Эдвард ожидает возможности проехать так же терпеливо, как делает в своей жизни все. Он не постукивает пальцами по подлокотнику или рулю, за чем всегда замечала себя я, не листает радио-каналы в поисках хорошей песни, способной скоротать время, не достает даже смартфон. Он просто смотрит прямо перед собой, на пепельно-серый асфальт, четыре густых ряда машин и проблески стоп-сигналов, когда пробка сдвигается на несчастных пару сантиметров.
Эти сигналы загораются и потухают – как одни глаза, с какими мне пришлось попрощаться не больше сорока минут назад.
…Дамир удивился, что мы возвращаемся раньше срока, но сперва не понял… Эдвард совместным рисованием заразил его надеждой, какую так боялась дать я, и какое-то время на плаву ребенка она держала. Он даже пытался что-то рассказать нам со своего специального кресла, вертя в руках рыбку Немо, и я даже слушала, выдавливая улыбку.
Только вот строгое молчание Эдварда все раставило по своим местам. Как часто и бывает.
Дамир затих, осознав, что происходит. Он очень смело, не глядя на побледневшую тотчас кожу, посмотрел мне прямо в глаза.
- Спасибо, что вы были ко мне добры.
И больше до самого детского дома я ничего не услышала. Судя по выражению его лица – и мне хотелось рвать на себе волосы от такого его выражения – в глубине души мальчик рассматривал такой вариант развития событий. И его вера в худшее оправдалась.
Эдвард пошел до крыльца с нами. Разговор с Анной Игоревной теперь стал его приоритетной темой, а потому иначе быть просто не могло.
Я протянула Дамиру руку – и он взялся. Влажные колокольчики проводили меня грустным, но понимающим взглядом. Дамир не молил и не просил. Он просто делал то, что от него требуется. Тихо и без лишних слов.
Анна Игоревна улыбнулась нам на пороге. Погладила по голове Дамира, крепко сжимающего в небольшом пакетике свои подарки юного художника и рыбку-талисман.
- Попрощайся с Эдвардом Карлайловичем и Изабеллой, мой милый.
“Попрощайся” резануло тупым лезвием мой слух. Малыш не плакал, а мне вдруг захотелось – и нестерпимо, стоило лишь приметить убежденность на лице Эдварда. Его имеющиеся факты совершенно не устраивали.
- До свидания, - пробормотал Дамир. Подняв на меня глаза, посмотрев так пронзительно и нежно, закусил губу. Резко и кратко, точно как вчера, прижался к талии. Я даже не успела накрыть его спину руками. Он остранился сам – как взрослый.
- До свидания, малыш…
К Эдварду он обернулся так же быстро, но на него смотрел на две секунды меньше. Только лишь чтобы успеть сказать:
- Спасибо, Эдвард Карлайлович.
А потом нянечка, позванная заведующей, забрала мальчика на ужин. Он на нас не обернулся.
- Благодарю за доверие, Анна Игоревна, - соблюдя правила вежливости, произнесла я, прекрасно зная, что поскорее надо отсюда убираться. Второго раза так просто мне не вынести.
- Не за что, Изабелла… Эдвард, - переводя взгляд с меня на мужа, она чуть нахмурилась, - пройдемте в мой кабинет? Нужно обсудить детали, если вы намерены…
- Да, конечно, - голос у мужчины звучал слишком сухо.
- Я подожду в машине, - уважительно сообщила я мужу, забирая у него из рук ключи, а потом взглянув на заведующую, - до свидания.
Пытаться остановить меня никто не стал. Похоже, поняла и Анна Игоревна…
- Зачем ты это делаешь? – с нажимом зовет Алексайо.
Я моргаю и снова оказываюсь здесь, в белом автомобиле Эдварда, посреди Дмитровского шоссе. Все остальное видится как в дымке.
- Что?..
- Вид, что тебя это не тревожит, - аметисты, почти стеклянные, на мне. Они уже не такие пустые, как прежде, в них пробиваются ростки сокрытых ощущений.
- Что именно, Эдвард? – устало переспрашиваю я.
- Его судьба, - как отрезает мистер Каллен.
Я горько усмехаюсь. Так горько, что скрипит на зубах.
- Меня не тревожит?
Пробка стоит мертвым колом. Эдвард, наблюдая за ней с таким видом, словно мы на огромной скорости несемся к Целеево, на меня принципиально не смотрит.
- Эти люди его любят.
У меня предательски дрожат губы – недопустимое состояние сейчас. Я не хочу разрыдаться перед Эдвардом, только не теперь. Он и так видел, что я плакала, когда вернулся от заведующей. Хватит.
- Я любила бы его больше.
Пальцы Ксая медленно, но верно удушающе сжимают кожаную обивку руля.
- Ты его знала всего двое суток, а они – несколько месяцев.
- Я знала его всю жизнь, Ксай. И ты тоже.
Он шумно сглатывает, от меня не укрывается. Он выдыхает, контролируя тембр голоса. Подчистую.
- Минутные выдумки не пойдут никому на пользу. Это правильно, что он будет с теми, кто действительно его хочет.
Я мучительно борюсь с желанием обхватить себя руками. Боль давит на грудь, шею и голову со страшной силой. Я почти готова ей сдаться.
- В парке он плакал, говоря о них. Он их боится.
- Дети боятся всегда, Белла. Особенно неизвестности.
- Построить счастливое детство на страхе невозможно. Меня он не боялся.
- Еще как.
- Он опасался, - проглатываю горькую слюну я, - он был нерешительным… но он не боялся. Я знаю, что такое страх, Эдвард. Я в нем выросла.
Мой муж насилу делает глубокий вдох.
- Ключевое здесь – ты выросла. И ты знаешь, что есть правила.
- Соблюдай я правила, никогда бы не стала твоей женой.
Правда режет глаза. Нам обоим.
Пробка сдвигается на полметра. Машины незаметно смещаются по полосам – так же незаметно, ускользающе почти, как моя мечта, едва не ставшая явью.
- Белла, я говорил с Анной, - утомленно, будто в миллионный раз, хотя слышу это впервые, произносит Ксай. Потирает пальцами переносицу, - эти женщины имеют достойное образование, хорошую работу, обеспеченную жизнь. Они готовы воспитать его как своего сына.
- Они готовы воспитать своего сына в нем… как же ты не видишь этого, Эдвард?
Его слепота, такая убийственная, кромсает меня изнутри. Ксай замечал малейшие детали со времени первой нашей встречи, всегда читал между строк, видел подноготную, не упускал подробностей. А теперь он словно бы намеренно закрывает глаза или же отворачивается. Сейчас, когда мне так нужен его трезвый взгляд. Они с Дамиром же прониклись друг к другу… ну разве нет?! Тогда у меня вместо глаз камни…
- Я не стану забирать ребенка у тех, кто его желает. Я бы не пережил, сделай так со мной.
- Я тоже…
Эдвард оставляет пробку в покое. Выгоревшие аметисты – на мне. Он плотно, как только может, сжимает губы. И тихо дышит.
Я отворачиваюсь к боковому стеклу. Смаргиваю слезы.
- Некоторые вещи предопределены, Белла. Мне очень жаль.
- Мы сами меняем свои судьбы, Алексайо. Тебе как никому это известно.
Мужчина глядит на меня пьяным взглядом. Темные ресницы чернее ночи, а кожа бледная. Я уже почти смирилась с этой его бледностью – сама не краше.
- Ненавидишь меня? – с чувством зовет он.
Я даже не реагирую. Только головой качаю.
- Нет.
- Врешь мне.
- Нет, - так же ровно, спокойно повторяю. Слезы отступают восвояси. - Ты смысл моей жизни, ты знаешь.
- Бесмысленный смысл?
- Нет, - усмехаюсь я. Режуще. – Просто я удивлена, насколько часты повторения – ты отказался от себя, потом от жизни, затем – от меня. А сегодня ты отказался от Дамира… закономерность, да?
Страшные слова. Я знаю, что они страшные, я отдаю себе отчет. Потому и я тоже страшная. Страшно жестокая. Ведь наотмашь ударить проще всего – особенно Ксая. Особенно вот такими умозаключениями.
Он оборачивается ко мне всем телом. Солнце, прорывающееся сквозь облака, освещает только левую сторону его лица. Правая безжизненна.
- Если бы ты только могла поверить, насколько я раскаиваюсь, что оставил тебя тогда, - горячим шепотом, живым и резким, произносит мужчина. На одну-единую секунду зажмуривается, - и насколько сильно я люблю тебя, чтобы попытаться загладить свою вину.
- Ты отбыл не одно наказание. Еще одно будет лишним. Прости, что я сказала это, Ксай.
- Изабелла, я не могу… - он смотрит на меня побитым взглядом. Просящим его понять, - это… не в моих силах.
- Не в твоей сущности, - поправляю, легонько накрыв пальцами его руку, - ты просто не можешь сделать кого-то несчастным, Эдвард. Я знаю.
- Я сделал тебя?
- Не стоит так говорить.
Он глубоко вздыхает, устало кладя руки на руль. Вид почти мученика.
- Почему ты не остановила меня тогда? Не кричала, не угрожала мне? Если этот ребенок был до такой степени тебе важен, чтобы наплевать на чувства других, сломать их жизни?
Я снова хмыкаю. Этот звук глубочайшими морщинами залегает в чертах Алексайо.
Это казалось легко – перешагнуть через себя. Довериться Эдварду, принять его решение, отпустить надежду. Мое состояние покоя – на грани с депрессивным отказом от любых действий – помогало. Глупо, но правда. Я должна была бороться, Ксай был прав. Я должна была впиться в эту идею и не отпускать ее, заставить его поверить, принять, выбрать… но какой тогда во всем смысл? Я лелеяла надежду, что Эдвард проникнется к Дамиру. Мне казалось, он и проникся. Но то, как резко отказал… как резко изменил весь план и все отношение…
Я знаю Ксая. Я знаю, что он смог бы, потом, наверное, принять этого мальчика… возможно – даже полюбить. Только не той любовью. Нельзя заставить любить. Я понимаю. И я не хочу больше никогда на свете к чему-то Эдварда принуждать.
Дамир был моим помешательством – исключительно моим. Таковым он и останется. Кусочек моего сердца принадлежит ему безраздельно и безвозвратно.
Может быть, Эдвард прав, эти люди сделают его счастливым? Уж точно больше, чем мы, кто будет играть каждый божий день… уж точно…
Я сдалась. Я абсолютная трусиха. Я недостойна Колокольчика.
Он и сам, наверняка, это уже понял…
- Это был выбор между тобой и Дамиром, - смело и спокойно объясняю я, - и я свой сделала, Эдвард.
Ксай запрокидывает голову, закрывая глаза. На всем его лице глубокая скорбь. И мне еще больнее сейчас ее видеть.
- Не стоит, милый, - я осторожно, как во сне, касаюсь его щеки. Дорожка по ней выходит не ровной, - все в порядке. Я всегда тебя выбирала.
Сзади нам сигналят. Пробка двинулась.
* * *
В детскую их входит трое.
Олег, которому десять, Наким, которому двенадцать, и самый старший – Дима – ему вчера исполнилось тринадцать лет.
Они входят тихо и незаметно, словно привидения. Тенями вырастают вокруг его кровати.
С усмешкой смотрят на мокрую от слез наволочку и с завистью – на рыбку Немо, которую Дамир сжимает пальцами, изредка всхлипывая – он оплакивает потерю лучшего, что было в его жизни.
Мальчик лежит под своим тонким одеялком, а потому они все выше. И смотрят так же – сверху.
- Дамирка, - процеживает сквозь зубы, четко выговаривая его имя, Наким. Брови у него супятся, даже в темноте заметно. – Так вот ты какой.
Малыш поджимает губы, подползая на постели поближе к стенке. Спасает то, что она в самом конце – есть куда спрятаться. Но вот бежать некуда. Хоть и не знает Дамир, важно ли ему теперь куда-нибудь бежать…
- Любимчик Эдварда Карлайловича, - мрачным шепотом, дабы не разбудить других детей, шипит Олег. Грубо толкает его в плечо. Дамир морщится.
- Попался, гаденыш, - злорадно констатирует факт Дима. Другие мальчишки расступаются, пропуская его вперед. У Димы очень злые глаза. – Теперь ты наш.
* * *
Звезды, мерцая тысячей и тысячей огоньков, далеко в небе. Их остроугольные верхушки, чем-то напоминающие снежинки, выглядят холодными. Они такие же белоснежные, как и простыни нашей постели. И так же далеко друг от друга в темноте ночи, как мы с Ксаем.
Это было сто тысяч лет назад – когда вот так вот мы лежали в общей кровати. С тех пор, обретя долгожданную близость, никогда не думали снова оказаться по разные стороны баррикад. И, хоть никто “Афинскую спальню” не покинул, все равно не сложно ощутить напряжение. Им здесь пронизано все – мы не говорили с самого приезда домой.
Молча и тихо, как того требует ночь, мы оба рассматриваем потолок. Натяжной и фиолетовый, он, ставший символом этой комнаты, мне будто не знаком. Еще вчера, укладываясь здесь, я лелеяла одну надежду… сегодня практически с ней попрощалась.
Удивительно, как сильно способно все измениться за один-единственный день.
Я слышу дыхание Эдварда – ровное и чуть более заметное, нежели прежде. Он лежит не в самой удобной позе, еще и не накинув простынки на тело. В серой пижаме с синей полосой на груди мучительно напоминает мне наше прошлое. Как я боялась этой полосы касаться, как, наконец, коснулась, и что было потом.
В эту звездную ночь оживают миллионы воспоминаний всех мастей. Мое дело – лишь выбрать, какие действительно хочу вспомнить.
- Так ведь не будет всегда?
Алексайо поворачивает голову в мою сторону. Глаза у него усталые, но сна в них нет. Наверное, отражение моих.
- Ночь точно кончится с рассветом, Белла.
- И наступит вновь.
Ксай, неглубоко вздохнув, капельку хмурится. Его измотанность ощутима физически, а я не знаю, чем мне помочь. После отъезда из приюта, этой пробки, разговора… я чувствую себя недееспособной. Мысли – желе, тело – бесполезное изобретение, ожидание – стерто. В густом, как постоявший мед, тумане, я брожу от силуэта к силуэту, а свой отыскать не могу. Не в состоянии.
- Тебе нужно отдохнуть.
- Тебе тоже.
Содержательность наших фраз Ксая смешит. Такой же острой, вымученной усмешкой. Он кладет руку на покрывало, скомканное возле своего бедра, он оглядывается на окно. Сейчас не больше трех, потому что расветать еще не начало. Волшебные они, русские летние рассветы, я часто ими любовалась.
- Иди ко мне…
Мне не требуется много труда, чтобы отыскать аметисты – в темноте или при свете, я знаю их лучше, чем свои собственные глаза. Повернувшись ко мне вполоборота, Эдвард на многое не надеется. Он лишь старается оценить, послушаю я или нет.
Зажмуриваюсь и качаю головой. Откидываю край мешающего мне покрывала. Перебираюсь.
На сей раз усмешка у мужа тихая и облегченная. Его пальцы ласково придерживают меня рядом, не заточая, но не желая отпускать. Как и вся его сущность.
Я с тяжелым вздохом утыкаюсь носом в его плечо, теплое. Знакомый аромат и мягкость ткани. Я дома. Рука сама собой бежит по заметной синей полосе хлопковой кофты.
- Она тебе идет…
- Ты уже говорила, - ласково бормочет Алексайо, невесомо приникнув щекой к моему виску, - поэтому я ее надеваю.
- Ты нравишься мне в любой одежде. И без нее тоже.
- Какие-то вещи всегда будут приятнее, - не уступает Ксай. Но и не спорит. Ему важнее, что я не противлюсь прикосновениям. Судя по всему, ожидал он другого.
Чуть запрокинув голову, я со стоном-выдохом прижимаюсь к нему крепче. Что бы ни происходило, он – всегда мой Ксай, и это высшее счастье – вот обнимать его. Эту истину уже ничем не переборешь. Как и мою любовь к нему.
- Пожалуйста, прости меня.
Ладонь Аметиста скользит по моей спине, и согревая, и расслабляя мышцы. Проходится по каждому позвонку, оглаживая его с любовью. Моя тонкая ночнушка кажется удачным приобретением – даже при условии разделяющей нас ткани я хорошо его чувствую.
- Не за что, солнце.
- Есть, Ксай… есть и потому мне стыдно, - я поднимаю голову, и муж не избегает моего взгляда. Смотрит в глаза. Они у него какие-то совершенно потухшие. Мы оба много потеряли сегодня. – На самом деле, только ты от меня никогда не отказывался. И я всегда это знала.
- Я пытался, Бельчонок. Но у меня ничего не вышло, как помнишь.
- Ты даже тогда меня защищал, - я с лаской поглаживаю его гладковыбритую кожу, прикрыв пальцами крохотный порез с правой стороны, - как и продолжаешь.
Аметистовые глаза наполняются теплой концентрированной любовью. Эдвард еще только не мурлычет, но уже близок к этому. Правда, с грустной ноткой. Я уже скучаю по его беззаботному выражению лица во время наших постельных игр – кажется, прошло сто лет, а на деле – сутки.
- Я больше всего на свете хочу, чтобы ты был счастлив, - сокровенно признаюсь ему, не убирая руки. Краешками пальцев не обделяю и его красивые скулы, - Ксай, если ты только догадывался, насколько…
Эдвард слегка поворачивает голову в мою сторону. Успевает чмокнуть ладонь.
- Я знаю, мое солнце. Я хочу для тебя точно того же. Только я совершенно не знаю, как…
Момент не выглядит натянутым или тревожным. Момент, впервые за всю эту ночь, подходящий. Я не боюсь говорить вещей, какие просятся быть высказанными, а Эдвард как никогда готов слушать. Ночью обнажаются души. Да. Догола.
- Нам с тобой дан шанс, - уже обе ладони устроив на его лице, которое в темноте чуть подсвечивается луной, признаю я, - удивительный и неожиданный, но… шанс, самый настоящий, подарить семью маленькому мальчику, который ее лишен.
- К этому шансу так много вопросов…
- Но ведь ничего еще не давалось нам легко, - я касаюсь бровей Эдварда, его красивого носа, прежде чем вернуться к щекам, - сам наш брак – извечная борьба. Но мы выстояли.
- Маленькая моя, ты не представляешь, что мы с ним сделаем, если… не сможем. Ты хочешь для него такой боли?
- Не сможем полюбить?
- Принять своим, - хмуро объясняет Ксай, - вышло у Карлайла, но я не настолько уверен в себе, как был он. И я знаю больше последствий, чем знал он.
- Предполагая худшее, мы от него не спасемся, кажется, в лесу мы это обсуждали.
- Белла, он достоин… столь многого. Иным способом я не умею предусматривать все варианты.
- А если он их подскажет? Самим собой, например?
Алексайо любовно поправляет мою прядку, наклонившись пониже, к лицу. Теперь загораживает от меня окно и обволакивает собой, своим запахом, теплом. Я в безопасности и любима, а это сладчайшие чувства на свете.
Я уверена, для Дамира тоже.
- Риск очень велик.
- Ты видел, как он на тебя смотрел сегодня? Скажи, в его глазах был страх риска?
- Он видел меня впервые.
- Тебя и раз достаточно увидеть, Ксай, - бархатно шепчу я. Выгибаюсь, оставив поцелуй на его скуле, - тем, кто действительно видит… а Дамир разглядел. Не Эдварда Карлайловича, не мистера Каллена, а тебя, Ксай… его глаза уж точно не способны обмануть.
- Ты так думаешь?..
- Мне было это очевидно сегодня, - приглаживаю его волосы, тяжело вздохнув. Наши объятия – крепчайшая моя сила. И как только сумели лежать так далеко? Что бы Эдвард ни сделал, ни сказал, ни решил… он – мое все.
- Я не сказал Анне Игоревне четкого “нет”… она предложила все же подождать до среды.
Я целую уголок его рта.
- Я не знала…
- И я тоже, - признает, серьезно кивнув, мужчина, - наверное, я просто не смог. Этот мальчик… это слишком… - сдается, не сумев подобрать слов. А с Эдвардом такое редко.
Мое сердце тихонечко постукивает о грудную клетку. Победным, хоть пока и слабым, маршем. Оно не спешит надеяться, но в глубине себя знает – можно. Ксай не врет.
- Он отмечен Богом для тебя.
Я ощущаю взгляд аметистов всем телом. Эдвард, намеревающийся что-то сказать, как-то разом замолкает. И проигрывает в голове, неизвестно, сколько раз, мои слова.
Когда немного отстраняюсь, чтобы увидеть его глаза, в них туманная растерянность. Нечто похожее было и у меня совсем недавно.
Но если избавиться от всех попыток свести все к моему банальному помешательству, то как же этот нательный крестик? Ну неужели, неужели бывают такие совпадения? На пустом месте?
В таких ситуациях мы и делаем выбор…
- Ксай, - я знаю, что говорить надо мне. Приподнимаюсь на локтях, равняясь с его лицом и смотрю, никуда не отводя взгляд, прямо. Это не убеждение, это желание донести мысль, не более того. Я никогда и ни на что не заставлю его пойти против воли. И он это знает. – Все неправильно. Все плохое, что происходит в нашей жизни – неправильно. Да и все хорошее тоже – потому что кому-то в любом случае достается плохое. Несовершенство царит повсюду и находить в нем нечто прекрасное… под силу далеко не всем. Раз за разом, день за днем, с тех пор, как я знаю тебя, ты делаешь это – видишь лучшее даже в самых пропащих людях, не отказываешь им в помощи, ведешь за собой. Так было со всеми твоими “голубками”, так было со мной. Наш свет дал нам ты и эту истину, мне кажется, впору выбивать на иконе, чтобы ты поверил. Счастье – удивительная вещь, хоть и всегда есть у него оборотная сторона. Чьим-то, бывает, надо пожертвовать, чтобы подарить его другому. Все зависит от человеческого выбора.
Я с нежностью скольжу по его коже, стирая морщинки, которые вызывают мои слова. Задумчивый, муж даже не замечает. Он слушает.
Ночь, ее уютное покрывало в виде темных облаков, шуршащие простыни спальни – лучшего места для откровений и не придумать.
- Я понимаю, что ты чувствуешь и что для тебя это значит – усыновить Дамира. Те люди, вероятно, испытают боль… но чем их боль важнее, явнее боли этого ребенка? Эдвард, ему всего четыре года, он всего лишь маленький мальчик. Он так надеется… понравиться хоть кому-то, кто сделает его частью своей судьбы. Понравиться, будучи собой. Неужели он этого не заслуживает?
Дыхание Эдварда сбивается. Я, глядя ему в глаза, находясь так близко, что слышу даже стук сердца, не могу этого не заметить. Обвожу контур его правой стороны лица.
- Родной, мы не сделаем правильный выбор в любом случае – здесь нет правильного выбора. Но нам под силу предпочесть то, что ценнее лично нам… если дело не в усыновителях, а в самом ребенке, я… пойму тебя. Я клянусь, что я пойму… я люблю тебя больше всего на свете и готова смириться – как и обещала вчера.
Эдвард морщится, умоляя меня поверить своим словам. Он почти в отчаяньи.
- Дело не в ребенке…
Господи, спасибо. Спасибо!..
Я скромно улыбаюсь ему, обрадованная подтвержденной правдой. Она важнее многих.
- Его опекунам повезет, Эдвард. В свое время они встретят своего мальчика. И не будут пытаться его изменить.
- Ты рассчитываешь, Анна отдаст его нам? – закусив губу, точь-в-точь как… я даже вздрагиваю, приметив этот жест на лице Алексайо. Но он, похоже, значения ему не придает. Больше встревожен неотвеченным вопросом.
- Из уважения и благодарности к тебе, да. Она так сказала.
- Там есть еще комиссия…
- И комиссия ее послушает, - я приглаживаю волосы на его висках, приникаю ко лбу, - любовь моя, если ты хоть что-то к нему почувствовал, как говорил мне в центре, не любовь, так хоть расположение… дай Дамиру шанс. Он будет достойным тебя сыном.
Эдварду тяжело дается подобное решение. Но я не тороплю его и не требую мгновенного ответа. Я готова ждать, и потому Ксай, наверное… выдерживает. Побеждает самого же себя. Ведь при всем стремлении поступить по совести, отрицать, что между ними с Дамиром тоже была искра, он… не может.
- Может быть, что-то у нас и получится…
- Ксай, - просто говорю я. Голосом, в котором все эмоции сразу. Тоном, какой приходит лишь тогда, когда должен. Он сам осознает момент и нужность в нем.
Я крепко обнимаю мужа, всем телом прижавшись к нему, и верю, впервые за весь день искренне верю, что прав он – получится. Рано или поздно. И с Колокольчиком мне не придется прощаться.
Но у Эдварда на мое ликование несколько другие планы. Потихоньку сдергивая с себя маску серьезнной задумчивости для принятия таких важных решений, он отыскивает мои губы. Целует их трижды – трепетно-нежно, мягко-требовательно, с нажимом. С посылом.
- Пожалуйста…
До конца не договаривает, но мне и не надо. Я… я хочу. И плевать, что за окном уже глубокая ночь. На все, к чертям их, плевать. Моя жизнь только что стала на тонну лучше.
Я стягиваю его кофту, а Эдвард – мою ночнушку.
Я укладываюсь на спину, а он, не изменяя традициям, сверху.
Горящие аметисты – последнее, что вижу в темноте, прежде чем мы с Ксаем становимся одним целым.
…Все это быстро и сорванно, не совсем страстно, скорее – нуждаясь. Эмоциональный секс в полном смысле этого слова. И первый за сегодня, что помогает не нарушить установленной заповеди Валентины.
Я глажу Эдварда, устроившегося на мне и стремящегося восстановить дыхание, перебираю его волосы и понимаю, что мои чувства после каждой близости становятся лишь крепче. Из хрупких веревочек они выросли в могучие канаты… их никак уже не разорвать.
- είσαι ο θεός μου, Xai.2
Ощущаю легонький поцелуй в виде ответного признание на своем животе. Ему нужно было почувствовать себя любимым в полнейшем смысле этого слова, ведь секс – это доверие и абсолютное принятие. А еще, в нашем сексе сакральный смысл.
Закрыв глаза, Ксай впитывает все мои слова, все касания, но молчит. Только молчание его теперь красноречивее всех фраз мира. И я улыбаюсь.
Дамир наш.
είσαι ο θεός μου, Xai2 - Ты мой Бог, Ксай.
Юбилейная глава и не самые плохие новости, верно? Нам с бетой будет крайне приятно услышать ваше мнение о главе на форуме или же здесь, в комментариях. Заинтересовавшийся Дамиром человек не остались незамеченными для всех обитателей приюта. Ситуации из прошлого все-таки склонны повторяться, пусть даже совсем с другими людьми и совсем в другое время.
Спасибо за прочтение!
Спасибо за прочтение!
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
Дамир наш!
Спасибо за продолжение! Думаю все точки над i поставлены и все образуется! 
