Добраться до перекрестка Лексингтон-авеню и Шестьдесят третьей улицы было непросто. Ветер выл, заметая снегом машины, стоявшие у обочин. Сдавшиеся автобусы, сошедшиеся замерзшими динозаврами в районе Двадцать третьей, время от времени отваживались покинуть стадо, неуклюже двигаясь по дорожкам, оставленным снегоочистителями, подбирая редких путников, что, размахивая руками, вырывались из теплых парадных, скользили по тротуарам, пробираясь через сугробы, и наконец забирались в автобус — глаза влажные, лица красные, а у Эдварда так и вовсе — все лицо по синело.
О такси и речи быть не могло. Простояв на Семьдесят девятой улице минут пятнадцать,Эдвард направился в южном направлении. Он частенько ходил на работу пешком. Идти всего ничего — восемнадцать кварталов: Мэдисон-авеню, Парк-авеню, а потом по Лексингтон-авеню направо. Он прошел четыре квартала и решил, что на таком ветру гулять все-таки не стоит, тем более что какой-то сердобольный швейцар позволил ему дожидаться автобуса в вестибюле, что Эдвард и сделал. Таких смельчаков, как он, было немного, здравомыслящая публика почла за лучшее остаться дома, решив, что в такую погоду ни о какой работе речь идти не может. Эдвард нисколько не сомневался, что пусто будет и в магазине. Однако он был не из тех, кто любит сидеть дома, предаваясь безделью или тупо глядя в телевизор.
Никто не заставлял его целыми днями пропадать на работе. Он проводил на ней шесть дней в неделю, появляясь там и тогда, когда от него этого не требовалось, как было, скажем, сегодня. Просто Эдвард любил магазин. Восемь этажей «Вольфа» делали его жизнь осмысленной. Этот год был очень важным. Они представляли семь новых серий, четыре из которых велись лучшими европейскими модельерами, — американские магазины готовой одежды ожидало очередное изменение моды. Именно об этом он думал, глядя из окна автобуса на занесенные снегом улицы. Он не видел ни сугробов, ни людей, бегущих к автобусу, ни того, во что они одеты. Его внутреннему взору представлялись весенние коллекции, виденные им в ноябре в Париже, Риме и Милане, ему вспоминались блистательные манекенщицы, выплывавшие на подиум дорогими куклами. Он лишний раз порадовался тому, что решил пойти на работу. Ему хотелось взглянуть на манекенщиц, подготовленных к большому показу, который должен был состояться на следующей неделе. Он принимал участие в обсуждении моделей, теперь же хотел увериться в том, что и манекенщицы подобраны правильно. Эдварду Каллену нравилась любая работа — от проведения калькуляций и покупки тканей до подбора моделей и утверждения формы пригласительных билетов, рассылавшихся почетным клиентам. Это были части единого целого. Здесь все имело значение. В каком-то смысле работа у «Вольфа» мало чем отличалась от работы в таких компаниях, как «Юнайтед Стейтс стил» или, скажем, «Кодак». Они торговали неким продуктом, точнее, неким набором продуктов, специфика которого определяла специфику работы.
Скажи ему кто-нибудь пятнадцать лет назад, в ту пору, когда он играл в футбол за команду Мичиганского университета, что его будут волновать такие вещи, как нижнее белье манекенщиц и проблемы показа ночных рубашек, он бы долго смеялся или, скорее, дал бы обидчику по зубам. Теперь это казалось ему смешным; сидя на восьмом этаже в своем огромном офисе, Эдвард порой вспоминал о прошлом, и оно неизменно вызывало в нем улыбку. В течение первых двух лет, проведенных им в Мичигане, его интересовало буквально все, затем он избрал себе нишей русскую литературу. Достоевский был героем первого семестра его юниората, соперничать с ним мог только Толстой, которому, в свою очередь, почти не уступала Кармен Денали. Кармен он встретил в первом русском классе, куда его привело стремление научиться читать русских классиков в подлиннике, ибо читать их в переводе означало не знать их. Он прошел интенсивный курс языка по Берлицу и теперь мог спросить по-русски — где находится почта или, скажем, уборная, как ему найти свой поезд и так далее, при этом акцент Эдварда крайне изумлял его учителя. И все же первый класс русского согрел ему душу. То же произошло и с Кармен. Она сидела в первом ряду, прямые черные волосы романтично (так казалось Эдварду) ниспадали до пояса, тело ее было упруго и гибко. В русский класс ее привела любовь к балету. Она танцует с пяти лет, сказала она Эдварду во время первого их разговора, понять же балет, не поняв русских, — невозможно. Она была слабонервной, впечатлительной и наивной, но тело ее, эта поэма соразмерности и грации, очаровало Эдварда , когда на следующий день он увидел Кармен танцующей.
Стоило ему приехать домой на каникулы, он тут же заявил об этом матери.
— Она из Лондона? — спросила мать, как только услышала имя Кармен. С подобными вопросами мать приставала к Эдварду едва ли не с детства и уж, во всяком случае, еще до того, как его стали интересовать девушки. Родители хотели отправить его в Колумбийский или даже в Нью-йоркский университет. Нужно как-то переключиться, говорили они. Мать пыталась настоять на этом, но он сумел-таки отбить все ее атаки и поехал не куда-нибудь, а в Мичиганский университет. Он был спасен! Он оказался в Царстве Свободы, населенном сотнями голубоглазых блондинок. Лондонские девицы, по которым сходила с ума его мамаша, к тому времени успели изрядно поднадоесть ему, и поэтому переезду он был рад вдвойне. Он хотел чего-то нового, неизведанного, может быть, даже запретного. Олицетворением всего этого была Кармен, поражавшая его своими черными как смоль косами и огромными черными глазами. Она приносила книги неведомых ему русских писателей, и они читали их вместе — в переводе, разумеется. Во время каникул Эдвард пытался обсуждать эти книги с родителями, но тема эта их ничуть не интересовала.
— Твоя бабушка была русской. Если уж ты так хотел изучать русский, тебе нужно было учиться у нее.
— Это разные вещи. К тому же она говорила только на идиш…
Здесь Эдвард обычно замолкал. Что он ненавидел, так это спорить с ними. Мать могла спорить о чем угодно. Спор был основой ее жизни, ее величайшей радостью, ее любимым развлечением.
— Нельзя говорить о покойных неуважительно!
— Разве я говорю неуважительно? Просто я сказал, что она постоянно говорила на идиш…
— Она умела говорить и на прекрасном русском! И вообще — зачем тебе это? Надо посещать научные классы… Сегодня в этой стране нужно изучать… экономику.
Она хотела, чтобы Эдвард стал доктором, как отец, или, на худой конец, адвокатом. Его отец был хирургом-отоларингологом, одним из известнейших специалистов в своей области. Никогда, даже в детстве, Эдварду не хотелось последовать примеру отца, хотя он очень любил его.
Врачом он становиться не хотел, что бы там ни говорила ему мать.
— Русский? Кто, кроме коммунистов, говорит на русском? Разве что твоя Кармен Денали…
Эдвард в отчаянии посмотрел на мать. Она все еще выглядела интересной. Ему никогда не приходилось краснеть из-за того, что с ней или с отцом что-то было не так. Его отец, высокий, сухощавый седовласый человек, обычно казался рассеянным, взгляд его темных глаз был устремлен в никуда. Он любил свою работу и постоянно думал о своих пациентах. И все же Эдвард знал: отец готов помочь ему в любую минуту. От матери Эдвард унаследовал зеленые глаза. Мать вот уже много лет красила волосы в белый цвет, носивший название «осеннее солнце», который очень шел ей. Она следила за своей фигурой и носила внешне неприметные, но дорогие наряды. Синие костюмы и черные платья, которые она покупала в «Лорде», «Тейлоре» и «Саксе», влетали ей в копеечку.
— А для чего русский этой девчушке? Где живут ее родители?
— В Коннектикуте.
— Коннектикут большой.
Эдварда так и подмывало спросить мать о том, не собирается ли она к ним в гости. Однако он сдержался.
— Хартфорд. Разве это имеет значение?
— Не груби,Эдвард.
Мать держала себя подчеркнуто официально. Он сложил салфетку и отодвинулся вместе со стулом. Обед с матерью всегда оборачивался коликами в желудке.
— Куда это ты? Тебя никто не отпускал.
Словно ему пять лет. Порой он ненавидел свой дом и одновременно стыдился этого чувства и тогда ненавидел мать, повинную и в том, и в другом.
— Мне нужно позаниматься.
— Слава богу, ты больше не играешь в футбол. Так было всегда. Сказать напоследок что-нибудь эдакое, против чего нельзя протестовать. Тут же хочется повернуться к ней и сказать, что он, мол, вернулся в команду или… что он изучает балетные па вместе с Кармен… Так, чтобы позлить ее…
— Решение еще не окончательное, мама.
Эсми Каллен пронзила его взглядом.
— Поговори об этом с отцом.
Разумеется я не стал этого делать.А отправился в кругосветное путешествие с Кармен.
Прошло пол-года.
Отец, как обычно, был на операции. Мать же встречала меня, хотя я и просил ее не делать этого. В новом бежевом костюме от Бена Цукермана, с прической, которая, по ее мнению, приличествовала обстоятельствам, мать выглядела куда моложе своих лет. В душе Эдварда родилось нечто вроде сыновьей благодарности, но тут мать заметила его спутницу.
— Это еще кто?!
— Это Кармен Денали, мама.
Госпожа Кален тут же впала в полуобморочное состояние.
— Так вы, выходит, путешествовали вместе? — Денег они ему давали столько, чтобы он мог провести в Европе месяц-другой. Ему исполнился двадцать один. И деньги, и поездка были подарком ко дню рождения. — Вы… вы так бесстыдно путешествовали вместе?
Эдвард был готов сгореть от стыда. Кармен же вела себя так, словно ничего особенного не произошло — она все так же мило улыбалась.
— Все в порядке, Эди… Не волнуйся… Мне ведь нужно на пригородный — до Хартфорда…
Она улыбнулась еще раз, взяла в руки дорожную сумку и тут же исчезла, даже не успев попрощаться. Мать уже вытирала платочком глаза.
— Мама, пожалуйста…
— Как ты мог нас обмануть?!
— Я вас не обманывал. Я тебе говорил по телефону — я встретил там друзей.
Лицо его стало красным, он был готов провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть своей матери.
— Это ты называешь друзьями?
Ему вдруг вспомнились пляжи, парки, берега рек, комнаты крошечных отелей — все те места, где они были вместе… С этим мать уже ничего не могла сделать, что бы она ни говорила. Он сердито посмотрел на нее:
— Она мой ближайший друг!
Он схватил свою сумку и быстрым шагом вышел из здания аэропорта. Ему не нужно было оборачиваться, но он обернулся. Мать стояла на том же месте, теперь она плакала открыто. Эдвард вернулся и извинился перед ней, за что впоследствии не раз корил себя.
Осенью, когда вновь начались занятия, их роман продолжился. В праздник Благодарения он отправился в Хартфорд, чтобы познакомиться с родителями Кармен. Последние были сдержанны, но вежливы. Очевидно, их поразило что-то такое, о чем Кармен предпочитала не говорить. Когда они летели назад,Эдвард спросил:
—Что их так смутило?
Он был заинтригован. Неужели ее родители могут быть такими же сумасшедшими, как и его мать? Нет, это было невозможно. С Эсми Кален сравниться не мог никто.
— Нет.
Кармен рассеянно улыбнулась и, достав из сумочки сигарету с марихуаной, закурила. Они сидели в последнем ряду самолета, летевшего в Мичиган.
— Они просто ничего такого не ждали. Мне никогда не приходило в голову говорить с ними о тебе.
Ему нравилось это ее свойство. Для нее не существовало никаких проблем. Он покурил травку вместе с ней, после чего Кармен тщательно затушила сигарету и положила окурок в конверт, лежавший в ее сумочке.
— Они нашли тебя очень милым.
— Я тоже нашел их очень милыми.
Он солгал. На самом деле он нашел их чрезвычайно занудными и поразился тому, что мать Кармен напрочь лишена вкуса. Все это время они говорили о погоде, мировых новостях и более ни о чем. Жить так — значит жить в вакууме, комментируя то, что происходит с другими… Кармен совершенно не походила на своих родителей. То же самое она сказала о Эдварде, попутно назвав его мать истеричкой, против чего он возражать не стал.
— Они на вручение дипломов не приедут?
— Ты что — издеваешься? — засмеялась Кармен. — Мать как об этом подумает, так сразу в слезы.
Он все еще думал жениться на ней, хотя по-прежнему не говорил об этом вслух. В День святого Валентина он сразил ее своим подарком — маленьким колечком с алмазом, купленным им на деньги, доставшиеся ему от покойных бабушки с дедушкой. В крохотном, идеальной огранки солитере было всего два карата, но он был безупречен. В день покупки кольца у Эдварда от возбуждения даже защемило в груди. Он привлек Кармен к себе, поцеловал ее в губы и небрежно бросил красную шкатулку ей на колени.
— Посмотри — подходит оно тебе или нет. Кармен решила, что это какая-то шутка, и смеялась до тех пор, пока не открыла шкатулку. Разинув от изумления рот, она вдруг разрыдалась, после чего молча швырнула шкатулку назад и так же молча вышла из комнаты. Он продолжал изумляться странности такого поведения до самого ее возвращения. Своя комната была и у Кармен, но обычно она жила у Эдварда — здесь было два стола, да и вообще как-то попросторней. Вернувшись в комнату, Кармен уселась на столЭдварда и, открыв шкатулку, пробормотала:
— Как ты мог это сделать?
Он так и не мог понять ее. Может быть, она считает, что кольцо ей велико?
— О чем ты? Я хочу жениться на тебе. Он приблизился к Кармен, нежно глядя ей в глаза, но она тут же отскочила в сторону.
— Я думала, ты все понимаешь… Все это время так думала…
— Объясни, что ты хочешь этим сказать!
— Я думала, что мы общаемся, как равный с равным.
— Так оно и есть. Но как это связано с тем, что происходит?
— Нам не нужен брак… Все это ненужная рухлядь, дань традиции… — Она посмотрела на него с таким отвращением, что ему стало как-то не по себе. — Все, что нам нужно, это то, чем мы обладаем ныне. Когда это есть — это есть. Когда этого нет — этого нет. Понимаешь?
Подобное Эдвард слышал от нее впервые. Он никак не мог понять, что же могло произойти.
— И сколько же это может длиться?
— День… Неделю… — Она пожала плечами. — Какая разница? Какое это может иметь значение? Кольцо с алмазом здесь не поможет.
— Ну что ж, тогда прошу прощения. — Внезапно озлившись, он захлопнул шкатулку и швырнул ее в один из ящиков стола. — Прошу прощения за то, что поступил как истый буржуа.
Она взглянула на него так, будто видела впервые.
— Я и понятия не имела, что ты придаешь этому такое значение. — Кармен озадаченно смотрела на него, словно пытаясь припомнить его имя. — Я думала, ты все понимаешь как надо… — Она уселась на диван. Эдвард подошел к окну и, вздохнув, повернулся к ней.
— Нет. Сказать честно? Я вообще ничего не понимаю. Мы спим друг с другом вот уже год. По сути, мы живем вместе, и в Европе в прошлом году мы тоже были вместе. Как по-твоему — что это? Случайная связь?
Сам он относился к этому иначе, пусть ему и был всего двадцать один год.
— Ой, давай только не будем оперировать устаревшими категориями.
Она встала с дивана и потянулась, всем своим видом показывая, что изнывает от скуки.Эдвард заметил, что на ней нет бюстгальтера, и понял, что может простить ей все.
— Может быть, я поспешил? — Он с надеждой смотрел на Кармен, чувствуя непреодолимое влечение к ней и одновременно презирая себя за это. — Может, должно пройти какое-то время?
Она отрицательно покачала головой и без обычного поцелуя направилась к двери.
— Чего я никогда не хотела, так это выходить замуж, Эдвард. Это не для меня. После того, как мы получим дипломы, я отправлюсь в Калифорнию… Хочу немного развеяться.
— Что значит «развеяться»? Вечно же так жить не будешь.
Улыбнувшись, она пожала плечами.
— И тем не менее сейчас я хочу именно этого. — Взгляды их встретились. — В любом случае, за колечко спасибо.
Она еле слышно прикрыла за собой дверь, оставив его в темной комнате наедине с самим собой. А ведь он так любил ее… По крайней мере, сам он в этом ни минуты не сомневался. На что он никогда не обращал внимания, так это на ее манеру выказывать полнейшее равнодушие к чувствам других. Он вспомнил, как она разговаривала со своими родителями. Ей было глубоко безразлично, что они думают или чувствуют, поэтому она искренне удивлялась тому, что он, Эдвард, звонит старикам или перед поездкой домой покупает подарок матери. В день рождения Кармен он послал ей цветы, и она подняла его на смех — он вспомнил об этом только сейчас. Может быть, ей плевать на всех, в том числе и на него? Она просто развлекается, делает то, что ей нравится. До этой самой минуты все в их отношениях устраивало ее, когда же он подарил ей обручальное кольцо, она вдруг испугалась. Он лежал в темноте, думая о ней… Сердце его обратилось в камень.
С той поры все пошло как-то наперекосяк. Она стала заниматься в группе расширения сознания, где то и дело проходили коллективные обсуждения ее отношений с Эдвардом. Возвращаясь домой, она едва ли не ежеминутно корила Эдварда за его ценности и его цели. Теперь ей не нравилось и то, как он говорит с нею.
— Не надо говорить со мной как с ребенком! Черт возьми, я ведь женщина! Вся эта твоя бравада гроша ломаного не стоит! Сплошная показуха! Я такая же сообразительная, как ты, и оценки у меня не хуже твоих — понял? Одного-единственного органа не хватает, чтобы стать такой же, как ты, — ну и что из того?
Он ужаснулся еще больше, когда Кармен оставила балет. Она продолжала заниматься русским, но теперь больше всего на свете ее занимала личность Че Гевары. Она ходила в огромных походных ботинках и покупала тряпки в армейской лавке. Больше всего ей нравилось щеголять в надетой на голое тело мужской нижней рубахе, через которую просвечивали ее темные соски. Эдвард поймал себя на том, что ему стало неудобно ходить по улицам рядом с нею.
С Кармен говорить тоже было не о чем, это он понял тем же вечером, когда они стали собирать вещи. Она молча доставала из ящиков свои вещи. Этим вечером его родители ужинали с друзьями в отеле, он собирался присоединиться к ним утром, чтобы отметить факт окончания университета, после чего все они должны были вернуться в Нью-Йорк. Он печально посмотрел на Кармен. Последние полтора года казались прожитыми зря. Но он никак не мог свыкнуться с мыслью о том, что у них все кончено, хотя одновременно с этим собирался прокатиться по Европе совсем не с ней, а с родителями. Эдвард никак не мог понять — как она, такая страстная в постели, умудряется быть такой бесчувственной во всем остальном. Эта странность поражала его с первого дня их знакомства. Впрочем, он слишком любил ее для того, чтобы обращать внимание на подобные вещи… Первой молчание нарушила Кармен:
— Завтра вечером я улетаю в Калифорнию. Эдвард пораженно замер.
— Разве твои родители… не хотят увидеть тебя? Она улыбнулась и бросила в дорожную сумку связку носков.
— Ясное дело, хотят. Она пожала плечиками, и ему вдруг захотелось влепить ей пощечину. Он ведь действительно любил ее… хотел жениться на ней… она же все это время думала только о себе. Большего эгоцентрика, чем она, встречать ему еще не доводилось.
— Я куплю билет без места до Лос-Анджелеса, а оттуда автостопом доберусь до Сан-Франциско.
— А что потом?
— Откуда я знаю!
Кармен посмотрела на него так, будто они только что познакомились и не были ни друзьями, ни любовниками. Вот уже два года она была чем-то главным в его жизни, и по этой причине Эдвард чувствовал себя полнейшим идиотом. Он потратил на нее два года своей жизни!
— Почему бы тебе не приехать в Сан-Франциско после того, как ты вернешься из Европы? Было бы неплохо встретиться с тобою там…
Неплохо… И это после двух лет!
— Эдвард, разве не глупо отдаваться в лапы истэблишмента? Исполнять ненавистную работу ради денег, которые тебе особенно не нужны?
— Это тебе не нужны. Родители не собираются содержать меня до скончания века.
— Мои тоже! — хмыкнула Кармен в ответ.
— Хочешь подыскать себе работу на Западном побережье?
— Со временем.
— И что же ты собираешься делать? Демонстрировать вот это?
Кивком головы Эдвард указал на подрезанные, с бахромой, джинсы и огромные ботинки. Кармен это явно не понравилось.
— Когда-нибудь ты станешь таким же, как твои родители. — Хуже этого она не знала ничего. Застегнув сумку, Кармен протянула ему руку:
— Ну что, Эдвард… Пока?
«Как странно…» — подумалось ему.
— Что? После двух этих лет?! — На глаза навернулись слезы, но ему было уже все равно. — Я до сих пор не могу в это поверить. Мы могли пожениться… У нас могли быть дети…
Кармен покачала головой:
— В наши планы это не входило.
— Скажи мне, что в них входило, Кармен? Позаниматься парочку лет любовью — так? Я любил тебя, пусть сейчас в это и трудно поверить!
Теперь он искренне не понимал, что же могло привлечь его в ней тогда. На сей раз его мать не ошиблась.
— Наверное… Наверное, я тебя тоже любила… Ее губы внезапно задрожали. Она подбежала к Эдварду, и он обнял ее. Так, обнявшись, они и стояли посреди пустой комнаты, что некогда была их домом. И он, и она плакали.
— Ты прости меня,Кармен… Просто все стало другим… Он согласно закивал:
— Я знаю. Ты здесь ни при чем… Это не твоя вина… Голос его стал хриплым. Если во всем повинна не она, то кто же? Он поцеловал ее, и она подняла на него глаза.
— Если сможешь, приезжай в Сан-Франциско.
— Я постараюсь.
Этого, естественно, не произошло. Следующие три года Кармен провела в коммуне, расположившейся близ Стинсон-Бич, о чем Эдвард узнал лишь из присланной ею рождественской открытки, к которой была приложена ее фотография. Они жили возле самого моря в старом школьном автобусе — девятеро взрослых и шестеро детей. Двое детей было и у нее самой. К тому времени, когда Эдвард получил эту весточку. Кармен и все с нею связанное его уже нисколько не интересовали. Он был весьма благодарен матери за то, что та никогда не вспоминала о Кармен, мать же, в свою очередь, была крайне рада тому, что эта наглая девица наконец-таки отстала от ее сына.
Она была первой любовью Эдварда, мечты же умирают не вдруг… Европа помогла ему развеяться. Он встречался с великим множеством девушек и в Париже, и в Лондоне, и на юге Франции. Его чрезвычайно изумляло то, что путешествие с родителями выходило таким веселым.
Пока он жил дома, мать издевалась над ним, как могла. Знакомые же его и товарищи все, как один, разъехались. Кто-то попал в армию, кто-то уехал учиться, кто-то получил работу в другом городе. Поддавшись минутному отчаянию, он вдруг решил поработать в дни предрождественской суматохи в магазине «Вольф» и не стал возражать, когда его направили в мужской отдел, где он должен был торговать обувью. Все лучше, чем сидеть дома, — так считал Эдвард. К тому же ему всегда нравился этот магазин. Большое красивое здание, приятные запахи, хорошо одетые люди, стильные продавцы, замечательные своей обходительностью. В дни рождественской давки здесь было поспокойнее, чем в других местах. Некогда «Вольф» был одним из главных законодателей моды, до какой-то степени он сохранял свои позиции и тогда, когда в нем появился Берни, пусть «Вольфу» и недоставало шика «Блумингдейла», находившегося на расстоянии трех кварталов.
Эдвард совершенно искренне пытался убедить клиентов в том, что магазин способен создать серьезную конкуренцию «Блумингдейлу», на что клиенты обычно отвечали улыбками. «Вольфу» это было не по силам. Так считал клиент. Но Джаспер Уитлок, владелец магазина, считал иначе. Докладная Эдварда крайне заинтересовала его. Покупателю, который пришел с жалобой на продавца из мужского отдела, он пообещал выгнатьЭдварда в два счета, хотя подлинные намерения Джаспера были совершенно иными. Он давно искал молодого человека с интересными идеями. Джаспер Уитлок не единожды приглашал Эдварда на обед, каждый раз поражаясь в нем забавной смеси дерзкой напористости и какой-то изысканной утонченности. Узнав, что Эдвард собирается преподавать русскую литературу и по этой причине посещает по вечерам Колумбийский университет, Уитлок долго смеялся.
— Да на это же надо потратить чертову уйму времени! Последнее замечание несколько шокировало Эдварда, хотя Уитлок в общем-то нравился ему. Внешне спокойный и элегантный, он был хватким бизнесменом, внимательно прислушивающимся ко всем возможным мнениям.
— Русская литература — это моя специализация, сэр, — произнес Эдвард.
— Надо было идти в школу бизнеса. Эдвард улыбнулся:
— Вы считаете так же, как моя мама.
— А кем работает твой отец?
— Он — врач. Хирург-отоларинголог. Лично я всегда ненавидел медицину. Мне от одной мысли обо всех этих делах становится дурно.
Джаспер согласно закивал. Он прекрасно понимал Эдварда.
— У меня шурин доктор. Меня тоже от этого мутит.
— Слушай, почему бы тебе не оставить свои вечерние занятия?
— И что тогда?
— Я хочу кое-что предложить. Весь следующий год ты проведешь в магазине. Мы попробуем поднатаскать тебя в самых разных сферах, чтобы ты почувствовал вкус к этой работе, и тогда, если, конечно, ты будешь достоин этого и будешь иметь на то желание, отправим тебя в школу бизнеса. Одновременно ты будешь иметь возможность практиковаться на работе. Как тебе это нравится?
В ту же ночь Эдвард переговорил с родителями. Поражен был даже его отец. Перед Эдвардом открывались замечательные перспективы. Год стажировки в магазине мог позволить ему определиться в своем отношении к «Вольфу». При этом решение считалось чем-то само собой разумеющимся — отец поздравлял сына с успехом, мать интересовалась тем, сколько детей у Уитлока… есть ли у него дочери… и так далее. Она уже представляла себе своего сына женатым на одной из них!
— Оставь его, Эсми!
Отец увел ее, и она в конце концов успокоилась. Уже на следующий день Эдвард дал ответ мистеру Уитлоку. Тот был чрезвычайно рад его решению и тут же посоветовал Эдварду подать заявления сразу в несколько школ бизнеса. Он назвал Колумбийский и Нью-Йоркский университеты, поскольку те находились в городе, а также Уортон и Гарвард, поскольку те были именно тем, чем они были. Результаты должны были стать известны еще не скоро, пока же ему нужно было поднапрячься.
Год стажировки пролетел незаметно. Он был принят в три школы бизнеса. Он остановил выбор на Колумбийском университете и приступил к занятиям, работая в магазине по несколько часов в неделю. Он стремился познакомиться с деятельностью самого разного рода, но вскоре понял, что больше всего его интересуют вопросы, связанные с моделированием мужской одежды. . Успешно закончив школу бизнеса, Эдвард с полгода работал в магазине, затем вновь занялся мужской, а впоследствии и женской одеждой. С его подачи в магазине появилась масса нововведений. Со времени поступления в «Вольф» прошло пять лет. Все шло как нельзя лучше, но тут… В один прекрасный весенний денек Джаспер Уитлок вызвал Эдварда к себе и объявил ему, что его на два года переводят в Чикаго. Это прозвучало для Эдварда как гром среди ясного неба.
— Но почему?
Чикаго для него ничем не отличался от Сибири. Он совершенно не хотел куда-то ехать. Он любил Нью-Йорк и прекрасно справлялся со своей работой.
— Во-первых, ты знаком со Средним Западом. —Джаспер вздохнул и закурил сигару. — Во-вторых, ты нужен нам там. Дела у нашей фирмы идут не так хорошо, как бы нам того хотелось. Нашим чикагским коллегам нужно придать некий импульс, и этим импульсом станешь ты!
Джаспер настоял на своем, и через два месяца Эдвард улетел в Чикаго, а еще через год стал управляющим, что задержало его еще на два года, хотя самому Эдварду этого, естественно, не хотелось. Город вгонял его в тоску, а уж погода — и подавно.
Родители часто навещали его, явно считая, что их сыну есть чем гордиться. Быть в тридцать лет управляющим чикагского «Вольфа» — достижение немалое, им мог тяготиться только такой чудак, как Эдвард. Домой он вернулся в тридцать один год. По этому случаю мать закатила настоящий пир.
С тех пор прошел год.
В женщинах недостатка не было, дела шли прекрасно, магазин процветал. Проснувшись и увидев бушующий за окном буран, Эдвард все-таки решил отправиться на работу. Он хотел поговорить с Джаспером о летних планах магазина и разобраться с текущими делами. Ему в голову пришло несколько замечательных идей. Эдвард, одетый в тяжелое английское пальто и русскую меховую шапку, сошел на углу Шестьдесят третьей улицы и поспешил нырнуть в здание магазина. Оказавшись в торговом зале, он гордо огляделся. Он был женат на «Вольфе», иных привязанностей у него не было. Эдвард вошел в лифт и, нажав кнопку восьмого этажа, принялся отряхивать пальто от снега.
— Доброе утро, господин Каллен, — сказал чей-то голос за мгновение до того, как двери закрылись. Эдвард улыбнулся и прикрыл глаза, обдумывая свой разговор с Джаспером. Если бы он знал, какой сюрприз тот готовит ему!

Источник: http://robsten.ru/forum/35-530-1