Глава 9. Верные и предающие.

"...про Туареда слышал историю, только, помнится, его заперли "на пока" в камере для дальнейшего допроса, а когда пошли допрашивать – открыли камеру, а он исчез. В связи с этим часового, который его охранял, расстреляли за то, что выпустил шпиона.

И что-то пришла мысль, что вдруг есть способы менять прошлое, и это приводит к тому, что некоторые люди не появляются на свет, инициатор изменения при этом в прошлое не отправляется, поэтому эти "изменения прошлого" отражаются в настоящем пропажей этих людей. под изменением времени подразумевается вмешательство в четвёртое измерение – время, которое на данный момент считается самым абсолютным"

__________________________________________________________________________________________

Иногда со мной происходят странные вещи. Нет, я не о событиях (хотя сейчас, кажется, их назвать иначе, чем странными, никак нельзя), а о собственных чувствах. Сложно объяснить... Пока со мной случается что-то, я воспринимаю это как должное, словно не понимаю серьезность происходящего. Но спустя некоторое время я не могу вспоминать о темных периодах жизни и, возвращаясь к ним в воспоминаниях, удивляюсь, насколько спокойна была. Для того, чтобы эмоция "проявилась", недостаточно часа или двух, целого месяца, а порой даже и года, но зеленое, тянущее чувство всегда приходит ко мне спустя годы и расстояния. Это абсурд, это парадокс, но правда.

Такие, как я, не получают психологических травм, не падают в обмороки, не находятся в апатиях разных степеней, не нуждаются в помощи психотерапевтов. Знаете, я и в больнице-то лежала один раз, когда рожала... Вот как это объяснить? Неуязвимость? Случалось ведь со мной и правда многое. Уж поверьте, терять голову есть из-за чего. И каждый раз, каждый раз как мне хочется, чтобы кто-то списал все создающиеся проблемы на психологическую травму или опухоль в мозгу, будто бы она давит на "какой-то там" мозговой центр, отвечающий, например, за эмоции и мешающий адекватно воспринимать мир! Но нет, ничего такого не существует.

Вместо этого я вынуждена каждый раз как "самый здравомыслящий человек" кого-то жалеть, утешать и вообще, взять на себя роль главного. А я хочу, чтобы хоть раз оказалась в такой ситуации, где утешали бы МЕНЯ, где вокруг МЕНЯ люди бы бегали со стаканом воды и транквилизатором, причитая: "Ну и натерпелась девчонка, действительно, нелегко ей пришлось, я переживаю... Может, ей нужен специалист? Исковеркали... погубили". И самое главное: иногда я страстно желала иметь возможность кого-то в чем-то обвинить, ведь всегда обвиняли меня, даже в те моменты, когда я, блядь, виноватой себя не считала. "И почему ты такая холодная? Как ты себя ведешь? Ты не понимаешь, что слишком сурово ей все сообщила? Что она чувствует? Ты хоть осознаешь, Белла, что довела человека до слез?".

Как легко довести человека до слез... никогда не задумывались над этим? Два неловких слова и все... оскорбленный человеческий индивидуум просыпается из нутра, восстает. Самое глупое, что я всегда замечаю, когда человек реально оскорблен, а когда просто выебывается, чтобы внушить тебе еще большее чувство вины, чтобы открыть во всей красе свои самые оскорбленные чувства. Я это вижу, и мне становится противно, когда чувствую себя "жертвой" обвинения. Однако я испытывала острую потребность в безопасности, опеке, которые, в сущности, нужны мне не были. 

"Сильный человек". Вот как говорят про меня. Нахрен вся эта сила, если на ней не построишь ровным счетом ни-че-го. Ничего – вот, что я выстроила в своей жизни. Твердое, гладкое, белое, пустое ничего. И мне часто грустно от этого, но давайте посмотрим правде в глаза: никто НЕ обязан меня жалеть, я предназначена не для этого.

Пока Эммет в приветственном жесте хлопал детектива Адли по плечу, отчего последний не выглядел слишком радостным, я пыталась соображать, уставившись в свой блокнот, но мысли тяжело шли мне в голову. У меня не было ничего: отсутствовали подозреваемые, улики, даже дурацкое тело. Зато присутствовал круг общения Элис, хотя и не полный. Итак…

Я начертила нехитрую схему, в которой было слишком мало лиц и оставила место для новых, о которых мне еще не было известно. Я была уверена, что таковые присутствуют. Уверена на все сто. Как много мне рассказывают о том, что случилось? Вообще мало.

Я подвела под схемой черту. И начала писать:

"Мы имеем следы на снегу, лапки птички, похитителя, которого разыскивают безрезультатно уже много лет и странные ситуации, оправдания для которых тоже нет. Вышла, прошла несколько шагов и испарилась в воздухе. Свидетелем могла быть только некая Джейн, с которой я еще не успела встретиться, которую мало кто упоминает (если вообще кто-то упоминает). Карлайл, человек, который нанял меня, даже не пытается найти меня, объясниться со мной до конца.

Нужно приехать к нему самой.

Эдвард. Эдвард много темнит, хотя его поцелуи довольно горячие (зачеркнуто жирно-жирно). Словом, он болтает про какой-то клуб, и я понятия не имею, что это за клуб, но Розали обещала что-то рассказать.

Короче, ничего не известно, кругом одни иксы, игреки и другие буквы, из-за которых уравнение оказывается нерешаемым. Да еще труп садовника, беспризорника, кошки и выстрелы везде, где только можно. Выстрелы появились вчера.

Выстрелы. Не похоже на почерк того, кто пытается свести меня с ума... "

Я немного погрызла кончик ручки в задумчивости и дописала:

"Убить пытаются Эдварда, верно?"

 Потом я снова посмотрела на последнюю строчку и сбивчивым подчерком вывела:

"Зачем?"

 – Блядь, – пробормотала я. Это был хреновый вопрос.

 – Не блядь, а недостойная женщина, – произнес Эммет позади.

Я фыркнула.

 – Твой эвфемизм плохо оценивает сложившуюся ситуацию.

 – Что плохо оценивает ситуацию? Ты опять выругалась своим этим "-измом"?

Я махнула рукой усмехнувшись.

 – Ты уже дал показания?

 – Угу, мы с Адли по-дружески поболтали, как и всегда. Обожаю этого мужика, он никогда ко мне не лезет.

Я изогнула бровь.

 – Разве дело полицейского не лезть к свидетелям? Я раньше думала, что они должны поступать иначе.

 – Думала, не думала, а Адли не приставучий. Он спрашивает обычный вопрос: "что случилось?", я рассказываю, и он отправляет меня на все четыре стороны.

 – Не впервой, да?

 – О да, ты даже не представляешь, – рассмеялся он.

 – Что смешного ты находишь во всем этом сумасшествии? Я что, тут одна переживаю из-за случившегося. Кому это вообще взбрело в голову и зачем?

Вопрос испугал меня, когда я произнесла его вслух. Эммет глазел на меня не в силах что-либо ответить.

 – Я не знаю, Белла. Правда. И даже, поверь, не хочу знать.

 – Страшно? – спросила я. – Тебе страшно, не так ли?

Эммет впал в ступор и начал беззвучно открывать рот. Вот оно, снова я кого-то вывела из себя, сама об этом не подозревая. И, в сущности, что я такого сказала?

 – Не парься, просто... не парься, о’кей? – предприняла я попытку успокоить большого парня, стоявшего возле меня, – Я со всем разберусь, я всегда со всем разбираюсь, и этот говнюк не сбежит от меня, это точно.

Я встала, стараясь игнорировать фигуру Эммета Каллена, ошарашенную и застывшую. Не хватало мне на голову еще одного человека, которого надо утешать.

 – Он не сбежит, Белла, все это дерьмо с ним не прокатит, – сказал он уверенным тоном.

Я резко обернулась.

 – Ты знаешь что-то?

Эммет рассмеялся.

 – Я ничего не знаю, просто предположил.

И его лицо стало таким же веселым, как и до этого. Электричество прошло сквозь все мое тело, руки закололо.

 – Однако, что странно, – продолжил он, все также улыбаясь. – Пули-то и нет в стене, смешно, да? Должна же быть пуля, не воздухом же он выстрелил.

Эммет засмеялся еще сильнее, пока я пыталась побороть в своей голове эмоции, которые вот-вот должны были вырваться наружу. Мысленно я переместилась в задний карман своих джинсов. Зачем же я взяла эту долбаную пулю? Иррациональность – мой главный враг.

 – И что?

 – Кто-то взял пулю, Белла, кто-то, кто был на месте выстрела первым, кто-то, кто мог это сделать очень просто, даже не вызвав при этом никаких подозрений.

 – На что ты намекаешь? – спросила я с дутым шоком. – Что это сделала я?

 – А кто еще?

Эммет подмигнул мне и положил руку в задний карман своих джинсов, а потом развернулся и пошел к Розали.

Дерьмо.

Он видел.

Но нет, пулю я никому не отдам, тем более, что Сему Адли я не доверяла. Совсем не доверяла. Но без тени беспокойства скажу, что был один детектив, в котором я была уверена. Я схватила телефон и набрала знакомый номер, отойдя в самый дальний угол дома. Я заметила, что Эдвард находится не так далеко и наблюдает за мной, даже слишком пристально наблюдает. Внезапно я почувствовала еще большую тревогу, а потом нажала "вызов".

 – Детектив Кроули слушает, – послышался уставший голос на проводе.

 – Тай, – обратилась я, понижая свой голос, стараясь говорить тихо, но не шептать, чтобы Кроули расслышал меня.

 – Белла, твою мать, я не надеялся, что ты снова позвонишь.

 – Блин, богатой я не буду, раз ты узнал меня.

 – Тебе все мало, – сказал он, усмехаясь в трубку. – Что случилось, чего так тихо?

 – Просто мне нужна твоя помощь.

 – Почему я не удивлен?

 – Тс-с, ты можешь пробить по базе утерянное оружие?

 – Смеешься? У вас что там, орудие убийства обнаружили?

 – Нет, не убийства. Тут стреляли необычной снайперской винтовкой, я просто... хотела спросить, не был ли утерян AS50.

 – Нихрена, – присвистнул он. – За такую утерю нас бы отстранили от службы, это точно. Хотя у нас и нет таких винтовок, но я пробью. Если уж и утеряна она была, то, скорее всего, на какой-нибудь военной базе.

 – И еще, – пробормотала я. – Пробей в базе Сэма Адли, он детектив в Мордене. Хочу знать о нем, кто такой, послужной список, все дерьмо, что сможешь откопать.

 – О, это будет сложно, он же не из Америки. Мне нужна веская причина.

Я заметила, как Эдвард идет в мою сторону и запаниковала.

 – Дерьмо, придумай что-нибудь, неважно что, любая информация, Тай. Мне надо идти.

 – И почему я тебя все время прикрываю?

 – Потому что ты любишь меня, – рассмеялась я и нажала отбой.

Эдвард встал напротив меня и сложил руки на груди.

 – Потому что ты любишь меня, – передразнил он.

Я закатила глаза.

 – С кем разговаривала, Белла?

 – Эм... – я запаниковала вдвойне. – Ну, ты же мне ничего не рассказываешь, вот и я умолчу. Это, в любом случае, не относится к делу.

Он хмыкнул.

 – Да, это не относится ни к какому гребаному делу.

Я отвернулась. Эдвард мне, в сущности, был никто, нас связывал один поцелуй и несколько дней знакомства.

Он отвлекал меня.

И впервые я задумалась о том, а не была ли это его цель?

 – Я хочу домой, – произнесла я тихо, но бескомпромиссно. Домой и никаких "Но". Зарыться в одеяло и забиться в самый дальний угол.

 – Домой в Нью-Йорк? – шутливо спросил меня Эдвард.

 – Для начала хватит и дома в Мордене, дальше посмотрим.

 – Сдаешься? – спросил разочарованно Эдвард.

Я снова обернулась, резко, раздраженно, упрямо.

 – Ты издеваешься надо мной? Следующее место, куда я поеду после суда в Нью-Йорке, будет Италия.

 – Ты собралась искать Эсме? – спросил он удивленно.

 – Не просто искать, Эдвард, я собираюсь ее НАЙТИ.

 – Зачем? Она исчезла и....

 – Она все знает, Эдвард, ВСЕ ЗНАЕТ.

 – Что "все"? – спросил он ошарашенно, потирая шею.

 – Все, что ты рассказать мне не можешь.

 – Так с чего ты взяла, что она тебе расскажет. Если уж я....

 – Если уж ты? Дерьмо, Эдвард, мне твои загадки уже поперек горла стоят. Она сбежала, чтобы сохранить тайну. Я до сих пор не видела те письма, о которых ты говорил, я не разговаривала с Карлайлом, я даже не слышала, чтобы люди вокруг меня хоть раз произнесли имя "Джейн". Хотя бы один раз! Поэтому я буду действовать так, как сама считаю нужным, и буду САМА разговаривать с тем, с кем считаю нужным.

В глазах Эдварда плескалось недоумение, а потом и гнев. Зеленые привычные светлые глаза потемнели, словно по его лицу резко ударили хлыстом. Момент. Лицо темнеет. Снято. Он резко схватил меня за локоть и поволок сквозь набитую полицейскими комнату.

 – Хочешь узнать правду? – шептал он грубо, сбивчиво.

Неожиданно он остановился перед Розали и произнес напряженно:

 – Последи за Джейми до завтра. Как только разберусь со всем, заберу его.

Она посмотрела на его руку, которая железной хваткой сжимала мою. Разберусь? Нет, нет, нет, со мной не надо "разбираться".

 – Иди, – сказала Розали железным тоном. – Иди и не делай глупости.

Я ошарашено вдыхала воздух. Паника заползла в самое сердце, пульс подскочил.

 – Не хочу я никуда идти! – вдруг заорала я, начиная вывертываться из крепкого захвата.

Полицейские, в том и числе и детектив Адли, обратили на нас внимание, но потом, снова взглянув на Эдварда, я поняла, что, даже если сейчас он убьет меня тут, при всех, никто не обратит внимания. Они боялись его. Они все сохраняли молчание. Это осознание привело меня в бешенство. У этого города была договоренность с могущественной семьей. Неужели у них нет мнения? Почему они позволяют, почему?

Остальное – фарс, я понимала это. Мне тогда казалось, что я четко видела ситуацию, но на самом деле я не ухватывала своим разумом и десятой части. Паутина, где каждый кого-то прикрывает. Рука руку пожимает, шептания, кухонные разговоры... Я все это видела так, словно сама была членом договора.

Эдвард, естественно, не поддался моему крику. Он не проявил никакого сочувствия, только сильнее впился пальцами в тонкую рубашку.

 – Я тебе ничего не сделаю, – прошипел он. – Двигайся.

 – Я не хочу никуда идти! – снова взвизгнула я, подпрыгивая на месте.

Он посмотрел на меня таким взглядом, словно лев, словно хищник склонился над телом добычи. Затем он схватил с вешалки мое серое с мехом пальто, которым раньше я так гордилась, и которое теперь казалось неуместно роскошным. Мне хотелось растоптать ногой мех, разорвать пальто. Мне вообще хотелось что-нибудь разрушить. Я готова была схватиться за любой выступ, прежде чем мне позволят упасть. Боковым зрением я уцепила тревожный взгляд Эммета, который сжимал и разжимал в руке какую-то красную тряпку, и что-то сказал мне одними губами, но я не разобрала. 

На улице Эдвард прислонил меня к машине так, что металл болезненно прижался резким ударом к моей спине. Стоя в одной только рубашке, я чувствовала, как холодно было на улице. Одной рукой он прижимал мое плечо к машине, другой – держал пальто, но не спешил накидывать мне его на плечи. Он оглянулся куда-то в сторону дороги. Взгляд мужчины стал чужим, жестким, требовательным, устрашающим.

 – Последний раз, Белла, – практически прорычал он. – Последний раз я тебя предупреждаю. Не рой яму, сама в нее попадешь.

 – Я не рою никакую яму.

Я почувствовала, как рука, которая держала пальто, дотронулась моей задницы. Испытав сильное недоумение, я практически сразу поняла, что он делает. Он забрался во внутренний карман джинсов и достал пулю.

 – Есть что скрывать, Белла?

 – Эммет, – прошипела я.

 – Неважно кто. Как ты не понимаешь? Неважно кто. 

 – Да срать на эту пулю! – неожиданно вскрикнула я. – Ты ее уже видел. 

 – Прекрати орать! Ты даже не пыталась мне сообщить о ней.

 – В чем твоя проблема? – прошипела я. 

Возможно, я вдруг стала смелой, потому что всегда становилась такой, когда на меня давят. А, возможно, потому что я не понимала причину злости Эдварда и вдруг словила себя на мысли, что его поведение очень сильно похоже на какую-то сценическую игру, правда, хорошую.

 – Садись в машину.

 – Я с тобой никуда не поеду.

 – Садись в машину, – процедил он сквозь зубы.

 – Что за хрень, Эдвард? Сначала ты целуешь меня, а теперь хочешь убить меня? Что за игры? – сказала я громко. Так громко, что услышала, как мой голос бежит вниз по улице, и сама вздрогнула.

Глаза Эдварда заволокло пеленой. Он посмотрел будто бы сквозь меня и наклонился к моему уху.

 – Просто сядь в машину, – сказал он тихо, даже испуганно, как мне показалось.

Мурашки побежали вниз по спине от такой перемены настроения. Тело мое начало сотрясаться от конвульсий. Я вся дрожала то ли от холода, то ли от непонимания, то ли от отчаяния. Я не нашлась.

Я просто села в машину и попыталась встряхнуть себя, чтобы привести голову в норму.

Эдвард хранил молчание, улицы в лобовом стекле мчались, кажется, со скоростью света. Деревья склонились под тяжестью снега, как в тот первый раз, когда я ехала по этим дорогам, только теперь они наводили на меня панику, необоснованную тревогу, словно беззаветно плакали о чем-то. Я приехала сюда не так давно, но город имеет другие, по-видимому, понятия времени. Я представила, что в Нью-Йорке, например, прошел год, а в этом городе только три дня. Почти "Интерстеллар", чтоб его.

Бред.

Все вокруг бред, и мысли мои тяжелые и бредовые, сумасшедшие. И поведение мое удивляет меня саму. Я только песчинка в этом круговороте событий, а вокруг черная дыра, и как только я пересеку горизонт событий, как меня сразу разнесет на кусочки гравитация. Мысль меня напугала, и я готова была открыть дверь, выпрыгнуть и бежать до самого Нью-Йорка.

Но было поздно, в боковом стекле виднелся ненавистный коттедж, вежливо предоставленный мне одним из НИХ.

В своей голове я хаотично металась, поэтому неадекватное спокойствие, которое царило вокруг, выводило меня из себя. Какая-то непрошеная статика улицы, которую я так жаждала, будучи в Нью-Йорке, теперь вводила меня в состояние ступора. Космос и вакуум. Простое ничто.

Эдвард уже припарковался у дома, но продолжал молча сидеть в машине, а затем опустил голову на руль, продолжая его сжимать руками так, что костяшки пальцев побелели. Я вдруг заволновалась за него. Стокгольмский синдром, честное слово!.. Но он не выглядел слишком злым или агрессивным, скорее уставшим.

Но я не спросила у него о том, как он себя чувствует, что с ним случилось или в порядке ли он вообще. Я просто слушала прорывающиеся сквозь глухую тишину машины его усталые вздохи.

 – Блаженны, – неожиданно тихо заговорил Эдвард. – Миротворцы, блаженны плачущие, блаженны алчущие и жаждущие правды.

Я остолбенела, не понимая, куда он клонит. Будет разговаривать со мной цитатами? (прим. Авт – девять блаженств из Заповедей Иисуса Христа: блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство небесное. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правду, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас).

 – Эдвард, – наконец, после недолгого молчания, обратилась я к нему. – У меня крайне плохие способности к анализу высказываний, поэтому изволь объясниться. Или мы собрались с тобой разговаривать с помощью Евангелия? Если так, то ты обязательно должен знать, что жаждущие правду блаженны, потому что насытятся, плачущие утешатся, а миротворцы будут наречены сынами Божиими. Завидна участь растоптанных, Эдвард, уж кому, как не тебе об этом знать (прим. Авт – исковеркана цитата из романа "Доктор Живаго": "Он говорит: завидна участь растоптанных. Им есть, что рассказать о себе. У них все впереди. Так он считал. Это Христово мнение")

 – Ты такая образованная, – протянул он с насмешкой. – И такая наивная. Парадокс.

 – В лучшее верится. Справедливость и нравственный долг – не пустые слова. Если кто-то считает себя имеющим право убивать, то кто-то имеет право карать за это.

 – Не будь пафосной.

 – Лучше уж так, чем молчать.

Я выразительно глянула на него и почувствовала, что он готов "расколоться". Но это на первый взгляд. Со второго я поняла, что то, что держит его рот на замке гораздо более могущественное и умное, чем мое знание русской литературы и Библии.

Он тяжело вздохнул.

 – Поверь, я не хочу молчать, но говорить тоже не могу, все сложно...

 – Ой, не надо, ладно? Сложно не сложно... просто тебе кто-то тыкает дулом в затылок, а ты прикрываешь преступников. И каковы правила игры, Эдвард? А то так странно, со мной играют, а я даже не знаю, чем ответить. Может, мне тоже кошку дохлую перед домом Аро повесить или трупик ему подбросить, а? А может, звукотерапию ему устроить – как тебе такой вариант? Лично мне нравится. Со мной вообще эта терапия сотворила чудо! Метод Аро. Вызывает смерть и сумасшествие, а в качестве побочных эффектов тошнота и рвота.

 – Не перегибай.

Я всплеснула руками.

 – Не перегибай? Да я недогнула, если уж на то пошло.

 – Извини, что я так сделал.

 – Что именно? То, что долбанул меня об машину, или то, что оставил синяки на локте, или когда орал на всю улицу?

 – Остынь.

 – Нет, это ты остынь!

Он снова вздохнул.

 – Я должен был, иначе нам обоим крышка.

 – Чтобы Эммет видел?

 – Нет. Розали.

 – Что?!

 – То-то и оно. Все запутано...

 – И запущенно. И после этого ты говоришь мне «остынь».

 – Когда ты завтра увидишься с Розали, лучше тебе выглядеть так, словно тебя запугали, понятно?

 – Откуда ты...

 – Ты еще удивляешься, – усмехнулся он и начал выходить из машины.

Я проследовала за ним. Мы оказались в кромешной темноте дома. Я щелкнула включатель, но Эдвард быстро выключил свет. Мне было лень его спрашивать, зачем он это сделал. Вот честно. Тупо лень. Я так устала от его странного поведения и вообще странного поведения, что уже даже не спрашивала.

 – Ты должен подумать, Эдвард, над тем, что я тебе скажу, – произнесла я в пустую темноту. – Ты не убийца, я знаю, ты не плохой человек. Но своим молчанием ты становишься соучастником, понимаешь?

Слова эхом оторвались от стен и босиком пробежались по холодному полу.

 – А ты должна быть благодарной, Белла.

 – Я бы была, если бы понимала, за что конкретно мне быть благодарной.

Я наощупь начала пробираться в ванну. Неожиданно Эдвард снова начал говорить, и я, мягко говоря, остолбенела.

 – Дорогой мой братец, я в своей жизни уверена только в одном: все люди уходят. Так или иначе, это правда. И этой правды не стоит бояться. Я тоже однажды исчезну, и ты, возможно, даже и не увидишь, как это случится. Ты не должен позволять людям проникать тебе в голову или под кожу – это плохо заканчивается, я знаю. Недавно я прочитала в книге, которая лежала у отца на столе, что вселенная постоянно разрушается. Да. Все процессы, которые происходят в космосе и во вселенной, приводят к разрушению. Тем, что мы живем, питаемся, страдаем – этим всем мы разрушаем мир. Парадокс. Вот я сейчас сижу и пишу, и мне кажется, что я созидаю, но на самом деле разрушаю. Это слово не выходит у меня из головы – энтропия. Каждый раз, когда я вижу, как моя мать рисует птиц, испытываю смешанные чувства. Как это такое возможно, что она создает и разрушает одновременно? И это навело меня на одну забавную мысль: каждое чувство, которое мы испытываем, одновременно и творит нас, и уничтожает. Однажды все, кто тебе дорог, разрушат тебя. Разрушу тебя и я, когда исчезну. Тебе кажется это полной чушью. Куда я могу деться? Я могу, поверь. Возможно, мне помогут, а, возможно, я сделаю это сама. Еще не знаю, как это будет, будущее мне неведомо. Это очевидно. Я хочу рассказать отцу о том, как поступил со мной Джаспер, но страшно боюсь. Мне кажется, я порочна. Как понять, если тебя изнасиловали? Прости, что несу этот бред, я и сама не знаю, зачем пишу тебе это письмо, просто на бумаге легче изложить то, что долгое время томится в душе. Больше всего на свете я боюсь, что ничего, кроме следов, от меня не останется. Ты помнишь притчу о волках и медведе, которую рассказывал нам отец? Так вот, Эдвард, вы слишком крупные медведи, чтобы увидеть маленького волка, который бессовестно пробегает мимо ваших ног. Никогда не забывай обо мне. Твоя Элис.

 – Это... – начала я шокировано.

 – Письмо, которое я нашел в ящике в своем гарвардском общежитии после того Рождества. После того, как исчезла Элис. Я его знаю наизусть. НАИЗУСТЬ, понимаешь? Я прочел его миллионы раз, и только в этом году решился показать его отцу, поэтому ты оказалась здесь. Карлайл помешан на твоих статьях с того самого момента, когда они появились в газете впервые. Он, словно сумасшедший, перечитывал их, покупал каждую еженедельную газету. Я думаю, что он ждал, пока ты напишешь об Элис.

 – Я не написала.

 – Нет. Зато ты написала той весной про следы, которые оставляли девушки на снегу. А потом я показал Карлайлу письмо.

 – ... и он нашел меня.

 – Да. Вот почему ты здесь. Потому что он считал, что ты одна в состоянии найти убийцу.

 – Но почему?

 – Потому что газета попала к нему странным образом, а он мнительный.

 – Каким? – спросила я озадачено.

 – Упала ему в руки, когда он был на переговорах в "Большом яблоке", прямо на улице, буквально, – усмехнулся он.

 – Что за притча о....?

 – О волках и медведе? – перебил меня Эдвард.

 – Да.

 – О, это любимая история отца. Он любит приговаривать, что "из двух зол всегда надо выбирать меньшее". А эта притча... Словом, были волки, которые постоянно нападали на стадо овец и крали их. Жители деревни постоянно переживали за это, но не могли убить всех волков, потому что их приходило все больше и больше, а овец становилось все меньше и меньше. Когда наступило лето, из леса пришел медведь, он убивал волков, а взамен ему люди каждый месяц подкидывали по пять овец. Своего рода негласное соглашение. Вот такая притча. "Из двух зол надо выбирать меньшее".

 – Интересно. Так что же получается, ты – медведь?

Я почувствовала, как руки Эдварда нащупали в темноте мои плечи, я ощутила его горячее дыхание на своей шее. Он прошептал, опаляя мою кожу.

 – Решай сама, кто я.

 – Я не знаю, правда. Ты скрытный и недоверчивый, и делаешь странные телодвижения в непонятном направлении. Скажи мне, зачем был этот цирк сегодня? Ты можешь рассказать мне? Я буду молчать, как рыба, от меня и слова никто не услышит.

 – Если сильно захотят, то услышат, – усмехнулся Эдвард и коснулся губами уха. Я задрожала.

 – Из меня и клещами слова не вытянешь.

 – Даже под страхом смерти? – хитро спросил он.

 – Под страхом смерти? – рассмеялась горько я. – Ты что, ничего не видишь?

 – Что я должен видеть?

 – То, насколько мне плевать на смерть... или жизнь, и вообще... успеть бы только это дело закончить. Меня больше ничто не пугает. Терять мне нечего. 

 – Что ты несешь? – яростно спросил Эдвард, прижимая мое плечо к своей груди.

Я резко отстранилась и сделала пару шагов вперед, чтобы включить свет. Глаза ослепли, и я прищурилась, стараясь привыкнуть к желтым лампам.

 – Посмотри. Вот, – Эдвард оглядел меня и непонимающе уставился мне в глаза, – я завидую Элис только в том, что она, похоже, знала, что со дня на день исчезнет, а я.... не знаю этого. Боли бы больше не было, ничего бы не было. Легкость и тепло. Все это не важно, у всех есть много того, что мешает спать ночью, у меня же просто чаша перелилась. Посмотри еще раз: я – оболочка, кукла, ничего во мне нет.

Эдвард выключил свет.

 – Ты говоришь какую-то чушь.

 – Зачем ты выключаешь свет?

 – Не хочу, чтобы нас видели.

 – Эдвард, – взмолилась я. – Тем, кому нужно, уже известно, что ты у меня дома. Машина, забыл?

 – Нет, я не хочу, чтобы видели НАС, – надавил он.

 – Тебе что, нельзя со мной дружить?

 – Дружить? – спросил он иронично. – Разве друзья целуются у деревьев в темном углу?

 – Так что, тебе нельзя со мной иметь никаких отношений?

 – Почему ты так сказала?

 – Как?

 – Будто мне кто-то запрещает.

 – А разве нет?

В воздухе повисло напряженное молчание. Я начала потирать свою шею и беспокойно пыталась вглядеться в темноту, но ничего не видела. В этом гребаном городе слишком мало фонарей на улице, серьезно. Почему бы местным службам не заняться этой проблемой, в самом деле...

 – Все это не имеет значения.

Я раздраженно вздохнула. Другого ответа я от него и не ждала, серьезно. Как же бесят эти бесконечные тайны, словами не передать.

 – Нужно ложиться спать. Утро вечера мудренее.

 – Еще только одиннадцать вечера!

Я ошарашенно уставилась в темноту. Да ладно! В этом городе все наперекосяк. Я думала, что уже часа два ночи, а то и три.

 – Одеяло лежит на диване, – вместо этого ответила я. – Спать хочу очень сильно, и нет сил, чтобы рыться в загадках, которые ты все равно мне не откроешь. Я узнаю все сама. Если гора не идет к Магомеду...

 – Понятно, понятно, – перебил он меня нетерпеливо. – Что будем делать с тем поцелуем?

 – А что с ним сделаешь? Мы взрослые люди и понимаем, что это полная хрень, этот поцелуй, и мало что значил. Случилось – и случилось, не пытайся придать этому значения.

Он хмыкнул.

 – Полный бред, Белла, он имел значение.

 – Не строй иллюзий насчет нас, – сказала я горько и, не скрою, с разочарованием. – Мы с тобой по разные стороны баррикад.

Я услышала шуршание и шаги и отстранилась, пытаясь в темноте преодолеть путь до своей кровати. Я смутно услышала медленное дыхание Эдварда.

 – Не уходи, – пробормотал он.

 – Я должна.

Эдвард включил телефон, и синий свет от него озарил его лицо. Выглядел он одиноко и расстроенно, словно щенок, которому поранили лапку. Я удивилась тому, как лицо его могло быть в один момент злым и пугающим, а в другой – таким ранимым. Он ткнул какие-то кнопки и положил светящийся предмет на стол.

 – Будильник, – сказал он. – Мне надо поехать завтра в свой офис и оформить кое-какие дела, я ведь игнорирую работу уже четыре дня.

 – Я тут всего четыре дня... Время, дурацкое время. Сегодня только среда.

 – Угу. Все дело во времени. Если бы я только знал тебя лучше и мог тебе окончательно доверять.

Я внезапно все поняла, не нужно было ничего объяснять. На Эдварда давила его семья, на Эдварда давило все вокруг. И нечто, вертящееся на языке, снова не давало мне покоя и не могло обрести форму.

 – Спокойной ночи, Эдвард.

 – Спокойной.

Я пошаркала в свою комнату и прикрыла за собой дверь.

Утро вечера мудренее.

EPOV

Я проснулся еще до того, как зазвенел будильник. Белла еще спала, чему я был крайне удивлен, ведь на часах уже полвосьмого. Чувствовал я себя жутко, что-то сверлило в моей груди, заставляя переживать и испытывать крайний дискомфорт. Я был напряжен и охвачен несуразными мыслями. Так на меня не похоже. Обычно я обладал собранностью и концентрацией, чему многие позавидовали бы. Все, кроме Аро.

Кстати о нем. Телефон завибрировал, и на дисплее появилось его имя. Сердце заколотилось, а тело похолодело. Не имея ни единой возможности унять дрожь в руках, я схватил телефон и нажал "ответить".

 – Аро.

 – Эдвард, – сказал он сдержанно и напряженно. Когда его голос такой – ничего хорошего не жди, это я уяснил еще в детстве. – Что ты вчера устроил?

 – Что? – спросил я как можно невиннее, хотя врал я из рук вон плохо, тем более, когда врал Аро.

 – Не строй из себя дебила, – прорычал он с крайним гневом.

 – Я не строю, что произошло?

 – Блядь, ты реально недоносок.

Я поежился, пот выступил у меня на лбу.

 – Не понимаю, о чем речь.

 – Заткнись! Решил завести отношения с этой сукой? Ты понимаешь, чему всех нас подвергаешь? Целовался с ней у дерева, а потом вырубил свет во всем доме? Совсем мозги отшибло или что?

Я сжал трубку руками и почувствовал, как скользят от пота руки.

 – Я... Я... Я должен был отвлечь ее, она спрашивала.

Я схватил пачку сигарет и рванул на крыльцо, чувствуя, как ложь опаляет язык.

 – Ты хочешь сказать...

 – Я это сделал, чтобы отвлечь ее, мне она совершенно не интересна.

 – Да? В самом деле? А зачем выключил свет?

 – Я хочу втереться к ней в доверие, мне пришлось сказать ей, что с выключенным светом комфортнее.

Аро хмыкнул. Я чувствовал, что он не верит в это, я понимал. По крайней мере, он не узнал другое. Или узнал? Молчание по ту сторону телефона выводило меня из себя. Оно было красноречивей всяких иных слов. Иногда ему не требовалось говорить, чтобы все было понятно. Конечно, он все знал о нашем негласном договоре с Рози.

 – И ты теперь думаешь, – заговорил он, – что я поверю вашему с Розали плану? Дерьмо собачье. Я пришлю туда Джеймса сегодня. И не дай бог Розали ляпнет что-то еще.

 – Ты что! Мы преданны, – сказал я, вытирая холодный пот со лба.

 – Не надо этого. Я все знаю про твою преданность, Эдвард.

Я остолбенел. Он не может знать, это полная чушь, все было продумано, он не может знать, просто не может. Пот начал заливать глаза, сигареты вообще не помогали успокоиться, руки дрожали, словно я страдал болезнью Паркинсона.

 – Мне не нравятся твои игры, Эдвард, – сказал он, отчеканивая слова. – Мне не нравятся ваша игра с Розали. Она хочет отомстить мне, я знаю это. Господи, решили провести меня таким детским способом. Идиоты.

 – Я не... Мы не...

 – Разговор окончен, Эдвард. От тебя никакой пользы, одни разочарования. Что ж, – ухмыльнулся он. – В семье не без урода.

Он бросил трубку, а я ощетинился. Бля, я в жопе!.. Аро смотрел на меня из окна дома напротив и красноречиво говорил своим злобным взглядом о том, что я дебил, припадочный, недоносок, урод, несносный мальчишка... Словом, одними глазами называл меня всеми теми описаниями моей личности, которыми он обычно пользовался, когда говорил обо мне. Рядом с ним я всегда чувствовал себя четырнадцатилетним подростком, даже если мне было двадцать восемь, и я имел восьмилетнего ребенка. Он всегда так будет разговаривать со мной. Я злобно бросил сигарету и, написал Розали смс: "Не готовь сегодня ужин, я сам это сделаю". В самом деле я собирался все сделать сам, рискуя всем.

Все или ничего. В конечном итоге я собирался выбраться из этой паутины раз и навсегда. В каком-то смысле я был благодарен судьбе или небесам за то, что газета попала в руки моему отцу, что он был одержим прекрасной журналисткой. Это начало играть мне на руку, наконец появился шанс... настоящий. И я больше не буду ничего скрывать, я сдамся властям и понесу свое наказание в полной мере. Я не буду бояться, больше не буду. И совесть моя будет чиста. Я жаждал этого, я мечтал об этом. Господи, кто мечтает загреметь за решетку? Я, я мечтаю.

Я открыл дверь в комнату Беллы. Она спала. Волосы ее разметались по всей подушке и походили на грозовое облако. Лицо ее было расслабленно, губы надутые, а одна нога соблазнительно согнулась в колене на уровне ее талии, рубашка задралась и не скрывала черных кружевных трусиков. Белла что-то бормотала, и я приблизился к ней, а потом замер, чтобы расслышать, что она говорит:

 – Никаких уступок, Джесс, никаких! – лепетала не совсем связно она. – Я не пойду на это, никакой машины он не получит.

Я усмехнулся. Сегодня четверг, а завтра пятница и суд. Она еще не купила билеты. Я мог купить два и полететь вместе с ней. Но чем это обернется для меня?

Она зашевелилась на кровати и перевернулась на спину. Пуговица от ее ночной рубашки отстегнулась, и я смог увидеть начало ее молочной груди, кусочек которой едва виднелся. Она положила на эту грудь свою руку, и уголки ее рта немного поникли.

 – Джейкоб, прости...

От этих слов, вырвавшихся у нее изо рта, я расстроился. Она любила его, скорее всего, до сих пор, о чем я думал? Прошел всего месяц с лишним, она не могла так легко начать новые отношения и забыть о старых. Мне было жаль, что она не понимала меня, не могла предугадать мои чувства или не сопротивляться мне. Все могло бы получиться, если бы мы были другими людьми. Если бы только я мог что-нибудь изменить.

Я коснулся кончиков ее волос. Они были мягкие и тяжелые, а ключица сильно выпирала.

Я собирался сделать очень опасную вещь и, когда окажусь по ту сторону, хочу знать, что не останусь один, что игра стоила свеч. Я понимал, что назвать чувство, которое я испытывал к Белле, любовью, было опрометчиво, но также я знал еще одну вещь: если мне не за что будет бороться, я не выстою, я сдамся – и единственной моей подругой станет шотландская дева.