Мне нравится наблюдать изумление на лице Алексайо. Все его эмоции последнее время такие искренние и неприкрытые, максимально проникновенны.
Разрушать завесу его закрытости я начала давно, но лучшего результата мы достигли с появлением Дамира. Непосредственность малыша, его открытость и смущение, его робкое доверие побудили Эдварда перестать прятаться окончательно. В кругу близких ему не нужны маски – наступил тот день, когда он это признал.
Его левая бровь чуть приподнята, уголок рта замер в заинтересованной полуулыбке, а глаза внимательны к каждой мелочи в нашем окружении. Благо, тут есть, на что посмотреть.
Я закрываю за нами дверь, которую и без специальной таблички никто не решится сегодня тронуть, а золотистую карточку-ключ кладу на тумбочку у входа. Ей здесь самое место.
Вокруг витает аромат дерева и приятного освежителя, не резкого и не навязчивого, скорее чуть терпкого, чуть горьковатого. Возможно, горечью он обязан свежим цитрусовым, нарезанным на подносе здесь же. Стены цвета кофейных бобов с золотистым отливом и зеленое покрывало постели создают ощущения апельсиново-лимонной рощи. Здесь свежо, спокойно и веет тайной. До кончиков пальцев ощущаю энергию, которую пробуждают внутри эти стены.
Большая кровать с изящной спинкой, тумбочки вокруг нее, комод напротив и софа слева, ближе к окну. А за перегородкой уютные кресла с современным рисунком на подлокотниках и рабочая зона, плавно переходящая в огромную ванную комнату.
Эдвард засматривается на панорамный вид из внушительных размеров прозрачного окна, на мгновение отвлекаясь, и я успеваю проверить, все ли на месте для моего завершающего подарка. Персонал, к счастью, оказывается максимально исполнительным – здесь даже больше, чем было нужно.
- Поэтому пятьдесят пятый этаж? – кивнув на окно, поворачивается ко мне Алексайо. Его привычный образ сегодня идеально вписывается в пространство номера. А вопрос о том, зачем мы едем в Москву-Сити и почему входит в отель, наконец получил свой ответ.
- Чтобы наслаждаться видом, и никто не помешал, - соглашаюсь я. – Тебе нравится?
Муж замечает белые холсты у одной из стен и поднос с фруктами. Аметисты постепенно разгораются.
- Очень даже.
Я подхожу к нему, наблюдающего за мной увлеченным зверем. Где-то там, далеко, за дверями не то что номера, а самого отеля остаются его тревоги и размышления. В атмосфере, где мы сейчас, все пропитано, пронизано желанием. Оно и правит.
- У меня есть кое-какие идеи для нас, но сперва мне бы хотелось тебя угостить.
Ксай с готовностью и живым любопытством принимает из моих рук небольшую тарелку с розовым краем. Вокруг слегка пахнет соленым морем и листьями, в которые завернуто необычное блюдо.
- Это рыба?..
- Да, рыба, - я всматриваюсь в его лицо, надеясь, что не перешагнула допустимой грани, - но ты все же попробуй.
Думаю, даже если бы Эдвард до ужаса не хотел, он бы все равно откусил кусочек моего угощения. Просто потому, что я его попросила, потому что я принесла это – похожим образом я сама реагирую на все дары моего Хамелеона, а потому понимаю его.
Листья, внутри которых нежное филе с мандариновой отдушкой и капелькой базилика. Ксай до последнего себе не верит.
- Белла, это же?.. – пытается подобрать слова. – Точно она… да?
Мой сияющий взгляд, наверное, говорит сам за себя. А у мужа лишь один вопрос:
- Как ты это сделала?
- Сложный поиск рыб средиземноморья у берегов Сими и лучшего способа их приготовления. А если честно, Ксай, я просто спросила у одного рыбака с острова. В сети.
- Это невероятно. Мама готовила эту рыбу на наших пикниках, там, на пляже, в моем детстве. Я думал, этот вкус навсегда… утерян, - он сам себе мотает головой, забирая еще один ролл с тарелки, в предвкушении облизывая губы. Видеть Ксая, которому нравится что-то из еды, какую обычно не замечает, которому нравится ненавистная рыба – что-то необыкновенное. Я не жалею ни об одной секунде долгого поиска.
- Теперь он к тебе вернулся.
- Ты его мне вернула, Бельчонок. Как саму эту жизнь. Спасибо.
Его слова не звучат неуместно, потому что Ксай не придает им какого-то величественного значения, не делает их пафосными. Он говорит то, что думает, и дает мне выбор, принимать или нет. Но если не приму, убеждать будет долго. И убедит.
- Кушай, Ксай.
- И ты угощайся, - не соглашается он, протягивая тарелку мне, - когда-нибудь эту же рыбу я дам тебе попробовать на самом Сими.
- Почему-то я не сомневаюсь, - принимаю предложение, утягивая один ролл. На вкус своеобразно, но приятно. В этом что-то есть.
Мы расправляемся с небольшим аперитивом, запивая его свежим зеленым чаем, довольно быстро. И наступает время… сладкого.
- Мне нужна минутка, любовь моя, - чувственно шепчу, нарочито медленно поглаживая спину Эдварда, - подождешь меня? Я знаю, тебе нравятся цитрусы.
Ксай многозначительно ухмыляется, не противясь моему уходу. Но закрывая дверь ванной комнаты, я вижу, как расстёгивает верхнюю пуговицу своей рубашки.
Мой бумажный пакет, как и было условлено, на пуфике перед умывальником. Шелковая ткань приятно обволакивает кожу.
Я распускаю волосы, хитро глянув на свое отражение в большом зеркале – достойно дня рождения моего Хамелеона. Фиолетовый цвет его маленького воплощения – моего кулона – идеально сочетается с пурпурным пеньюаром, впитавшим в себя две грани реальности – целомудренность от прозрачной ткани с кружевной окантовкой, прикрывающей кожу, и обнаженность из-за смелого выреза на груди и у бедер, который фантазии, находящейся в полете, прямо диктует, какие действия дальше предпринять.
Эдвард, устроившийся на покрывале постели, так и застывает с долькой лимона в пальцах, когда я возвращаюсь в пространство комнаты. Достаточно большая, она не разделяет нас, но дает момент для маневра. И время Алексайо как следует рассмотреть меня, чем его взгляд с жадностью и пользуется.
Аметисты темнеют до оттенка пурпурного шелка моего наряда. Им нравится, и мне становится очень хорошо. Я хочу Эдварда до чертиков и это безумно приятно. Но куда приятнее чувствовать, что он хочет меня так же.
Сегодня нет лишних слов для нашего приветствия. Эдварду все говорит мое тело, а мне – его восторженные, просто полыхающие теперь глаза. Это как восьмое чудо света. Это больше, чем чудо.
Он раскрывает мне объятья, когда останавливаюсь рядом. Даже когда Ксай сидит, я ненамного выше. И все то, что ему интересно, удобно располагается на уровне глаз.
Мужчина в приятном замешательстве от каждого из моих действий. Как для художника, от него не ускользает ни одна, даже малейшая деталь. Возможно, их обилие и демонстрирует мне еще больше восторга, исходящего от него пульсирующими волнами.
Я кладу ладонь на шею мужа, прямо под челюстью. Бархатно прошу поднять голову, посмотреть мне в глаза.
- Έτσι όπως σ' έχω αγκαλιά
κι έχεις ακουμπήσει στα σεντόνια
Θεέ μου λέω η πρώτη μας βραδιά
κάνε να κρατήσει χίλια χρόνια. ¹
Второй раз за сегодняшний вечер, еще только-только начавшийся, Эдвард теряет дар речи. Аметистовые глаза переливаются желанием, это так, в них похоть и нетерпение, но ведущую роль теперь занимает ошеломленный трепет. Эдвард дышит практически не слышно, когда я начинаю говорить. Заученные греческие слова перышками укладываются на выражение его лица, придавая ему мягкости и невыразимой, недоступной постороннему пониманию любви. Ксай смотрит на меня как на божество, и я… я теряюсь. Не думала, что это стихотворение может производить такой эффект. А это ведь его начало…
Я стараюсь сохранять невозмутимость и довести начатое до конца. Цель – сделать Алексайо максимально приятно – уже достигается семимильными шагами. В честь его праздника я просто не могу все испортить.
Я присаживаюсь Ксаю на колени, и он в лучших традициях своего естества обвивает мою талию руками, придерживая и согревая.
Тянусь к пуговицам его рубашки. Неторопливо расстегиваю оставшиеся из них, после каждой преодоленной застежки проводя линию по голой коже его груди. Она теплая и пахнет лимонами.
- Πάνω απ' το απαλό σου το κορμί
πίνω σαν το μέλι τις σταγόνες ².
Эдвард чуть запрокидывает голову, когда я начинаю целовать его шею, медленно поднимаясь к ней. Помогает мне избавить его от рубашки, подстраиваясь под каждое из движений. Я близко, и я чувствую, как быстро стучит его сердце.
- έλα να πετάξουμε μαζί
πάντα ερωτευμένοι στους αιώνες ³.
Длинные пальцы путаются в кружевах, скользят по моему пеньюару, будто не веря, что он правда существует, что правда я здесь, перед ними. Мучительно медленно, нарываясь на участки обнаженной кожи, Эдвард трогает ее губами. Ощущаю себя птицей, попавшей в собственную ловушку. Ксай невыразимо сильно меня соблазняет.
- Άγγιξέ με! ⁴ – сорванным шепотом практически велю я.
Пальцы Эдварда стягивают в комок тонкую полупрозрачную ткань у моей груди.
- ζάλισέ με! ⁵ - требую у него, выгибаясь на своем месте и с вызовом глядя в аметистовые глаза.
Муж едва заметно скалится.
- πάρε με ψηλά ⁶, - прошу я.
Прижимаю Эдварда к себе, приникаю к его уху. Ксай несдержанно стонет, когда я целую, чуть прикусив, мочку.
- κι ας το πούμε κι ας ορκιστούμε
κάθε μας βραδιά
όσο ζούμε να ξαναζούμε την πρώτη μας φορά ⁷.
Обвиваюсь вокруг него, крепко прижимаюсь к груди, скрепив силу объятий руками на его шее. Ласково, скорее с любовью, чем со страстью, поглаживаю его затылок.
- Ты мой Бог, Ксай. Я хочу нарисовать своего Бога, самого сексуального, самого невероятного – сегодня, сейчас.
Эдвард зарывается лицом в мои волосы, мягко их перебирая. Не отказывает себе в удовольствии.
- Я никогда не смогу познать тебя до конца, Изабелла…
- Тут, слева от кровати, холсты. А в тумбочке – краски и кисти. Мы можем нарисовать друг друга, Эдвард. Если ты этого хочешь.
Он глубоко, так свободно, как никогда, так успокоено выдыхает.
- Мечтаю, мое солнце.
Широко улыбаюсь в его плечо и не хочу себя сдерживать. Я угадала с подарком.
Мы с Эдвардом устраиваемся друг напротив друга на большой, прекрасно подходящей для такой импровизированной художественной сессии кровати. Ксай полностью расстается со своей одеждой, почти с мальчишеской ухмылкой демонстрируя мне влияние стихов на его физическое состояние, но меня просит остаться в праздничном одеянии. Он с благоговением гладит шелк и то, что его замещает у самых важных мест, долго не отпуская его, перекатывая между подушечками пальцев.
Двенадцать цветов. Палитра. Разносортные кисти. Белоснежные холсты удобного размера. Панорамный вид за моей спиной и поднос с цитрусами за спиной Эдварда. Наш фон создает сам себя, не требуя лишних усилий.
Мы начинаем с легких касаний кисти – почти поглаживаем ткань. Она скользит несколько неуверенно, гонится за ровными контурами, идеальными пропорциями, выискивает верное расположение отражений и теней. Я время от времени поднимаю от холста глаза, изучая свою великолепную модель, и против воли то и дело прикусываю губу. Внизу живота покалывает, прося поскорее перейти к главному. Судя по тому, как ерзает Эдвард, поглядывая на меня все чаще, его тело требует того же. Но торопиться не стоит.
Мы продолжаем с понятными, четкими движениями кисти на холсте. По основным контурам, уже набросанным, движемся с применением силы, смешиваем цвета в палитре для получения верного оттенка, гасим их, хоть иногда и прорываются резкие, отрывистые движения. У меня вздрагивают пальцы, когда Эдвард, пряча стон, превращает его в тяжелый, громкий выдох. А он сам до белизны пальцев крепко сжимает кисточку, когда расправляю кружево у своей груди.
Внизу уже не просто покалывает, а становится тепло. Хочется… очень сильно. И очень быстро.
Но нужно ведь довести до толку портрет.
Мы завершаем с яркими, яростными мазками. Густая краска щедро ложится на холст, основной сюжет картины четко прорисовывается, а фон быстрым растиранием заполняется нужным цветом. Эдвард с остервенением, какое вижу впервые, колдует над холстом. Так выглядел Мастер в глазах Маргарит? Таким изнывающим, таким жаждущим получить свое? Черт подери, это невероятно сексуально, что бы за всем этим не стояло. И я счастливица, что теперь исключительно сама буду все это видеть. Давать. Получать.
Кусаю губы, мне кажется, до крови, оставляя завершающие штрихи на теле Алексайо на своем рисунке. Работа почти закончена, осталось немного. Никогда бы не подумала, что рисование способно такое творить с человеком. Уже не покалывает, не ударяет теплой волной внизу. Уже просто болит, требуя, заклиная… быть, где нужно. И любить предмет своего вожделения так, чтобы у него не осталось сил даже говорить. Чтобы у тебя не осталось.
Сама не замечая того, я двигаюсь на простынях, чтобы хоть как-то сбросить мешающее напряжение. Недвусмысленно, конечно. И это, похоже, рушит последние сдерживающие стены крепости Эдварда.
Он резко, с полурыком-полустоном пододвинувшись ко мне, ставит на холсте финальную точку – витиеватую черную подпись. Аметисты алеют неудержимым пламенем. Я наскоро ставлю свою.
Наши портреты замирают у изголовья постели, освобожденного от подушек. Рядом, касаясь друг друга рамками.
Я, на фоне темнеющего горизонта, в пурпурном пеньюаре над всей Москвой с высоты птичьего полета. Мои волосы роскошно падают на плечи, мои глаза горят, сквозь ткань проглядывает грудь и темная полоска трусиков. И на лице моем вожделение, мерцающее так же, как фиолетовый камешек в лапках хамелеона-кулона.
Эдвард, чья правильная фигура прекрасно приметна на фоне темной стены и вазы с фруктами. Желтые лимоны и оранжевые апельсины дополняют его образ необходимой терпкостью, создавая действительно божество с мягкой бледной кожей и проглядывающими мускулами. Глаза широко распахнуты, черные ресницы и волосы усиливают впечатление жажды взять свое, а голова чуть запрокинута, точно как утром, при минете. Напряженные руки сжимают простыни – их драпировка совсем на каплю прикрывает эрекцию мужчины, которую прямо сейчас чувствую у своего тела.
- Белла!
И повеление, и просьба, и мольба. Я поражаюсь полноте оттенков, звучащих в голосе Алексайо. Он настигает меня быстрее, чем успеваю все сделать сама.
Он целует меня, только не нежно, не трепетно, мы давным-давно перешагнули этот порог. Он целует меня отчаянно, задыхаясь, сжимая пальцами шелк и мои волосы, уже спутавшиеся среди окружающего нас кольца жара.
Сильнее обнять, явнее прижать, зацеловать, слушать стоны, наслаждаться сбитым дыханием, ловить дрожь по телу, касаться волос… забрать себе, привязать, сжать… и держать, держать, держать! Пока этот мир еще существует!
Воздух вокруг нас плотный, наэлектризованный, его можно потрогать. Как и звуки, которые я издаю, когда Ксай переворачивает меня на живот, забирая в свое полное обладание спину. Пеньюар пропадает сам собой, в своем кружеве похоронив и трусики. Моя кожа, как и кожа Эдварда, пылает, и потому простыни кажутся холодными. Но оттого эффект, что они создают, бесценен. Я утыкаюсь лицом в подушку, что есть мочи сжав ее пальцами. Ксай совсем рядом, я слышу его, я ощущаю его, но не вижу. Я практически кричу, поразившись остроте ощущений, когда он, наконец, оказывается во мне. И двигается так, будто через пару секунд придет конец всему миру.
Еще одно проявление животного, ненасытного, до скрежета зубов и крика от нестерпимого удовольствия секса. Это все рисунки… это все выжидание… это все… все этот день. Я теперь всегда буду дразнить мужа в спальне. Долго дразнить… чтобы добиться такого же эффекта. Потому как пережить это один раз и не захотеть снова физически невозможно.
Я смотрю на портреты прямо передо мной. У него такое сейчас лицо? А у меня? И как это, черт подери, выглядит со стороны? Так же эротично и возбуждающе, как перед глазами? Наличие этих холстов поднимает меня все выше и выше, на высоту прежде недосягаемую. Я и не знала, что так можно.
Эдвард вбивается в меня, не отказывая себе ни в чем и уже никак не сдерживаясь. Я никогда не слышала от него столько звуков… таких звуков.
Он держит меня максимально близко, что дает возможность добраться максимально глубоко. Грудью касается моей спины, руками, держащими равновесие, моих рук. У меня подгибаются колени, но я подаюсь ему навстречу. В унисон, так же отзываясь и так же двигаясь, очень хочу сделать еще лучше. Еще сильнее. До звезд.
Мужчина хнычет, задыхаясь, когда рождение новой галактики подбирается слишком близко – ее трепет охватывает пах.
- Хочу увидеть твои глаза!
Эдвард не предупреждает, он констатирует. Мои волосы накручиваются вокруг его руки, а сам он подается вперед. И когда тянет меня к себе навстречу, на какую-то секунду наши взгляды встречаются. Какие же необыкновенные в это мгновение аметисты… они будут мне сниться.
Не то крик, не то рев, не то глубокий стон… мне не различить звуков сейчас. Да и незачем.
Алексайо обмякает на мне, прижавшись всем своим горячим, содрогающимся телом, и впитывая мою ответную дрожь, до самой-самой последней капли.
Каждый раз близость – это сноп искр с энергией в конце, от которой тлеют звезды. Против это законов природы или человеческого бытия, но мы оба бескрайне довольны. И почему-то не остается сомнений, что все года, которые еще будут, выйдут такими же яркими и опустошающими. Бывает, что люди созданы друг для друга. В том числе – физически.
Не знаю, через какое количество времени Ксай покидает мою спину и укладывается рядом. Знаю лишь, что происходит это гораздо позже, чем обычно, и тут уже даже его неистребимое желание не причинить боли не работает. Этот мужчина по своей природе не способен мне навредить. Буду счастлива, если наконец это понял.
Я пододвигаюсь ближе и привстаю на локтях возле его лица. Ксай лежит на той подушке, в которую я кричала, похоже, посмеиваясь этому.
На его лице только удовольствие. Чистое, в первозданном виде.
Костер в глазах затухает, уступая место нежности. Она здесь всегда после нашей близости.
Я улыбаюсь, и Эдвард, как отражение в зеркале, улыбается вслед за мной. На его левой щеке ямочка.
Он без слов, только лишь с безграничной лаской укладывает мои волосы за ухо, а я смотрю в свои любимые глаза.
- κι ας το πούμε κι ας ορκιστούμε
κάθε μας βραδιά
όσο ζούμε να ξαναζούμε την πρώτη μας φορά ⁷.
- Клянусь, - не требуя ожиданий, бархатно произносит муж. Его голос тягучий и сладкий, в нем усталость, но в большей степени – тихая радость.
Я наклоняюсь к его лицу, осторожно потеревшись носом о нос.
- Клянусь, Ксай.
За огромным окном зарождается закат. Облака так близко, что зарево заходящего солнца окутывает вместе с ними и нас. Комната приобретает сакральную окраску, становясь маревом. Не так давно я любовалась Эдвардом в закате Санторини. С тех пор он стал еще красивее.
- Кажется, я его испортил, - всеми силами стараясь пусть в голос вину, но безуспешно, со смешком заявляет Алексайо, показывая мне мой пеньюар. На части для спины и прямо у чашечек для груди, где шелк сменили кружева, ткань разорвана. – Но он был красивым, солнце, очень красивым.
- Не последним, - весело обещаю Уникальному я, погладив его руку рядом с собой, - здорово, что тебе понравилось.
Ксай хмыкает.
- Ты обессилила меня, Бельчонок, а так бы я засмеялся. Когда-нибудь ты поверишь, что мне не может не понравиться то, что предложено тобой.
Во мне просыпается нежность, только особая ее форма – такую чувствую по отношению к Дамиру. Приглаживаю волосы Алексайо, убирая их с его лба, чтобы поцеловать первым в очереди перед щеками. Просто как свое сокровище, а не как мужчину и любовника.
- Отдохни полчасика, Ксай. А я тебя потом разбужу.
Мужчина медленно, максимально согревая, гладит мою спину. Глаза у него против воли закрываются.
- Спасибо тебе.
- Не за что, - накидываю на Эдварда покрывало, разровняв его с боков, - засыпайте, мой именинник.
Ксай, уже закрыв глаза, усмехается – вздрагивают его ресницы. Но не противится. Прижав меня к себе, быстро задремывает.
Я не хочу никуда уходить и, слава богу, мне не нужно. Не тревожа Эдварда, я слушаю его ровное дыхание и смотрю на расслабленное лицо, не пряча улыбки. Я так счастлива. За него. За нас. За все, что было сегодня и что еще будет.
Алексайо расцветает этим днем – утром, начиная с пробуждения, завтрака, подарка Дамира, о котором мне рассказал и который действительно выглядит удивительно трогательным, потом с посещением аквариума, кулоном, звонком «пэристери»…
…Они все позвонили. В разное время и с разными словами, я не слышала ни одного из поздравлений, но цветущий вид Эдварда, одухотворенного после каждого из них, подсказал, что это неважно. Они помнят его. Они ценят его. Они не пропали. Ну конечно же это подняло Кэйафасу боевой дух.
Впрочем, так же, как подняла его и поездка к Эммету, время с Карли… малышка была готова зацеловать своего Эдди в такой знаменательный день. Ее солнечная, неразбавленная детская радость озарила Эдварда второй раз, после радости Дамира. Он нашел полчаса только для своего золота, чтобы по традиции разрисовать страничку из разукрашки, и Каролин была счастлива едва ли не больше, чем ее дядя, почувствовавший себя настолько любимым.
Эммет и Ника, разумеется, присоединились к поздравлениям. Их главным подарком стала помощь фонду Ксая в весьма значительной сумме, показавшая, что все уважают его стремление помогать людям и понимают важность благотворительной деятельности. Алексайо очень красиво улыбался, когда Эммет это сказал. Его глаза – проводники в душу – сверкали.
А потом была пицца. Маргарита с двойным сыром, к которой, кажется, проникся и Дамир.
А потом была прогулка – по парку с аттракционами и миллионом развлечений, сблизившая Карли и робкого Колокольчика. Они в команде сражались за трофей в каком-то конкурсе, а потом катались на горках – и Эдвард с истинной отеческой любовью наблюдал за тем, как быстро они поладили.
А потом… потом Эммет и Ника организовали второй свой подарок – на сей раз нам двоим, позволяющим мне воплотить в жизнь эту идею с рисованием (о которой, разумеется, не знали) – пригласили Дамира в кино. Красочный детский мультик, ведра сладкого попкорна и присутствие Каролины – малыша это уговорило согласиться. Надеюсь, он получит удовольствие от просмотра. Включая все развлечения перед сеансом, забрать его мы должны где-то через час.
Но пока мы здесь, в этом номере, в этом закате.
Я смотрю на Ксая, так безмятежно спящего рядом со мной, и не могу сдержать рвущегося наружу ликования. Великолепный день.
- И еще раз с днем рождения, Хамелеон.

________________
¹ Когда я тебя обнимаю
и ты касаешься простыней
Бог мой, говорю, первый наш вечер
сделай, чтобы продолжался тысячу лет
² Поверх нежного тела твоего
пью капли как мед
³ пойдем, взлетим вместе
всегда влюбленные на века
⁴ Прикасайся ко мне!
⁵ Опьяни меня!
⁶ возьми меня в высоту.
⁷ и давай скажем, и давай поклянемся
каждый наш вечер
сколько живем, воскрешать первый наш раз

* * *

Вечерняя праздничная вечеринка Алексайо начинается с нашего возвращения в дом Танатоса. Эдвард паркуется на подъездной дорожке, не занимая гаража. Мы выходим из машины вместе, захватив с заднего сидения молочные коктейли для детей.
Каролина и Дамир, устроив между собой Когтяузэра, наслаждающегося восхищенным вниманием с обоих сторон, читают игровую книгу-сказку, попутно проходя какие-то задания. Как выясняется позже, это подарок Дамиру от дяди Эмма. И он рад с кем-то разделить радость игры. Он говорил мне сам и говорила Анна Игоревна, что в приюте из детей с ним никто особо не общался, не то, что играл.
- Эдди, Белла! – девочка видит нас первой, не считая Ники, открывшей нам дверь. Ее радостные восклицания занимают все пространство гостиной, сообщая о нашем приходе и Дамиру. Он несколько нерешительно семенит за кузиной к прихожей.
- Привет, котята, - Эдвард, задорно улыбнувшись обоим, привлекает детей к себе. Каролина обхватывает дядю за пояс с удовольствием, но решительно, а Дамир пусть и так же желанно, но робко. В глазах Ксая только тепло, когда наши маленькие греки так делают.
- Мы привезли коктейли, - напоминаю о себе я, чмокнув сперва Дамира, а затем Каролин в макушку, - клубничные. Надеюсь, вам понравится.
- Спасибо!
- Спасибо, - эхом повторяет за малышкой Колокольчик, не пряча улыбки. Ему уже нравится.
Эммет, заканчивающий телефонный разговор, спускается как раз к тому моменту, как мы разуваемся и проходим в гостиную. По телевизору на минимальном звуке идет «Губка-Боб», а Тяуззи лениво трогает лапками две подушки вокруг себя, недоумевая, почему его друзья так внезапно испарились. Карли, возвращаясь, утешает его почесыванием за ушком.
- Белла…
Я оборачиваюсь на голос Дамира, прозвучавший негромко, но с просительными нотками. В некотором отдалении от дивана и мультиков, он протягивает ко мне обе ладошки.
- Белла, - сам себе повторяет, носом зарываясь в мою одежду. Расслабленно выдыхает.
- Я тут, любимый, - заверяю, - ты расстроился, что мы уехали? Извини, Дамир, извини пожалуйста.
- Я не расстроился, - смело бормочет Колокольчик, но обнимает меня крепче, - я… я соскучился.
А потом он тихим шепотом добавляет, чтобы услышала лишь я:
- Я верил, что вы за мной вернетесь.
Прижимаю его к себе так же, как прижимала в больнице, в нашем доме и пару часов назад, перед кино.
- Я люблю тебя, Дамир. Ты наш мальчик, ну конечно же мы за тобой вернемся. Всегда. Ты молодец, что верил.
Он хныкает, но тут же поджимает губы, словно бы стараясь себя отругать.
- Спасибо.
- Виновник торжества снова с нами! – громогласно и весело объявляет Эммет, проходя в гостиную. Улыбается брату, похлопав его по плечу, - я надеюсь, сюрприз Беллы тебе пришелся по вкусу?
Ксай прищуривается, глянув на меня, а я чуть краснею.
- Шикарный был сюрприз, Натос, - готовый сегодня даже к шуткам, так же весело отзывается он.
- То-то выглядишь свежее, - подкалывает Медвежонок, но вспоминает о детях рядом, и переводит тему, - вы очень вовремя, как раз окончательно застыл торт.
- Будет торт? – Алексайо вскидывает бровь и жест этот такой домашний, такой искренний в его исполнении, что я невольно посмеиваюсь. Мой очаровательный Аметист, как же ты заслужил все это… как же ты заслужил просто быть любимым своими близкими.
- Ты думал, мы оставим тебя без задувания свечек? – Эммет изображает обиду. - Ну-ну, Ксай!
- Мы пекли торт для тебя, Эдди, - вставляет Каролин, встретившись глазами с Никой, - с бананами и клубникой, как ты любишь… и шоколадный бисквит.
- Мне дали попробовать помадку, - скромно признается Дамир.
Он по-прежнему обнимает меня, стараясь держаться рядом. Я чувствую вину, что мы оставили его. Было еще слишком рано… даже при условии кино, Натоса и Каролины. Хорошо, что все завершилось благополучно и не отразилось на нем.
- Спасибо вам, - Ксай гладит спинку Каролин, крутящейся возле него, возвращает хлопок по плечу брату, тепло ему улыбнувшись. А Веронике просто кивает.
Это момент абсолютного домашнего уюта и умиротворения, когда Эдвард, заняв центральный стул, окруженный нами, готовится задувать свои свечи. Заменяя бесчисленное множество маленьких восковых палочек, на поверхности именинного торта две ярко-синих цифры, образующих число «46».
Эммет документирует знаменательный момент на камеру, а Ксай берет к себе на руки Дамира, притаившегося у ножки стола.
- На счет три задуваем, Дамирка. Договорились?
Тот, застывшим взглядом следя за мерцающими свечками, отрывисто кивает. У него такой вид, будто вокруг происходит какая-то магия.
И магия действительно происходит. В отеле, когда я разбудила его и мы перекусывали брускетте с персиковым соком, Эдвард признался мне, что этим утром Дамир впервые сказал ему «папа».
- Три! – под наше скандирование командует Ксай, наклоняясь к свечкам. В аметистах я улавливаю ту мечту, которая дороже миллиона самолетов. Ну конечно же.
Колокольчик дует изо всех сил. И потушить праздничный огонь у них с папой получается вместе. Дамир так и сияет на коленях Эдварда, слушая наши аплодисменты.
«День рождения действительно лучший день в году», поздним вечером, когда уложу его в постель, сонно скажет мне он.
А пока, в общем потоке веселья и поздравлений, я наклоняюсь к уху мужа, незаметно говоря ему то, что думаю и во что точно верю:
- Я знаю, что ты загадал, Ксай. Так и будет.

Первый день рождения Эдварда в кругу своей семьи стал для него особенным. Если вам есть, что сказать, форум ждет. Спасибо за прочтение.

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-88