Первое, что вижу, когда открываю глаза – потолок. Белый. Нет, даже белоснежный. От его фосфоресцирующего света режет сетчатку глаз. До острых молний в районе лобных долей. На языке кислый вкус крови, металлический, словно в рот набили железных опилок.

От одной только мысли об этом тянет блевать. Согласный со мной желудок резко сокращается. И я пускаю слюни, как ебанный столетний овощ в жестком эпилептическом припадке. Дышу через нос. Дышу через нос. Дышу через нос. Старательно так, со вкусом. Как, блядь, после глубоководного погружения.

Наконец, отпускает. По крайней мере, на первый взгляд. Желудок больше не стремится вылезти через рот. Диафрагму перестает передергивать от спазмов. Представляю себя на цветке Лотоса и повторяю про себя мантру «Все хорошо, я отлично себя чувствую, солнце, травка, мир во всем мире».

Чтобы убедиться, что никакая мантра мне не поможет, стоит только снова открыть глаза.

Место знакомое. Почти родное. Как веревочные качели во дворе родительского дома. Смотрю вокруг себя и даже не знаю, что сделать, чтобы удержаться от сентиментальных слез. Все эти трубочки, иголочки, кнопочки срочного вызова и аппараты с ритмом сердца навевают глубокую ностальгию.

И да, мне не надо рассказывать, для чего мои запястья перетянуты широкими, кожаными ремнями.

Для чего кислородная маска. И зачем в каждой вене у меня по пять капельниц с какой-то фигней.

Значит, жива. Не сказать, что этот факт меня радует. Но и не сильно расстраивает. Судя по всему, наркоты во мне сейчас больше, чем может перенести любой здоровый человек.

Прислушиваюсь к ощущениям в собственном теле. Если не брать в расчет мелочи – все хорошо. Ну, тремор. Ну, голова раскалывается на две половинки. Ну, сознание в розовом тумане. Ребра ноют и ногами не пошевелить. На последнем пункте мне вдруг становится до жути жалко себя. И я отключаюсь. Или засыпаю. Что для меня – совершенно одинаковая херня.

Второе мое пришествие ничем не отличается от первого. В строгой последовательности: непонимание, неприятие, горькое разочарование. Вспоминаю каждый нанесенный удар, прикидываю последствия для своего организма. Ничто не проходит бесследно. И ничто не вечно под Луной. Любая травма головы, да и любого органа может быть не сейчас, но потом обязательно аукнется. Зловещим эхом.

Меньше всего мне хочется делать прогнозы по этому поводу.

Я непременно сдохну в мучениях.

Мне это на роду написано. Крупными буквами.

Вокруг мало, что меняется. Все те же стены, тот же потолок, и даже то же окно с наглухо опущенными жалюзи. Никогда не поймешь, день сейчас или ночь. Зима, весна, лето. И сколько вообще я здесь нахожусь. День, месяц, год.

Так выпадаешь из своей собственной жизни. Как ненужный груз. За борт.

Желающих просветить по вопросу моего существования не наблюдается. Если следовать логике любых мыльных сериалов, то едва человек приходит в себя, возле него тут же появляются какие-то люди. Возле меня никого нет. Это не принципиально, но хотелось бы какого-то участия в моей судьбе. Хотя бы врачей.

Руки все так же привязаны к перекладинам кровати. На совесть привязаны. Как будто я могу встать и уйти. Не могу. Совсем не могу. По всему телу такая слабость, что кажется, словно кости из пористого шоколада Милка.

Бездумно смотрю в потолок. Изучаю трещины, неровности, шероховатости.

Я жду. И мое ожидание ждет. Нам ничего это не стоит.

Что-то непременно должно случиться. В любом бездействии заложен смысл. Тут надо просто понять, если не можешь ничего изменить – не стоит дергаться. Рано или поздно решится все само.

Мое состояние сомнамбулы вполне этому способствует. То есть, не надо даже притворяться, что меня это напрягает. Мне по хуй. Я могу пролежать так несчетное количество часов. А может быть, даже дней.

- Ну как, свет в конце тоннеля был?

Вопрос сходу загоняет меня в тупик. А когда из сна и сразу в тупик – получается не очень приятная ситуация. Безвыходная. Лежишь, соображаешь, думаешь, что начались слуховые галлюцинации. Голос мужской. Хорошо поставленный. Льется на меня, как сахарная патока. Чуть ли не гипнотизирует своими нежными интонациями.

- Не знаю, - на его фоне, я говорю скрипучим шепотом. Отвратительным в своей не музыкальности. Первое слово вообще, словно старая ветошь. Рассыпается на языке в пыль. – Кажется не было.

Глаз не открываю. Предпочитаю разглядывать внутренним взором внутреннюю темноту.

Чем меньше имеешь отношения к ситуации, тем меньше она тебя напрягает.

- Повнимательней в следующий раз, - почти по-дружески советует голос. – Так хочется подробностей.

Пора прояснять ситуацию. Вроде как включаться в разговор. Поддерживать выбранную тему. Желание у меня для этого нулевое. Как-то от одних постановок предложений незнакомца, меня передергивает. В переносном смысле. В действительности, я намертво привязана к больничной койке. 

Он сидит на широком подоконнике окна. В руках вертит пачку сигарет. С таким видом, будто находится не в больнице, а на пляже Малибу. Вокруг солнце, море и девочки в бикини. Честная открытая улыбка, расслабленная поза, не хватает только бокала виски в длинных пальцах. Короткие светлые волосы аккуратно уложены, кожа с легким бронзовым загаром. Такой загар никогда не получишь под местным солнцем. Никогда.

Он не подходит на роль врача, дальнего родственника, да и просто случайного посетителя.

От улыбки на его щеках появляются ямочки. А в уголках глаз разбегаются лучики жизнерадостных морщинок.

Все, что угодно, но это не показатель доброты человека.

Скорее сигнал для херового начала нового дня.

- Я, что, в аду? – устало выдыхаю и закатываю глаза.

Косится на него неудобно, и я перевожу взгляд на потолок. Принимаюсь его разглядывать с таким пристальным интересом, как будто там нарисована карта мира.

- Да что ты, милая. Пока нет. Пока ты в больнице, восстанавливаешь силы.

Вообще, мое состояние можно оценить как положительное. Положительное настолько, что от его дебильных комментариев, мышцы непроизвольно сокращаются. Не будь этих ремней, попытка встать была бы точно засчитана.

Я даже не знаю, что меня больше бесит. Его самодовольная ангельская улыбка, безмятежный тон голоса или просто само присутствие незнакомого человека рядом.

Нет ничего хуже, когда в трудные периоды жизни в зоне видимости появляются какие-то мудаки. В дорогих костюмах, начищенных до блеска туфлях и лучезарным сиянием в глазах а-ля «Мне можно ВСЕ».

Ну, не ходят у меня такие в приятелях. У нас не совпадают уровни существования. Не пересекаются ареолы интересов.  Мы обитаем на разных континентах социального положения. Духовного вероисповедания. И прочих жизненных позиций.

Впрочем, иногда из зала я ловлю их жадные до ощущений взгляды. На расстоянии.

Когда уже нечем потешить свою нервную систему – дело доходит до извращений.

Когда кончаются известные способы повысить в крови адреналин – находятся самые неожиданные приемы. Дорогие, но действенные.

Он спрыгивает на пол и поправляет брюки. Потом подходит ближе и протягивает руку. Даже запах туалетной воды ему под стать. Резкий и пряный. Настойчивый и дерзкий. Такие выпускают к круглым юбилеям модных домов Лучшие из лучших.

- Джаспер, - официально представляется он и вдруг щелкает пальцами. Будто что-то вспомнив. Наверное, тот факт, что при всем желании, я никак не смогу ответить на его рукопожатие.

- Пошел ты на хуй, Джаспер, - лениво отзываюсь я и отворачиваюсь. Бросаю свое лицезрение потолка. Прекращаю изображать повышенное к нему внимание. И принимаюсь за изучение голой стенки.

Зря. Зря. Зря.

Одним быстрым движением, он еще крепче затягивает ремни у меня на запястьях. Сначала один. Потом второй. Так, что грубая кожа до ссадин впивается мне в руки. Перекрывает кровоток. И доставляет массу других неудобств.

Затем не торопясь прикуривает. С чувством вдыхает сизый дым. И присаживается рядом со мной. Пепел летит на простынь. Его улыбка становится шире.

Мир вокруг меня к этому моменту сосредотачивается на кончике его сигареты. Вот так вот запросто. С одного щелчка.

- Терпеть не могу, когда бабы хамят, - он осторожно отсоединяет трубку от раствора. Того самого раствора, что медленно втекает мне в вену. Той самой фигни, что у меня по пять штук на каждую руку.

Я бы с радостью предотвратила его дальнейшие действия. Возможно,  взяла бы свои слова обратно. Но я так крепко привязана, что не могу даже пошевелиться.  А истошно орать мне не позволяет чувство природного такта.

- Давай договоримся, - еще одна затяжка. И глумливо изогнутые губы на вполне  симпатичном лице. – Я делаю вид, что ничего не слышал, а ты быстро вспоминаешь азы разговорного этикета.

Для наглядности, а так же для более глубокой доходчивости, он подносит кончик сигареты к пластмассовой трубке и аккуратно, а также очень бережно стряхивает внутрь пепел. Микроскопические частицы тут же растворяются в прозрачной жидкости и устремляются мне в вену.

Мне не надо рассказывать, что от подобных махинаций бывают не самые приятные последствия. Например, заражение крови.

Он не учел, что морфин во мне только что не булькает. А уж сигналы опасности перекрывает напрочь. Поэтому должного эффекта не получилось. По крайней мере, не в полном объеме.

Я говорю:

- Приятно познакомиться, Джаспер, - а сама слежу за медленным вливанием мне в вену почти убийственной гадости. Зрелище завораживает. Гипнотизирует. Порабощает.

Но результат достигнут. Желания хамить больше нет.

Иногда самые действенные способы получить желаемое – не вписываются в общие нормы гуманности. И вообще больше смахивают на преступление против человечества. В данном случае, против отдельной личности. То есть, меня.

Если смотреть на Джаспера со стороны, то никогда не скажешь, что он способен на нечто подобное. У него очаровательная улыбка, добрые глаза, мягкие спокойные жесты. Таким козлам хочется отдать последнее, что у тебя есть. Он к этому располагает. Чуть ли не вынуждает всем своим благочестивым видом.

До тех пор, пока он не откроет рот. И не поинтересуется о твоем самочувствии. Таким тоном, словно даже твое здоровье всецело принадлежит ему.  Тут-то и приходит понимание, что ни хрена ему от тебя не надо. А все, что надо - он сам возьмет.

- Врачи говорят, что у тебя отменное здоровье и, что через пару месяцев ты оклемаешься, - он тушит сигарету и бросает короткий взгляд на часы. Часы у него простенькие. Но в этой простоте кроется ни одна тысяча баксов. – Хотел тебя предупредить, что мы еще встретимся. Предупредить заранее, чтобы потом тебя не искать.

Это последнее, чего бы хотелось лично мне. Но лично меня не спрашивают.

- Ты сделал все, чтобы этого не произошло. Если получится – расскажу подробности.

- Я на тебя рассчитываю.

Такие визиты вряд ли забудешь. Поэтому я и помню о нем все время. Помню, когда в первый раз встаю с больничной койки на слабеющих ногах. В тот самый первый раз, когда мне разрешают это сделать. Подняться и немного пройтись. Помню сквозь головокружение. Сквозь резкую боль в ноге. Сквозь полуобморочное состояние.

Прекрасно помню. Никогда не забываю.

Меня стаскивают с морфина и запускают в реальную жизнь. Назначают курс реабилитации. И даже записывают к местному психологу. На его часовых приемах, мы говорим о целях  в жизни.  Которые у нас с ним не совпадают. Мы говорим о месте в жизни. Мы говорим с ним просто о жизни. Тем самым, он отрабатывает свою зарплату, а я скрашиваю свой досуг.

Затем за меня берутся люди из полиции. С ними мы говорим почти о том же самом. Я очень культурно отказываюсь писать какие-либо заявления. А так как мне уже давно стукнуло восемнадцать, и я вполне способна за себя отвечать, к общему мнению мы не приходим. И они оставляют меня в покое. Я отношусь к той категории личностей, с которыми лучше не связываться. Не в том плане, что это опасно, а в том, что нет никакого смысла. Стоит только внимательно почитать мою биографию, и все сразу становится на свои места.

На мое лечение не уходят средства законопослушных налогоплательщиков. А моя социальная страховка не покрыла бы и половину затрат. Но деньги поступают на счет больницы с завидным постоянством. И никто не пытается от меня отделаться. Выписать раньше, чем того потребует мое здоровье.

Мне почти здесь нравится.  Я героически переношу все, что со мной делают. Все, что в меня вливают. И всем, чем меня кормят. Вплоть до витаминов. До гребанного витамина «С» для поддержания моего иммунитета.

Иногда я вспоминаю, что моя съемная квартира не оплачена. Уже, наверное, месяца за три. И скорей всего, меня из нее выселили. То есть, периодами в мой мозг все же врываются некоторые бытовые проблемы. Правда, ненадолго. Любые проблемы надо решать по мере их поступления. А до таких мелочей дело еще не дошло.  

Я сижу в отделении диализа и смотрю вечернее ток-шоу по широкоформатному телевизору. Ко мне уже все привыкли. Никто не против, что я здесь нахожусь. Вроде как не на своем месте. Потому что диализ мне к черту не нужен. А те, кому он нужен, надолго тут не задерживаются. Им похер на широкоформатный телевизор. И на мягкие удобные диванчики в холле. Они приходят, чистят свою кровь, а потом отправляются восвояси. Иногда не очень далеко. Например, в подвал с морозильными установками. И кафельными стенами.

Каждому своя дорога.