- Могу поздравить тебя с тем, что ситуация улучшается, Эдвард.
Каллен, запрокинув голову на своей тугой подушке, движением одного пальца поднимает спинку кровати в нормальное положение. Вздыхает.
- А ты развел панику…
- Полтора дня назад ты был на грани. Это здравый смысл, а не паника.
- Я уже говорил, что в мои планы умирать не входит.
- Передай это сердцу, - доктор недовольно качает головой. Электрокардиограф убирает на его прописное место на дальней тумбочке для оборудования и лекарств. – А если серьезно, Эдвард, то до полного исправления твоего ЭКГ отсюда тебя никто не выпустит.
- Я даже знаю, кто будет в первых рядах…
- И я этому лишь поспособствую, - со всей серьезностью докладывает доктор, - похоже, Изабелла у нас единственная, кто до конца понимает всю опасность ситуации.
- Просто ты ее запугиваешь… - неодобрение в его голосе и почти упрек немного забавят Леонарда.
- Просто она мудрая и взрослая женщина, а так же достойная жена. Я понимаю теперь твое рвение вступить с ней в истинный брак.
Эдвард прикрывает глаза. Улыбается.
- Ты даже представить себе не можешь, как я ее люблю…
- Ну почему же, - Леонард хмыкает, - если ты припомнишь, Кристина младше меня на десять лет, и столько же мы уже в браке.
- Как девочки? – Алексайо перехватывает свое одеяло, откидывая его подальше, - у них ведь в конце апреля был день рождения, верно?
- Ты все помнишь, - при упоминании дочерей Норский заметно расслабляется и даже выдавливает улыбку, - все в порядке, слава Богу. Следующий класс для них выпускной. Кристина подыскивает среднюю школу.
- По Москве их достаточно.
- Она бы предпочла учить их в Целеево, - доктор качает головой, - я не вмешиваюсь. Мое дело подобрать им университет.
- Так много вариантов?
- Иона мечтает о карьере математика. Я уже молчу.
- Она талантливая девочка.
- Эдвард, девочка здесь ключевое. Каролине бы дал поступить на Математический?
Алексайо ненадолго прикрывает глаза.
- Карли хочет быть доктором.
- Ей нравится «Доктор Хаус»?
- Она желает иметь возможность лечить меня. И отца, - его напряженный голос на мгновенье вздрагивает.
Норский замечает. Он до боли приметливый сейчас, прямо как Белла.
- Знаешь, что по мне – это идеальная профессия для женщины. Любава думает об этом, и я ее всячески поддерживаю.
- Династия…
- Еще бы, - не без гордости усмехается доктор, - дети это и радость, и проблемы. Интересно, когда они маленькие.
- Интересно с ними в принципе, - не без толики грусти произносит Ксай. Удобно ложится на своей подушке. – Ты видел Каролин?
- Недавно она завтракала в кафетерии. Ника была с ней, насколько мне известно, они собирались зайти чуть позже.
- А Белла?
- Была там же. Каролина попросила ее присоединиться.
Почему-то Ксаю кажется, что мужчина привирает… уж слишком блестят его глаза. Но при всем этом выражение лица такое умиротворенное, непоколебимое, что вывести на чистую воду невозможно. Или же ему просто видится то, чего нет.
- Леонард, я хочу спросить у тебя кое-что. Но прошу оставить это между нами.
Серьезность тона пациента напрягает Норского. Он складывает ЭКГ в свою папку с именем Каллена.
- Тайно выписывать тебя не буду.
Юмор не работает. Уголок губ Алексайо даже не дергается, что вызывает у Леонарда откровенное недоумение. Видимо, дело действительно серьезное.
- Я слушаю, Эдвард, - заверяет он.
Мужчина медлит не больше секунды.
- Сколько у меня шансов вернуться к нормальной жизни? – с жалостью, затаенной горечью, но при том какой-то обреченностью обводит себя и приборы у постели глазами. И затем таким же взглядом обращается к доктору.
- Ты имеешь в виду выписаться?
- Я имею в виду, нормальной жизни, Леонард. Мне нужно знать, сколько у меня времени, чтобы подготовить все… и Беллу тоже.
А вот это уже совсем не смешно.
Врач подходит к постели Эдварда, кладя руку на ее поднимающуюся спинку. Отодвигает капельницу чуть назад, дабы не портила эффекта зрительного контакта. Призывает слушать себя. Смотреть на себя. Верить себе.
- Эдвард, бета-адреноблокаторы теперь – твои друзья. Как и ряд нескольких других препаратов в ближайшие недели. Но при их постоянном и четком приеме, при следовании рекомендациям, что уже давно стали твоим укладом жизни – не пить, не курить и не употреблять продукты с высоким холестерином – прогноз более чем благоприятный.
Аметистовые глаза переливаются недоверием.
- Я спрашиваю у тебя не как пациент, а как друг, Леонард. Я хочу только правды, даже если она не так благозвучна, - объясняет, а затем и практически требует Каллен. – Не ври.
- Правда заключается в том, что нужно внимательнее относиться к себе и не пускать ничего на самотек. Люди даже после после инфаркта живут вполне нормальной жизнью, Эдвард. Однако при условии, что его переживают, - Норский качает головой, - тебе нужно бросить все силы, дабы как можно дальше отойти от этого заболевания. Слушай Беллу. Вот твоя терапия.
А вот сейчас порозовевшие губы мужчины все же трогает улыбка. Кажется, его план на будущее успокаивает. Как и прогноз.
- Ты, я смотрю, нашел с ней общий язык…
- Общую тему, - Леонард соглашается, несильно похлопывая Каллена по плечу, - и общую проблему. Жена твоя – сокровище, Эдвард.
- Мой Клондайк, - не без обожания подтверждает Алексайо. Усмехается. Но затем серьезнеет, - то есть, ты ручаешься, что жить я буду долго и нудно?
- При условии, что будешь «хорошим мальчиком» - да.
- Это ободряет.
- То-то же, мистер Каллен.
Алексайо прищуривается, изучая и стену впереди, и тумбочку с лекарствами, и простыни на постели. Думает о чем-то.
Норский не спешит отходить. Делает вид, что озабочен капельницей и проверяет ее ток.
- Как долго я здесь буду? – выдыхает Ксай.
- Еще двое суток точно. Но если все пойдет такими темпами и дальше, на них остановимся. Правда, Белла просила меня придержать тебя дополнительное время… ибо дома спать не будешь.
- Дома стены лечат, ты слышал об этом?
- Уж не знаю, - доктор глубоко вздыхает, глядя Каллену прямо в глаза, - это все равно все позже. Пока – только лечение.
- Леонард, а после него… - Эдвард хмурится, - сколько мне нужно на восстановление?
- Сердца?
Алексайо закатывает глаза.
- И его в том числе. Секса.
Леонард изумленно моргает.
- Эдвард, мы едва-едва отползаем от инфаркта…
- Я же не грожусь, что окажусь в койке завтра, - мужчина смущается, - но мне нужно знать. Во-первых, я женат на женщине гораздо моложе, а во-вторых, мне нужно в Центр планирования семьи. У меня уже не так много времени.
Доктор сперва и не знает, что сказать. С одной стороны, решение похвальное, а вопрос логичный и своевременный, но с другой… Эдвард Карлайлович определенно не воспринимает оттенки ситуации.
- Дай себе хоть две недели, Эдвард, - в конце концов, советует он.
Каллен понимающе кивает. Не спорит.
- Спасибо, Леонард.
Ища перерыва, они оба концентрируются на чем-то незначительном, возвращаясь в свои мысли. Норский, например, оглядывается на окно. Наблюдает, как плывут по небу облака, как оседают дождевые капельки на стекле. Погожий май сменился на дождливый май. Весна в России исконно разнообразна.
- Опять тучи собираются, - для отвлечения от темы и в попытке помочь Каллену справиться со своими невеселыми размышлениями, произносит доктор, - наверное, ночью снова будет буря.
Голос Эдварда звучит недоуменно.
- Буря?
- Да, - Леонард поправляет свой халат, выглянув в окно, - мои девочки вчера до смерти напугались. Пришлось взять их в постель, пока гроза не прошла.
- Гроза.
- Видимо, ты спал, - Норский пожимает плечами, - оно и к лучшему. Не пристало нам с тобой гроз бояться.
Эдвард почему-то бледнее прежнего, когда мужчина оборачивается к нему. Но лицо подернуто отнюдь не болью, а скорее горечью. Волнением. И уголок губ скорбно приподнят. Он окунается в воспоминания, не ища спасения от них.
- Все в порядке?
- В полном, - он сглатывает, сам себе мотнув головой. Снова глядит на Норского. На окно. Кулак сжимает простынь. – Когда была гроза?
- Часа в три, наверное…
У него такое выражение лица, будто бы его обманули. Прогноз погоды?..
- В три часа, - вспоминая нечто определенное, что прослеживается по морщинкам на лице, Эдвард хмыкает, - ну конечно же.
А потом с его губ срывается то, что Леонард за время их знакомства слышал всего два раза, отчаянно:
- Твою ж мать!..
* * *
С Ауранией мы расстаемся мирно, если это расхождение можно так назвать. По крайней мере, обходимся без «лестных» слов и напрасных обещаний, оставаясь при своем. Она уверяет меня, что сейчас же снимет подпись. А я обещаю через месяц свести с ней Ксая, как бы внутренне этому не противилась. Тему лилий больше не поднимает.
И, так или иначе, разговор века заканчивается, а я, покидая ординаторскую, внезапно обнаруживаю в себе полное отсутствие сил. Уже к полудню.
Странно потряхивает, дрожат руки, губы… в глазах сухо, режет, хочется слез, но их нет. И голос. К моему ужасу, голос явно не в норме.
Я сажусь на стулья ожидания, обхватив себя руками, едва Аура скрывается из вида, и дышу через нос. Пытаюсь успокоиться.
Услужливый Глеб, четко бдя свою службу, отрывается от нее на мгновенье. Приносит мне воды.
Моя дрожь и его не устраивает.
Приходит Леонард. Озабоченно вглядывается в мое лицо, ненароком перехватив левую руку.
- Как вы себя чувствуете, Белла?
- Нормально, - я зажмуриваюсь, прогоняя резь в глазах, - это от нервов… я всегда дрожу…
- Выброс адреналина, - спокойно объясняет доктор, - давайте я дам вам валерианы. Попытайтесь расслабиться.
Что же, это предложение мне нравится.
Но ровно до тех пор, пока не останавливаюсь у двери Ксая, внезапно вспомнив, что пахну известной настойкой. От нее унимается дрожь и сбитое дыхание, однако приходит чрезмерное расслабление. Мне хочется спать. Мне хочется к Эдварду. Мне хочется, чтобы все сегодняшнее не было правдой. И проснулась я дома, у него под боком, пока, варварски забирая у организма сон, рисует свои самолеты в рабочем блокноте.
Я изжевываю жвачки две. Но вроде бы справляюсь.
Просто к нему.
Просто домой.
Просто потому, что слишком вымотана.
Я нежно улыбаюсь Эдварду сразу же, как вхожу. Напускаю на лицо чуть-чуть волос, пряча и его бледность, и румянец на щеках, на самом деле не отдающий особым здоровьем.
Ксай превыше всего. Эти дни – точно.
Он смотрит на меня по-особенному, взволнованно, малость испуганно, и с состраданием. Списываю все на свой вид. Аметисты так живо переливаются, что мне страшно.
- Привет, - я, не медля, хоть и не забывая об осторожности, сажусь на его кровать.
Эдвард выглядит лучше вчерашней ночи. Цвета его лица поярче, радужка поживее, а в капельнице теперь другая жидкость. И проводок ее тоньше.
- Привет, радость моя, - всегда довольный моим приходом, Алексайо широко, насколько позволяет его лицо, улыбается. Перехватывает мою правую руку, оставляя на ней поцелуй.
Предусмотрительно прячу левую за спину.
- Вижу, ты бодрее, - не без обожания удается заметить мне. Отмечаю пропажу этих ярко очерченных фиолетовых синяков под глазами. Наконец-то он выспался!
- У меня была чудесная ночь рядом с чудесной женой, - Ксай говорит проникновенно, мягко и очень тепло. Такое ощущение, что я на больничной койке, а не он. И глазами рассматривает меня так же.
- А у меня – с чудесным мужем, - хихикаю, не портя его спектакль, и наклоняюсь к щеке. Ласково ее целую, - я соскучилась, мой Ксай.
- Я больше, - горделиво признает он. И, своей здоровой рукой, ловкой, перехватывает мою руку. Левую, разумеется.
- То, что на ней нет кольца, не значит, что я не хочу ее видеть, - по-доброму отчитывает меня он, но вдруг прерывается на полуслове. Глядит на жалкую попытку тональника скрыть прокушенную кожу. – Это что такое?
Я хмурюсь. Морщусь даже.
Закусываю губу, взглянув на мужа и виновато, и испуганно.
Ксай теряется.
- Белочка? – аметисты затягиваются беспокойством и желанием позаботиться, в них нет места иным чувствам. Теплые губы, ничего не требуя, целуют мою собственную отметину.
- Я очень хочу спать, Уникальный, - запретно, прекрасно осознавая, что творю, шепчу ему, - это все дождь… можно я часик посплю рядом с тобой? Я встану сразу же, как будет нужно.
Глаза Эдварда распахиваются.
Но уже через мгновенье затягиваются из ниоткуда взявшимся пониманием. Разговор о руке закрыт.
Он будто бы насквозь меня видит. Слышал наш с Ауранией спор? По спине бегут мурашки. Только не это…
- Ну конечно, любовь моя, - всегда готовый к такому, Эдварду отодвигается. Освобождает мне место рядом с собой, оставляет подушку. И рукой, свободной от капельницы, приподнимает одеяло. Приглашает в свои объятья.
Я с силой прикусываю губу. Почти до крови.
И умоляю, заклинаю слезы не литься.
Мне просто нужен он. Мне просто нужно поспать. Мне просто нужно его обнять.
- Моя маленькая девочка, - сожалеюще бормочет Ксай, когда, как и прежде, как всегда, по-детски, забираюсь под его одеяло. Устраиваюсь у бока, прижавшись к плечу, - тише, солнышко. Все хорошо.
- Я всего лишь устала… - нагло вру, готовая себя за это искусать.
Цепляюсь пальцами за его больничную рубашку, сражаясь со всхлипами, плотно закрываю глаза.
- Я понимаю, - не спорит Алексайо. Он, хоть и в больнице, с капельницей, в этом нелепом наряде и с запретом на излишние движения, обнимает меня, крепко целуя в лоб, - отдохни. Ну конечно же ты устала, Белла.
Этот тон меня расслабляет. Побуждает не двигаться. Все забыть. Все оставить.
Просто не плакать – и нет для Эдварда угрозы. Могла же я, в конце концов, соскучиться?..
- Я тебя люблю, - докладываю ему, будто бы не знает, приникнув к уху. Компенсирую свою излишнюю потребность в его близости, объятьях. Прячу все под маску повседневности.
Неизвестно, верит мне приметливый Алексайо или нет, но подыгрывает так точно. Кивает.
- И я тебя, малыш. Засыпай. Спеть тебе колыбельную?
- Сейчас полдень…
- А что, в полдень нельзя петь колыбельные? – его голос, тепло, аромат и такие обожаемые мной руки… я тону в ощущениях. Перебираю в голове Ауранию, ее дочку, наш разговор, слова, вопросы, убеждения… все, о чем только можно думать, думаю. Потому что без этого не усну.
- У меня колыбельная получше, - протянув руку вперед, я нежно накрываю левую сторону его груди. Вслушиваюсь. – Спасибо…
- Я ничего не сделал для твоей благодарности, Белла, - Эдвард зарывается носом в мои волосы, целует их. И хоть это поведение вопиюще для меня, хоть сама я пользуюсь его благосклонностью даже тогда, когда не может встать за стаканом воды, хоть мне совестно и больно… страх все равно сильнее. Он уже перемножен на самые разные знаменатели: потерю Ксая, грозу, догадки о будущем, туманность происходящего и, разумеется, атаки на семью.
Мне хочется взвыть.
А взвывать не позволено.
- Ксай, ты рядом, - просто ему объясняю, не вдаваясь в подробности. Закрываю глаза, спрятавшись в объятьях, - этого больше, чем достаточно.
…И, вроде бы, засыпаю. Минут через десять. Под зазвучавшую все же колыбельную.
Когда я открываю глаза снова, за окном те же тучи, вызывающие мою дрожь, моросит дождик. Поднимаю голову, осматривая больничную палату, но почти сразу же теплая и добрая рука укладывает ее обратно. Путается в моих волосах.
Сколько времени?..
- Поспи еще, - сокровенным, нежным баритоном советует муж. Мне не видно его, но я прекрасно знаю, что рядом. Ближе, чем когда бы то ни было. Всегда ближе всех.
Я жмурюсь. Вспоминаю действительность.
- Тебе нужно… и мне нужно… нельзя…
Но одеяло такое теплое!.. Но плечо Эдварда такое мягкое, уютное!.. Но голос его столь убаюкивающий!.. Но близость его столь лечащая!.. Но он сам… он сам, наконец, куда лучше себя чувствует!..
- Все к черту, Бельчонок, - отметает Алексайо, увеличивая все ощущения от неожиданного пробуждения, с обожанием целуя мой висок. Он до слез пахнет собой. И клубникой. И шоколадным печеньем, - спи. Моя очередь сторожить твой сон.
- Еще рано…
- Очень даже нет, - снова не соглашается, - спросишь потом у Леонарда. Спи, - и, улыбнувшись у моей кожи дуновением воздуха, он начинает мурлыкать колыбельную. Запрещенное оружие. Снова.
…Я не удерживаюсь. Гроза? Инфаркт? Карли?.. Ничего.
Я крепче обвиваю Ксая, источник и своей силы, и вдохновения, и смысла. Стоит признать, с ним все переживаемо, сколько бы не было в нем тонн горечи, страха и боли.
Я засыпаю… умиротворенно…
* * *
Ника с Каролиной смотрят «Зверополис» в больших и удобных акустических наушниках. Они обе заинтересованы сюжетом и не отвлекают Медвежонка от его скопившихся горкой дел, что пытается решать, не покидая больницы. Его обещали выписать завтрашним днем, но ждать этого времени было бы бессмысленно и чревато. Семье угрожает опасность и подчас от тех, к кому было больше всего доверия. Так не может продолжаться.
После разговора со следователем с голосом, что так тяжело держать в узде, этим следователем Кубаревым, будь он неладен, задающим абсурдные вопросы и строящим не менее абсурдные теории, Эммет связался с адвокатом. Своим главным, третьим по счету, проплачиваемым как раз за такие дела. Этот же мужчина, Ольгерд Павлович, оформил их с Мадли развод с минимальными для него потерями. С правом полной опеки над ребенком, ни грамма Мадлен не досталось.
И вот теперь, пока девочки заняты делом в его палате, с разрешения Норского Натос и адвокат располагаются в его кабинете – небольшом закутке возле ординаторской. Ольгерд тоже задает вопросы. Но куда более логичные и абсолютно точно – по делу. Он требует честности, но не пытается навязать свое мнение. Просто честность способна защитить.
Эммет ему доверяет. Он обрисовывает ситуацию в тех тонах и красках, что она из себя представляет, не утаивая ничего и не пытаясь прикрыть. Он признает, что выстрелил в Голди и так же признает, что поступил бы подобным образом снова, ибо эта женщина едва не убила его самого, Каролину и Веронику, невесту Каллена-младшего. Говорит не без гордости о ее новом статусе, впрочем. Приятно, когда тягучее, противное состояние атмосферы вокруг разбавляет нечто приятное, светлое и такое любимое.
Ольгерд удовлетворен.
Он расспрашивает про Эдварда. Про Беллу. Он просит материалы.
Все, что требуется, Эммет согласен предоставить.
Он делится информацией, что чертежи сохраняет отныне в новой антивзломной системе, выведенной его лучшим хакером, и может отыскать данные о недавних вторжениях в сеть (вирус, кодированный как «Белая лилия», что не имело никаких аналогов и идей). Менялись цифры чертежей. Менялась суть. И, возможно, какая-то часть была украдена, хоть описание материалов и точнейших размеров мелких деталей остались нетронутыми.
Эммет пытался сделать все возможное, дабы уберечь тех, кто ему дорог и в то же время особняком поставить «Мечту». Он высказал предположение, что вся эта канитель из-за самолета… и Ольгерд, выслушав достаточно, пометил себе эту тему красным стержнем в ежедневнике.
И все же, больше всего Эммету в ту минуту хотелось не наказания для истинных нарушителей и даже не справедливости. Ему хотелось обратно к своим девочкам. И отныне от них не отрываться.
К счастью, что Бабочка, что Карли приходу папы только радуются. Он уже не лежит, ходит, сменил чертову сорочку на обыкновенный домашний хлопковый костюм и улыбается. Белая улыбка отражается бинтами на пострадавшей руке, и, хоть по-прежнему рана болит, это не страшно. Натос опасается лишь полного выхода из строя. Положи рядом с Ксаем и его – пиши пропало.
Они вместе обедают. Каролина при папочке ест и сэндвич, и запеканку, радуясь его более-менее выровнявшемуся состоянию, а он сам медленно возвращается в строй с нормальной пищей.
Благо, Вероника помогает ему разобраться с тем, что можно и нужно, а что не стоит сейчас есть.
Она светится, сияет.
Красивая. Родная. Любимая.
Эммет чувствует себя счастливым.
И успокоенным, разумеется.
Когда Ника вызывается посидеть с Карли, а Эммет направляется к брату, четко зная, что говорить на сложные темы не стоит, но увидеться просто необходимо, хотя бы потому, что такой возможности больше могло бы и не быть, у него на душе мир. Даже при условии самолетных проблем.
В палату Алексайо он входит с улыбкой.
Здесь царят солнечные лучи, спокойствие и несильная лекарственная отдушка. Брат на этой кровати смотрится неважно, лицо его осунулось, кожа на руках стала почти прозрачной.
Зато в глазах – огонь. И желание бороться. И несгибаемость, какой Эммет всегда завидовал.
Ксай наперекор смерти и болезням идет вперед всегда.
…Правда, разговора, пусть даже общего, все же не получается. Дело в том, что на груди у Алексайо спит Белла, напоминающая в этой сжавшейся позе Каролину. И будить ее братья не намерены.
Эта девочка оказалась сильнее всех.
- Увидимся позже, - шепотом обещает Эммет.
* * *
В теплом коконе из родного тела, согревающего одеяла и крайне мягкой простынки, я ворочаюсь, стремясь отыскать себе чуть побольше места. Мне кажется, меня сдавливает со всех сторон. Мне кажется, отовсюду движется пресс, избежать которого я не в состоянии. Побаливает спина, тянут мышцы, как после долгой тренировки или, что запомнилось ярче, наркотического опьянения.
Я ощущаю себя безбожно вымотанной и сонной, словно бы первую ночь за неделю нахожусь в постели.
- Ш-ш-ш, - предпринимает попытку убаюкать меня бархатный, слегка хрипловатый голос, почти сразу же одарив горячим поцелуем в висок. И в то же время кто-то отодвигается от меня, давая больше пространства. Кладет удобнее.
Я пугаюсь, вздрогнув всем телом. Не хочу отдаляться.
- Я здесь, здесь, - снова шепчет тот самый голос, давая как следует себя прочувствовать. Его живое воплощение – широкие ладони – обнимают меня.
- Ксай…
- Тише, Бельчонок, - он делает вид, что не замечает моей дрожи, - спи, можно спать, нужно спать.
И покрепче обнимает, доказывая, демонстрируя и подтверждая, что никому не отдаст.
Я утыкаюсь носом в его плечо. С силой сжимаю губы, зажмуриваюсь. И как могу, как только способна держу откровенно накрывающее отчаянье в узде.
Не знаю, что мне снилось, но знаю, что оно напугало меня. И не меньше потревожило это сдавливание… сдавливание – из сна. Как в круглой стеклянной банке с прозрачными, но до ужаса толстыми стенами. Ты задыхаешься, а выбраться не можешь. Ты заперт.
- Белла, что такое?
Я легонечко целую рубашку на плече мужа. С невыразимой нежностью.
- Все хорошо, просто немного жарко…
- Жарко?
- Уже нет, - сглотнув, умудряюсь даже усмехнуться, - прости, что разбудила.
Алексайо, я могу поклясться, качает головой. И, хоть обычно так никогда не поступает, ласково прикоснувшись к подбородку, требовательно просит посмотреть в глаза. Не имею представления, скольких сил мне будет это стоить. Почему-то, не глядя на сон, отдых, его близость и, в принципе, отдаленность ужасов недавнего прошлого, ощущаю себя выжатой и вымотанной до последнего. Утерянной.
Наверное, та гроза не прошла для меня бесследно…
- Не ври мне, - аметисты, не отдающие сонливостью ни на грамм, внимательны, как и все ночи прежде. Теплые, добрые и приметливые. Это их неизменная характеристика.
- Я не вру… - и сама себе не верю. Хмыкаю, отворачиваясь. Не могу.
- Белла, я не растаю, если мы поговорим. Я не сахарный, - юмором слова мужа и не пахнут.
- Ну конечно нет… ты золотой, - я тихонечко деру ткань у его плеча, стараясь себя отвлечь.
- Я к тому, что ты можешь со мной разговаривать, можешь искать у меня и помощи, и защиты. Я такой же, как и прежде, - мне чудится или голос выражает недовольство? Обиду? Неужели горечь?.. И мрак, пусть и не в страшной концентрации.
- Я знаю.
- Тогда расскажи мне, что случилось, - Ксай в который раз за последние пять минут целует мой висок, - ты бледная, ты расстроена и тебе страшно. Я слушаю, Белла.
Легко сказать, расскажи. Легко потребовать. В его состоянии, даже при условии, что меня сегодня обрадовали улучшением клинической картины, вести об Аурании, ее дочери, лилиях и заявлениях о педофилизме… я помню реакцию Эдварда в ванной. Я не посмею.
- Лучше ты мне расскажи, - перевожу тему, сделав все, дабы голос звучал естественно и умиротворенно, просто сонно. Кладу голову обратно на его плечо, теряю зрительный контакт, не уверенная, что смогу с ним сражаться и не проиграть, - Каролина приходила к тебе сегодня? Сколько сказок вы прочли?
- Три. И в каждой, моя радость, ложь осуждалась.
- Ложь бывает во благо…
- Не бывает. Иначе благо было бы неизмеримым, - убежденно отрицает он.
Но я ведь все равно так просто не сдамся. Ну уж нет.
Почему у него вообще появились ко мне подозрения? Я действительно так плохо выгляжу?..
- На часах больше двух, - я ворочаюсь, поморщившись больничному запаху подушки, - спать пора.
- Я слышу это каждый день.
- Потому что не спишь, - его упорство вызывает во мне сегодня лишь усталость. И вынуждает слезы подступить поближе. Излишняя сентиментальность?.. Несдержанность просто. Я никак не могу стать тем взрослым человеком, с ответственностью и умением себя контролировать, в котором нуждаются мои близкие. У меня никогда не было крыльев, сколько бы Эдвард не утверждал о моей общей родовой линии с ангелами, и вряд ли будут. Ангелы, как правило, ангелы-хранители. А я свою миссию не выполнила, иначе не были бы мы здесь…
- Бельчонок, хватит уже, - пристыдил меня Ксай. Точно так же он поступал днем и вечером, перед процедурами и ужином, что я тщетно старалась заставить его съесть, - я хочу честности. Ты требуешь ее от меня.
- С завидным постоянством и неустанным проигрышем, - поморщившись, я отрываюсь от его плеча, - Эдвард, еще слово и пойду спать на диван. Я не буду все это обсуждать.
Ультиматум. Он вынуждает меня.
В ответ раздается лишь молчание. Руками меня не перехватывают, удержать не пытаются и заманчивыми словами не завлекают, не успокаивают. Муж молчит и молчание это каленым железом выжигается у меня в глотке.
Я словно бы нехотя поднимаю на Уникального глаза.
Аметисты напряжены, серьезны и хмуры. Недовольны.
- Ты мне не доверяешь, Белла? – с готовностью к любому ответу, вопрошает муж. Его рука с обручальным кольцом скользит по моей скуле.
- Какой ужас ты говоришь…
- Но это так. Иначе ты бы рассказала мне, что этой ночью была гроза, верно?
Меня перетряхивает. Всем телом, за мгновенье. Быстрее, чем понимаю, о чем он говорит, быстрее, чем отдаю себе отчет. Мозг находит ответ первым. Он же посылает реакцию. Я затаиваю дыхание, подавившись воздухом.
Эдвард откровенен и грустен. Он расстроен, ужален моим молчанием. Выбеленный, лежащий на этой чертовой тонкой подушке, в этой палате, с бессменной капельницей… у меня заходится собственное сердце. Я зарыдаю сейчас в голос.
- Пожалуйста, не произноси это, - но вместо всех выкриков, истерик и грядущих ужасов, всего лишь выдыхаю ему едва слышно… и стискиваю до треска зубы. На веках печет так, как никогда. А ресницы – в сто пудов веса.
Эдвард хмурится. Сразу же проступают его морщины и это чудовищное для теперешнего положения вещей беспокойство. Глубокое, искреннее, болезненное.
- Белочка моя, - сострадательно бормочет Серые Перчатки, защищающим жестом придвинув меня обратно к себе, как можно ближе, - все кончилось. Все прошло.
- Еще вчера, - я заклинаю себя не плакать, - ну конечно, Ксай… давай спать.
Уход от ответа с моей стороны его не устраивает.
- Не прячься, солнышко. Расскажи мне. Позволь мне тебя утешить.
- Не надо…
- Вчера, мне показалось, ты спала так спокойно… почему ты упрятала это, Белла? Неужели из-за глупых сердечных сокращений?
Я едва ли не до крови прикусываю губу. Слишком много. ЧЕРЕСЧУР. Во мне уже просто не умещается…
- Алексайо, твое сердце и ты – все, что у меня есть. Я переживу сотню гроз молча, если это гарантирует мне, что я тебя не потеряю.
- Ты наслушалась Леонарда, да? Волнение…
Придушенно всхлипнув, насилу сдерживаю слезы. Мотаю головой.
- Ты можешь помочь, можешь утешить. Сделай вид, что ничего не было, - прошу, хотя знаю, что такое невозможно. Умоляю. Две ночи подряд мне не выстоять.
Эдвард нежно, ласково улыбается. Сдавленной полуулыбкой с отголоском боли, но не больше.
- Девочка моя, не бойся. Никогда не бойся со мной говорить. Что бы ни было.
- Не сегодня.
- Тебе нужно сегодня. Не мучайся, Белла. Я куда больше волнуюсь, раз уж на то пошло, когда ты мучаешься и заставляешь себя молчать.
- Так надо. Так просто надо. Парочку дней…
- Я тот же. Я здесь, - не унимается Ксай. Продолжает уговаривать меня, как глупого, непослушного ребенка. Уже вовсю гладит, не принимая в расчет близости своей капельницы. Создает комфорт.
- Алексайо, - я почти отталкиваю его. Резервам сил уже почти конец. Аура выпила их подчистую, Эдвард сейчас собрал капли-остатки. Я не могу, - я сойду с ума, если сейчас ты не замолчишь. Я хочу, чтобы мы легли спать, вместе, чтобы ты обнимал меня. И чтобы я была уверена, что ты делаешь все для своего благополучия и здоровья. Что никогда больше на сердце ты не закроешь глаза. Без него у меня нет смысла жить.
- Любовь моя, тише… тише-тише, все хорошо. Я все понимаю и не стремлюсь ничего изменить, нарушить, - его пальцы проходятся по моим волосам, легонько путаются в прядях, - ты со мной – это первостепенно. И я могу верить себе, верить тебе лишь тогда, когда между нами нет никаких замолчанных секретов. Так нельзя. Ты меня учила.
В его словах кладезь истины. Если не множить на близость инфаркта, конечно же.
- Мы закрыли эту тему, - обрываю я, едва его дослушав.
Муж снисходительно, но грустно проводит дорожку поцелуев по моему лбу.
- Не упрямься…
- Я серьезно, - вздергиваю вверх руку с кольцом, привлекая внимание, - все. Если хочешь меня выслушать и узнать о том, что было вчера, ты должен поправиться.
Он открывает рот, но я не дозволяю перебить себя. Ту же руку поднимаю выше.
- Ксай, вся моя история, особенно тема грозы – твоя. Сразу же после стандартного выписного ЭКГ.
Обрубаю на этом весь узел завязавшегося разговора. Как Каролина, порой непримиримо и горестно, кладу голову на его плечо. Лежу ровно, дышу ровно и всхлипов себе не позволяю. Нет.
Эдвард с тяжелым вздохом человека, смирившегося с выходками редкого упрямца, приобнимает меня. Самостоятельно, поддев мои стопы своими, переплетает наши ноги. Теплое на теплом. Белое на белом. Рядышком.
- Это большой стимул, красавица. «Морковка».
- Морковку тебе есть полезно… а стимул на то и стимул. Я нуждаюсь в тебе, Эдвард, - обнимаю его крепко, горячо целую, заглянув в глаза уже со своего места, на мгновенье, - особенно ночью нуждаюсь… но утешать меня ты будешь лишь полностью здоровым человеком. В противном случае не узнаешь ничего.
Ксай хмыкает.
- Тебе нужно поделиться.
- Потом поделюсь, - смело отрицаю, - поправляйся. И я клянусь, все о грозе, все о моей матери, все тебе расскажу…
Замолкаю.
Затаила дыхание.
Самостоятельно себя унимаю. Дрожь, испуг, неприязнь после разговора с Аурой и беспокойство. Делиться нужно, Ксай прав, но пока мне не с кем. Его здоровье не стоит переживаний. Ничьих.
Я делаю глубокий, доверху заполняющий легкие вдох.
Я слабо, но победно улыбаюсь.
Ксай, что-то для себя решив, не упорствует. Просто укрывает меня своей близостью и теплом на тесной больничной постели, кажется, вдохновляясь на сражение с собственным организмом. Я не перешла грани, надеюсь. Я голосую исключительно за его победу.
Нам нужно всего лишь немного времени…
* * *
Восьмое мая, отныне и навсегда в моей личной памятке лучших событий, красный день календаря – Алексайо выписывают из больницы. Но это наша с Леонардом версия.
А сам мистер Каллен-старший склонен придерживаться фразы о выходе на свободу. Клиника связала его по рукам и ногам, ровно как и сердце, а теперь путы ослабли. Их можно сбросить.
Он, бесконечно счастливый, крепко перехватив мою руку, выходит на солнечный свет. Подставляет ему лицо, сладостно прищурившись, облизывает губы.
Ксай не похож на себя прежнего сейчас.
После долгого лежания и строжайшей диеты он немного осунулся и похудел, выглядит на пару лет старше своего возраста, да и морщинки после сокрытой мной грозы стали глубже, но если смотреть по общему виду – он здоров. И не менее счастлив.
А набрать недостаток веса, думаю, не составит труда.
- Ты светишься, - посмеиваюсь я, не скрывая своего успокоения тем фактом, что мы наконец покончили с больницей. Блещет надежда, что навсегда.
- Ты со мной, солнце вокруг, мы едем домой, - Ксай мечтательно закатывает глаза, - это ли не поводы, моя радость?
От него волнами исходит энтузиазм, желание жить, двигаться, любить… все чувства оголены и требуют выплеска, все эмоции, сгрудившись в одном месте, желают выражения.
У нас будут веселые первые дни. Я даже завидую столь яркой энергии Эдварда… хоть и безумно, несомненно, ей рада. Это видение его в больнице, бледного и измученного, будет преследовать меня в кошмарах.
У входа нас встречает Эммет, покинувший клинику два дня назад. Со свитой из охраны, к которой присоединяется и наша, он довольно и добродушно улыбается брату. Крепко его обнимает.
Плевать сейчас на все условности и проблемы.
- С возвращением, Эд.
- Натос, - Ксай похлопывает его по спине, - да ладно тебе. Леонард обещал мне долгую и нудную жизнь.
- Нудную-то вряд ли, а вот долгую – несомненно, - принимает Медвежонок, - здравствуй, Белла.
- Привет, - просто говорю я. Впервые за эти дни утром мне настолько спокойно. И хорошо.
Кажется, ничего не было. Ни Аурании, ни секретов, ни гроз, ни боли. Мне приснилось. Все это, включая болезнь Ксая, мой дурной сон.
Мы садимся в белый «хаммер», ставший классикой Натоса, и направляемся в Целеево. На заднем сидении просторно, уютно и тепло.
Насколько мне помнится, раньше в салоне пахло мятой. Сейчас же Эммет отдал предпочтение освежителю воздуха из мелиссы и зеленого чая.
- Где твои девочки, Натос?
- Ждут дома, - во взгляде Медвежонка проскальзывает удовлетворение, - готовятся встречать Эдди.
Уникальный ухмыляется. Настроение его сегодня растет в геометрической прогрессии – всегда бы так.
Я сижу рядом с Ксаем. Держу его руку, изредка поглаживая пальцы, голову кладу на плечо. Наслаждаюсь происходящим, не собираясь и капли его менять.
- Ты же мой котенок, - когда легонько трусь носом о его футболку, Алексайо посмеивается. Накрывает своей ладонью мою голову, ерошит волосы, - все хорошо, сокровище. Как ты и говорила.
- Мечты сбываются…
Мое довольное урчание мужа веселит. И вдохновляет.
- Все, моя девочка.
И я получаю пропитанный нежностью поцелуй в макушку. Один из грядущей сотни за сегодня.
Ведь через полчаса я увижу Каролину, что мне и Эдди бросится на шею, зацеловывая нас с Тяуззером в паре.
Ведь через три часа Эдвард устроит раздачу сладких подарков и мне достанутся любимые клубничные маффины в противовес каролининой шарлотке.
Ведь через шесть часов мы с Ксаем, медленно бродя по территории дома, сможем вдоволь насладиться солнечными лучами. Проникнуться этой необыкновенной, во всех смыслах, весной.
И поздним вечером, когда займем свою спальню с родной «Афинской школой» и бесконечными воспоминаниями, когда, наконец в своей кровати, прижмемся друг к другу, ощутим истинное счастье. То, которое так бесценно. То, которое – высший дар. То, которое любит тишину.
- Я соскучилась по нашей постели…
- И по нам в ней, - вторит мне Алексайо. Накрывает подбородком мою макушку, - думаю, здесь проблем со сном не возникнет.
- Их не возникнет, если рядом будешь ты, - сонно докладываю я. И мне все равно. На все. Кроме этого момента. Мгновения. Безудержного счастья, выражающегося очередным, заключительным на сегодня аметистовым поцелуем.
Перед тем, как заснуть, я просто смотрю на покрывала, одеяла, нашу спальню. На все в ней.
И, когда краем глаза подмечаю одежду греков на небезывестной картинке из пазлов, неожиданно вспоминаются слова Аурании о цветах. Белых лилиях.
Что-то у меня в сознании переворачивается. Щелкает.
…Голубки тоже белые…
И белая, само собой, «Мечта Голубки».
На нашем замечательном форуме было столько интересных версий, что автор уже даже не знает, пошел ли правильным путем. Но, так или иначе, глава завершена. В каком-то плане она вышла переходной, однако без нее уж точно было нельзя. С нетерпением ждем ваших отзывов. Какие теории относительно белых лилий? А Мазаффара и его планов? Много ли поведала Аурания и что ждать от грядущего разговора Ксая и его Бельчонка?
- ФОРУМ -
Спасибо за прочтение!
- ФОРУМ -
Спасибо за прочтение!
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
