Я выпекаю шарлотку, как и задумала, правда, все время вынужденная оборачиваться на влюбленный взгляд мужа из-за моей спины. Он отказывается смотреть телевизор или листать веб-новости, аргументируя свой выбор тем, что обожает меня разглядывать. Тем более в такие моменты.
Привести в контраргумент нечего по той простой причине, что я и сама несколькими часами ранее любовалась Ксаем в кухонном облачении. Честно будет позволить этому и ему.
- Только если я переслащу ее, чур, не виновата, - бормочу, пунцовея от ласки в аметистах.
- Ты готовишь для меня, Бельчонок. Что может быть слаще? – мечтательно протягивает Алексайо.
Он радуется как ребенок, когда мой маленький сюрприз-не-сюрприз оказывается готов. В стеклянной форме, уже чуть остывшую, я ставлю шарлотку на кухонный стол, чтобы затем отрезать Эдварду первый кусочек, а он уже нетерпеливо ерзает на своем стуле, глядя на этот десерт так, словно в нем воплотился предел его мечтаний.
Ничего лишнего. Никаких неправильных разговоров – ни к теме Аурании, ни к «голубкам» мы больше не возвращаемся – только блаженство. И это утро уже мое любимое.
- Приятного аппетита, - налив в наши стаканы свежего молока, желаю я. И, поставив пачку, собираюсь уже вернуться на собственное место, рядом, но все же в некотором отдалении от Ксая, как его руки утаскивают меня в совершенно противоположную сторону. К себе утаскивают.
- Не сбегай, - предупреждает Алексайо, усадив меня на своих коленях и позволив отыскать удобную опору на его груди, - а как же дегустация?
- Он не отравлен, честно.
- Да даже если бы был… ох, Бельчонок, спасибо тебе!
Ксай пробует первым, зная, как мне важно его мнение. И, хоть, судя по всему, рассчитывать на полную честность, если бы тесто оказалось непропеченным, а яблоки горькими, все равно не пришлось, мне по-настоящему греет душу, что он жмурится от удовольствия.
- Божественно…
- Так и божественно, - смущенная, но счастливая, бурчу я.
- Убедись, - ловко, следующий кусочек Ксай отрезает для меня. И своей же рукой, со своей же вилки, предлагает мне оценить свою готовку.
Я принимаю предложение…
Что же, лучше, чем в первый раз, это точно. Все еще немного сладковато, все еще не та, не такая воздушная, как хвалят в рецепте, консистенция, но… думаю, она все же может нравиться, Эдвард не лукавит.
- Терпимо…
- Кто и что говорил мне о неправильной оценке своих способностей? Бельчонок, это очень вкусно.
- Если так, я очень счастлива, Ксай, - глажу его щеку я, - приятного аппетита!
После шарлотки и буквально ритуала ее выпекания, мы с Алексайо отправляемся на прогулку, захватив с собой какой-то старый плед, что не жалко бросить на землю. И в лесу, таком близком и, благо, не таком уж густом, невдалеке от дома, находим свою идеальную полянку. Пестрящую зеленой травой, окруженную неизвестными мне лесными русскими цветами. Очень красиво.
Устроившись на пледе вместе, прямо посереди поляны, мы видим небо. Голубое, с красивыми перистыми облаками. В их форме, порой затейливой, а порой размытой, словно умелой рукой художника, так завораживающе выискивать чьи-нибудь очертания…
Я лежу на плече Эдварда, я чувствую его рядом и по переплетению наших рук, и по свежему дыханию возле моих волос, и просто потому, что изредка он озвучивает свои версии небесных картинок… и я счастлива. До такой степени, до такой грани, что просто не поддается описанию. Я обрела с этим мужчиной многое. Но вот теперь, после всего, перед всем, что еще ждет нас, вижу, что обрела все. Большего мне никогда не будет нужно.
- Я очень тебя люблю, Ксай, - оборачиваюсь, поцеловав его плечо, а за ним и подбородок, и щеку, и скулу. Поднимаюсь на локтях, с любованием глядя на родное лицо, - спасибо тебе, что ты рядом.
Эдвард, чьи аметисты наполняются тоннами нежности, бархатно возвращает мне мои поцелуи. Все по тому же продуманному маршруту. Его пальцы ласково поглаживают мое лицо.
- Я всегда буду, счастье мое. Что бы ни случилось.
Я улыбаюсь этой фразе, растворившись в ней. Безумно приятно такое слышать, прямо-таки окрыляет от ее существования. Но все же слышать и убеждаться – разные вещи. И, хоть я верю Ксаю как никому, хоть я верю этим его словам, как и многим другим, безоговорочно… ночь вынуждает еще раз закрепить эту веру.
Грозой.
…Сперва ничего не предвещает беды. После прогулки по лесу и такому вдохновляющему лежанию под голубым летним небом, мы возвращаемся домой и снова меняемся местами – ужин готовит Эдвард, выбирая пасту карбонара. Жара спадает, начинает накрапывать дождик, а потому такое блюдо, по словам мужа, уместно. Я пробую воспротивиться, чудесно зная, что он ее есть не будет – по многим причинам – но Алексайо не умолим. Он хочет порадовать меня, а сам с удовольствием полакомится любимой овсянкой. Когда Рады и Анты нет, бывает, он и вовсе не ест ничего на ужин. Впрочем, сегодня на десерт есть еще шарлотка, и Эдвард уверяет меня, что лучшего для него не будет. Он доужинает ей.
Паста удается на славу. Как Ксай умудряется совмещать в себе столько разных талантов, остается для меня загадкой с самой первой нашей встречи. Талантливый человек талантлив во всем? Или ему просто дано свыше?
…Поужинав и немного времени потратив на разрисовывание тарелок гжелевыми и не только красками, и я, и Эдвард отправляемся в совместный душ. Сегодня – целомудренный. А дождь все набирает обороты, уже так и стуча по подоконникам, так и размывая тропинки вокруг дома, что, кажется, всемирный потоп близок.
Но нам тепло. Под любимым пушистым одеялом, на мягчайших подушках, тесно друг к другу прижавшись… не знаю, где еще хочется оказаться больше в такую непогоду. Для меня наша поза, погашенный в спальне свет и тихонькое мурлыканье Эдварда, убаюкивающего меня колыбельной – воплощение рая на земле. Нас действительно ничего не тревожит и не трогает сейчас.
Сейчас.
…В два часа ночи, в такт тому, как яркая желто-синяя вспышка озаряет своим светом всю комнату… в такт тому, как я понимаю, откуда она… в такт тому, как кричу и вскакиваю, едва не перевернув всю постель… спокойствие уходит. Нет его и не было никогда здесь.
Это начинается неожиданно, я уже привыкла. Словно разряд проходит через все тело, оживляя страх, затаившийся даже в самых упрятанных его закоулках. Молния – мой спусковой курок, но гром этот курок наводит. Порой сперва слышен жуткий треск, раскатывающийся по округе, и меня словно продевают в огненное кольцо. Горит тело, горит лицо, трясутся, в попытке прекратить весь этот ужас, руки. Я сжимаю ими заковавшее меня железо страха, я рвусь наружу из клетки этой фобии, а замки, а оковы лишь крепчают. Чем чаще я дышу, тем они сильнее.
Молния выбивает из легких весь воздух. Гром выбивает из головы все мысли. Перед глазами одна-единственная картинка – небо разверзается, кукуруза шумит, а мама падает. И я, я кричу… как резаная… ободрав руки, колени… срывая голос, спеша обратно… и Рональд бежит. И Розмари бежит. И мир перестает быть прежним.
- χρυσός, χρυσό μου 6, - из-за спины, вдруг крепко обнимая меня за плечи и буквально притягивая, чуть ли не силком, к себе, зовет голос Ксая. Ксай зовет, это точно, потому что никто и никогда не пытался унять меня греческими словами. Эдвард знает это. И он прекрасно знает, что именно так я поверю поскорее, что не одна. Не усомнюсь.
Я с силой утыкаюсь лицом в его плечо, я плачу, стараясь так крепко, как только могу, обхватить его шею. Мне и жарко, и холодно. Мне страшно. До чертиков, до одури. Но пока держусь за Эдварда, пока он рядом и говорит, не переставая ни гладить меня, ни радовать своим баритоном, жить можно.
Новая, черт подери, гроза, а все как раньше. Мне казалось, я стала сильнее, мне казалось, я набралась опыта, поняла, что существуют куда более реальные и рациональные страхи, чем эта фобия… но я не могу. Нет во мне благоразумия, а может, просто нет ума, но едва я вижу молнию… едва я слышу раскаты грома… я умираю. С каждым разом все явнее.
- Эдвард…
Он с состраданием относится к той смеси ужаса и дрожи в тоне, с какой произношу его имя. Ни на мгновенье не ослабляя объятий, ощутимо целует меня в лоб.
- Я всегда здесь, Белла. Ты не одна.
Молния блестит, гром гремит, а я верю. Обвив его так сильно, что утром, наверняка, обнаружу синяки, отрывисто киваю. Алексайо есть и был для меня воплощением слова «безопасность» - с самого первого дня нашего знакомства.
- Это никогда не кончится, да?.. – сорвано, кусая губы, взмаливаюсь, словно бы он повелевает этой бурей. Дожди, грозы… любой климат мира дозволяет их присутствие. Наверное, мне стоит переезжать, разве что, на архипелаг Шпицберген.
Эдвард неглубоко вздыхает.
- Бельчонок, давай пить чай.
Такого поворота событий не ожидаю даже я. В смявшейся ночнушке повисшая на муже, презирающая себя за слабость и одновременно с тем всеми фибрами души ненавидящая грозу, я не сразу отдаю себе отчет в услышанном.
- Что?..
- Зеленый чай, - а вот Ксай, похоже, прекрасно понимает, что делает. Он не шутит, голос серьезен, а решение словно бы уже сформировано, - он замечателен в такую погоду. Пойдем.
- Куда пойдем?.. – я ощущаю себя в Зазеркалье. Эдвард говорит ровно и спокойно, словно бы ничего не происходит. Я оглядываюсь на окно, за которым мерцает, а потом, кое-как заставив себя оторваться от блаженной темноты его груди, прячущей меня, смотрю на бледное лицо мужа. На нем решимость, но и спокойствие тоже. Самое настоящее.
- На кухню, - Каллен все еще говорит, но уже потихоньку сдвигает нас с простыней, дабы подняться на ноги, - зажжем свет и никакая гроза не страшна. Летние дожди очищают, ты слышала?
Я схожу с ума. Или Эдвард сходит.
Все предыдущие разы он утешал меня по-настоящему. Он приговаривал что-то, гладил меня, просил поверить, что жизнь не кончается на этой молнии, а рано или поздно гроза все равно кончится. Он… был со мной. А сейчас, хоть физический контакт никуда и не делся, я недоумеваю. Я не чувствую этого. Ксай словно бы в своем мире… и в него же зовет меня. Довольно требовательно.
- Я не дойду…
- Не сомневаюсь, что дойдешь, - демонстрируя мне опору своих рук, Алексайо придерживает меня за талию, все так же, под разговоры, заставляя встать рядом с постелью, - лучше расскажи мне, какой сорт ты хочешь больше?
Сжав зубы, я приникаю к его плечу. Не хочу делать ни шага, не хочу никуда двигаться. Гроза материализует мой страх потерять Эдварда, а потому первое, что в планах – никуда его не отпускать. Ни на шаг.
- Ксай, мне так страшно…
Мое скуление не выбивает из него ни капли решимости. Алексайо просто чуть крепче держит мою талию.
К моему изумлению, мы уже у двери. Вспышка, освещающая комнату и вынуждающая меня вскрикнуть, Эдварду подсказывает местоположение выключателя. Зажигается в спальне свет.
Я вскрикиваю еще раз. Мужчина наскоро чмокает мою макушку, но напоминает, что надо двигаться дальше.
- До кухни не так далеко, Белла.
И он ведет меня. Правда ведет, как все в том же Зазеркалье цветы вели Алису. Но, в отличие от нее, движемся мы не от цели, а прямиком к ней. И попадаем-таки, повсюду зажигая свет, на кухню. К моему глубочайшему потрясению.
Я наблюдаю за ситуацией будто со стороны. Все то же, все те же, ничего не изменилось ни с утренних посиделок, ни с нашего с Ксаем ужина, однако нечто мимолетное, столь яркое и новое, скользит пылающими искрами по полу. При свете молния не так страшна. Да и аромат чая подсказывает, что я дома. Я не одна.
Эдвард не отпускает меня ни на шаг, крепко держа за руку. Он умудряется одной рукой и менять воду, и сыпать чай, и нагревать заварник. Все у него выходит так слаженно и четко, что я окончательно теряюсь. Не сон ли это?.. Такой тягучий, такой непонятный, но такой… сон?
Я нахожу себя во второй раз на коленях мужа, точно, как днем, с кружкой ароматного чая в руках. Эдвард, повернув нас к окну с молнией, вдруг ставшей восприниматься всего лишь фоном, лениво поглаживает мою спину, изредка целует меня в висок. Он – само умиротворение. И, хочу я того или нет, я тоже умиротворяюсь. Я вижу его пример.
Дождь стучит как сумасшедший, грозясь нас утопить. Гроза буйствует, электризуя даже пространство, намеренная вынуть из меня душу. А я сижу. А я – с Эдвардом. И я, приникнув к его плечу, согретая и чаем, и объятьями, и маленькими поцелуями, понимаю, что засыпаю.
Засыпаю и ничего не боюсь.
Но и спать сейчас, почему-то, Эдвард мне не дает. Он приглушенно что-то рассказывает, что-то довольно интересное, хотя мне тяжело поймать суть, и даже посмеивается порой.
Мы в порядке.
Мы пьем чай.
Мы просто весело проводим время.
…Нет грозы.
Как я оказываюсь в постели, я не помню. Не помню я и того, когда именно засыпаю.
В какой-то момент декорация, как в кино, всего-навсего меняется и, хоть Ксай по-прежнему рядом со мной, обнимает меня, я ощущаю под спиной простыни, а на своем теле – одеяло. И мягкие подушки, в унисон с губами Эдварда, защитным поцелуем запечатывающими мой лоб, увлекают за собой в царство Морфея.
- Πηγαίνετε για ύπνο, η ψυχή μου 7…
χρυσός, χρυσό μου 6[/sup] - золото, мое золото;
Πηγαίνετε για ύπνο, η ψυχή μου [sup]7 - спи, моя душа.
* * *
Вероника спускается в столовую на звук текущей в пустую раковину воды, а так же приглушенное животное рычание, перемежающееся с тихоньким сопением, будто от сдерживаемой боли.
В умолкшем после полуночи доме, в тишине, которая баюкает Каролину, ангельски-безмятежно спящую в своей кроватке, какое-либо движение вызывает вопросы. А уж такое – тем более.
Да и обыскалась Вероника Танатоса, решившего не мешать им с дочкой чуть-чуть поговорить перед сном.
Ника поворачивает в арку, миновав последние ступени лестницы. С недоумением, но и интересом, выглядывает вперед.
Нашлась ее пропажа. В хорошем, сохранившемся виде. Необъятный Натос, сгорбившись над умывальником, уже переодетый в свое подобие пижамы, колдует над раковиной. Обе его руки скрыты от девичьих глаз.
Только вот звуки… и неожиданный стрекот чего-то стеклянного… бутылка?
Ника, никак себя не обнаруживая, подходит ближе, всматриваясь в раскрывающееся перед глазами действо.
И, ровно в тот момент, когда оказывается на достаточном расстоянии, чтобы видеть все в лучшем свете, Медвежонок резко и неумолимо переворачивает прежде полную бутылку с остатками водки вниз. На свою руку. Разбинтованную, прострелянную и горящую алым пламенем. Крови нет, а кожа порядочно покраснела. Краснеет и сам Натос, стоит спирту проникнуть в рану. Он сжимает зубы, он рычит… вот откуда эти звуки.
Сносит боль.
Глаза Вероники распахиваются, а сердце уходит в пятки. Его можно оставить хоть на минуту?
Едва ли не пританцовывая на своем месте от огня, сжигающего ткани, Эммет, крепко зажмурившийся, кусает губы. Не до крови ли?..
- Что ты делаешь? – укоряюще, испуганно и с сожалением, какое сложно выразить, Вероника ловко хватает мужа за запястье, становясь рядом. Вокруг пахнет спиртным получше, чем в специализированном магазине.
Сначала Натос пугается ее неожиданному появлению, не значащемуся в его карте реальности. Но потом и медвежьи черты, и глаза, где собралось от боли немного влаги, затягиваются теплым обожанием. Увидев его, Вероника едва не теряется снова.
- Не бойся…
- А по-моему, очень даже надо бояться, - закусив губу, девушка осторожно поворачивает для себя ладонь мужчины на разные ракурсы, - скажи мне, ты авиаконструктор или историк? Что за визуализация средневековых пыток?
Танатос усмехается, потянувшись вперед и тепло чмокнув жену в лоб. В этом доме, в своем домашнем облачении, с неизменной косой, которую заплетает и себе, и начавшей этого требовать Каролине, Ника – воплощение уюта и благоденствия. Рядом с ней оживают те чувства, те уголки его души, о которых Эммет и думать уже забыл. Бьется быстрее сердце.
- Ты просила не допустить нагноения. Смотри, рана – чище не бывает.
- Спасибо, что не отрезал себе руку, - бурчит миссис Каллен, нахмурившись. Склоняется над его рукой, легонечко дуя. В ее глазах только сострадание. – Очень больно?
- Сойдет, - как может более наплевательски пожимает плечами Медвежонок.
Ника тяжело вздыхает. Ника смотрит на него и укоряя, и жалея, и лаская взглядом. Так до ее появления в его жизни умела только Каролин.
А потом Вероника, не сдерживая себе, подается вперед. На безопасное расстояние отодвинув его ладонь, крепко обнимает мужчину за пояс. Прижимается к груди.
- Ты у меня очень глупый, Зевс. Не делай себе больно.
- Зато какая ты у меня очаровательная, Гера, - в ответ ее бормотанию воркует Эммет, чувствуя себя, с болью или без, настолько счастливым в эту секунду, насколько сложно даже представить.
Девушка, поцеловав его ключицу, разжимает объятья. Но, сколько улыбки не давит, Эммет видит ее. Он радует свою Бабочку таким заключением.
- Давай я перебинтую руку, чтобы твои мучения не прошли даром.
Она бережно перекладывает бинт по его руке, оставив на ране смоченную в лекарственном растворе ватку. Дело с заживлением, хоть и черепашьими шагами, но движется. И, на самом деле, даже если способ чересчур радикален, все же Эммет молодец. Будь рана грязной, окажись позабытой, можно было бы еще два месяца перевязывать ее и перевязывать… а если бы, упаси Бог, гангрена…
Ника мотает головой, отгоняя от себя эти ужасные мысли. Все хорошо. Было, есть и будет. Теперь они вместе, а значит, ничего Эммету не грозит. Не это ли он обещал ей самой?
Закрепляя повязку, Вероника невесомо ее целует, урвав момент, пока ладонь мужа недалеко от ее лица.
Натос рдеется ее столь яркому жесту любви и заботы. Ника, тем временем, не теряя зрительного контакта, гладит его щеку. Как никогда Танатосу кажется, что ноги – чистая вата. Слишком он скучал по своей девочке, чтобы тело адекватно реагировало на ее близость.
- Карли спит? – как умеет переведя тему, интересуется Каллен.
- Да, она заснула, - бывшая Фиронова опускает руку, догадавшись о том, что так тревожит Натоса, но не убирает ее. Просто тихонько переплетает пальцы с его здоровой ладонью. – Дома очень хорошо спится…
- Дом – крепость…
- Скорее просто приятное место. И я тоже очень рада вернуться домой, Натос.
Каллен с любовью глядит на свое личное чудо, светловолосое, нежное, спасительное, и не может сдержать ни улыбки, которая сразу забирает себе все лицо, ни порыва. Он подхватывает Нику подмышки, крепко прижав к себе. Никакого труда не стоит держать ее на весу.
- Я никуда тебя больше не отпущу.
- Будто я уеду, - она хмыкает, с удовольствием обвив руками его шею, - ты переоцениваешь мои силы, Натос. И силы Каролины тоже.
- Тем лучше. Вправите мне мозги, когда об этом заикнусь.
Вероника усмехается, кладя голову ему на плечо. Задумчиво поглаживает короткие черные волосы с едва-едва заметными нитями седины.
Секунды идут и превращаются в минуты. Пять. Десять. Пятнадцать. Ника лишь интересуется у Натоса, не устал ли он, но тот качает головой.
- Держать тебя в руках – высшее счастье на свете, Никисветик.
Ее имени, данному Каролиной, они оба улыбаются. И снова тишина дома, столь своевременная, проникает в пространство. Нет в нем ни страшного, ни ужасного. Наконец-то дом и правда дом, без лишних уточнений.
Вполне вероятно, что это домашняя атмосфера, где, кажется, твои близкие и родные люди примут тебя любым, вдохновляет Нику на откровение. Изабелла уверила ее, что Эммет поймет. И Нике хочется верить в эту истину тоже. Так же сильно.
- Я боюсь, Натос…
Ее слова, явно удивительные для него в окружении такого мирного вечера, задевают Эммета.
- Чего именно, моя хорошая? – отвечает он нежно, с готовностью помочь. Когда-то за эту готовность Вероника и полюбила его. Никто не был с ней рядом по первому зову – за всю жизнь. А Танатос и без зова приходил, словно бы чувствуя, как ей нужен…
- Что все кончится. Ты, Каролина, мы… раз… - она щелкает пальцем, уткнувшись подбородком в его плечо, - и все. Все кончено.
- Это кончится с твоей смертью, Вероника, - мрачно протягивает Эммет, посильнее обняв жену, - но до нее еще очень много лет, которые, я клянусь, будут бескрайне счастливыми.
Девушка целует его гладковыбритую щеку, улыбнувшись в кожу. Он не может не почувствовать.
- Я благодарна тебе, Натос, я так благодарна… но все столь быстро… согласись, это напоминает сон.
Медвежонок хмурится.
- Но это не так. И пройдет совсем мало времени, когда и ты поверишь. Не так, моя девочка.
Натос успокаивает ее, поглаживая спину, целуя волосы, уговаривая такими теплыми, желанными словами. Вероника верит ему безоговорочно и безотказно, до самого конца. Она не просто влюблена, она влюблена без памяти. Отчасти, отсюда, наверное, текут все ее страхи. Потерять такую любовь – и жить больше незачем.
Ника глубоко вздыхает. До предела.
- Эммет, мне кажется, я знаю, как увериться… вернее, убедиться. Убедить себя.
Заинтересованный, мужчина ставит ее на ноги, но компенсирует смену позы такими же крепкими, надежными объятьями, о которых всю жизнь бывшая Фиронова лишь мечтала.
- Скажи мне, любимая, - твердо требует он.
Девушка кладет руки на его грудь, поглаживает кожу сквозь тонкую кофту. Смотрит, не отрываясь, прямо в глаза. Намекает о серьезности, продуманности, и, что важнее всего, искренности своих слов.
- Натос, мне не надо ни цветов, ни конфет, ни какой-то особой атмосферы… мне нужен ты. Я хочу по-настоящему стать твоей женой, во всех смыслах, и тогда, надеюсь, смогу прекратить сомневаться.
Она понимает, что требовать такое, по меньшей мере, некрасиво. Она поминает, что просит того, в чем Эммет имеет право отказать – хотеть ее как женщину то еще усилие. Но она верит. В него. В себя. В них обоих, раз уж связали жизни узами брака. Хочет верить.
- Вероника… - напрягшийся Натос пытается понять, верны ли его предположения. Его руки придерживают жену уже не так нежно.
Ника просто кивает. Быстро и отрывисто. Со всем мужеством.
- Я хочу тебя, το φως μου 8. Сегодняшней ночью.
И, больше ничего не требуя, не спрашивая, не ожидая, встает на цыпочки. Крепко, вовсе не целомудренно, мужа целует.
το φως μου 8 – мой свет.
* * *
Следующее утро начинается для меня с телефонного звонка. Вернее, телефонной вибрации, потому что звук на моем мобильном отключен.
Я лежу на своей подушке, под самым боком у Ксая, руками и ногами, как обычно, обвив его со всех сторон. И я жмурюсь, заслышав вибрацию, не желая просыпаться.
Но вовремя понимаю, что если не проснусь сейчас и не сниму трубку (а может, просто сброшу вызов), проснется Эдвард. Он всегда спит чутко, а потому шансов, что дождется окончания звонка, нет.
И я открываю глаза, медленно, но верно выбираясь из любимых объятий. Облегчает задачу то, что в основном создавала их я, а потому Ксай не особенно тревожится. Он чуточку хмурится, когда я отодвигаюсь, но спит. Кладет руку поверх моей подушки и спит, блаженно веря, что ничего не изменилось.
Схватив телефон, я на цыпочках прокрадываюсь к двери. Мне везет – на пути ничего не попадается. И даже ручка опускается неслышно.
В это неожиданно солнечное после вчерашней бури утро, сонная, я стою посереди пустого длинного коридора, нащупывая пальцами кнопку ответа. Номер не определен, но почему-то сейчас во мне страха это не вызывает.
- Да?..
- Изабелла… здравствуй.
Я узнаю этот женский голос, хотя первое же впечатление после ответа – кто это? Я узнаю его, но определить точное лицо, кому принадлежит, не в силах. Это продолжение моего вчерашнего Зазеркалья, не иначе.
- Здравствуйте, - нахмурившись, я, от греха подальше отойдя от нашей двери, становлюсь у противоположной спины. Громко, да даже обычным тоном, говорить себе не позволяю. По первому же впечатлению, поглядев на лицо Эдварда, могу увериться, что он почти не спал. Очень усталый вид…
- Изабелла, я не уверена, что ты узнаешь меня, - девушка говорит куда более робко, чем в начале, но внимание мое к себе возвращает, - и я не уверена, что ты хочешь меня слышать… но пожалуйста, не бросай трубку сейчас! Это Константа.
Вот и объяснение загадочному голосу, который я знаю, а узнать не могу.
Конти, ну конечно же. Мы с ней активно «знакомились» на башне «ОКО», пока Эдвард еще только головой не бился об дверь, в попытке войти.
Против воли я стискиваю зубы.
- Ясно. Что ты хотела?
Меня удивляет, если не сказать больше, причем очень приятно удивляет, что звонит Конти мне. Вряд ли он знает обо всем, что случилось с Эдвардом, но в карму ей множество плюсов, что не тревожит его. Только Константы Ксаю сейчас и не хватало.
- Белла… я могу тебя так называть?
- Лучше Изза.
- Изза, прежде всего, я хотела бы извиниться перед тобой и перед Эдвардом за все плохое, что вам причинила. Я искренне раскаиваюсь, и, хоть понимаю, что вы вряд ли меня простите… что ты вряд ли меня простишь, поверь, мне очень жаль, правда. Глядя на все это с позиции сегодняшнего дня, я ощущаю стыд и недоумение, как только могла так себя вести.
Утро открытий, ей богу. Я изумленно изгибаю бровь. Желание стереть Конти в порошок чуть убавляется.
- Ты собираешься звонить и Эдварду тоже?
- Нет, если ты мне не позволишь, - честно отвечает мисс Пирс. Ее голос не дрожит, он спокоен. Она вся, хоть немного и волнуется в нашем разговоре, но спокойна. Нет той сумасшедшей искорки, нет той размашистости и бескомпромиссности. Константа не производит более впечатление сломленной, потерянной и отчаявшейся женщины. По крайней мере, на первый взгляд.
- Боюсь, твой звонок будет для него сейчас не лучшим решением.
Я говорю вежливее, чем планировалось, пораженная переменами в девушке. Прошло пару месяцев, а ее уже не узнать. И не поверила бы, что с ней мы виделись в апреле в главном офисе «Мечты».
- Я поняла, конечно, - поспешно заверяет меня она, - но, возможно, когда это будет удобно, ты… сообщишь мне? Я не желаю ему зла и очень хочу извиниться как следует. Изза, много лет Эдвард был для меня… как папа.
То-то любила ты его дочерней любовью… но я сдерживаюсь, промолчав на сей счет. Прошлое – в прошлом.
- Хорошо. Когда придет время, я тебе напишу.
- Изза… я уверяю тебя, я тебе клянусь, что больше не собираюсь… мучить его, - она неровно выдыхает, кажется, стараясь получше подобрать слова, - я поняла, что он любит как женщину только тебя. И что только у тебя есть ответное право любить его как мужчину. Я не намерена вам мешать. Я счастлива за вас. Он очень заслуживает счастья…
Конти говорит будто бы моими мыслями, а это немного пугает. Я в замешательстве и от ее проснувшейся мудрости, и от ее понимания, признания своей вины. Может, зря я отложила их разговор с самим Ксаем? У меня проскальзывает предательская мысль, что, возможно, как раз этого разговора ему и не хватает?.. Для спокойствия, разумеется. Хотя бы относительного.
Я качаю головой сама себе.
Нет. Лучше его поберечь. Конти и потом сможет высказать то, что хочет. Едва ли месяц прошел с тех пор, как Норский экстренно Эдварда госпитализировал.
- Я… благодарна тебе, Константа.
- Конти, - мягко поправляет девушка, и мне чудится, в ее голосе проскальзывает улыбка, - но это еще не все, Изза.
А вот теперь волнуется по-настоящему. Этого уже не скрыть.
Я покрепче перехватываю трубку. Убеждаюсь, по тишине спальни, что Эдвард еще в постели. Было бы не слишком здорово, застань он меня за перешептываниями со своей самой проблемной пэристери.
- Как я уже говорила, - заплетаясь, но выравнивая тон, начинает Константа, - Эдвард много лет был мне почти отцом… и теперь, когда я наконец… поняла это, мне бы хотелось, чтобы он хотя бы номинально эту роль исполнил… понимаешь, у меня никогда не было папы, Изза… вернее, не было родного. А Кэйафас… Эдвард, прости меня, он его сполна заменил… на долгих четыре года и, если позволит, на всю мою жизнь.
Потерявшись в смысле ее тирады и слов, собранных в столь странные фразы, я молчу. Я просто жду продолжения, не в силах пока на такое что-то ответить. Мысли скачут, перепрыгивая одна другую. Их не собрать.
- Изза, Серж сделал мне предложение, - в конце концов, выдает главную истину мисс Пирс, - слишком быстро, наверное, слишком неожиданно, но… я не хочу терять его. И мне кажется, я готова быть для него настоящей женой. Мы женимся через три недели. В Лас-Вегасе.
Я ошарашенно выдыхаю. Упоминание родного города, еще и в контексте свадьбы Конти, это что-то. К тому же, мне кажется, я понимаю, на что она намекает.
- Все будет традиционно, просто Серж любит этот город, вот и… Изза, не могу я больше ходить вокруг да около. Я скажу тебе честно: я хочу, чтобы к алтарю меня провел Алексайо. Я бы хотела пригласить вас всех, абсолютно всех, на нашу свадьбу… и, если бы ты позволила мне попросить Эдварда… это было бы лучшим свадебным подарком на свете.
Опасения подтвердились.
- Ты спрашиваешь у меня разрешения?
- Я достаточно боли ему причинила, Изза. А эту боль излечила в нем ты, - тон Конти теплеет, - это будет честным, если я дам право решать тебе. Если ты ответишь мне положительно, я позвоню Эдварду… и попрошу…
Мои мысли, прежде бегавшие от стенки к стенке, замирают. Все дружно и все разом. Эффект внезапности, называется. Да и ответа у меня, так сразу, и нет.
Невероятная просьба.
- Конти…
…Алексайо мирно спит на самом краю постели, краем локтя уже касаясь даже прикроватной тумбочки. Возникает ощущение, что с моим недавним и недолгим уходом он, даже во сне, явно намеревался идти следом.
В своей прежней пижаме, оставив в угоду одеяла лишь ноги, Эдвард обнимает мою подушку, хмуро вдыхая и выдыхая. Я была права, выглядит он очень уставшим.
А еще – очень беззащитным, когда так спит. Я не удивлена, что он прежде никому не позволял задерживаться в своей постели. Сон делает нас уязвимыми… сон стирает границы… он однажды поплатился за это и просто не хотел больше боли. Конти права. Она… они все причинили ему много боли. Неудивительно, что прежде Алексайо так противился всему, что между нами происходило.
Погруженная в негу спальни, хоть и не такую явную, как вчера, я медленно прохожу обратно. Кладу телефон на противоположную тумбочку, принадлежащую Эдварду. Собираюсь вернуться на свое законное место рядом с ним… и тут взгляд цепляет маленькую серебристую упаковку, проглядывающую сквозь неплотно прикрытый ящик. Солнце ее даже подсвечивает.
Мне не надо ни лишних разглядываний, ни, для большего убеждения, надписей на ней. Я знаю, я вижу, что внутри маленькие таблетки известного цвета… и они, уж точно, не просто витамины, на которые не знающему человеку можно списать прием любого лекарства.
Нитроглицерин.
Ксай принимал ночью нитроглицерин.
Я замираю на краю постели, стараясь взять себя в руки. Тяжело вздыхаю, вместе с воздухом, надеюсь, выпуская все ненужное. Все равно ничего не изменить.
Моя реакция на грозу стала причиной, к гадалке не ходи. Спокойный и непоколебимый, уверенный, нежный, успокаивающий, внутри себя Эдвард… горел. И единственное, что этот пожар потушить может, вот, в шуршащей упаковке. Огонь всегда атакует наиболее слабые места. Огонь в нем всегда сперва разгорается в сердце…
Я ощущаю жгучее чувство вины, с которым не знаю, как бороться. Но вместе с тем и каплю удовлетворения, что там, в больнице, в предыдущую нашу грозу, смогла спрятаться и сдержаться. Она бы убила его… я, вчерашняя, там, где мелькало на горизонте предынфарктное состояние, убила бы Эдварда. А так он здесь. И он жив. И вчера он был даже счастлив до той чертовой непогоды…
Я ненавижу грозу. Я ненавижу ее всем сердцем. И отныне, клянусь себе, чего бы мне стоило, буду учиться справляться с ней. Ради него.
К Ксаю я все же подбираюсь, мягко устроившись у его спины. Обнимаю за талию, словно пролежала так всю ночь, легонько целую в основание шеи.
πολύτιμο μου9.
…Алексайо ворочается, просыпаясь.
Он открывает глаза, я вижу, а потом, вдруг вырвавшись из цепких лап сна, резко оборачивается на меня. Перекатывается на спину, дав мне меньше секунды, чтобы отодвинуться, и смотрит. Недоуменно.
- Все хорошо, - шепотом уверяю его, любовно погладив рядом с челюстью, - доброе утро, любовь моя.
Морщинки собираются на его лбу, у глаз. Эдвард выглядит бледнее, к моему огорчению, и старше в это пробуждение. По моей незыблемой вине. Так имею ли я вообще право осуждать Константу?
- Ты уходила?..
- Ты немного меня потеснил, - с мягкой улыбкой, надеясь прогнать его хмурость, киваю на занятую Ксаем половину кровати, - я переметнулась сюда.
- Извини, Бельчонок…
- Ну что ты, - я мечтательно закатываю глаза, подбираясь поближе к его лицу. Ксай как следует ложится на спину, отдавая мне полную власть над собой, и, уже и хмурясь, и оценивая обстановку, глядит прямо в глаза.
Я ответила Конти правильно, я вижу. Будь Ксай не Ксаем, будь все по-другому, возможно, думай я больше, не допустила бы подобного. Не поверила. Не смогла.
Но я понимаю Константу. Я, парадоксально или нет, но верю ей. А Эдвард… Эдвард заслуживает хотя бы получить это приглашение за все, что сделал для этой девушки. Не мне мешать ему, не мне делать его несчастным. Я буду беречь его дорогое и любимое мною сердце, как и обещала, но не более. Аметист станет счастливее, когда Константа через пару дней ему позвонит… он вернет себе еще больше силы. Он… улыбнется. Я уже предвкушаю его реакцию. Кажется, знаю, какой она будет. Не о том ли Ксай мечтал?
Но все это потом. Все это дальше, глубже, не сегодня. А сегодня Эдвард мой и со мной. И день этот, как вчера подаренный им мне – его собственный.
Ознаменуем сутки «днем ксаевских желаний». Этот нитроглицерин в полке так и подмывает меня, подбадривает сделать все лучшим образом. Для лучшего, разумеется, человека.
- Как ты? – тихонько интересуется Алексайо.
- Хорошо, благодаря тебе, - наклоняюсь к его губам, осторожно и трепетно поцеловав их. – Но ты сам выглядишь уставшим…
- Тебе кажется…
Когда он ответит мне по-другому, мир не будет миром. Эту черту в Эдварде не искоренить.
- Даже если так, может, поваляемся еще немного? – я задорно гляжу на постель, подтягивая к себе вторую подушку и укладываясь поближе к нему, - до полудня, скажем? А потом я сварю тебе манной каши…
Мужчина ласково мне улыбается. С капелькой грусти.
- Все в порядке, Бельчонок, правда.
- Ну и хорошо, если это так, - не спорю я, довольно обосновавшись у его груди. И, дождавшись, пока обе свои ладони, обнимая меня, Ксай уложит на мою спину, закрываю глаза.
Я желаю вам с Сергеем счастья, Конти. Я надеюсь, Алексайо примет твое предложение.
…Пусть ему будет это на благо.
το φως μου 9 – драгоценный мой.
----------
Мы с бетой искренне надеемся, что "клубничка" пришлась вам по вкусу так же, как Ксаю :) , а предложение Константы хотя бы заинтересовало)) С нетерпением ждем ваших комментариев на форуме и под главой. Спасибо за прочтение и подаренное вдохновение.
Мы с бетой искренне надеемся, что "клубничка" пришлась вам по вкусу так же, как Ксаю :) , а предложение Константы хотя бы заинтересовало)) С нетерпением ждем ваших комментариев на форуме и под главой. Спасибо за прочтение и подаренное вдохновение.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
0
Но, пока ещё, гроза вне конкуренции! 
Это было бы интересно! С отцом Белла пока не готова встретиться... если только в присутствии Эдварда... вот только Эдвард теперь не очень дружелюбно настроен к отцу своей жены! 
