Фабиан, прислонившись плечом к косяку двери, смотрит на меня с очевидным вопросом. Его черные волосы намочил дождь, пару капель стекает по щекам к подбородку.
- Еще случается, как видишь.
Он смотрит, как я выдыхаю дым, медленно покачав головой. Подходит ко мне ближе, становится напротив арочного проема. Эта крытая галерея – одна из немногих общественных мест, где курить можно в принципе. Если не считать особую рецептуру попкорна, возможно поэтому кинотеатр на втором этаже пользуется такой популярностью в городе.
Гийом давно хотел сходить в кино. Пусть этот день станет днем желаний Гийома. «Восточный экспресс», мексиканские начос и клубничный лимонад – простой рецепт счастья. Еще и Элис согласилась составить нам компанию. Сейчас они втроем наблюдают за дедуктивным процессом Эркюля Пуаро. А Фабиану, как и мне, видимо, захотелось на воздух.
- Эти рассказы про эмфизему легких и рак, они, выходит, только для меня, Voter?
Подмечает мою ухмылку. Закатывает глаза.
- Ты точно проживешь дольше без сигарет, сын.
- Или умру от нервного истощения, - невесело смеется он. Потом серьезнеет. – Дашь мне?
- Я не думаю, что тебе это нужно, Фабиан.
- Очень нужно. Я хочу поговорить.
Мне стоило бы быть жестче в своих принципах. И говорить яснее, выражаться точнее – держать слово и быть для Фабиана последней инстанцией. Но это не работает. Вчерашний день тому ясный пример. Я смотрю на сына и меня удивляет его прямой, но в то же время растерянный взгляд. Фабиан как будто на последнем издыхании своей смелости. И отчаянного желания чем-то поделиться.
Я не учу Тревора жизни этим вечером. Он одалживает у меня зажигалку, чтобы зажечь сигарету. Морщится, несильно затянувшись. Витиеватый дымок сизо-синий, проскальзывает, между нами, тонкой полоской.
- Danke.
- Считай это моим помутнением рассудка, Фаб. Я не хочу видеть, как ты куришь.
Он хмыкает, устало пожав плечами. Делает еще одну затяжку. Темные браслеты плотными кольцами зияют в ночи на белых запястьях. Террен мне все время говорит, что он одевается лишь в черное. Но это как раз меньшее из зол.
- Я знаю, что ты думаешь, vati, - тихо говорит сын спустя какое-то время. Не смотрит на меня, намеренно игнорируя, - и я.. я представляю... мне очень стыдно. Я хочу, чтобы ты знал, что мне стыдно.
- За что именно, Фабиан?
Он все-таки поднимает на меня глаза. Там раздраженный вопрос. И далеко запрятанная, но такая очевидная... боль. И искреннее, глубокое сожаление. Фабиан не умеет кривить душой, как бы ловко с эмоциями не управлялся. И как бы просто своими провокациями не выводил.
- Vati, я прошу... если я могу просить: давай без нагнетаний. Вчера я вел себя отвратительно и причинил тебе много зла. Много проблем. Скажи мне все, что ты думаешь и хочешь сказать. Только прямо сейчас. Я справлюсь.
Он дрожит, поспешно делая еще одну затяжку. На Фабиане пальто, на улице не так холодно, не глядя на морось, и он искренне старается эту дрожь скрыть. Из ничего лепит решимость и закрывается ей, как щитом.
Я смотрю на него несколько секунд. Пока не находит в себе силы – или ту самую смелость – ответить на мой взгляд. Исподлобья, скомкано, напряженно... но в черных глазах Фаба битое стекло. Ему больно.
- Я вчера очень четко понял одну вещь, Тревор, я хочу, чтобы ты ее усвоил: мне важнее всего, чтобы с тобой все было в порядке. Важнее неправильных поступков, грубых слов и неудовлетворительного поведения. Потому что все можно исправить, пока мы живы.
Он поджимает губы, подняв голову чуть выше. Стряхивает пепел со своей первой и последней сигареты на землю.
- Я не собирался убивать себя. Если ты об этом.
- Я счастлив это слышать. Если когда-то тебе придет такая мысль, прежде поговори со мной. Я всегда тебя выслушаю.
- У тебя много дел, vati. И любовных – в том числе.
- Фабиан, мне казалось, по поводу Иззы мы пришли к консенсусу.
- У нас мирный договор, - нехотя, но в то же время четко признает он. – Она... на самом деле неплохая. Кажется, любит тебя.
- Да, Тревор, - без доли сомнения отвечаю я. Эта уверенность его цепляет.
Мне отрадно слышать такие слова от него. Фабиан понимает это, говорит чуть тише, чуть быстрее.
- У тебя были проблемы... из-за авто? Я его не?..
- Не было, Фаб. Но могли быть у нас обоих. Во-первых, потому что у тебя нет еще прав. Во-вторых, потому что такая машина точно требует хоть какого-то опыта. И в-третьих, ты мог не только убить кого-то, но и разбиться сам. Как мне после этого было бы жить?
Он мрачнеет, пока я говорю – все сильнее и сильнее, будто вытягиваю из него последние силы. Затягивается очень глубоко, пару раз кашлянув от непривычки. Морщится что есть мочи. Руки сжимает в кулаки.
- Я хочу услышать твою злость. Я хочу, чтобы ты сказал мне о наказании сразу, без прелюдий, Voter. Что со мной будет?
- Это зависит от того, как много ты понял вчера и сегодня, Фабиан.
Он судорожно вздыхает, устыдившись такой своей реакции. Нервно запахивает ворот пальто, отвлекая мое внимание. Сигарета тлеет в его руке.
- Ты не поверишь.
- Почему же?
- Нельзя сказать, что признаешь вину, извиниться и сразу получить прощение.
- А ты пробовал?
Фабиан оглядывается на меня, сдавленно хмыкнув. В уголках его глаз уже вовсю мерцает соленая влага. Дрожащей ладонью Фабиан подносит сигарету ко рту. Затягивается. Выдыхает. Снова затягивается.
- Прости меня, папа. Пожалуйста, прости меня.
Я протягиваю ему свою руку и Фаб, мрачно качнув головой, подступает ко мне на шаг ближе. Кратко прижимается к плечу, на безопасное расстояние убрав сигарету. Сдавлено выдыхает. Не допускает ни единого всхлипа.
- Я тебя люблю, Трев. И я тебя прощаю. Мне жаль тех слов, что я сказал вчера. Я долго об этом думал. В ярости мы редко контролируем свои слова – и сдержанности нам всем стоило бы поучиться. У Беллы, например.
Он фыркает, на мгновенье прижавшись ко мне теснее. Все еще дрожит.
- Ее ничем не возьмешь, да?.. Я был жесток с ней, vati. Куда хуже, чем ты с Сибель. И я.. я так больше не поступлю.
Я убираю волосы с его лба, ласково их погладив. Фабиан напоминает мне самого себя в детстве в эти секунды. Он смотрит с надеждой и осторожно, едва не плачет, как может старается быть достаточно взрослым... но при этом прямо-таки кричит, молит о понимании. Фабиану тяжелее, чем было мне – потому что я – не Карлайл. И я не живу с ним, не вижу его каждый день. Фабиан имеет карт-бланш на злобу в мою сторону. Но эта его бесконечная, максималистская любовь... при всем том, что ее не заслуживаю, она дает силы жить.
- Я знаю, как все это звучит, - говорит он, наскоро сморгнув слезы, — все это «мнимое раскаяние» с моей стороны... но пап, я не лгу. Сейчас я тебе не лгу.
- Нет, Фабиан. Я вижу. Я всегда тебя очень хорошо вижу, - целую его макушку, не устыдившись такого жеста, и Тревор придушенно всхлипывает. Первый раз за долгое время.
Сын быстро отстраняется. Затягивается в последний раз, облачко дыма выпуская изо рта. У него горят черным пламенем глаза, но вид очень несчастный.
- Не ты один. Изза твоя... она порой мысли мои читает. Это странно.
- Приноровилась со мной.
Фаб чуть улыбается, ровнее вздохнув.
- Ты знаешь, мы с Элис... мы правда очень боимся, чтобы она не разбила тебе сердце. Мы никогда и никому... не позволяли, не верили настолько, как ты ей. Это... впечатляет.
- У меня было немало промахов, Фабиан. И некоторые мне уже не исправить. Но мало кто в этой жизни был со мной настолько честен с самого начала, как Изабелла. И так просто и легко... меня любил.
- Здорово, если оно... так. Посмотрев на вас двоих, можно будет и в любовь поверить. Тебе, кстати, тоже – тому еще циннику.
Фабиан оттаивает и это не может не радовать. Я ерошу его волосы, отчего сын наигранно хмурится, отмахиваясь. Тушит сигарету о пепельницу рядом. Смотрит на меня из-под своих черных, длинных ресниц. Очень откровенно.
- Ты вчера сказал о Сибель. Я пытаюсь поверить Иззе. Скажи мне, что и ты попытаешься поверить Сибель. Не станешь... то, что ты сказал – не станешь.
Ему тяжело о ней говорить. Но услышать мой ответ, кажется, еще тяжелее. Потому что Фабиан не верит, что он может быть другим.
- Нет, Трев, не стану. Я прошу у тебя прощения за эти слова.
Он судорожно выдыхает, глянув на безлюдную улицу по ту сторону арочной галереи. Супится.
- Пап, я люблю ее.
Я всегда недолюбливал Сибель, я не скрывал это – и Фабиан в курсе. Но то, что случилось со мной после встречи с Изабеллой, то, что она в принципе появилась... дает отмашку – пощечину просто – пересмотреть свое отношение к этой девочке. И я, и Фабиан боимся одного и того же – что наших близких любят не за них самих, с какой-то выгодой, подоплекой... но Сибель тоже еще ребенок, ей пятнадцать. Есть ли в ней то коварство, что мы с Террен так старательно приплетаем?
- Это сильное чувство.
- Я бы сказал... всеобъемлющее. Я не хочу без Сибель... я не смогу без нее. Ты же должен понимать это!
- Фабиан, я не препятствую вашему общению, не так ли? Но я бы хотел, чтобы ты помнил о безопасности.
- У меня всегда есть презервативы. У тебя, кстати, тоже. Но Сибель-то пьет эти таблетки...
- Кому-то всегда придется думать за двоих, Фабиан. Пьет она или нет, но презерватив у тебя быть должен.
Он отрешенно кивает, взглянув на свои руки.
- Ты боишься, что она забеременеет.
- Вам точно не до родительства сейчас, Фаб. Давай закончим школу – как минимум.
- Не Сиб. Ты боишься.
Я хмурюсь и Фабиан словно убеждается в своей версии. Неглубоко вздыхает, коснувшись моего плеча. Несильно по нему похлопывает.
- Она не скоро захочет детей, Voter. Познакомившись с нами.
- Об этом нам точно не стоит говорить. Тем более – тут.
- Ладно. Скажу тогда за себя: никаких проколов. Я слежу за этим.
Я привлекаю его к себе, некрепко обняв, и Фаб не сопротивляется. Утыкается лицом в мое плечо. Не двигается, молчит какое-то время.
- Ты вернешься домой?.. Нет, не так. Когда ты вернешься домой?
- Я не понимаю, сынок, о каком доме идет речь.
- Это и печально. Дом – он всегда один. Мы хотим, чтобы ты был в Портленде. Элли... она взрослее, чем кажется. А нам ты очень нужен дома. Нам с Парки ты нужнее.
- Я ведь тут не обмену, Трев. Здесь главный офис компании.
- Будешь в главном офисе США, что, там таких нет? – он закатывает глаза, я могу поклясться, сильнее прижавшись к моему плечу. – Если вдруг кончится твой контракт... прошу, пусть Изза не станет причиной остаться в Берлине. Итак, ты здесь... сто лет.
- Белла не любит Германию, Фаб.
- Да? Тогда мне к ней надо? Чтобы она вернула тебя домой?
Я крепко обнимаю его в ответ, погладив по спине и по волосам точно, как Гийома в свое время. Они оба очень любят этот жест. И оба расслабляются, стоит мне так их коснуться. Это больно, быть на таком расстоянии. Но Фабиан не знает всей подноготной. И ему незачем в пятнадцать лет ее знать. Кроме главного:
- Я тоже хочу вернуться, Тревор. Если будет шанс, я им воспользуюсь.
- Мы сами создаем шансы, vati.
- Не без этого, -целую черные волосы, похлопав его по спине, - люблю тебя. Запомни, Фаб, и всегда вспоминай: чтобы не случилось, с кем бы я не оказался – вы с Гийомом и Элли превыше всего.
- Я постараюсь... я тоже тебя люблю.
Я даю ему минутку, все также поглаживая спину и не отпуская от себя. Фабиан не протестует. Ему это нужно.
- Есть еще кое-что, Тревор.
- М-м?..
- Эта история с «Порше» останется, между нами, матери – ни слова. Но вот санкции никто не отменял. Тебе придется поработать на благо компании в Мэне. Бесплатно. Я это организую.
- Это наказание что ли?..
- Санкции, - повторяю это слово, сконцентрировав на нем его внимание, - чтобы история запомнилась. Ну и ты так любишь «Порше», оказывается. Два месяца позанимаешься обслуживанием старых «Панамеро».
- Vati-i-i, - смешливо, но озадаченно протягивает Фабиан. – Ты поэтому про любовь сейчас? Люблю – но организую?!
Его брови сведены к переносице в хмуром вопросе, но мрак в глазах рассеивается. И нет больше там этой застарелой боли – вымыло слезами.
Я уверенно ему киваю и Фаб супится.
- А что касается Беллы... я очень горд, что ты дал ей шанс.
Смущается. Ненадолго опускает глаза, пнув какой-то камушек рядом с нами.
- Она со мной под мостом сидела... заслужила, наверное. Но подожди! Что там с «Панамеро»? Почему – бесплатно?
- Пойдем, Фаб, - затушиваю сигарету, уже догоревшую до тла, кивнув сыну на двери в конце коридора, - иначе без нас включат титры.
- Там бабка всех порешила, - закатывает глаза он, отдернув рукава пальто, - ты же помнишь, сам мне рассказывал. Русская графиня. Папа!
Но потом все же идет следом. Смеется, пожав мою руку.
Мы вместе возвращаемся в темный зрительский зал.
* * *
Темно-синяя чашка из керамики. Тяжелая, с широкой ручкой и скругленными краями. Молочный улун, чей сладковатый запах сразу заполняет все пространство вокруг. И пару кусочков «Таблерона» в яркой фольге – остатки той пачки, которую не прикончили дети.
- Спасибо, - механически отзывается Эдвард, когда я опускаю чашку на стол перед ним. Но не спешит ее касаться, все еще пролистывая что-то на экране айфона.
- Не за что, - я глажу его плечи, чуть массируя кожу у ключиц. На Каллене свободная темно-зеленая кофта, несколько растянутая, домашняя, поэтому это не доставляет трудностей. Он и сам сейчас настолько домашний... насколько и потерянный. С отъездом детей, как бы не готовился к этому дню, с его лица пропадает улыбка.
На мое прикосновение Сокол реагирует. Легонько целует руку, которой его глажу.
- Где сейчас самолет? – приникаю к нему, наклонившись ближе.
Эдвард хмыкает, повернув экран так, чтобы и мне было видно. Желтый самолетик из знаменитого приложения огибает земной шар, медленно следуя над океаном.
- Атлантика.
- Там, наверное, очень красиво.
- Бесконечная вода. Разве что, Гийом оценит... высматривая дельфинов.
В его тоне светлая грусть. Эдвард изо всех сил старается принять ситуацию такой, как она есть, но ему это тяжело дается. Все трудности, связанные с приездом мальчиков, и мне теперь кажутся домашними монстриками. Вот когда они далеко, когда на таком расстоянии – это проблемно. Особенно с поправкой на желание Эдварда активно участвовать в их жизни и любить так, как того заслуживают. Любить так их в принципе научил он.
- Между прочим, тогда, в океанариуме, про дельфинов мы говорили меньше всего. А вот о китах...
- В Мэне долгое время была обитель китобоев. Киты у нас в крови.
Я тихо посмеиваюсь, целую его висок. Сокол путается пальцами в моих волосах, гладит по щеке. У него очень ласковый сейчас взгляд.
- Это самое сложное, сколько бы раз не повторялось – расставание.
Он подается назад, когда обнимаю его, поближе. И своими руками придерживает мои, медленно рисуя на них замысловатые линии.
- За расставанием всегда следует встреча. Хоть и мало это утешает вначале...
- Мало, - неслышно соглашается он.
Вылет из Берлина был назначен на десять утра. Пересадка в Амстердаме. Вылет в Портленд. Восемь часов в пути. Бизнес-класс в обоих самолетах и обещание Фабиана развлечь Гийома, если тому станет невыносимо скучно... но на стойке регистрации прослезился даже Фабиан. В огромном аэропорту Берлин Бранденбург не было, казалось, никого, кроме них троих – Эдварда и его сыновей. Элис попрощалась с братьями накануне вечером.
Гийом очень старался вести себя по-взрослому и не плакать. Но у него самую настоящую боль вызвал момент посадки. Он так крепко обнял Эдварда, не желая никуда отпускать... и так дрожали у него ладошки, когда все же отпустил... душераздирающее зрелище.
Фабиан попрощался с папой быстро. Эдвард что-то шепнул ему на ухо, отчего Фаб покраснел, но резво кивнул. Сжал папино плечо пальцами, скороговоркой выпалив «до встречи, vati». Протянул ладонь Гийому, что нехотя за нее взялся... и не отпускал ее до самых ворот зала безопасности.
- Я купил билеты на девятнадцатое декабря, Белла.
Я возвращаюсь на нашу кухню, к Соколу, что так ясно сегодня пахнет домом и этот дом для меня олицетворяет... он задумчиво касается губами моей ладони, придержав ее возле себя. Поднимает глаза лишь тогда, когда глажу его волосы. Опасение в синем взгляде перебивает решимость.
- Уже?..
- Прости мне эту скоропалительность... но мне нужно было знать, когда мы с детьми увидимся в следующий раз.
- Обратно – после Рождества? Это больше недели, получается?
- Десять дней. Обратно – второго января. Почти две недели. Новый год в этом году мой, раз Рождество за Террен.
- Есть весомый плюс в моей дистанционной работе, - приглаживаю его волосы, убрав их со лба, и Сокол прищуривается. Крепче обвивает мою ладонь.
- Скажи мне, что ты поедешь со мной, Изабелла.
- Думаешь, останусь в Берлине?
- Чем черт не шутит... ну же.
У него в глазах какое-то оживленное, детское почти что нетерпение. И блуждающие огоньки запала. Эдвард горит каждой своей идеей и ненавидит, когда что происходит вне его плана или ведения. Но сегодня я на все готова закрыть глаза. Я представляю, каково ему.
- Поеду, - не тяну с ответом, мягко, бархатно его поцеловав. Повторяю, у самых губ, на секунду отстранившись, - поеду за тобой куда скажешь.
Он по-мальчишечьи прищуривается, оттаивая.
- И на Свалбард?
- Там открывают завод «Порше»?
- Автосалон, - смеется, поймав пальцами мою прядь и бережно убрав ее за ухо, - на самом деле, туда нужно поставить партию авто. Но этим будет заниматься норвежская сторона, не наша.
- Свалбард – рай для морского биолога, Falke. Нашел чем пугать.
- А как же полярная ночь?
- Даже в полярной ночи мы с тобой сможем найти плюсы.
Я поддерживаю эту легкую, забавную беседу, потому что я вижу, как Эдвард расслабляется. Видеть его печальным для меня просто невыносимо. Дети пробыли здесь почти неделю. У нас была насыщенная культурная программа – особенно в первой половине их пребывания, но об этом мы договорились не вспоминать. А за оставшиеся дни программу-максимум Сокол сумел мальчишкам организовать – от технического музея с его интерактивами, до Drive Forum с выставками автомобилей будущего, и парка развлечений, где так легко насладиться настоящим. Мы ходили в кино, ели мороженое, играли в аэро-хоккей..., и я вдруг поняла – в который раз в обществе Эдварда – какой может быть семья. Если дети в ней были желанны и своевременны.
- Знаешь, Schönheit, с седьмого по одиннадцатое декабря мне надо быть в Штутгарде. Я был бы рад, если бы ты составила мне компанию.
- У тебя в планах на весь декабрь увезти меня из Берлина?
- Только если ты хочешь. К тому моменту уже будет готов твой «Порше». Сможешь испытать на истинном немецком автобане.
- Это что, рекламная компания? – смешливо ерошу его волосы я.
Эдвард прищуривается, придерживая мои руки и отодвигаясь от стола чуть дальше. Предлагает мне свои колени, не вынуждая стоять рядом. Обвивает за талию, прижимает к себе, ласково оглаживая спину, как будто только и ждал этого момента. От него пахнет молочными улуном и немного – сандалом. Капсулы для стирки в последний раз выбирала я, поэтому отдушка у нашей одежды одинаковая. Смешиваясь с ароматом Эдварда, она – как очередное подтверждение дома.
- Тебе что-то не нравится, Изабелла? – щекочет меня и смеется сам, когда начинаю вырываться. – Напишешь цикл статей о Штутгарде. Дай боссу идею. Босс, кстати, немец?
- Американец. И довольно молодой.
- Изза...
- Это за то, что меня щекочешь, - фыркаю от вида его лица, когда обрисовываю ситуацию. Не знаю, стоит ли мне пока беспокоиться о ревности Эдварда. К истинным проблемам она еще не приводила... может, лучше порадоваться? Его любви и желанию со мной быть?
Эдвард смотрит на меня с обожанием. Именно это слово. Оно так лучится из его взгляда, так переливается в нем.. я не сдерживаюсь, целую его еще раз. Придерживаю за нижнюю челюсть, глажу скулы большими пальцами, приникаю к щеке. Он согревает мою кожу теплым дыханием.
- Забавно, что дети считали, что ты меня к себе привязываешь, Schönheit. На самом деле я держу тебя так крепко, что вряд ли решусь отпустить – не сейчас точно.
Он демонстративно обвивают мою талию обеими руками, прижимая к себе еще сильнее. Не переходит границ и не пугает меня, наоборот, я чувствую его каждой клеточкой, ощущаю так близко, как давно хотела. И напитываюсь этой близостью. Влюбленной и волшебной.
- Будто бы я сбегаю, Эдвард.
- Ты никуда не убежишь, - он прокладывает дорожку из поцелуев по моему лицу, задержавшись у губ, - Der Falke hat eine Schwalbe. Das Ende. Сокол поймал Ласточку. Конец.
- Странная сказка...
- Как все немецкие сказки, - он пожимает плечами, ласково поцеловав меня в лоб. – Но, в отличии от прочих, в них принцессы обычно счастливы в конце.
Я останавливаю его, удержав лицо в ладонях. Аккуратно разглаживаю крошечные морщинки у глаз, веду линию по носогубному треугольнику, большими пальцами стираю глубокую бороздку на лбу. Эдвард расслабляется в моих руках, даже дышит спокойнее. В его глазах из яркого пламени и запала постепенно образуется легкий огонек рождественского камина. Уютный и безопасный.
- Я не хочу больше слышать обо всех этих уходах, предательстве, удерживании... я с тобой, потому что я выбираю быть с тобой, Эдвард. И если ты выбираешь тоже самое, нам нечего бояться. Все можно пережить.
В его глазах концентрированная нежность. Прямо-таки океан возле Мэна, бескрайняя синяя гладь. Эдвард влюбленно целует меня, прикрыв глаза. Подрагивают его длинные черные ресницы.
- Сокровище мое. Какое же ты для меня сокровище, Белла.
Я глажу его челюсть, задержавшись у мочки уха. Эдвард немного хмурится.
- Но тебе придется научиться верить мне. И говорить со мной без страха испугать или оттолкнуть. Тебе нужно будет мне рассказать о прошлом. О тех событиях, что имеют влияние на твое настоящее.
- Не сегодня, Изза, - и строго, и просительно предупреждает он.
- Нет, - спокойно соглашаюсь, не убирая руки, все еще концентрирую его внимание на своих словах, продолжая эти поглаживания, - но в ближайшее время. В Штутгарде, например.
- Я не вижу в этом смысла – ворошить прошлое. Оно и так... не далеко ушло.
- Меня пытается просветить каждый, Эдвард, - серьезно говорю ему, стараясь, чтобы слова не звучали ни мягко, ни жестко, - но я не хочу слушать никого, кроме тебя. Ты мне расскажешь.
- Это уже не вопрос.
- Не вопрос, - подтверждаю, медленно огладив его подбородок, - я хочу верить, что ты меня услышал.
Эдвард жмурится, устало запрокинув голову. В его чертах снова проступает скованное недовольство и хмурость. На мои прикосновения он практически не реагирует больше.
- Послушай, - не сдаюсь, накрыв его правую щеку всей своей ладонью, заставив обратить на себя внимание, - послушай еще раз, Falke: я хочу знать тебя. Я не боюсь знать тебя. Я выбираю тебя. Но я не хочу больше этих игр с загадками. Постепенно этот клубок нам придется распутать.
- Мне не нравится твой настрой, Изза.
- Белла, - поправляю, качнув головой. – Не злись. Сегодня был долгий и не самый простой день, я прекрасно это понимаю. Позже мы вернемся к этой теме. А пока – забыли. Все.
Он недоверчиво смотрит на меня из-под ресниц, мрачно покачав головой. Не обнимает больше за талию, только лишь придерживает на своих коленях. Хочет что-то ответить... и сам себе отказывает.
- Все, - тихонько повторяю, бережно прикоснувшись к его скулам, линиям у губ. Осторожно целую напоследок, совсем легко. – Чай. Душ. Постель. Это план.
Ползут вверх уголки его губ. Сокол выглядит тронутым и удивленным одновременно. И все равно смеется.
- Приказываешь? – хитро спрашивает.
Я убежденно киваю. Не прячу улыбки.
- Еще бы. Ты знаешь, я умею.
- Знаю.
Он неопределенно хмыкает, все-таки притянув меня ближе. Еще раз, тысячный за последние полчаса, целует. Давно я не чувствовала столько теплой нежности от Эдварда. Возможно, это эффект расставания с семьей.
- Твоя взяла, Schwalbe. Давай пить чай.
Душ мы принимаем по отдельности. Эдвард идет первым.
Я прохожу в спальню, рассматривая ее слово впервые – с каждым элементом дизайна, с каждой ноткой аромата, со скрипом балконной двери и покачивающейся шторой. Одежда Эдварда остается лежать на стуле, на прикроватной тумбочке небрежно брошена пластиковая карта, часы и мобильный. На ящик с презервативами я стараюсь не смотреть.
Сажусь на постель, медленно разглаживая бежевое покрывало. Белое белье красиво гармонирует с тканью такого цвета. Я недавно видела в «Oysho» пижаму такого оттенка, надо будет за ней вернуться. Если Эдвард, с его сумасшедшей наблюдательностью, ее еще не купил, конечно же.
Напряженно улыбаюсь своему новообретенному браслету, что лежит в уголке моих вещей возле комода. Эдвард уже освободил для меня две полки и большую часть шкафа, бог знает куда упрятав свою одежду. А я все никак эту сумку не разберу... завтра с утра это первое, чем стоит заняться.
Глажу пальцами кулон с соколом и ласточкой на своей шее. Смотрю на темное небо, кусочек которого так ясно виден сквозь приоткрытые шторы. Мне нравится, что здесь прохладно.
Даже когда возвращаюсь из душа с влажными волосами, эта прохлада кажется уместной. Сокол, терпеливо ожидающий в постели, улыбается мне своей очаровательной кривоватой улыбкой. Немного удивленной.
- У нас сломался фен?
- У меня не хватило терпения, - бормочу, не теряя времени и сразу укладываясь поближе к нему, на ту половину постели, что стала нашей общей. – Жаль твою футболку.
- Мою футболку?..
- Будет мокрой.
Эдвард усмехается моему умозаключительному бормотанию, ласково обняв меня за плечи. Накрывает нас одеялом, через ткань гладит мою спину. Несколько раз тепло целует мои волосы, подтверждая, что ему все равно. Каждое его прикосновение успокаивает. Я и вправду ничего не боюсь, когда вот так вот Эдварда обнимаю. И когда он настолько близко.
- Спокойной ночи.
Он прикасается губами к моему лбу. Чувствую кожей его улыбку.
- И тебе, Schatz. И тебе.
- Форум -
Стало ли проще, стало ли сложнее? Большая история только начинается. Очень интересно узнать ваше мнение - в отзывах тут или на форуме. Спасибо!
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1