отвечаю. Массирую ему мочку уха. Эдвард прикрывает глаза.
- Опять запрещенные приемы...
- Я ими славлюсь.
Вот теперь Сокол смеется. Устраивается поудобнее. Некоторое время мы просто так и лежим – в тихом, теплом уюте спальни. За окном все тот же мороз, полупустой проспект Тиргартена, шумящие голые деревья. На небе проглядывают несколько звездочек.
- Эдвард.
- Да, Sonne.
Может быть, не то время. Но мне важно. Я видела, как сегодня говорил Тревор. Это не случайность.
- Фабиан знал о Маккензи? С самого начала?
Он лежит ко мне вполоборота, я вижу скорее затылок, чем его лицо. Но Эдвард поднимает голову, немного больше обернувшись. Глаза его грустные, но спокойные. И дыхание ровное.
- Подслушал нас с Розали. Она до сих пор винит себя, что говорила в тот момент все, что говорила. Да и я потом... ты знаешь, я стушевался до ужаса. Позволил себе пуститься во все тяжкие.
- Что тогда случилось? Я знаю, уже поздно, Эдвард, извини. Но и Тревор, и Элис были напуганы до ужаса, когда речь заходила о том дне. Почему?
Он, немного подумав, поднимает на меня глаза. Смущенно. Но все равно говорит:
- Лучше всего я умел пить. И победы, и поражения, и новые возможности – еще с подросткового возраста так повелось, Карлайл намучился. Я пил редко, даже очень редко, но если пил... я был в запое три дня после аборта Маккензи, Белла. А на четвертый, уже в беспамятстве, оказался в госпитале. Не помню как, но папа нашел меня. Ему я снова обязан жизнью. Такая себе сказка на ночь.
- Эдвард.
Веду линию над его бровью, ласково глажу кожу, очерчиваю контур скул. Целую у обоих висков, а Эдвард поворачивает голову к моей ладони. Дыхание у него горячее.
- Я не пью спиртное с того дня. Если тебе интересно, когда я стал трезвенником.
Это многое объясняет. И его увлеченность здоровым образом жизни, и устоявшуюся диету, и ярое противостояние спиртному. У него дети. Он не может просто так их оставить. Он знает.
- Есть другие утешения.
- Есть, - сразу же кивает Эдвард, становясь серьезнее, - и они были. Но в один день мне посчастливилось выступать на выставке «Порше». Как я отказывался, ты бы видела! Но пришел. И свет появился в конце этого туннеля. Ты, Schönheit. Мой свет.
Я влюбленно целую его лицо. Каждый уголок, до которого могу дотянуться из нашей позы. Эдвард млеет, ресницы его подрагивают.
- А ты – мой. Мне очень жаль, что так вышло. При встрече крепко обниму Карлайла.
- Он будет рад. Знаешь, Изз, я бы не ворошил прошлое, если бы не Фабиан. Если бы Кэтт не тронула его... я бы оставил все как есть. Для Маккензи тоже.
- Я понимаю.
- А я – с трудом, - он целует мои пальцы, когда касаюсь его ласковее. Нежность заливает все изнутри. Обвожу контур его губ и Эдвард вздыхает. В третий раз за последние полчаса.
Я раньше задавалась вопросом, как Falke мог поставить на кон все из-за одного избитого случая. Да, неприятного, да, серьезного и да, болезненного до крика, а еще чреватого последствия, с которыми мы столкнулись сегодня. Но все же не фатального. Все же переживаемого. Но события последних дней сами дали ответ: для Эдварда, привыкшего контролировать каждый шаг близких и уж тем более свой собственный, потеря контроля чревата фолу. Абсолютной, беспросветной, непереносимой мгле. Он слишком много от себя требовал – и продолжает – но тогда ему, быть может, банально не с кем было поделиться, не к кому было прийти. Я помню нашу ночь пару дней назад... ему было очень, очень больно. И страшно. И тяжело. Сейчас была я. А тогда – алкоголь. Это многое объясняет.
- Фабиан просит меня дать ей уйти, - вдруг признается Эдвард. Совсем тревожно.
- Кэтрин?..
- Да. Свернуть все обвинение, все остановить. Не просит даже, умоляет. Но я не знаю... я понятия не имею, смогу ли так... от одной мысли, что она... нет, Белла. Нет.
Сам себя тормозит на ходу. Я знаю, как Эдвард умеет это делать. И я вижу, что беспокойство его лишь набирает силу, когда думает о случившемся.
- У тебя еще есть время подумать, - глажу его плечи, потянувшись вперед и забрав ближе наше покрывало, набросив на него, - но только не ночью. Ты знаешь, как будет правильно, Эдвард. Я могу понять Фабиана, я бы тоже, наверное... но я понимаю и тебя. Это твой мальчик. За Тревора и Парки, за вас всех, Эдвард, я и сама... я и сама готова убить.
Он впечатлен моим тоном. А еще тем, как крепко пожимаю его руку у своих бедер, когда говорю – машинально, неосознанно. Привлекает меня к себе, повернув голову. Бережно, но ясно целует. В стиле Эдварда: мягко, исчерпывающе и влюбленно. Эта отчаянная любовь из него просто-таки льется.
- Однажды ты будешь замечательной мамой, - интимно признается мне, убрав прядку волос от лица. Подтягивает покрывало выше – и меня накрывает.
- Думаешь?
Я смотрю на него с искренним, немного пристыженным опасением. Эдвард целует меня мягче.
- Я уверен. Единственное, о чем мечтаю: чтобы мамой моих детей.
Усмехаюсь, самостоятельно притянув его ближе. Каллен щурится.
- Других кандидатур никогда и не существовало в природе, Эдвард.
Веселю его и пронимаю одновременно. По поцелую получают обе мои щеки.
- Даже в природе, Schönheit? Даже так?
Я нежно глажу его скулы. И угол челюсти. И щеки. И виски.
- Если бы я встретила тебе раньше, если бы только на день приехал в Новый Орлеан... ты был бы моим первым и единственным, Эдвард. Я бы тебя узнала.
- Я был чуть старше Фабиана, когда ты родилась, - с мягкой улыбкой признает Эдвард. Касается моего лица и я синхронно глажу его. Мы совпали.
- Может, позже, в университете? Не знаю. Но знаешь, что знаю точно? Ты будешь моим последним.
Эдвард зачарованно, тихо выдыхает. Шепотом произносит мое имя, с невероятной, какой-то неземной нежностью придержав рядом. Этот поцелуй, особенный, терпкий, пронзительный, становится одним из лучших в моей жизни. Само собой, он принадлежит Соколу. Как и я сама.
Falke наслаждается нашей позой, проникается ей сполна, доверяется мне. Тепло целует мои руки. И бедра. И низ живота, прерывисто вздохнув. И щеки затем. И снова – губы. Уже кратко. Расплавленное золото заливает его синие глаза.
- Die Liebe meines Lebens.
Я просительно, бархатно прикасаюсь к его ладони. Переплетаю наши пальцы. Эдвард зачарованно смотрит на небольшое обручальное колечко, что никогда не снимаю.
- М-м?
- Любовь всей моей жизни, Schönheit. Ты. Danke.
Спасибо каждому, кто дождался этой главы. На удивление, вышла она самой непростой в написании за всю историю. Буду рада вашему мнению!
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1
0
Большое спасибо за продолжение 
