Я запираю дверь на два замка, как только захожу с улицы в дом. Такси с родителями внутри выехало в сторону аэропорта пару минут назад. Сразу после их адресованных мне напоминаний быть внимательной в отношении выключения света на ночь и загрузки чемодана в багажник приехавшей машины. Я стояла на крыльце, пока она не доехала до конца квартала. Теперь мне напишут или позвонят только при приземлении самолёта в аэропорту назначения, чтобы я знала, всё ли у них благополучно.

Я закрываю замки на сумке в вещами, держа поблизости лишь телефон в намерении совершить один конкретный звонок, когда кто-то стучит в заднюю дверь, которую сделали на всякий случай. Учитывая повсеместное отсутствие заборов, на ней висят жалюзи, закрывающие стекло и не позволяющие никому увидеть, что происходит на кухне, но сейчас я открываю их и мгновением спустя тяну дверь на себя. Через секунду Эдвард уже переступает через порог и прижимает меня к кухонной столешнице, почти усаживая на неё. Мои лёгкие заполняют запахи утренней свежести, прохлады, ещё не вытесненной из воздуха жарким солнцем, зубной пасты и вроде бы средства для или после бритья. У Каллена гладкое лицо, но мои пальцы покалывало бы от желания коснуться, даже будь оно всё покрыто щетиной. Я не видела его два дня. С тех самых пор, как после посещения кинотеатра мы встретились в небольшом детском парке. Он не пользуется прямо-таки бешеной популярностью, и я подумала, что провести время там будет вполне безопасно. Эдвард уже ждал меня на карусели и притянул к себе, как только я оказалась в его личном пространстве. Он слегка задел мою нижнюю губу зубами, после чего, словно извиняясь, подарил мне трепетный и медленный поцелуй. Но мне кажется, что ему не было жаль. Нисколько. Ни в малейшей степени. Я думала об достаточно долго для того, чтобы признать, что ощущение царапины на губе не было болезненным. Совсем наоборот. Оно было приятным, чего нельзя сказать о двух чёртовых днях, которые тянулись словно вечность. Сначала из-за того, что после школы мои родители захотели отметить последний учебный день, а вчера потому, что они собирались в дорогу, и мой уход куда-либо вызвал бы немало вопросов. Но теперь всё это неважно.

- Привет, - я едва успеваю договорить, как Эдвард целует меня. Безоговорочно, самую малость грубо, но ласково и с ощущением накопившейся тоски. Не думая, я инстинктивно обхватываю его ногами, когда его тело совсем сближается с моим, внушая приятную тесноту, необходимость и влечение. Поцелуй становится всё глубже и лишает кислорода. Отнимает дыхание. Настойчиво-властные губы, тёплая рука, обхватывающая шею, чтобы не дать увернуться. Но мне это и не нужно. Несмотря на то, что я не думала, что с ним... что с ним всё будет именно настолько неистово. Так значительно и ярко. Так... запредельно. По телу проходит дрожь, едва вторая мужская рука прикасается к моему животу, неуловимо пробравшись под ткань белой блузки. Две нижние пуговицы беззвучно расстёгиваются под натиском ладони. Плотно прижатая к коже, она скользит вверх, достигая кромки бюстгальтера, тогда как Эдвард чуть отстраняется, сбивчиво дыша и не отрывая взгляда от моих глаз:

- Покажешь мне свою комнату прежде, чем мы поедем?

- Сейчас? - моё дыхание ничуть не лучше. Такое же учащённое и быстрое. И пульс сердца словно везде. Он ощущается в горле, голове, коленках и одновременно почти отскакивает, отражается от руки Эдварда подобно эху от стен пустого дома, настолько она близко к груди. Я уже не узнаю, как бы повела себя здесь и сейчас, почувствовав его пальцы, пробирающиеся под ткань лифчика, но хочу думать и верить, что не сделала бы и не сказала ничего такого, что испортило бы соответствующий момент в случае его возникновения.

- Или через минуту, - я улыбаюсь ему, когда он ещё больше путает мне волосы, пропуская их между пальцами, прежде чем моё левое бедро оказывается в их нежно-жестокой власти. Начиная с джинсовой ткани, они следуют к коже и по ней, пока не находят колено. Они проходятся по его внутренней стороне вдоль линии сгиба, и то, насколько интимно это ощущается, удивляет меня. По сути невинное, в целом обыденное прикосновение обостряет все чувства. Сводит с ума. Многократно усиливает всё, что я испытываю и физически, и эмоционально телом и сердцем. Не думая и не спрашивая, я тоже касаюсь Эдварда Каллена так же, как и он меня. Под рубашкой его кожа оказывается очень тёплой. Даже почти что горячей. Будто после грелки.

- Пойдём.

Он отступает не очень-то и охотно, и, выйдя в коридор, мы поднимаемся по лестнице наверх. Я сворачиваю направо и первой вхожу в свою комнату, где сажусь за письменный стол, но лицом к Эдварду Каллену. Находиться тут при нём кажется отчего-то странным и нелепым. Будто мы на экскурсии, и я гид, который тоже должен что-то постоянно говорить и рассказывать, но знаю, что в этом нет особой нужды, потому что всё то же самое изложено на информационных экранах вокруг меня. С моей спальней примерно всё то же самое. Если я привела его сюда, то только по этой причине, а значит, нет никакой необходимости что-либо пояснять.

- Ты была милым беззубиком. Сколько тебе здесь? - Эдвард берёт в руку фоторамку, в которую вставлен снимок, сделанный в фотостудии и запечатлевший меня с моими родителями. Она уже давным-давно закрылась, много лет как, но её владелец по-прежнему надеется если и не совсем избавиться от здания, то хотя бы сдать его в аренду. Но, никому не нужное и заброшенное, с выгоревшей на солнце вывеской с номером телефона для связи, оно продолжает пустовать столько, сколько я себя помню.

- Одиннадцать месяцев.

- Значит, у тебя, скорее всего, уже есть хоть какие-то зубы. Просто их спрятало то, как ты улыбаешься.

- Ну вряд ли на тот момент я уже могла контролировать свою улыбку.

- Да, думаю, не могла, - он ставит рамку обратно на комод и, явно не нуждаясь даже в том, чтобы просто спросить, не говоря уже о получении разрешения, минует расстояние до кровати. Мне лишь остаётся наблюдать, как он садится и тут же ложится на ту половину, которую я не использую для сна. Ступни в серых носках упираются в каркас определённо намеренно, потому что таким образом Эдварду хватает свободного пространства около подушек, и он подкладывает правую руку под голову, упираясь локтем в изголовье. - У тебя уютный матрац. Не сильно мягкий, но и не твёрдый. Ты ведь не стыдилась своей комнаты из-за меня? - я молчу и молчу. И снова молчу. И тогда Каллен чуть перемещается вверх по моему покрывалу карамельно-бледно-розового оттенка и спрашивает, что называется, прямо в лоб: - Ты не отвечаешь, потому что предпочла бы, чтобы меня тут не было?

- Нет... Конечно, нет, - со второй попытки уже более уверенно говорю я, - просто до тебя сюда заходили только мои родители и Элис, и я думала, вдруг ты...

- Над чем-то посмеюсь?

- Не то чтобы посмеёшься, но нечто вроде того. Я... я предполагаю, что слышать такое обидно.

- Не обидно, колибри. Нисколько, - он вздыхает и садится, смотря на то, как большой и указательный пальцы моей правой руки гоняют по фаланге указательного пальца на левой руке простенькое серебряное кольцо. Я осознаю собственные действия лишь после сопоставления их с направлением взгляда Эдварда. - Это тебе было бы обидно, сделай я что-то подобное, и тогда я хотел бы узнать об этом. Потому что ты не должна стыдиться своих мыслей, чувств или эмоций, или чего-то ещё, что тебя определяет. Например, этой комнаты. Никогда не должна. Ни со мной, ни с другими людьми.

- Предпочитаешь честность?

- Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Кажется, так принято говорить.

- Не вся искренность непременно является горькой и вымученной.

- Конечно, не вся. Я так и не считаю. Просто и то, как порой поступают люди, тоже не принимаю. Они изворачиваются, лгут, придумывают всякое и мучают себя и другого человека, когда нужно лишь признать, что всё прошло. Это оправдывается привычкой, тем, что трудно уходить, если вы вместе давно, или у вас даже есть дети, но разве быть несчастным и одновременно продлевать несчастья окружающих это выход? Мы не можем контролировать абсолютно всё, поэтому так важно хоть в чём-то оставаться самими собой. Управлять хотя бы некоторыми вещами.

- Ты... ты проходил через подобное? - спрашиваю я, едва не касаясь кольца повторно и всё с тем же намерением перенаправить свои эмоции на него. От мысли, что Эдварду кто-то причинял боль одним из тех способов, что он перечислил и испытал на собственном опыте, мне становится реально дурно. В животе что-то словно переворачивается, и это не самые лучшие ощущения. Нечто, приближенное к тошноте и потому всецело неприятное.

- Нет, колибри. Оба раза желание расстаться было обоюдным. Я отношусь к этому так, что иногда всё проходит, когда двое людей просто исполнили предназначение в жизни друг друга, и ни одному из них больше нечего дать другому.

- А если не проходит?

- Тогда, наверное, это действительно что-то по-настоящему серьёзное. Если отношения длятся с момента встречи и всю оставшуюся жизнь. Просто никто ведь не знает изначально, как всё будет.

Я подхожу к кровати и над своими дальнейшими действиями думаю совсем недолго. Меня слегка покачивает, когда я оказываюсь в ней не совсем привычным способом, просто перекидывая правую ногу через деревянный каркас и затем в положении стоя подтягивая левую ногу. Мужские руки обхватывают мои лодыжки в удерживающем жесте быстро и почти внезапно. Пусть и временно, но теперь из нас двоих выше я и выше намного, и это словно наделяет меня властью.

- У тебя люстра почти над головой. Точнее немного правее.

- Думаешь, я забыла и ударюсь?

- Нет. Я думаю о том, как ты сексуальна. Эти мысли не дают мне покоя ни днём, ни ночью.

Я позволяю этим словам проникнуть вглубь меня, к самому сердцу, а себе поддаться Эдварду Каллену и очутиться в его объятиях. В поцелуе, начинающемся трепетно и без спешки, всё меняется довольно быстро, и вот я уже осознаю себя со всех сторон окружённой мужчиной, жаром его тела, движением его рта поверх моих губ и бесчисленными прикосновениями. Над и немного под одеждой, в волосах, с боков и со спины, в том числе и ниже талии. Может, так проходит всего лишь минута, а может быть, целый час, но впоследствии расстояние между нами возвращается к исходному значению почти так же быстро, как и сократилось до минимума некоторое время назад. Я одёргиваю блузку, сидя на краю матраца, тогда как Эдвард стоит с рядом с моими ногами и поправляет наручные часы. Мне ещё так и не выпало случая о них спросить. Как-то не пришлось к месту. Но, может быть, сейчас? В этом же нет ничего такого.

- Я не замечала их у тебя прежде. До того дня, когда мы ходили в кино.

- Как раз в тот день мне их отец и подарил.

- Просто так?

- Не совсем, колибри. На День рождения.

- У тебя был День рождения? Я не знала.

- Потому что его ещё не было, - к моему облегчению, говорит он, чуть заметно пожимая плечами. Если бы я отвела взгляд хоть на секунду, то ничего бы не увидела. Но моё облегчение... неоднозначное. Сложное. С налётом мрачных красок из баллончика, ошибочно попавшего под руку. С горечью во рту, которую хочется максимально быстро промыть или запить, как от мятного ополаскивателя. Заранее ничего не дарят. И не поздравляют. Это плохая примета. И я знаю, что они могут не увидеться день в день, и что, скорее всего, именно так всё и будет, но всё равно... зачем? Зачем? Зачем?

- И когда он?

- Ещё нескоро. Двадцатого июня. Кстати, про время. Нам уже пора. Ты собрала сумку?

- Да, она внизу. На диване в гостиной.

- Тогда пойдём, если ты готова. Я оставил машину на соседней улице.

- Я готова.

После моей проверки электричества, окон и входной двери мы выходим через кухню. Я запираю замок, удостоверяясь, что всё в порядке. За пару минут пешей прогулки до автомобиля нам так никто и не попадается. Тишина, царящая на улице, словно вторит моему внутреннему состоянию, но долго молчать у меня не выходит. Эдвард убирает сумку в багажник прежде, чем присоединяется ко мне в салоне вольво.

- Уже пристегнулась? Хорошо.

- Да, пристегнулась. Ты не особо суеверный, правда?

- Ты спрашиваешь об этом из-за часов?

- Да.

Поворот ключа, взгляд в наружное зеркало заднего вида, выезд на дорогу. Я слышу ответ только после последовательного осуществления всех этих пунктов, предшествующих началу движения.

- Я отношусь к этому спокойно. Это лишь обычный день. Один из множества в году.

- Это не обычный день.

- Обычный, если ты, как всегда, занят, и тебе не только некогда, да и не с кем отмечать.

- А как же... мама? - я чуть разворачиваюсь на сидении, чтобы лучше видеть Эдварда. Его реакцию на моё упоминание. Я ничего о ней не знаю. Как и об отношениях между ними, соответственно, тоже. Я настраиваю себя на то, что он может сменить тему. Или просто отказаться отвечать. Хотя подобные разговоры для него не так болезненны, как мне казалось изначально. Новым подтверждением этого служит скорый и одновременно вдумчивый ответ.

- Мы встречаемся в этот день или на следующий, но для неё всегда проблема, что мне подарить, поэтому обычно я заранее говорю ей не беспокоиться на этот счёт. Я её понимаю. Человек, который сам может купить всё, что ему нужно, или уже ни в чём не нуждается и ничего реально не хочет, самый неудобный именинник на свете.

- Но мне кажется, что у каждого есть мечта, - возражаю я, наблюдая через лобовое стекло, как каждый преодолённый участок дороги скрывается под днищем плавно, но быстро двигающегося автомобиля. - Хотя бы одно заветное желание, которое реально осуществить.

- У меня такого нет.

- Понятно, - я не настаиваю, несмотря на почти уверенность в том, что Эдвард не совсем честен. Но никакие мои слова не изменят его опыт. И не вызовут желания поделиться чем-то сокровенным, если вдруг оно всё же есть. Я и сама не всегда знаю, чего хочу. А когда у тебя уже есть больше того, что у других людей не появится и в конце жизни, наверное... наверное, по-своему это действительно многое усложняет.

- А ты суеверная? - он оставляет на руле лишь левую руку, а правой дотрагивается до моей коленки подобно тому, как это время от времени происходило в кинотеатре. Большой палец чуть в стороне, в то время как четыре других обхватывают сам изгиб ноги сильнее и увереннее, чем это было в зале. Там я не чувствовала той раскованности, что определяет нынешнее прикосновение. Может быть, потому, что мы не были одни, и Элис время от времени спрашивала меня о том или ином фрагменте, если теряла нить сюжета, думаю, из-за Джаспера. Они вроде не целовались, нет, но периодически я всё равно слышала их перешёптывания и смешки, вряд ли имеющие хоть какое-то отношение к фильму, среди жанров которого точно нет комедии.

- Может быть, немного. Когда-то в детстве я искала подарки по шкафам, а потом родители однажды меня вроде как пристыдили, сказав, что потом мне будет неинтересно, и больше я так, кажется, не поступала.

- Милая история. Белла Свон расхитительница шкафов.

- Больше нет. Это было давно.

- Но всё равно это мило.

- Да, мило, - я едва прикасаюсь к руке, сжимающей мне колено, как мой телефон, лежащий рядом со мной на сидении, издаёт короткий сигнал. У меня не возникает немедленного желания посмотреть из-за знания, что для предпосадочного сообщения от родителей ещё рано, но повторный сигнал проигнорировать не удаётся.

Привет. Твои родители уже уехали?

- Кто там?

- Твоя сестра.

Привет. Да, уехали.

Встретимся? Или давай я куплю что-нибудь вкусненькое, а потом приеду к тебе?

- Что хочет?

- Увидеться. Приехать в гости.

- Что ты ей ответишь?

- А что сказал ты, когда уезжал? Или ничего не говорил? - спрашиваю я, когда мы обгоняем несколько машин и впоследствии минуем съезд на заправку и выезд с неё. Дорога за окном пролетает стремительно, и от наблюдения за пейзажем иногда рябит в глазах. Деревья, отбойники, трава, дорожная разметка, небо, поля, линии электропередач. Солнце периодически скрывается за облаками, но, согласно прогнозу, внезапных дождей в ближайшую неделю с небольшим точно не предвидится. Ясная погода обещает продержаться до выпускного включительно и ещё на протяжении нескольких дней после него тоже.

- Что возникли проблемы с делами, и решить всё это без личного присутствия не удастся. Заверил всех, что обязательно вернусь, - Эдвард смотрит исключительно на дорогу. Внимательно. Целеустремлённо. Неотрывно. Даже тогда, когда разговаривает со мной. Благодаря этому я чувствую себя в полной безопасности. И не боюсь, что мы куда-то врежемся, с кем-нибудь столкнёмся, или что случится что-то подобное. Он возвращает на руль вторую руку незадолго до совершения левого поворота.

- Думаешь, Элис и Карлайл поверили?

- Не уверен, но я же не врал в том, что касается возвращения. Я просто не собираюсь говорить тебе, что в свою очередь должна или не должна делать ты. Это зависит лишь от тебя, колибри.

Давай не сегодня, Элис. Я легла не слишком рано и не выспалась.

Понятно. Тогда отдыхай.

- Как скоро ты впервые увидел Элис после её рождения?

Эдвард ненадолго переводит взгляд на меня. Всего на несколько секунд, не больше. Но и их мне хватает, чтобы понять по его глазам, что он вряд ли помнит соответствующий момент столь досконально. Тем не менее, он словно старается, работает над тем, чтобы воскресить его в памяти, потому как молчание длится какое-то время.

- Она родилась в июле, и точно я могу сказать лишь то, что вскоре после первого раза, когда отец привёз меня к ним, школьные каникулы подошли к концу. Вероятно, это было в августе, но больше в моей голове отложился тот день, когда он сообщил мне, что вскоре я стану чьим-то старшим братом. Я не хотел понимать этого даже после его аккуратных объяснений, откуда она возьмётся. Я собирался спросить его, можно ли будет немного пожить с ним и Эсми, но не смог заговорить об этом, уже зная всё. Мама тогда снова с кем-то встречалась, и я думал побыть вдали от дома хотя бы пару недель, - я представляю то, о чём он рассказывает, то, как он, возможно, ощутил злость и расстройство, нехватку внимания и любви и ещё какие-либо эмоции, и мне становится не слишком хорошо от того, какие вещи я невольно всколыхнула и подняла на поверхность. Но это не умаляет моё желание узнавать Эдварда Каллена всё лучше и лучше с каждым днём.

- Тот, с кем она встречалась... он не пытался с тобой... ну, подружиться?

- Я не хотел, чтобы он или кто-то ещё вроде него в принципе подходили ко мне. Она по-прежнему не замужем, но тогда мне казалось, что она преследовала цель найти кого-нибудь, кого я стану называть папой. Но у меня уже был отец, и я не хотел его заменять, несмотря на то, как мало времени он проводил со мной.

- Но теперь из-за этого ты злишься на него?

- Иногда, колибри, и правда, злюсь. Но я стараюсь работать над собой. Обуздывать себя. Порой это... затруднительно.

- Возможно, так и должно быть, - надеясь, что это поможет ему почувствовать себя лучше, говорю я и дотрагиваюсь до левой ноги Эдварда. Помедлив, он касается моей руки в ответ, и в лёгком сжатии пальцев я ощущаю... признательность. Он ничего не говорит. Просто так и продолжает держать меня за руку ещё много километров. Почти до самого съезда с асфальта на земляную дорогу, ведущую к дому и озеру.

По ней мы уже едем медленнее, но всё равно уходит не больше пары минут, чтобы заехать под навес у стены строения и заглушить двигатель. Отстёгиваясь, я покидаю машину, как только мотор затихает, и в просветах между деревьями вижу гладь спокойного озера, которую самую малость тревожит нежный ветер. Когда Элис ездила сюда с родителями и звала меня присоединиться к ним, я так и не сделала этого, но если бы сделала, то мы с ней первым делом оказались бы в озере, что теперь, при Эдварде Каллене, кажется скорее невозможным, чем просто трудновыполнимым. Потому что предстать перед ним в одном раздельном купальнике это не то же самое, что при подруге и её родителях, в присутствии которых мне никогда не было неуютно. Это совершенно другое, и я думаю, что не только зря надела купальник ещё дома, но и в принципе взяла его с собой.

- Хочешь пойти поплавать?

- Не сейчас. А где... ключи от дома?

- Под цветочным горшком.

Я беру свою сумку с заднего сидения и, войдя в прихожую, неспешным шагом достигаю второго этажа. В воздухе пахнет чем-то сладко-приятным, и в дневном свете кружатся небольшие пылинки, которые, пожалуй, даже придают уют. Краткий осмотр обстановки выявляет в совокупности больше спален, чем нужно нам двоим, и одну ванную комнату с душевой кабиной. После проверки, что замок на двери функционирует, я переодеваюсь из купальника в бюстгальтер и трусики, а потом умываю вспотевшее за время в пути лицо. Стук в дверь немного застаёт меня врасплох, но я уже закончила со всеми необходимыми процедурами и просто выхожу из помещения.

- Ты так быстро ушла, - когда Эдвард говорит это, его глаза неотрывно смотрят на меня. Слишком пристально и слишком серьёзно. Я думаю, он уже знает подлинную причину, по которой я настолько стремительно захотела в дом, и здесь мне не удастся обмануть даже себя, но всё равно оправдываюсь какой-то фальшиво звучащей ерундой:

- Просто хотелось умыться. Кстати, тут три комнаты, и я подумала, что, может быть...

- Хочешь спать в разных кроватях, верно? - напряжённо спрашивает он и дышит так, как будто не один час таскал на себе тяжёлые мешки. Его вид, а точнее сам факт того, что я не одна, заставляет меня думать о том, чтобы закрыться в своей внутренней раковине, заставляет чувствовать вину, что я всё делаю неправильно, когда то подпускаю Каллена ближе, то вновь прячусь от него, и хотя всё зависит лишь от меня, внутри моего организма будто живут и соперничают друг с другом две разные Беллы. Одна хочет всего и сразу, но другая стыдит её за это, постоянно укоряет и не даёт забыть о застенчивости и неуверенности, и в результате первая просто... просто исчезает в тени второй.

- Я... не знаю.

- Ты сказала, что, может быть, иногда мне и должно быть тяжело с отцом. Что это вроде как естественно. Ты не думала, что с нами то же самое, колибри? - Эдвард приподнимает мой подбородок в полутьме коридора кончиками пальцев. Я проникаюсь этим прикосновением. Уверенностью, содержащейся в нём, но без давления. Меня ни к чему не принуждают. Ни сейчас, ни вообще. Возможно, лишь к тому, чего хочу я сама. Но тогда это не принуждение. - Мы можем поговорить о том, что в какие-то моменты тебе неловко со мной, или же делать вид, что это не так. Но мне бы не хотелось притворяться, Белла. И также мне не хочется, чтобы ты думала, что я могу что-то сделать без твоего на то желания. Тебе ведь нравится то, что между нами происходит, когда я целую тебя? То, как и где именно я прикасался к тебе у тебя дома или вне его? - его дыхание, его слова, сам их смысл, содержащийся в них соблазн, и то, что в вырезе мужской рубашки виднеется кожа груди... всё это порядком мешает моей сосредоточенности.

- Да, нравится. Но тогда... в те моменты я... я всегда была в одежде, и... - я понимаю, что всё-таки не могу сказать всё это, глядя в глаза Эдварду Каллену, и отвожу взгляд в сторону. Точнее куда-то за мужское плечо. Там просто стена, ничем не примечательная и скучная. Но не всё ли равно, если концентрация на неодушевлённом предмете поможет мне, если после меня станет проще понять, и если в итоге мы станем эмоционально ближе друг к другу? - Я... я не готова остаться без неё в твоём присутствии.

- Разве я пытался раздеть тебя хотя бы раз?

- Нет, но ты наверняка думаешь об этом, - я словно съёживаюсь, пытаюсь уменьшиться в размерах, и часть меня хочет вернуться в безопасность своей уютной комнаты в детском желании сбежать от сложностей, от одного из тех разговоров, которые относятся к числу взрослых, но всё совсем легко и просто было бы только в том случае, если бы мы с Эдвардом никогда не встретили друг друга. Но я не уверена, что хотела бы его совсем не знать.

- Я всё-таки уже не озабоченный подросток, Белла, хоть и не могу отрицать, что мне будет приятно увидеть тебя обнажённой. Ты очень красивая, и мне трудно совсем не думать о тебе без одежды, но это не значит, что я собираюсь принудить тебя к чему-то, к чему ты сама не готова. Я способен контролировать себя и понимаю, когда нужно остановиться, - эти слова придают мне неожиданную смелость вновь посмотреть на Эдварда, и по телу пробегают мурашки от того, насколько интенсивно и значительно ощущается всё только что сказанное. Оно меня успокаивает. Я начинаю верить и чувствовать, что, ощутив моё возможное напряжение, он не зайдёт слишком далеко, проигнорировав это.

- Спасибо за эти слова.

- Не за что, колибри. Кстати, я поставил чайник. И в холодильнике много продуктов. На тот случай, если захочешь готовить сама. Но я не возражаю против доставки.

- Я спущусь через минуту, хорошо?

- Минута это ведь не очень долго? - спрашивает он с улыбкой. Я прикасаюсь к мужской рубашке в районе живота и то ли качаю головой, то ли пожимаю плечами, поддерживая возникшее у Каллена настроение:

- Это быстро. Я лишь возьму книгу.

- Тогда я увижу тебя совсем скоро.

Я смотрю, как он удаляется в направлении лестницы и только с его исчезновением из виду захожу в ванную, где оставила сумку. Убедившись, что телефон при мне, я спускаюсь на кухню и заглядываю в действительно заполненный владельцами холодильник.

- Кабачки или курица? Что ты предпочитаешь больше?

- Пожалуй, курицу, а что? - спрашивает Эдвард у меня из-за спины. Он сидит за столом с чашкой чая, и хотя я вряд ли скажу это вслух в течение этих дней или позже, обыденные вещи между нами кажутся столь привычными и естественными, будто Эдвард Каллен уже пил при мне чай. Будто нам уже доводилось обсуждать еду и наиболее любимые блюда, чтобы я поняла, что лучше всего приготовить на обед или ужин. Будто я буду делать это далеко не в первый раз.

- Тогда я начну разогревать духовку и позже запеку в ней ножки.

- Звучит очень вкусно.

- А если получится иначе, ты мне скажешь? - я поворачиваюсь лицом к нему. Теперь тоже с бокалом в руках. Каллен переводит взгляд с меня на мою книгу, которая лежит рядом, а потом на свои руки. Кажется, он думает о чём-то своём, и я не вмешиваюсь. Просто делаю тихие глотки с ароматом мяты и мелиссы, смотрю и жду. Наконец Эдвард поднимает глаза обратно к моему лицу и качает головой так, будто я невольно затронула что-то не слишком приятное для него. В книгах это нередко описывается путём упоминания воспоминаний, проскользнувших в чьих-то глазах. Но, глядя на него, я понимаю, что это лишь способ передать всё более выразительно в рамках художественного текста. В жизни же люди просто начинают выглядеть так, будто ты их разочаровал или расстроил своим вопросом, и сам этот факт тоже нужно обдумать и пережить, и только потом отвечать.

- Нет, не скажу.

- Почему?

- Потому что мне понравится всё, что ты приготовишь. Не думаю, что ты что-то сожжёшь, или нечто подобное, - Эдвард встаёт из-за стола и споласкивает бокал под водой прежде, чем вешает его на один из крючков. Я наблюдаю за включением воды, за всеми последующими действиями и одновременно пытаюсь понять, о чём мог думать мужчина, но этого не узнать, пока он сам не захочет поделиться со мной.

Следующие несколько часов проходят вполне буднично. Я готовлю, читаю, поддерживаю связь с родителями, когда они пишут мне незадолго до посадки и после приземления в Аризоне, мы едим в половину четвёртого, а потом в семь часов вечера, и за это время я дважды хожу к озеру ради снимков при свете дня и на закате, и хотя Эдвард остаётся внутри, оба раза по возвращении в здание я понимаю, что он не ожидал увидеть меня вновь столь скоро после выхода за дверь. При этом мужчина ничего не говорит, лишь перемещается на диване из лежачего положения, которое успел принять, вновь в сидячее, чтобы предоставить мне место рядом, но во второй раз я сажусь в кресло, и Каллен просто тихо вдыхает. Это немного странное даже для меня положение дел сохраняется вплоть до ужина.

- Ты так и будешь просто выходить на пару минут и вскоре приходить обратно? Я помню всё, что ты сказала мне насчёт неловкости, но я же остаюсь здесь. Не поверю, что ты не взяла с собой купальник. Ладно я, кто, собираясь в Форкс, как-то не думал, что поедет на озеро, но ты...

Я понимаю, что он провёл достаточно времени, размышляя обо мне и моих кратковременных вылазках. Мне стоит немалого труда остаться храброй и открытой для него в том плане, чтобы не отвернуться, а сохранить пресловутый зрительный контакт, считающийся лучшим доказательством доверия и близости в отношениях двух людей.

- Я не знаю...

- Ты настолько низко себя ценишь? Стесняешься себя?

- Да. Да, я делаю всё это. Я стесняюсь себя перед тобой. Во мне... в моём теле нет ничего, что вы... что ты не видел у других... женщин, - это уничтожающие меня мысли, от которых я бы и рада избавиться, но не могу. Даже если я кажусь сексуальной и привлекательной, я не сексуальна настолько, насколько сексуальны женщины старше меня, которые знают, как подчеркнуть свои внешние данные и завоевать потрясающе красивого мужчину. И Эдвард Каллен наверняка не может не осознавать этого, ведь он тот, кто осведомлён о жизни во всех её проявлениях заведомо больше моего. И, вероятно, так будет всегда. Потому что год за годом я буду лишь пытаться его догнать, в то время как его личностный рост и развитие не остановятся на то время, пока я нахожусь где-то позади.

- Ты видишь здесь хоть одну другую женщину, о которой говоришь? Я приехал сюда с тобой, я нахожусь тут с тобой, и если бы я хотел не тебя, ничего этого бы не было. Это нормально, если ты хочешь кого-то, кто скажет тебе, что желает просто лежать с тобой в одной кровати, ходить куда-то вместе, и ему будет достаточно держать тебя за руку, хоть это наверняка и будет не совсем правдой, но в таком случае я точно не тот, кто тебе нужен, и всё это просто зря. Не имеет никакого смысла. Я говорю, как есть. Иначе просто не умею, - он произносит то, что меня не удивляет. Или почти не удивляет. Со мной сложно. Я и сама это знаю. И склоняю голову с чувством вины внутри неё, тела и сердца ещё до того, как Эдвард встаёт и отодвигает стул. - На случай, если больше не захочешь искать осознанные поводы меня оттолкнуть, делать один шаг вперёд и тут же три назад и разрушать то, что между нами есть, упоминая людей, которых нет, я буду в одной из комнат.

Я тоже теряю аппетит и лишь справляюсь с тем кусочком птицы, который начала разделывать. После я убираю еду в холодильник и навожу порядок, протираю все поверхности сначала влажным полотенцем, а потом и насухо, не желая, чтобы после владельцам дома пришлось отмывать какие-то пятна. Но всё это исключительно способ отдалить тот миг, когда надо будет что-то сделать или ничего не делать, признав, что мы с Калленом... нет, не мы, а что я поторопилась. На втором этаже я сразу понимаю, какую спальню он выбрал. Дверь в неё закрыта, а через щель у пола виднеется узкая полоска света. Моя хлопковая пижама с изящной вышивкой состоит из шорт и верха с бретелями на завязках. На ней нет никаких принтов или рисунков со зверушками или цветами. Наверное, её можно считать сексуальной, но, может быть, не в том смысле, какой вкладывают в соответствующее понятие взрослые мужчины. Но делать ничего. Я не хочу быть одна в незнакомом доме, несмотря на запертую входную дверь. И ещё меньше я хочу быть без Эдварда Каллена.

Тихое позволение после стука поощряет меня нажать на дверную ручку. Я не медлю, но и не дотрагиваюсь до неё прямо мгновенно, ступая внутрь, думаю, не раньше чем, через минуту. Эдвард лежит в кровати в свободных штанах и в чуть задравшейся майке, и я вижу полоску его трусов, которые выглядывают из-под пояса примерно на сантиметр. Наверное, нелепо и безумно странно чувствовать что-то вроде успокоения, видя мужские трусы на ком-то впервые в жизни, хоть и частично, и понимая, что их белый цвет схож с цветом моей пижамы, но именно таковы мои ощущения.

- Привет.

- Привет, колибри, - произносится тихим голосом. Каллен чуть приподнимает голову, лежащую на согнутой в локте правой руке, но в основном просто находит меня глазами. Между нами явное незнание, что теперь можно, нужно и нельзя говорить, и то, как я немного надеялась, что всё станет проще, едва я осмелюсь прийти к Эдварду... ну, это фактически не оправдало себя. Как и несколько минут тому назад, мне по-прежнему необходимо что-то сказать.

- Всё это... всё это волнительно для меня, но я... я не не хочу спать без тебя.

- Я тоже не хочу быть без тебя, Белла, - напоминает он, и тон его кажется ранимым. - Если только ты не обладаешь даром спать в положении стоя, в этой кровати вполне хватит места для нас обоих.