Этот день пахнет сырниками, что они с Вероникой пекли на завтрак, с брусничным вареньем, у него вкус холодного черного чая с лимоном, какой прямо сейчас налит в ее стакане, а звучит он вторым на очереди любимым мультиком юной гречанки. Папа, Ника и она, устроив на руках Тяуззера, на большом графитовом диване в гостиной смотрят «Холодное сердце». Папа сам предлагает, хотя раньше песни Эльзы и Анны еще только его не злили. Он все бормотал, что это одна из худших диснеевских мультипликаций и он не понимает, почему детям всего мира так понравилась эта «притянутая за уши история». Карли льстит, что ради нее он изменил свое мнение. И, похоже, смотрит даже с интересом. Разве что, немного задумчивым.
- Интересно, Дамир видел этот мультик? – девочка берет с тарелки у отца немного карамельного попкорна, чуть прищурившись, в попытке угадать ответ на свой же вопрос.
- Я думаю, он с удовольствием посмотрит его с тобой, когда в следующий раз будет у нас, - Эммет заботливо убирает волосы Каролины ей за ухо, чтобы в густых прядях не путалась воздушная кукуруза, - хочешь, чтобы Эдди и Белла его привезли?
- Он милый. А еще, мне кажется, ему нравится со мной играть.
- А тебе нравится? – спрашивает Ника, тоже потянувшись за попкорном.
- Да, - родители смотрят на нее внимательно, но Каролине нечего прятать, она не юлит, а говорит искренне, - Дамир хороший. Ему интересны мои мультики, он нежный с Тяуззи – многие мальчики обижают кошек, я видела у Виолетты в гостях.
Девочка ласково приглаживает шерстку Когтяузера, чтобы затем коснуться его ушек – кот мурлычет, а малышка улыбается.
Эммет, наблюдающий за дочерью, мечтает о том, чтобы она всегда так улыбалась. И ужасно боится ее улыбку этим днем надолго искоренить.
Они говорили с Евдокией вчера около двух часов. Она давала свои рекомендации в поведении после того, как озвучила ситуацию, подчеркнула достигнутые успехи, определила примерное психоэмоциональное состояние Каролины, сверяясь с записями своего несменного кожаного блокнота, а потом они перешли к теме нового члена Калленовской семьи. Эммет старается все делать верно. В случае ошибки последствия могут быть… неоднозначны. И это минимум.
- Знаешь, Каролиш, не знаю, говорил тебе что-то Дамир или нет, но Белла рассказывала мне, что он очень доволен и очень счастлив проводить с тобой время.
Девочка смущенно, но довольно улыбается теперь Веронике. Глубоко вздыхает и, хмыкнув, повседневно кладет голову на ее плечо. Благо, сидит она как раз между родителями.
Карли слышит, что Вероника вздыхает чуть глубже. Но потом, успокаивая, ее ладонь нежно гладит волосы малышки. Впервые за столько времени они не заплетены в косу, а потому слегка мешают. Карли уже привыкла к Никиным косам.
- Из меня получилась бы хорошая старшая сестра?
Эльза на экране пытается спасти замерзающую Анну. Свэн со своим наездником как может торопится на помощь. А Вероника с папой на мгновенье, почему-то, замолкают. Он даже попкорн не жует.
Первой оттаивает девушка.
- Я убеждена в этом.
- Ты уже старшая сестра, - Эммет делает глоток чая, говоря быстрее, чем обычно, - ну, то есть… для Дамира.
- Эдди это должно нравиться… и Белле…
- И нам, - папа, сидящий от нее слева, наклоняется и тепло целует Каролин в макушку, - ты очень добрая, замечательная девочка. Ты заслуживаешь быть лучшей старшей сестрой.
Он произносит это с каким-то особым чувством, даже Вероника замечает, оглянувшись на мужчину с вопросом. Но на экране Олаф оплакивает Анну, а Эльза делает все возможное, дабы оживить ее, так что Каролина отвлекается от папы. Не успевает толком задуматься о его реакции.
Конечно же, мультик заканчивается на позитивной, теплой ноте. Каждый обретает то, что больше всего желал, еще и с достаточным количеством мелких сюрпризов-подарков, и даже снеговичок Олаф, который так нравится дяде Эду, оказывается с собственной тучкой, чтобы он не растаял.
Каролина любит хэппи-энды. Она допивает чай, стакан от которого Вероника уносит на кухню вместе с пустой посудой от попкорна, а Тяуззи потягивается на диване, играя с кисточкой одной из подушек. Этой же кисточкой играл с котом Дамир.
Карли в одну из минут наблюдения за забавами любимца вдруг представляет, что бы было, если бы Дамирка был ее настоящим братом – как братья принца Ханса, или же братья Кристоффа… их игры, разговоры, даже их обеды вместе, вчера, например, в пиццерии, где Дамир глядел на «Маргариту», как на восьмое чудо света – все с нового ракурса. Малышке даже немного жаль, что это невозможно. Хорошо, что живут они все рядом и с новым другом – родственником – она будет видеться достаточно часто. Он правда милый. И трогательный…
Вероника возвращается в гостиную, присаживаясь на кресло напротив дивана. Каролин сперва думает, что это из-за того, что Тяуззи занял ее место, растекшись по подушкам в забавной позе, но Ника серьезно кивает папе – и, получается, что села она туда специально. Теперь ей хорошо видно и Карли, и Эммета.
Отец тоже серьезнеет. Он складывает руки в замок и кладет их между коленей – так всегда делает, когда переживает о чем-то. Его серые глаза ярко переливаются, отчего Каролине становится слегка не по себе.
- Я… я что-то сделала?
Эммет, в удивлении изогнув бровь, мгновенно фыркает такой догадке, а Вероника, мягко глянув на девочку, качает головой.
- Нет, малышка. Скорее наоборот.
Когтяузер становится на все свои четыре лапы, с кошачьим любопытством оглядывая хозяев. Он ощущает напряжение, которое все хотят скрыть, а потому тоже напряжен. И тоже нервничает из-за тишины в гостиной. Ее разбавляют титры мультфильма на заднем плане, но не вполне успешно.
- Каролина, нам с Никой есть, что тебе сказать.
Танатос начинает этот сложный диалог первым. Отчасти потому, что уже не может побороть отчаянное желание расставить все по своим местам, отчасти потому, что убеждает себя в готовности дочери к подобным новостям. Включить этот фильм, чтобы еще раз, подспудно, Карли задумалась о родственных узах в семье, им посоветовала Евдокия. Неизвестно, вышло ли это настолько, насколько психолог планировала, но эффект, определенно, был. Евдокия посоветовала – потребовала даже – быть внимательным к реакциям девочки, четким и ясным в словах, честным до максимально возможного предела, и осторожным. Не грузить ребенка всем сразу. Дать услышать, понять и принять донесенную мысль. Пусть и парой фраз.
- Если ты о новой школе, папочка, то я не волнуюсь. Виолетта тоже перешла в нее в этом году, и говорит, что там хорошие ребята и добрые учителя. Ей нравится.
- Я надеюсь, тебе тоже понравится, - ровно отвечает Натос, - но я не о школе. Я о нашей семье.
Последние мгновенья до секунды X. Эммет смотрит в глаза своей ни о чем не подозревающей дочери, уже потерявшейся в неверных догадках, выбирая верный тон и выражение лица. Ему мало подчиняются как раз эти две составляющие, но ради нее он должен.
Евдокия обещала, еще тогда, в июле, что как только они перестанут замалчивать тему Мадлен и проработают болезненные воспоминания, мысли, догадки и желания Каролины, ей станет легче. Это обещание сбылось. Малышка и вправду… приободрилась. Ее отношения с Никой вышли на новый уровень доверия, она стала больше улыбаться и куда меньше плакать, особенно в вечернее время, Дамир, появившись так вовремя в ее существовании, как партнер по играм и еще одна душа, нуждающаяся в любви, вернул веру в дружбу и хорошее настроение… да и в целом Каролина стала спокойнее, увереннее в себе.
Она говорила о маме в разных местах и с разным выражением лица. Первые дни было очень больно и трудно. Ее едва хватало на два-три предложения, а потом наступала слезная пучина. И все сметала на своем пути, не давая девочке облегчить душу.
Они слушали ее вместе – он и Ника, взяв дочь за руку и демонстрируя неприкрытое внимание, сострадание и заботу. Каролина плакала и бормотала о забытье, но она знала, что они рядом и любят ее. Это облегчало ее состояние.
Постепенно, разговоры о Мадлен перестали быть… столь болезненны. Да, Карли становилось грустно, да, она еще некоторое время ничем не могла себя занять, предаваясь последним воспоминаниям о маме, но это уже не перерастало… в мировую скорбь. Скорее было похоже на светлую память.
Вероника никогда не просила, не говоря уже о том, чтобы требовать, чтобы Каролина называла ее матерью. На людях или дома, в школе или с психологом… да и никогда бы Ника так не поступила. Тем и проверяется любовь искренняя и любовь наносная. Для искренней нет разницы, как и кто тебя называет. Всему свое время. Так же описала это и Евдокия.
Ее заключение было таково, что сессии нужно продолжить, дабы не потерять достигнутых результатов, но уже реже, около раза в неделю и уже только в случае необходимости – два. А открыть девочке правду на истинное положение дел уже можно. Она готова.
А Эммет готов?.. Он едко сам себе усмехается на такой вопрос. У него нет на подобное права.
- Каролина, я люблю тебя. Ты моя дочь, ты мое продолжение, ты мое яркое греческое солнце. Все лучшее, что у меня есть, все самое невероятное – все твое, потому что я вытянул счастливый билет – быть твоим папой. Однако в нашей с тобой жизни – в моей жизни – есть еще любимые люди. Дядя Эдвард, твоя мама… и Вероника. Моя жена и твой верный друг, она любит тебя так же, как я тебя люблю, я надеюсь, ты понимаешь это.
Каролина прижимает к себе кота, хмурясь от темы разговора. Ей он кажется бессмысленным.
- Эдди и Белла, Дамир – наша семья. Мама была нашей семьей. И Ника… моя и твоя Ника – теперь тоже наша семья.
Вероника наклоняется вперед, очень ласково посмотрев на девочку. Ее улыбка, ее нежность – в них нет ни капли притворства. Каролина любит Веронику, и не сомневается, что та любит ее тоже.
- Χρυσή μου (мое золотце – греч.), я очень рада быть частью вашей семьи. Спасибо тебе и твоему папе, что сделали меня такой счастливой. Я бы хотела отплатить вам таким подарком за это, чтобы сполна отблагодарить.
Эммет вздыхает. Он поворачивается к дочери всем корпусов, обвивая ее ладонь своей.
- Когда люди любят друг друга, Карли, они создают хорошую семью, которая со временем растет. В хороших семьях должны быть дети – и они появляются.
Глаза малышки распахиваются.
- О чем ты?
- У меня будет малыш, Карли, - Вероника обращает внимание на себя, невесомо тронув ткань свободной фиолетовой туники на животе. – У нас у всех будет малыш.
Эммет ждет вселенского взрыва. Вспышки молниеносного негодования. Губительного отрицания и даже испуга. Испуга, наверное, больше всего. Но на лице его дочери одна лишь безразмерная растерянность.
- А как же я?..
У Танатоса пересыхает в горле от таких вопросов, а вот мудрая Ника не теряется. Ее улыбка все такая же нежная и все такая же трепетная – исключительно для Каролин.
- Ты – наша любимая девочка, наше сокровище, котенок. А в будущем – старшая сестра. Лучшая на свете.
- Он будет обожать тебя, - твердо обещает Эммет, - как я обожал дядю Эда, своего старшего брата. Как уже обожает твое общество Дамир. Ты станешь для него лучшим примером для подражания, малышка, какой я только мог пожелать.
Каролина очень крепко обнимает кота – тот недовольно урчит, уже стараясь выпутаться – человеческие разговоры его не сильно прельщают.
- Но если Ника будет его мамой, то ты… папой? Папой для него?
- Для вас обоих – одинаково. И навсегда.
Юная гречанка закусывает губу, отпуская кота на волю. С всплеском отчаянья, пусть и не очень заметным, переводит взгляд с отца на мачеху и обратно.
Вероника поднимается со своего места, делая пару шагов к девочке. Присаживается перед ней, не теряя зрительного контакта, и как настоящая… мама, хоть больно Карли такое признавать, поглаживает ее щеку.
- Я понимаю, что это все немного пугает, солнышко. И я, и папа тоже сначала испугались, когда узнали. Но потом мы подумали, что в этом нет ничего страшного. И что все у нас будет хорошо, особенно если этот ребенок будет таким же чудесным, как ты.
Карли проникается толикой доверия к названной маме.
- О старших потом забывают… и Виолетта, и девочки из школы, говорят, что это всегда случается. Ему все подарки, ему все внимание… а ты еще и следишь за ним и за него отвечаешь… а он -плохой, он не слушается, он вредный…
- Ты будешь присматривать за ним и заботиться о нем, только если захочешь, Карли. Когда он родится, то будет таким беспомощным и маленьким, что будет нуждаться лишь в защите и внимании – малыш ведь ничего не может сам, только позвать кого-то, заплакав. Но потом он будет расти, будет становиться любопытнее и интереснее, захочет играть и разговаривать с тобой… и ты увидишь, что он хороший. Он полюбит тебя.
- Но он будет плакать по ночам, постоянно просить кушать… и он будет звать тебя мамой, Ника.
Девушка обеими ладонями касается лица юной гречанки. Ее щечки уже горят алым. Их обоюдный шепот и папино пораженное молчание этот румянец лишь усиливают.
- Да, котенок. Но почему тебя это расстраивает?
Карли прерывисто вздыхает, а глаза у нее уже мокрые.
- Потому что я тебя так не зову.
Негромкий стон Эммета из-за спины девочку пугает. Она кусает губы, не решаясь, но отчаянно желая решиться взглянуть на Веронику. Все ее внимание приковано сейчас к бывшей Фироновой, даже на поглаживания от папы она не реагирует.
Ника сначала удивляется. Потом проникается. А затем на губах у нее снова улыбка – только чуть подрагивающая. Девушка придвигается к малышке максимально близко, на расстояние слышимости самого тихого шепота. Целует ее висок, приникнув к уху.
- Каролина, я расскажу тебе один маленький секрет. О любви. О ее силе. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, так? – сдавленный детский кивок придает Нике уверенности, а вид потерянного Натоса слева возвращает всю веру в свои слова, - и любовь такова, что когда любишь, совершенно неважно, как тебя называют. Карли, ты и папа – моя семья. У меня никогда не было семьи, никто не заботился обо мне так, как вы, никто не доставлял мне больше радости. Я так счастлива, когда утром ты спускаешься ко мне и мы готовим завтрак! Ты зовешь меня «Ника» и я готова улыбаться весь день напролет, потому что ты говоришь это ласково и обнимаешь меня. Ты очень часто обнимаешь меня и благодаря этому я ничего не боюсь. Я знаю, что я не одна, вы рядом, ты рядом… и я успокаиваюсь. Я становлюсь самой счастливой. Так имеет ли значение, говоришь ты мне «мама» или нет? Мне неважно, Карли… мне совсем неважно, правда. И ты ведь знаешь это…
На ее ясную, от сердца сказанную речь, пронизанную принятием, пониманием, добром и словами, доходящими до самого сердца, Каролина реагирует. Во-первых – покрепчавшими объятьями, вдруг подумав, что могло быть и так, что папа и Ника никогда не встретились, и эта девушка не появилась в их жизни. Во-вторых – маленькими капельками слез, потому что Вероника будто бы озвучивает ее собственные мысли. Каролина ощущает то же самое во все эти моменты дня… и обнимая Веронику. А в-третьих – одной фразой. Той самой, что вот сейчас, вот теперь – на своем месте. Нужна. Ника ее заслуживает.
- Потому что ты и так моя мама…
Девушка тихо, растроганно охает. Ее поцелуй в лоб для Карли выходит очень крепким и горячим.
Танатос дает им время, наслаждаясь представившейся взгляду картиной, успокаиваясь от благополучного исхода событий и просто радуясь, что его жизнь сложилась именно так. Здесь.
Карли отстраняется от Вероники минут через десять, немного успокоившись и даже выдавив легкую улыбку. Ника вытирает остатки ее слезинок, и девочка смущенно хихикает. Она очень нежно смотрит на миссис Каллен.
- Я могу… потрогать?
- Конечно, моя девочка. Только он еще слишком маленький…
- Я буду осторожно, - обещает Карли, слезая с дивана и присаживаясь на пол возле девушки. Очень аккуратно протягивает вперед ладошку, невесомо коснувшись ее живота. Улыбается шире.
- А когда он родится?
- Времени пройдет довольно много, - Эммет ерошит волосы дочери, наблюдая за происходящим с дивана вместе с котом. – Примерно весной.
- Тогда мы еще успеем познакомиться. Он ведь не убежит?
Вероника усмехается, с ярко-мерцающей лаской взглянув на Каролину. И так же посматривает на Натоса чуть позже.
Он медленно качает головой – так же медленно, как по губам его расплывается широкая, широчайшая, наверное, за все эти годы улыбка. Все получилось.
Маленькому клубку объятий Карли и Вероники он дарит свои собственные, каждую поцеловав в роскошные греческие волосы. Еще будут вопросы. Будут и сомнения. Возможно, даже слезы – и не только радости. Но после этой минуты в их будущем Танатос уверен на все сто. Благополучном и безоблачном, что бы там не происходило вокруг.
- Как же я счастлив, что вы у меня есть, девочки. Вы не представляете, как я счастлив.
* * *
Эдвард накладывает кефтедес на гжелевую тарелку, умудряясь со своей ловкостью не расплескать томатный соус, когда я захожу на кухню. Он стоит у плиты, с особым вниманием относясь к своему делу, и выглядит очень сосредоточенным. И очень сексуальным.
Вполне вероятно, это все первобытные инстинкты и банальная человеческая природа, воспринимать мужчину, который готовит тебе и тебя кормит, как объект физического влечения. С ним ведь точно не пропадешь… и я очень довольна, что такая точка зрения совпадает с действительностью. С Эдвардом мы правда никогда не пропадем.
Вокруг рабочей зоны горит свет, удобно рассеянный для глаз, но прекрасно освещающий все для деятельности повара. На кухонной тумбе уже приготовлена миска картофельного пюре, накрытого крышкой, дабы не остыло, а на столе позади нас занял свое законное место греческий салат. Дамир обожает его из-за маслин и сыра, и Эдвард очень быстро это понял.
Ксай поднимает глаза, заметив, что я смотрю на него, не двигаясь с места. В дверном проходе, получив наилучший ракурс, могу лишь улыбаться. Улыбаться и любоваться.
- Что такое, Бельчонок?
- Ты не представляешь, какой обворожительный сейчас.
- В таком виде? На кухне? – Ксай изгибает бровь, с недоумением моему ответу глянув на тарелку в своих руках, кастрюлю возле них и фартук, который так здорово дополняет его образ. Я подарила его мужу в начале июня. Эдвард долго смеялся надписи посередине «Сегодня готовит папочка», но быстро к нему проникся. Теперь всегда вместо фартуков Рады и Анты он надевает этот.
- Именно в таком виде и именно на кухне, - улыбаюсь, все-таки подходя к нему ближе. Аметистовые глаза постепенно начинают сиять, как медленно разгорающиеся огоньки на рождественской елке. Это состояние мужчины означает, что он доволен и расслаблен. Как и положено в воскресный вечер, перед истинно семейным ужином. Тем более, Ксай теперь по-настоящему папочка, что невероятно согревает его сердце.
- Очень вкусно пахнет, кстати.
- Я готовлю их не первый раз, если ты помнишь.
- Для Дамира – первый, - кладу ладонь на его плечо, поглаживая его, и с радостью для пальцев ощущая мягкую ткань чуть растянутой синей футболки. Эдвард редко предпочитает их рубашкам, но когда все же делает выбор в пользу максимального комфорта, становится очень домашним. Как модель из журнала «Уют» или любящий проводить время со своими родными отец семейства.
- Ты ведь позвала его к столу?
- Да, но там осталось шесть минут до конца серии «Смешариков», я разрешила досмотреть. Представляешь, Бараш всю серию дарит Нюше ведра конфет. В знак любви.
- Девочки любят сладкое, - с теплой улыбкой, и хитрой, и смешливой, Эдвард поворачивается в мою сторону. Оставляет тарелку на тумбе, а руками, обретшими свободу, обвивает мою талию. – Я знаю.
- Только греческие десерты… и только с твоих рук.
Его улыбка, что на лице, что в глазах, становится шире и ярче. Я тоже начинаю улыбаться – каждая эмоция Эдварда очень заразительна. Особенно если помнить о его закрытости и стеснении, что мы столько времени пыталась перебороть вместе.
- Обожаю целовать тебя после сладкого, - флиртующим тоном, игриво наклонившись к моим губам, сообщает Алексайо. Целует их легко и коротко, но с подтекстом. Мне кажется, после укладывания Дамира нам стоит вместе сходить в душ. В окружении аромата шампуней, пара от горячей воды и тесной близости моего Ксая, его запах становится сильнее. И сводит меня с ума.
- А я в принципе обожаю тебя целовать.
Эдвард посмеивается, ласково пригладив мои волосы. Поворачивается к тумбочке спиной, опираясь о нее, а меня как следует обнимает. Мне нравится, что он настолько выше – нежностью буквально окутывает, как коконом. И вокруг все мгновенно становится приятнее и теплее.
- Пока Дамирки нет, я бы хотел кое-что обсудить с тобой, Белла.
Кладу обе ладони ему на грудь, занимая себя потиранием шлеек забавного фартука.
- Я слушаю.
Эдвард спокоен. Всегда, когда темы так или иначе трогают его, или когда они сложны, грустны, наполнены растерянностью… он выглядит иначе. Что-то, да выдает его мне. При всей профессиональной (к огромному сожалению) маскировке Алексайо, я знаю его лучше него самого. И могу не только определить истинные эмоции, но и увидеть их. А вот сейчас не вижу. Либо теряю хватку, либо все хорошо и тема не болезненна. Но почему тогда без Дамира?..
- Когда ты начинаешь беспокоиться, солнце, вот здесь, - он ласково касается пальцами моей кожи между бровей, - появляется складочка. Поверь мне, у тебя нет поводов для опасений. Я всего лишь хотел спросить, рассматриваешь ли ты, как и прежде, переезд в Грецию?
И вправду, беспокоиться не о чем. Я расслабляюсь, и Эдвард снова улыбается. Его половинчатая улыбка красивее многих, самых идеальных и профессионально-продуманных. Она от сердца.
- Ты ведь знаешь, что я этого хочу.
- Наш агент прислал интересный вариант по недвижимости сегодня. Большой дом на Родосе, вид на море и горы, а также две просторные детские комнаты.
Он произносит это, и в блеске радужки я вижу надежду. Очень долго я добивалась ее, а теперь, наконец, вижу. Это огромный показатель прогресса. Это – мой повод стать еще счастливее этим замечательным днем.
Я привстаю на цыпочки – иначе до лица мужа мне не дотянуться – и мягко целую его.
- Мне кажется, чудесный вариант.
- Ты еще даже его не видела.
- А я уверена в твоем вкусе, папочка, - хихикаю, нежно погладив обе его щеки, - к тому же Родос – большой остров, там есть хорошие пляжи и, кажется, он недалеко от Сими.
- Но далеко от Санторини…
- Думаю, с вашим успехом в самолетостроении для нас все расстояния стали куда меньше. А аэропорты сейчас есть практически повсюду.
Эдвард прищуривается, взглянув на меня серьезнее. Его пальцы откидывают волосы с моих плеч, невесомо потирая их между подушечками. Он будто бы сомневается во мне.
- Ты действительно готова переехать, Белла? Мне почему-то кажется, что это игра в одни ворота.
Я вздыхаю, добавляя серьезности и своему виду. Смотрю на мужа спокойно и уверенно, дабы искоренить в нем неправильные мысли.
- Я люблю Грецию, Ксай. За свежесть ее бриза, соленый запах ее моря, опьяняющий аромат ее еды и зелень ее оливковых деревьев… я люблю Грецию за то, что она подарила мне тебя, позволив по-настоящему узнать такого человека. И я просто обожаю ее, до дрожи и восхищения, потому что именно в Греции ты стал моим настоящим мужем. Во всех отношениях.
Моя речь и удивляет Аметиста, и впечатляет, и радует. Он выглядит тронутым и довольным.
- Спасибо, душа моя. Как раз за это обстоятельство я люблю эту страну не меньше твоего.
- Там твоя Родина, - пожимаю плечами, задумчиво пригладив его волосы у висков и снова, как впервые, с грустью припоминая, что на момент нашей свадьбы ни намека на проседь там не было, - твой первый язык, твоя культура, твое место. Для меня честь стать его частью.
Алексайо посматривает на меня с интересом, но в глазах его так и сияет любование.
- Ты правда ее обожаешь, - смешливо фыркнув, в конце концов подводит итог он, - теперь верю.
- Я думаю, Дамирке тоже понравится. Я бы хотела, чтобы его детство прошло там.
- Это очень даже возможно, - Эдвард гладит мою спину, медленно очерчивая под тканью обе лопатки – он делает так, когда что-то представляет, задумавшись. – Только столь быстрая смена обстановки – для тебя, для него… и новый язык, опять же…
- Язык – меньшая из проблем и скорее преимущество, чем минус. С таким папой-полиглотом нам нельзя отставать.
- Ты снова все оборачиваешь в мою пользу, - Ксай чмокает мой лоб, облизнув губы, - когда-нибудь перестанешь так делать?
- Только после вас, Алексайо.
Он тихонько смеется и обнимает меня, всем телом прижимая к себе. Эдвард мягкий, пахнет домом и собой, а еще немного – кефтедес и картофельным пюре, а пальцы его очень нежные. Ксай всегда предельно со мной нежен и это всегда много значит для меня. Он один из немногих, кто показал мне, что нежность – не пустой звук, а действительно существует. И всегда, а не только в особые моменты.
- Стало быть, я все же отправлю запрос на тот дом. Покажу тебе сегодня вечером и, если согласишься, отправлю.
- Там нужен будет ремонт или что-то вроде?..
- В принципе, нет, он полностью готов к заселению, но я думаю, нам есть что подправить под свой вкус. Или, если ты захочешь, сделать все по-новому. В детских-то точно.
- Они такие непродуманные?
Эдвард неглубоко вздыхает, чуть закатив глаза. Но ресницы его загадочно подрагивают.
- Они обе для девочек, Бельчонок.
Он произносит это почти… с придыханием. Хочет сказать обычным тоном, не привлекая лишнего внимания, старается даже, но это – бесполезно. Алексайо станет – уже стал! – замечательным папой маленького мальчика, полюбившего его всем сердцем безвозмездно и навсегда. Он прекрасно справляется с этой ролью и никогда бы не стал разделять детей. Однако по натуре ему всегда были ближе маленькие принцессы. Опыт с Анной тому пример, а рождение Каролин в дальнейшем лишь усилило его желание быть отцом девочки. Я знаю и понимаю. Я вижу.
Мои губы у его уха. Я легонько целую чувствительную область под ним. И шепотом обещаю:
- Я подарю тебе дочку, любовь моя.
Глаза моего мужа на секунду влажнеют. В них концентрированное обожание. Бессловесное, но оттого еще более искреннее. Ксаю нечего сказать, но чувства его говорят сами за себя, перевод им не нужен.
- Я подумал о том, что ЭКО можно провести в России, а в Греции уже наблюдать беременность… если удастся, конечно. Чтобы не терять время, на случай, если нам повезет в первый же раз. Впрочем, это лишь мысли.
Он сам себе качает головой, волей-неволей, а мрачнея. И эти темные тучи в такой погожий вечер нам не нужны.
Утешаю его, пробежавшись пальцами от скул до челюсти. Обычно, это помогает.
- Дельные мысли, Ксай. Так и сделаем.
Тяжелый вздох ему скрыть не удается. Но Уникальный быстро переводит его в смешок, не заостряя мое внимание. Он сам учится верить, несмотря ни на что, надеяться на лучшее, видеть хорошее и владеть ситуацией, но с позитивной ее стороны. Я буду лишь помогать ему в этом.
- Знаешь, у меня тоже есть, что тебе сказать, - перевожу тему, припомнив нечто действительно важное. И, будем честны, меня зацепившее.
- Ну конечно же. Что-то произошло?
- Скорее воспламенилось и обрушилось на наши головы, - мрачно бормочу я, уже пожалев, что завела эту тему. Забыть обо всем показалось лучшей идеей, но иметь тайны от Ксая, даже мизерные – преступление. Следовательно, стоит ему сообщить, - посыльный привез сегодня подарок для Дамира. Какую-то внушительных размеров игрушку, но я не распаковывала. Отослала обратно.
Эдвард удивлен. Вполне искренне.
- Подарок?
- От Рональда, - не желая произносить имя отца, но не имея особых вариантов, признаюсь я, - вернее, мне кажется, что от него, на ней ничего не написано, только вот…
- Только что?
- Все свои посылки Рональд заклеивает золотой лентой. Их миллион по всему миру, я знаю, много кто так делает, но у него она особенно плотная. Я помню еще с детства.
Эдвард потирает мои плечи.
- Выходит, он знает?..
- Я не говорила. Ни ему, ни Розмари. Но внутри определенно игрушка, на коробке изображен детский автомобиль и эмблема фирмы-производителя.
Не лучшая информация, чтобы делиться ей перед ужином и портить настроение, что неотвратимо приходит с разговорами о Ронни. Однако мне слишком важно сказать. И слишком важно… спросить. Набраться бы решимости еще услышать ответ, каким бы он не был.
- Ксай, пожалуйста, скажи мне, что ты не сообщал ему, - выпаливаю, договорив, закусывая губы, - ты же не стал бы за моей спиной, правда?.. Я… я просто не понимаю, как это… откуда он узнал? Если узнал, конечно же, и это не ужасная случайность…
Алексайо в который раз за этот день целует меня. Только на сей раз – в лоб. Тон у него собранный, а вид нешуточно вдумчивый и ответственный. Он смотрит на меня по-взрослому строго, но верно. Чтобы искоренить все сомнения.
- Я уважаю его желание наладить с тобой отношения, мое солнце, а так же горжусь твоим ответным шагом ему навстречу, не глядя на то, как с тобой обращался. Но я никогда не стану помогать ему вернуть твое доверие и уж точно участвовать в твоей жизни, пока ты сама этого не захочешь. Я ничего не говорил ему, Белла. И я не скажу.
Ну слава Богу. Отлегает от сердца.
- Я знаю, Эдвард, знаю… прости, - пожимаю его ладонь, надеясь, что в голосе достаточно заметно мое раскаянье, а в выражении лица – облегчение от его слов, благодарность им, - я тебе верю. Ну конечно же ты бы не стал.
Каллен слегка хмурится, задумываясь о неожиданном даре и не менее неожиданном его отправителе, впрочем, обнимая меня. С удовольствием возвращаюсь к мужу поближе. Его присутствие успокаивает и смягчает мою злость на Ронни. К огромному моему сожалению, похоже, нам стоит поговорить. И все прояснить.
- Бараш и Нюша помирились.
Мы с Эдвардом дружно оборачиваемся на детский голос, объявляющий финал очередной мультяшной серии. Дамирка, в зеленом домашнем костюмчике, стоит в дверном проходе, немного смущенно поглядывая на нас обоих и словно бы не решаясь пройти дальше. Во многом мы продвинулись, но не стоит забывать, что прошел едва ли месяц с его переезда. В некоторые моменты малыш до сих пор чувствует себя неуверенно и не слишком уместно. Благо, это так же исправимо, как неверие в свою способность зачать ребенка у Алексайо. Излечивается постоянной поддержкой и заботой.
- Правильно, ведь никакие конфеты не стоят ссор, - кивает Эдвард, закрывая тему моего отца и деторождения, отпуская меня и увлекающим жестом приглашая мальчика зайти, - ужин уже готов, котенок. Садись-ка за стол.
Тот вздыхает. Но послушно отодвигает себе стул.
Небесные глаза загораются от вида салата, а после и от вида тарелки с кефтедес и пюре, что Ксай заботливо ставит перед мальчиком. Наши порции он накладывает так же умело и быстро, чтобы присоединиться к сыну как можно скорее. Семейный ужин – уже традиция. Обычно на нем так же присутствуют Рада с Антой, но в этот вечер в Большом театре дают их любимый балет, и у женщин логичная причина для отсутствия.
- Очень вкусно, папа…
- Я рад, что тебе нравится, - Эдвард протягивает руку, погладив плечико малыша, с удовольствием наблюдая, как тот ест свою порцию. У Дамира в принципе редко возникают проблемы с едой, даже если он ее не любит, но тем приятнее и проще его радовать блюдами, которые вызывают приятные эмоции. Не так сложно было узнать его вкусы. И я тоже рада, что теперь мы знаем, что ему нравится. Желание радовать нашего маленького принца никогда, похоже, во мне не ослабнет.
- Все действительно прекрасно, - я благодарно смотрю на мужа, уже снявшего свой фартук и оставшегося в этой чудной домашней футболке, что теперь так люблю, - спасибо тебе.
- Вам спасибо, что это едите, - забавно парирует захваленный и смутившийся Эдвард. Но ему все же очень приятно, я вижу. Как и Дамирке, впрочем.
Мы ужинаем, обсуждая обыденные, повседневные вещи. Недавний благополучный полет «Мечты», разумеется, в списке тем. Ксай и Натос получили достаточное количество предложений к сотрудничеству, чтобы выбирать и развивать свой бизнес в лучшем для них направлении (а так же из любой точки земного шара), но мало того, они получили одобрение с верхушки российского общества, так же давшее дополнительные очки и финансовые приятности. Братья Каллен трудолюбиво работали много лет, и их результат превзошел все ожидания. Это окрыляет.
Перед сном Дамирка, как и повелось уже, расспрашивает папу о Греции. Ему очень нравятся его красочные и вдохновленные рассказы, описания мест и людей, угощений и напитков. Он обожает слушать про море, которого никогда не видел, фантазируя о нем и представляя, как впервые войдет в соленую воду. Благо, совсем скоро эта мечта исполнится, ведь я полностью одобряю предложенный Алексайо дом. Он выше всяких похвал и, если все получится, мы должны будем агенту достойную благодарность за наше новое семейное гнездышко. В той стране, что свела нас всех вместе.
А завершается этот чудный вечер в спальне с «Афинской школой», где мудрецы древности с интересом и, мне кажется, завистью, наблюдают за нашим неприкрытым физическим обожанием друг друга. Обладанием, я бы сказала, основываясь на позе. Эдвард продолжает открывать для меня свой сексуальный мир и познания поз «сзади». Совершенно точно скажу, что я довольна.
…Засыпаю, обнимая его. Удовлетворенная, благодарная и счастливая.
…Просыпаюсь, все так же его обнимая. Только теперь кто-то маленький, теплый и дрожащий обнимает и меня.
В темноте комнаты, где воздух разбавлен свежестью ночи, а простыни шуршат в темноте от каждого движения, Дамир сбито бормочет «мамочка», поскребывая мою спину. В ставшей традиции позе для сна я лежу на груди Эдварда, ближе к двери, и ему сложно добраться до наших лиц.
Я открываю глаза, практически сразу определяя три вещи: Дамир напуган, на часах половина третьего, а на улице идет дождь.
- Мой маленький, - аккуратно оборачиваюсь к ребенку, надеясь никак его не придавить, - иди сюда, ну что ты. Все в порядке.
Дамир тут же обнимает меня за шею, буквально повиснув на руках, когда сажусь на постели. Он прибежал из детской?
Эдвард, толком еще не проснувшийся, приподнимается на локтях. Аметисты довольно быстро приходят в себя, изучив обстановку. И, почему-то, вдруг подергиваются волнением.
- Мамочка… очень… ярко… - сбиваясь (и мне требуется время, чтобы понять, что от слез), хнычет Дамир. Его взгляд обнаруживает Эдварда, уже севшего с нами рядом. Наполняется соленой влагой под завязку, - папа… это страшно!..
- О чем ты? – я успокаивающе глажу его спину, но не могу понять, почему малыш так встревожен. Дурной сон, что мог привести его сюда, вряд ли бы характеризовался словом «ярко». Может быть, вернувшись и включив свет, его напугали домоправительницы? Или кошмар был связан с каким-то светилом?.. Солнцем?
Помимо взволнованных объятий Дамира, я чувствую ладонь Алексайо на своем плече. Он согревает мою кожу. И собранно, с обещанием защиты, говорит:
- Είμαι εδώ, κορίτσι μου (я здесь, моя девочка – греч.).
Я хочу нахмуриться, потому что не понимаю. Я хочу снова спросить Дамира о причине его страха, потому что не понимаю. Я хочу… как-то действовать. Но необходимость в каких-либо действиях быстро отпадает.
По комнате прокатывается до удушья знакомый, громкий звук, который преследовал меня в тысяче и одном старом кошмаре.
Грохочет гром.
Сквозь отдернутые шторы и приоткрытый балкон, полыхнувший холодом, спальню освещает яркий желто-белый свет. Прорисовывает все тени вокруг. И оживляет все тени моих древних воспоминаний.
Сверкает молния.
- Мамочка! – уже по-настоящему плачет Дамир, вжавшись в меня как можно сильнее. Он весь дрожит, снова весь мокрый, и вдохи у него не получаются ровными. Ему не хватает воздуха.
- Тише, котенок, оно просто яркое и громкое, ничего не будет, - Эдвард обращается к сыну, подобравшись к нам ближе и лаская его спину, плечи, волосы. Но я чувствую затылком, как смотрит на меня. И второй рукой оглаживает уже мою спину.
Я перебарываю, мучительно делая это, свое желание закрыть глаза. Я насилу делаю глубокий вдох, крепче перехватив ребенка, и сама себе мотаю головой. Просто яркое и громкое, Ксай. Ты прав. Просто. Всего лишь. Я справлюсь.
- Не бойся, Дамирка, не бойся, - шепотом, на первой фразе сорвавшимся, как мантру повторяю ему на ухо. Отваживаю себя сжать руки в кулаки, вместо этого находя им лучшее применение – гладить Дамира. Он плачет, ему страшно, и это помогает мне бороться с собственным страхом. Малыш важнее.
- Ты лучше присмотрись, - советует Ксай, говоря теперь и со мной, что прекрасно прослеживается по его голосу, - молния очень красивая. Она похожа на волшебство, когда освещает все небо и даже самые далекие звезды.
Эдвард дает мне свою руку, замечая, что начинаю дрожать вместе с мальчиком. Я отчаянно за нее цепляюсь. Но не кричу и даже не плачу. Я еще верю, что гроза больше не мой монстр номер один. Я смогу ее одолеть хотя бы ради мужчин, что рядом со мной этой ночью. Они оба слишком взволнованны, дабы я впадала хоть в какие-то истерики.
- Она горячая? – Дамирка утыкается подбородком в мое плечо, пытаясь говорить смело.
- Скорее всего.
- Я видел, как она зажгла дерево однажды… это было ужасно!
Я заставляю себя сделать глубокий, очень глубокий вдох. Чтобы воздуха хватило не меньше, чем на полторы минуты. До заполнения максимальной емкости легких.
Тише, Белла. Просто тише.
- Молнии редко куда-либо попадают, Дамирка. Это часто случайность.
Тон у Ксая размеренный, продуманный. Само его звучание, та мягкая вибрация, что унимает мое бешеное сердцебиение и иступленно стучащее сердечко Дамира – все способствует хоть какому-то, но расслаблению. Если это слово, конечно же, здесь применимо.
Вдох. Выдох. Вдох.
Лучше.
Эдвард как чувствует это. Он усаживается рядом с нами, но сбоку, чтобы видеть и мое лицо, и лицо малыша. Он нас обнимает, ласково поцеловав обоих в лоб. Жест его близости поднимает выше мое стремление бороться.
- Ты ее совсем не боишься? – жалобно вопрошает наш котенок, воровато оглянувшись на мерцающее небо. Отзвук грома заставляет его трепетать.
- Я не боюсь того, что, уверен, не навредит никому из вас, - объясняет ему Алексайо. Достаточно твердо. – И ты не бойся.
- Как же?.. Мамочка, ты тоже не боишься?
Я вижу аметистовые глаза. Они вдохновляют меня своим состраданием, помогают своей силой и обещанием быть так близко и так долго, насколько это возможно. И ошеломляют верой в меня, что так понятна и проста, и которую ни в коем случае нельзя проигнорировать. Может, она меня и отвлекает? От грозы?!
- Не боюсь, Дамир, - практически ровным тоном, достойным восхищения все в тех же глазах моего самого любимого человека на свете, говорю. И малыш на капельку, но становится спокойнее. Двойное подтверждение помогает ему поверить.
Ксай поднимается с постели, направляясь к окну. Я смотрю на него так же, как смотрит Дамир – широко распахнутыми, напуганными глазами. Мне чудится, мы – отражение друг друга в эту секунду, а покрепчавшие объятья – как подтверждение.
На фоне открытого балкона силуэт Алексайо прорисовывается четко и ярко. Гром ударяет о землю железным грохотом, а молния вспыхивает оранжевым огнем. Озаряет Эдварда до рези в глазах, а он… он закрывает дверь и задергивает шторы. Они темные и прочные. Свет и звук значительно приглушаются, погружая комнату в молчаливую тьму.
- Все это быстро закончится, - кивнув на окно, Ксай снова присаживается возле нас на постели. Его руки мягко, но требовательно склоняют нас к идее прилечь на простыни, - а нам пора спать, чтобы выспаться к утру. Нужно как следует отдохнуть.
- Я не засну, папа…
Мне хочется сказать «я тоже», но вслух это недопустимо. Зато глазами я могу. И Ксай видит.
- Я здесь – это раз, я знаю хорошую колыбельную для засыпания – это два, и я умею отгонять плохие сны – это три. Давайте попробуем.
Эдвард отдает мне свою подушку. Дамир доверчиво прижимается к груди, жмурясь. А я, отворачиваясь от окна, за которым мерцает, стараюсь сфокусироваться на голосе мужа. Это поможет.
Ксай начинает петь. Греческая колыбельная, вплетаясь в его бархатный тон словами любви и спокойствия, придуманными множество лет назад, но такими действенными, заполняет все свободное пространство. Мне легче дышать. И мне не хочется кричать, что уже победа.
Мужчина гладит нас – то меня, то Дамира, конечно же, особое внимание уделяя рукам. Он и вправду нас убаюкивает.
Я слышу, как задремывает малыш, постепенно поверив папе, а также моей близости, и успокоившись. Я чувствую, что теперь все касания Эдвард отдает мне, аккуратно укладываясь рядом и не прекращая петь. Он начинает песню по третьему кругу и я, выдохнув, закрываю глаза.
В следующий раз, когда, чуть дернувшись, их открываю – в комнате такая же тишина, как и до прихода Дамира.
Мой зайчонок все так же спит возле моей груди, но теперь одну из ладошек протянув папе. Его маленькая ручка лежит в пальцах Эдварда, бережно ее гладивших, а сам мужчина, по-моему, дремлет. Изредка он еще что-то напевает, но очень тихо. Видимо, времени прошло достаточно – за окном начинает светать, пусть непогода и не унимается.
Грома нет, но есть дождь. И есть отдельные, затихающие вспышки былой молнии.
Я оборачиваюсь на них, и пугаясь, и радуясь тому, что… смотрю. Просто смотрю, без звуков, телодвижений и какой-либо реакции. То ли я слишком устала, то ли я теперь действительно могу ее… переждать? Звучит невероятно, но факт.
Просто вспышки. Просто свет. Просто… ничего.
И я очень надеюсь, ничего и никогда больше не будет.
Я поворачиваюсь обратно, когда Дамир тихонько ерзает. Натыкаюсь на аметистовые глаза, пристально за мной наблюдающие. Сонные. Но с тревогой.
- Засыпай, Эдвард.
Как в замедленной съемке, будто я – не я, но зато с определенным желанием протягиваю руку к его лицу. Нежно оглаживаю щеку.
Эдвард целует мои пальцы.
- И ты тоже, моя девочка.
Тон у него повелительный, но даже сейчас добрый. В этом весь Эдвард.
- И я тоже, - без споров соглашаюсь, накинув простынку на посапывающего Дамира и закрывая глаза, - спасибо тебе, Ксай.
Я улыбаюсь.
И больше никаких молний не вижу.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-88
