Capitolo 43. Глава 3.

Мне начинает казаться, что в этом мире можно вылечить все, что угодно, кроме трудоголизма.
На поздних стадиях он практически бесконтролен, что неминуемо губит здоровье, а лекарств от данного заболевания еще не придумали. Жены, разве что? Но я плохо справляюсь… или не справляюсь совсем.
Я прекрасно помню, что Эдвард вернулся в спальню ближе к восьми часам, если не в восемь. Он уложил кота, погладил локоны Карли и, обойдя меня, устроился сзади. В защищающей позе прижал к себе, крепко обняв, и искоренил любое желание просыпаться. Он пожелал мне спокойного доброго утра. И остался рядом.
А потом, такое ощущение, что всего через минуту последовал легкий поцелуй в мою скулу.
- Счастливых снов, Бельчонок.
И все снова затихло.
А сейчас, когда зеленые цифры прикроватных часов едва-едва сменились на десять ноль-ноль, наша большая постель пуста на одну ее немаловажную треть. Я не чувствую ни тепла родного тела сзади, ни его аромата, по которому научилась ориентироваться даже в темноте. Пустые подушки и одеяло, чей край заботливо отдан нам с девочкой, красноречивы.
Два часа.
За сегодня он спал два часа и, возможно, еще полчаса после феерии в душе и обоюдного оргазма.
Когда-нибудь нужно проверить опытным путем, позволит ли он мне самой вести такую жизнь…
Когтяузэр, провалявшийся с Каролиной всю ночь, выползает из-под своего края одеяла. С примятой шерстью, но довольной мордочкой, он гордо шествует по малышке к краю постели.
Спрыгивает, недвусмысленно оглядываясь вокруг. И мне приходится встать и открыть пушистому дверь, в надежде, что потратит на поиски лотка хоть какое-то количество времени, прежде чем добавит поводов совершить генеральную уборку.
Каролина вздыхает на едва заметный щелчок двери, выгибаясь на простынях.
Сонное детское личико, неожиданно радостное, радует и меня.
- Доброе утро, Карли, - я присаживаюсь на кровать рядом с ней, проявив самостоятельность и забирая девочку в объятья. С утра ее аромат, как и Эдварда, особенно силен. Это большое счастье, иметь такого ребенка… кем бы он ни приходился тебе.
Неужели если у нашей дочери будут не черные волосы и не голубые глаза, а иной внешний вид, я не смогу любить ее так же сильно, как Карли? Эдвард не сможет?.. Он боится ошибиться, но все ошибаются. И я надеюсь в скором времени ему это доказать.
Обнимая Каролину, я чувствую две вещи: счастье и то, что смогу полюбить приемного ребенка. С самого первого взгляда. Некрозоспермия, даже самая страшная, самая неизлечимая, не отберет у нас возможность иметь детей. Так или иначе, все получится.
А это добавляет утру оптимизма.
- Доброе утро, Белла, - посмеивающаяся Карли переползает на мои руки, выпутываясь из одеяла. Она так и пышет успокоенностью и удовлетворением. Кто-то говорил мне, дети больше всего любят утро, в котором просыпаются не одни.
- В образе какой принцессы будем сегодня? – я наклоняюсь к ушку девочки, притронувшись к ее волосам, а потому вопрос звучит вполне конкретно.
Карли думает всего секунду, прищурив правый глаз. А затем оборачивается ко мне, довольная принятым решением и просто тем, как все хорошо:
- Ариэль.
И расчесывает свои роскошные волосы, не намеренная их заплетать, используя для этого пятерню.

Мои подозрения о неизлечимости трудоголизма обретают плоть, когда мы с Карли спускаемся вниз этим утром. Она – в розовом платьице и колготках с какими-то эльфами, а я – в греческом голубо-снежном подарке Алексайо, платье с кружевами на поясе.
Не слышно никого на кухне. Не скворчит ничего на сковороде. Не пахнут блинчики.
Блаженная тишина, окутанная солнечным светом, нарушаемая лишь постукиваниями пальцев о клавиши и яростным скрипом шариковой ручки, когда она зачеркивает неверные результаты.
Каролина выглядывает в арку, ведущую на кухню, немного удивляясь, что Эдди в зеленом фартуке там нет.
Я же обращаюсь к гостиной, зацепившись за край белой бумажки. И нахожу нашу пропажу, в окружении бесконечного числа расчетных листов, за макбуком. Настоящий домашний офис.
Внимательная Карли так же не упускает возможности дяди отыскать.
- Эдди? – нерешительно зовет она, выглянув из-за дверного косяка.
Мужчина поднимает на нас глаза.
- Зайчонок, - его лицо окрашивает теплая улыбка, он даже снимает очки. И, отодвинув чуть вперед компьютер, поднимается нам навстречу.
Не совсем понимающая, что происходит, но успокоенная правильной реакцией дяди, Каролина виснет у него на шее, ласково поцеловав свою любимую правую щеку.
- Доброе утро…
- Доброе утро, моя принцесса, - добродушно отзывается Эдвард. Он оборачивается ко мне, стоящей рядом, все еще не спуская малышку с рук, - и тебе доброго утра, моя красавица.
Слова чудесные. Из них плещет нежность.
Но в глазах у Эдварда темнота и злостная дрожь, прикрытая простой утомленностью для Карли, заострены скулы, что с таким усилием старается расслабить… и бледность. Снова чертова бледность. Она уже стала неотъемлемым спутником ночных посиделок.
Я отвечаю на приветствие одними губами, одновременно и сострадательно, и недовольно изучая его лицо.
Ничего с трех ночи не изменилось. Вымотанный, но упрямый. Правда, теперь с синяками под глазами, что даже Каролине не по вкусу. Она их гладит.
- Я сварил вам каши, - по секрету докладывает муж девочке, потеревшись о ее щечку, - на кухне, в кастрюльке, она тебя ждет. А фрукты с орешками – в холодильнике.
- А ты не будешь кушать с нами, Эдди?
- Я уже поел. Теперь ваша очередь. А мне нужно поработать.
Каролина, взглянув на дядю из-под ресниц, смиренно кивает. Ее энтузиазм пропадает, будто и не было его никогда. Даже солнце заходит за тучку.
- Ну-ну, зайчонок, - Эдвард целует ее носик, привлекая к себе внимание, - зато я могу пообещать тебе, что вечером мы пойдем в кино. И заглянем в пиццерию.
План работает. Было поникшие плечики и лицо малышки недоверчиво пока, но взбадриваются.
- Правда?..
- Ага. Но вечером. А сейчас – кушать.
Согласная уже хотя бы потому, что мужчина намерен посвятить ей какую-то часть времени, тем более, в такой заманчивой перспективе, юная гречанка слазит с его рук.
- Только надо не забыть накормить и Тяуззи, - со всей серьезностью произношу я, оглянувшись в поисках кота.
Каролина даже подпрыгивает на своем месте.
- Да! Тяуззи!
- Кажется, я видела его наверху, - указываю на лестницу, предусмотрительно освобождая маленькой, снова веселой комете Карли дорогу.
Она взлетает по ее ступеням, продолжая звать любимца.
А нам с Эдвардом выпадает две утренних минуты практически наедине.
Маску на своем лице он держит из последних сил.
- Привет, солнышко, - как по сценарию, сто раз отрепетированному и прогнанному. Два шага вперед, один чуть в сторону. Поцелуй в лоб, абсолютно нейтральный, отсутствие даже рук. И снова – шаг в сторону, два – назад. Нет, три назад. К дивану. – Каша правда на кухне. Иди поешь.
- Тебе нельзя столько работать.
Эдвард, не закрывая макбук, собирает по дивану и журнальному столику свои листы.
- Порой так получается.
- Твоя «пора» длится слишком долго. Ты сегодня почти не спал.
Он глубоко, так глубоко, как может, вздыхает. Сдерживается.
- Я успею поспать. Я уже говорил тебе ночью.
- Но вечером ты собираешься идти в кино с Карли!
- Вечер я могу ей посвятить.
- А сну?..
- Белла! – Ксай повышает голос, но, опомнившись, останавливает себя. Сразу же исправляет и тон, и его громкость, правда, громко захлопывает макбук, - это все очень серьезно. Это самолет. Пожалуйста, прекрати пытаться уложить меня в постель. Я и так потратил время с девяти до десяти на разговор со следователем. Он выел из меня всю душу.
Последнюю фразу – сквозь зубы, а черты, больше не сдерживаемые ничем, наполняются чистым гневом. Тем самым, который затаился в глубине глаз.
- И что сказал?..
- Что расследование продолжается, - Алексайо почти рычит, - он приедет завтра, тогда подробнее. Пока спросил, знаю ли я что-то еще.
- Знаешь?..
- Все, что знаешь ты, - он закатывает глаза, отвечая чуть грубее. И все же, морщины, прорезавшие лоб, о многом говорят. Что-то скрывает.
Замечательно. Значит, есть сокрытие информации и сама информация о том, что времени для сна было еще меньше. И все равно без толку…
- Но нельзя спать полтора часа в сутки, Эдвард! Это неправильно. Ты лучше меня знаешь.
- День кончится – кончится форс-мажор, - он закатывает глаза, поднимаясь с дивана, - к двенадцати закончить я не успеваю. А значит, очень прошу тебя, оставь меня в покое до двух часов. Хотя бы до них.
- А потом ты пойдешь играть с Карли…
- А потом я пойду играть с Карли, да, - раздраженно кидает Ксай, - и что?
Я давно не видела его таким, если не сказать – никогда. Раздраженный, покрасневший, с горящими глазами и опущенным вниз уголком рта, Алексайо – само определение злости. А это всегда, прямо или косвенно, одно из последствий недосыпа.
- Ты обязан беречь свое здоровье, если у тебя есть планы на жизнь со мной, Ксай, - пробуя успокоиться и вызвать в нем здравость, говорю я. Подхожу ближе, осторожно касаясь его плеча. Воздух, да и сам муж, наэлектризован.
- Если «Мечта» упадет с пассажирами на борту, - его передергивает, отчего сжимает зубы, - не будет ни планов, ни жизни. Будет тюрьма. Так что это – меньшее из зол.
- А если с тобой что-то случится? «Мечта» позаботится? – я сглатываю, ощущая, как печет глаза. Ужасные, но правдивые вещи, эти мысли. Эдвард и сам знает.
Но он всего лишь пожимает плечами, превратив лицо не то что в маску, а в полностью отстраненную, пустую и непробиваемую ни на эмоции, ни на колкости броню. Ни одна мышца не вздрагивает даже слева.
- Я привык заботиться о себе сам, Белла. Я переживу.
Я вздрагиваю, прикусив губу, но всеми силами стараюсь не подавать вида, что это меня задело.
- Ну конечно же, мистер Каллен… какой «голубке» позволено вас любить?
Один-один. Аметисты стекленеют.
Муж не произносит больше ни слова, направляясь со всем своим рабочим материалом к лестнице, а я остаюсь в гостиной. И я слышу, как он встречает Карли, спускающуюся с котом, как ерошит, судя по смешку, ее волосы.
А затем их пути расходятся. Эдвард идет к кабинету, Карли и Тяуззи – ко мне.
Приходится сморгнуть навернувшиеся на глаза бессильные слезы.

* * *

К прослушиванию обязательно. Официальный гимн «РУССКОЙ»
Не забудьте так же пересмотреть Русскую историю любви.

У Каролины получается котик.
Красный, с закрученным кверху хвостиком, он шаловливо скользит по ободку глубокой тарелки, коготками цепляясь за ее дно. Котик пушистый, но у него длинные уши… и это мешает котику найти свою любовь.
Однако Каролина ненавидит плохие концы хороших сказок (над оригиналом «Русалочки» она даже плакала, так что до «Золушки» и ее «примерок», надеюсь, и вовсе не доберется), так что котику рано унывать. Ему навстречу, с другой стороны тарелки, движется… кошечка. Такая же пушистая, только желтая. Кошечка обожает длинные уши и, сколько котов ни видит, мечтает встретить своего… Ушастенького. Теперь это новая кличка котика.
Мой Малыш с таким завораживающим интересом рассказывает о всех злоключениях кошачьих, придумывая свою историю, что я улыбаюсь. Рядом с Карли, когда она счастлива, вообще сложно испытать грусть, но даже сегодняшнюю, даже логичную, девочка все равно прогоняет. Она светится.
И светится так же Когтяузэр, познавший всю солнечную негу за эти годы, но только теперь – негу от любви. От него не скрыть, что именно он – модель котика. А потому пушистый с горделивым видом восседает на подлокотнике дивана, даже не покушаясь на расставленные на журнальном столике краски, а скорее разглядывая музыкальные клипы на телевизоре. Их там множество, а музыка везде хороша.
Карли иногда дразнит его кисточкой, но кот уверен, что она просто примеривается, как лучше – в анфас или профиль – рисовать его мордочку. Не реагирует.
- А котята будут? – зову малышку я, придерживая ее кисточку в особенно сложном месте. Акрил сейчас потечет.
- Еще бы, - девочка протягивает мне салфетку, удерживая краску, - три котенка.
- Они поладят друг с другом?
- Обязательно, - девочка посмеивается, будто я говорю глупость, - папа мне говорил, братья и сестры всегда ладят. Они очень сильно друг друга любят.
- Но порой они ссорятся… и даже дерутся, - почему-то правда жизни течет из меня рекой.
- Папа с дядей Эдом ни разу не дрались, - Карли задумчиво глядит на свою изрисованную тарелку, - и я бы тоже не дралась. Папа говорил, что когда он был маленьким, Эдди даже отдавал ему свои шоколадные конфеты из-под елки, представляешь?!
Ее восторженность пробуждает мою улыбку. Более теплую, нежели прежде.
- Ничего себе, Каролин! Ты тоже так хочешь?
Она задумывается, прикусив уголок кисточки. Волосы, заплетенные в толстую косу, лежат сперва за ее, а потом и за моим плечом из-за своей длины, а платьице прикрыто одним из фартуков с кухни.
Маленькая, очаровательная художница. Как же нам всем с ней повезло.
Мне вспоминаются недавние слова Голди, слезы девочки по этому поводу, просто ее плохое настроение… и хочется так же обидеть каждого, кто обидел ее. Равно по силе.
- Я бы хотела братика, - наконец выдает она, - братики… смешные.
- Смешные?
- Лучше двух, - поправляется девочка, - чтобы как у папы и Эдди… я бы хотела на них посмотреть.
Я посмеиваюсь, прижавшись щекой к ее макушке.
Малышка продолжает рисовать, возвращаясь к прежнему повествованию о сходящихся котиках и, с моей помощью, обрисовывая маленькие контуры котят. Двое красные, один – желтый. Она иллюстрирует свои слова. Два брата.
Да уж. Ксай и Натос.
Может быть, мне стоит поговорить с Эмметом? Может быть, у него хватит аргументов заставить Эдварда задуматься о своем здоровье?
У меня просто опускаются руки. Нежный, добрый, понимающий и честный, он… несгибаем. Вообще. В том, что касается семьи или «Мечты», когда это требуется, не работают никакие мои уверения или просьбы, не работаю даже я сама.
Он уходил из гостиной злой, недовольный мной. Он даже не обернулся.
Мы оба сказали обидные слова… и я смотрела ему в спину до упора, я ждала. Но не обернулся. Ни на секунду.
Чертов, чертов самолет!
- Тяуззи, тебе нравится? – почти законченную тарелку Каролина поворачивает к коту, - это ты!
Тот протяжно отрывисто мяукает, приподняв морду.
Он всегда это знал. И да, ему нравится.
- Теперь котята, - с серьезным видом малышка возвращается к работе. Прорисовка таких мелких фигурок для нее – самое сложное, но день ото дня Карли рисует лучше. Котики не расплываются.
Я помогаю ей.
Шерстинка за шерстинкой, лапка за лапкой, усики и ушки… красивые, остроугольные ушки котика и кошечки, это точно их котята.
Каролина наслаждается процессом, а я, стараясь встроиться в ее настроение, то и дело посматриваю на часы. Не могу себя от этого отвадить.
Время перевалило за нужную отметку, уже два пятнадцать. Мы только что перекусили с Каролиной макаронами с сыром, а на обед-ужин планируется мусака. С рецептом из интернета и полным холодильником, думаю, нас ждет успех. И еще одно совместное, чудесное времяпрепровождение.
- Я подарю ее маме, - вдруг решает Карли, когда заканчивает третьего котенка. У него самый пушистый хвостик.
- Тарелку, солнышко?
- Ага, - девочка чуть грустнеет, - ей понравится, как ты думаешь?
Как могу попытавшись скрыть дрожь голоса, я горячо заверяю:
- Очень.
И жду, ужасно жду того момента, когда это закончится. Сделать больно все равно придется, но если тянуть, боль может стать нестерпимой. Мы все обманываем Каролину, а Эммет не в состоянии приехать и сказать… но завтра, завтра он будет здесь. И завтра, надеюсь, все вскроется. Нужно будет помочь малышке пережить это с наименьшими потерями. Я молюсь о том, дабы ее душу это все не надломило.
…Начинается новая песня. Небо. Крыша. Москва?..
Красивая мелодия, завлекая в свои сети, вытаскивает меня из депрессивных размышлений. Незачем портить сегодняшний день.
Мы с Каролиной ведем тонкие витиеватые нити узоров, следующие точно по контуру тарелки.
И я, волей-неволей, встраиваюсь в ритм песни. Слышу ее слова.
«Северный ветер
Играет жёлтой листвой…»
Переплетение вниз, где мы встречаемся с малышкой, дабы следовать дальше по своему маршруту. Я вздыхаю.
«Застыл корабль на рейде
И самолёт над Москвой…»
Надо же. Ребята зрят в корень. Я отрываю глаза от тарелки, стремясь понять, откуда такие догадливые люди. И снова крыша, снова Москва. Двое. Их двое…
Карли усмехается, приметив мой интерес.
- Они много поют, - ее узор обходит котика, едва не коснувшись его усов, - только я не понимаю слов.
- Но это же русский? – обратив внимание на то, что спокойно понимаю смысл, хотя английским тут и не пахнет, интересуюсь.
- Да. Они всегда на русском поют.
Ну что же… наши языковые занятия не прошли даром. Скоро мне будет известна вся русская эстрада.
«Стал весь мир кругом
Нашей тайной
Осень бьёт крылом...»
Крылья. Крыло. Поморщившись, я опускаю глаза на своего хамелеона. Еще вчера он согревал.
«Ты, мой Бог, ты даришь мне
Счастье с оттенком отчаяния…»
Каролина фыркает, усмехнувшись такому окончанию запева, а моя кисть вздрагивает. Портит крохотную часть узора.
Слишком… слишком!
Я завороженно поднимаю глаза обратно на экран.
Восходящее солнце, городская панорама и… двое. Бегут. Всегда бегут.
- Белла, потечет! – Каролина, в такт припеву, удерживает мою кисть, близкую к тому, чтобы организовать фатальный провал всей нашей работы.
«Три сантиметра над землёй
Пока ты рядом, ты со мной…»
Хамелеон жжется.
Венчается раб божий Алексий рабе божьей Марии.
Я с силой прикусываю губу.
Это непонятное, несуразное мое поведение во время каждой из песен, что каким-то образом, словами или музыкой, трогает душу, началось после нашей с Ксаем встречи. Первыми были «Небеса», ставшие отправной точкой, но… лишь первые. Дальше – хуже. Меня потряхивает при каждом воспоминании о том, как совсем недавно, на кухне, Эдвард… пел о полетах, дожде и огне. О любви. Немудрено, что увидев нас тогда, Розмари изменила мнение окончательно.
Чувство… чувство взлета и одновременного падения, чувства триумфа и победы, колющее, режущее, но такое желанное, что нет сил удержаться – вот, что делает музыка.
Она вдохновляет.
«Мы не разучимся летать
Испорченный святой
Ещё способен удивлять!»
Я зажмуриваюсь, чувствуя, как губы растягиваются в улыбке, а на глазах, вольно или нет, выступают слезы. Маленькие, незаметные, но до того соленые…
Испорченный святой.
Господи!
- Белла! – Карли отчаянно пытается привлечь мое внимание, недоумевая от такого впечатления от песни, - котики!
- Котики, - тихо шмыгнув носом, посмеиваюсь, ради нее стараясь вернуть все на круги своя, - да, да, конечно… сейчас все подправлю.
Обещание я держу. Коты, их хвосты, узоры, подписи... все как надо, все правильно, все честно.
Но песня продолжается, и я не могу ее не слушать. Каждое слово. Каждый куплет.
Это почти гимн, иллюстрированная история наших отношений с Ксаем. Из-за слов? Из-за музыки? Из-за голоса солиста…
Лас-Вегас, бар. У него стакан воды, а у меня – сигарета. Горечь на лице.
Лас-Вегас, улица. «Ягуар», разъярённый Эммет, Джаспер, который не собирается за меня заступаться и он, в Серых Перчатках. С беспокойством.
Лас-Вегас, резиденция Ронни, первая человеческая встреча. Я – в полете на ступени лестницы, он – с полыхнувшими ужасом аметистами. С тех пор и навсегда они запали мне в душу.
А потом… столько всего потом!
И массаж, и «Алексайо», и поцелуй, и его возвращение, «Маленькое Королевство снов», Родос, свадьба, домик из камня с синими ставенками, приезд Розмари и наш совместный ужин…
Как. Я. Ненавижу. Ссоры.
«Ты, мой Бог, ты даришь мне
Счастье с оттенком отчаяния…»
Похоже, так случается крайне часто.
Я смаргиваю слезную пелену, заслышав ноты, намекающие на начало припева.
- Каролин, я сейчас приду, - обещаю девочке, чмокнув ее макушку, - дорисуешь мой узор?
Карли, прищурившись, оглядывается на меня через плечо.
- Не надо было пить столько чая, я говорила…
Туалет, ну конечно. Замечательное оправдание.
- Больше не буду, - посмеиваюсь, с первыми же словами о том, кто мы, если вместе, сбегая с дивана. Дрожь – и счастливая, и отчаянная – перемешивается в теле в гремучую смесь.
Этот порыв не удержать.
Три сантиметра над землей.
Три сантиметра над…
Три сантиметра…
Три.
Три последних ступени, по которым взлетаю, остаются за спиной. И прямо с них, только-только приостановившись в коридоре, я его вижу.
Алексайо в синих брюках и свободном пуловере, прикрыв дверь кабинета, намеревается спуститься в гостиную.
На нем нет очков, на ногах – подобие тапочек, а лицо, пусть и все еще уставшее, выглядит… более удовлетворенным?
Впрочем, это удовлетворение сменяется на изумление чистой воды, когда аметисты видят меня.
Эдвард останавливается, не совсем понимая, что происходит.
Я не хочу струсить. Я хочу поддаться этому мощному музыкально-чувственному посылу и, возможно, выразить его, выпустить. Тогда станет легче – сейчас тяжело даже дышать.
«Мы не разучимся летать».
- Ксай…
И бегу. Не сдерживаюсь, не останавливаю себя, не даю отмашки. Просто бегу. Наслаждаюсь этим.
Уникальный успевает словить меня прежде, чем врезаюсь в него со всей силы этого полета, надежно обвив руками.
«Испорченный святой
Ещё способен удивлять».
Я обхватываю его талию, крепко прижав к себе. От частого дыхания не получается как следует сказать то, что хочется, а спина дрожит.
Эдвард быстрее, чем я сама, замечает слезы.
- Бельчонок? – ошарашенный, он наклоняется ближе ко мне, доверительнее. - Что такое? Что-то случилось?
Это знакомое ощущение – так обнимать его. Когда вернулся из Флоренции, когда пришел к Эммету, там, в машине, уезжая… я держала его также. Я знала, что я не одна.
Эдвард теплый, пахнущий клубникой, зеленым чаем и слегка-слегка – бумагой. Но это не имеет никакого значения.
- Каролина? – Ксай выглядывает поверх моей макушки, напрягаясь. - Кто пришел?!
- Н-никого… никто не пришел…
- А что тогда? – обрадованный моим контактом, муж ласково, как и всегда, гладит мои волосы. Этот жест – одно из величайших проявлений заботы. Иначе вы просто не знаете Эдварда.
- Т-ты…
- Я?
- Ты! – отрывисто, громче, чем прежде, повторяю. Высвобождаю одну из рук, сама отстраняясь на пару сантиметров. Смотрю в глаза, касаюсь щеки. – Я тебя люблю…
Муж сострадательно, со всей возможной нежностью, будто впервые, вытирает мою слезинку у подбородка.
- И я тебя люблю, Бельчонок, - тронутый, тихим, добрым баритоном, который не имеет ничего общего со злостью и раздражением, признается он в ответ.
Эти слова дорогого стоят. Они исцеляют меня.
- Спасибо…
А снизу песня, снизу слова, ноты, что вызывают дрожь по всему телу и много, много откровений. Каролина рисует котов на тарелках, не проникаясь ими, а я никак не могу отпустить.
- Ты что?.. – муж целует мой лоб, поглаживая спину, - еще и спасибо… тебя так расстроили эти сложности с самолетом? Маленькая моя, но я же все равно тебя люблю, независимо от того, что происходит. Это неизменно в принципе.
Я зажмуриваюсь и дрожу. Слезы текут сильнее.
Эдвард сострадательно выдыхает.
- Бельчонок, прости меня. Я не имел в виду твою ненужность, это были просто слова, глупые, неправильные, которые не повторятся, - его пальцы находят пластырь на моем плече, прячут, - ты абсолютно права, нельзя не спать, нельзя столько времени проводить с чертежами. И мне очень приятно, очень радостно, что ты заботишься обо мне…
Я всхлипываю, практически вжавшись лицом в его грудь.
Ксай понимает.
Левая его рука придерживает мою спину, согревая собой, а правая накрывает затылок, давая прижаться к себе как следует, дабы выплакаться и хоть немного, но успокоиться.
Присутствие. Близость. Забота.
Это три составляющие, которыми Эдвард всегда лечит. И меня, и Карли… они крайне действенны. А от него – еще и волшебны. Не бывает таких добрых и нежных, как он. Не бывает…
Я чувствую себя ребенком, причем куда, куда младше Каролины. Вся разница в том, что так дети жмутся к папам, а я – человеку, заменившему всех.
И именно поэтому одна лишь мысль о том, чтобы потерять его, одно лишь представление-фантазия о воплощении в явь страшного слова из марта «инфаркт» доводит до ручки.
- Я боюсь…
- Это лишнее, - утешает Ксай, - посмотри, все ведь хорошо. Все почти закончилось.
- Т-ты дорисовал?..
Ночной код. Возможно, это помешало? Вирусная атака… мне стоит расспросить Эдварда поподробнее. Но потом.
- Досчитал, - он с мягким смешком поправляет, подсказывая мне глазами, что сказал правду утром – хакер действительно все решил, - все исправлено, крыло отправлено. Я боялся не успеть окончательно и поэтому так себя вел. Извини, пожалуйста. Я готов загладить свою вину как скажешь.
Я всхлипываю громче, потянувшись вперед, чтобы поцеловать его шею. Она ближе всего к лицу и единственное, до чего сейчас могу дотянуться.
- Я ненавижу ссориться…
- Мы не будем. Обещаю.
- И не разучимся летать…
Серые Перчатки чуть изгибает бровь, когда смотрю на него, не совсем понимая. Но позади начинает играть припев многострадальной песни, настолько перевернувшей последний час, что все становится ясным.
- Би-2, - Эдвард мягко усмехается, поцеловав мой лоб, - белочка, это всего лишь песня, ну что ты…
- Пока ты рядом – ты со мной…
Моей памяти можно позавидовать. Вот это действительно называется «запало в душу».
- Всегда рядом, - больше не шутя, Ксай перехватывает мою ладонь, крепко, долго ее целуя, - но конкретно сейчас я бы предпочел последовать твоему совету и отправиться в спальню часиков до шести. Как думаешь?
Я поднимаю на него глаза. Заново отстранившись, позволив себе это, не отрываю взгляда.
- Это не желание позлить или обидеть, Уникальный, это не моя прихоть… - сбито бормочу, не тая эмоций, - я просто хочу, когда спорю или когда пытаюсь уговорить тебя на тот же сон, чтобы все было в порядке, чтобы ты был… я ни в коем случае не преследую цели навредить вашему проекту, спутать твои планы… я просто… просто тебя люблю… слишком, слишком сильно, чтобы остаться одной…
Аметисты затягиваются страданием.
- Я понимаю, я все понимаю, радость моя. Я не думал, что ты воспримешь все это так близко к сердцу.
- Просто твое – это мое, - пытаюсь усмехнуться, поскребясь по его пуловеру с левой стороны.
Алексайо участливо кивает, прекрасно понимая, о чем я. Накрывает мои пальцы своими.
- Все будет хорошо, - обещает. Наклоняется к губам.
Это похоже на поцелуй у стены в его квартире, после того, как мы заново друг друга обрели. Сбито, искренне, любовно и крепко. Нежность нежностью, но мне как никогда хочется почувствовать Эдварда. А ему – меня.
- Сокровище, - его любовная улыбка, обращенная ко мне, когда отрываюсь (а эту возможность муж оставляет за мной), стоит больше всего мирового золотого запаса. Заботливые пальцы вытирают все мои слезы.
- Я тебя люблю.
- А я – тебя люблю, - Эдвард не прекращает улыбаться и все его лицо, все его естество подсказывает, доказывает, что принадлежит мне. Действительно очень сильно любит.
На такое сложно что-то ответить словами.
Я снова избираю путем благодарности поцелуй.
Хорошо, все хорошо, как же он прав…
Затихают аккорды песни, а я держу в руках свое истинное сокровище, еще и имея возможность его целовать.
- Ты не «голубка», - отрываясь, чтобы вдохнуть, уверяет Ксай. Судя по морщинкам на лбу, его тронули эти мои слова четыре часа назад.
- Нет… - убежденно, уверенно киваю, облизывая губы, - я – жена. Кольца так говорят.
- Душа, - поправляет муж, - и звезды…
От него веет теплом, которое не похоже ни на что, что было прежде. Влюбленный до того, что сложно выразить (как и я), он выметает из моей головы все неправильные мысли и болезненные воспоминания о нашей первой ссоре. В надежде – последней.
- Ты прав, тебе нужно поспать, - поглаживаю его скулу, задержавшись справа, - а потом кино… Карли обрадуется…
- Очень обрадуется, - Ксай бодро улыбается, хоть в глазах его и сонливость, - разбудишь меня к шести?
Я чмокаю его подбородок.
- Запросто, любимый.
И стремлюсь снова поцеловать, не зная точно, сколько могу продержаться без этих губ в принципе, уж очень они желанны.
Но как только приподнимаюсь на цыпочках, почти воплощая мечту в жизнь, оглушительный детский вопль, впитавший в себя смертельный ужас, прорезает все стены дома.
Слышен звон разбившейся тарелки.
…Не знаю, кто точно и кого стаскивает с лестницы.
Факт в том, что через секунд пять после первого выкрика и я, и Ксай вбегаем в гостиную.
А там телевизор, чьи края Каролина сжимает пальчиками как своего врага и лучшего друга одновременно, как свою последнюю надежду.
А там – Мадлен. Ее лучший фотопортрет, тот самый, что девочка показывала мне одним из первых. Волосы до плеч, пронзительный взгляд, яркий макияж и алые, алые губы… они и оттеняют черную ленточку сбоку лучше всего.
- МАМА! – утонувшим в слезах голосом выкрикивает малышка.

Да, это случилось. И ничего не уже не попишешь. Однако выход есть всегда, неправда ли?
К тому же, мы узнали больше о «голубках» и Веронике…
С нетерпением ждем вашего мнения на форуме, не забудьте заглянуть!
Спасибо за прочтение.

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1