* * *

Мобильный Эдварда призывно вибрирует на прикроватной тумбе. Я не сразу понимаю, во сне слышу эту пронзительную вибрацию или наяву. Прижимаюсь к его плечу, пододвинувшись ближе, будто это поможет скрыться от навязчивого звука. На Эдварде мягкая серая футболка для сна, кажется, на размер больше, еще и чуть растянутая – одно удовольствие прикасаться. Да и Эдвард, обнимавший меня всю ночь напролет, совершенно не возражает. Он говорит, ему нравится так ясно меня чувствовать – в конце концов, это стало ведущим аргументом моего переезда в Шарлоттенбург.
Сам Эдвард, даже если бы хотел, игнорировать мобильный не может – не в его природе пропускать входящие звонки. Даже двадцать пятого декабря, даже в девять утра. Он сонно вздыхает, чуть двинувшись подо мной и потянувшись к тумбочке. На ощупь отыскивает айфон. Вытянув его перед собой, прищуривается, взглянув на экран. Выражение его лица теплеет.
- Парки. Привет, любимый.
Его негромкий, хриплый ото сна баритон гармонично встраивается в утреннюю тишину спальни. Сквозь тучи вечно хмурого неба робко пробиваются солнечные лучи, отражаются на снегу их блики. И серая полоса океана вдалеке, и крики чаек, и снег – целые горы снега после ночи! На улице, должно быть, зверски холодно – без мороза солнца не бывает. А у нас тепло. Я медленно глажу предплечье Эдварда, просыпаясь... привыкаю к этому новому утру, шелесту простыней, неожиданному уюту спальни... и ласковому голосу Сокола, что разговаривает с сыном.
- С Рождеством, мое солнце, и тебя с Рождеством! Да, оно наконец-то наступило.
Эдвард усмехается, запрокидывая голову и удобнее устраиваясь на своей подушке. Обнимает меня сильнее, тоже поглаживая кожу под тонкой розовой кофтой. Просыпается окончательно.
- Нет, Парки, до снеговиков мы еще не дошли. Даже до завтрака не дошли, если честно.
- Мальчикам – привет, - бормочу у плеча Каллена я, повыше натянув наше общее одеяло. Мне нравится тот комфорт, что оно создает вкупе с очевидным присутствием Эдварда. Тяжелое, отнюдь не невесомое, с приятной гранатовой отдушкой нового кондиционера.
- Привет тебе и Фабу от Беллы, Гийомка, - хмыкает Сокол, наклонив голову к моим волосам. Теперь слышу его немного лучше, вплоть до легкой вибрации голоса. – Да, конечно. И тебе привет, Schönheit. С праздником!
- С Рождеством...
- Ты прав, Парки, будем выбираться из постели, непорядок, - смеется Эдвард, - и я тебя, любимый. Хорошо вам провести этот день. Мы увидимся вечером, помнишь? Я позвоню, когда будем к вам выезжать.
Гийом что-то еще рассказывает отцу, не желая так быстро класть трубку – и Сокол не принуждает его. Покорно слушает, изредка что-то вставляя в недлинный рассказ. Улыбается, полуприкрыв глаза и размеренно, в такт своим ответам, разглаживая рукава моей кофты.
- Хорошо, мое солнце. Да, до вечера. Да, давай.
Он отключает звонок, аккуратно вернув мобильный на его прежнее место. Поглядывает на меня с высоты своего роста и верхней части подушки. Загадочно, но тепло улыбается.
- Теперь ты, Schönheit.
- Я?..
- Именно, - Эдвард поворачивается на бок, в мою сторону, одним ловком движением притягивая совсем близко к себе. Путается пальцами в волосах, неглубоко вдыхает их запах. И довольно прищуривается. У его глаз и рта крошечные морщинки радости, а улыбка поистине безбрежна.
- С добрым утром, моя радость!
- Я уже и забыла, каково это, когда утром ты в постели, Эдвард.
- Ну-ну, Schwalbe. Я встал на путь исправления.
- Я не стану верить на слово, ты же знаешь, - смешливо предупреждаю я. Эдвард изображает праведное удивление.
- Буду стараться, моя королева. Буду хорошим мальчиком, честно.
- Ну, раз честно...
Я подаюсь вперед, мягко обвив его лицо обеими руками. Большими пальцами глажу скулы, еще теплые ото сна, совсем расслабленные. И легко, почти невесомо Эдварда целую. Он сразу же отвечает – не дает даже на миллиметр отстраниться.
Я чувствую горячие ладони мужчина на своей талии. Он чуть задирает кофту, касается голой кожи, ни в чем себя не отказывая – согревает меня. И держит крепко и надежно, притянув ближе к себе. Эдвард меня хочет, ощущаю кожей ничем не сдерживаемую, очевидную его эрекцию. Мы стягиваем простыни и сбиваем одеяло, но никому до этого нет дела.
Я смеюсь, рвано вздохнув, в процессе тесно прижавшись к его талии – и резко отстраняюсь, когда мы все же останавливаемся. В глазах Сокола мерцают блуждающие огни, чуть темнеет синева радужки. Он снова мне улыбается, но как-то встревоженно – больше напоминает оскал. Чувствую, как поджимаются, дрогнув у моей спины, его пальцы.
- Белла... – предупреждающе зовет он.
- И тебе доброе утро, - мило отвечаю, сделав вид, что ничего и не произошло. Выбираюсь из его рук, откинувшись на свою подушку, для профилактики возгорания притянув обратно одеяло. Вот теперь синие глаза по-настоящему пылают.
- Ты что это, играешь со мной, Shwalbe?
- Я? Ни в коем случае.
- А ну-ка иди сюда, девочка, - призывно ухмыляется Эдвард. Игриво стягивает край одеяла ниже, заставляя меня последовать за ним. Я уворачиваюсь, когда пытается поймать, отодвигаюсь еще дальше – к самому краю постели. Эдвард, блеснув взглядом, принимает правила игры.
- Falke! – визжу, когда принимается щекотать меня, стараясь подобраться ближе, откинуть подальше это тяжелое покрывало целомудрия, - так нечестно, нечестно!
- Все средства хороши, - приговаривает он, - не сбежать тебе, Schönheit, ох, не сбежать...
Впрочем, я умудряюсь дважды уйти прямо из-под его носа. Благодаря тому, что постель такая большая и находится довольно близко к полу, не боюсь упасть, чувствую себя раскованно. Я проникаюсь нашей маленькой игрой. Ускользаю, убегаю на простынях от Эдварда, кидаю в него подушки, сминаю к чертям одеяло, покрывало и плед. Простыни, уже совсем растрепавшись, выправляются из-под матраса. В спальне слышен наш общий заливистый смех.
- Ну все, Изабелла!
- Нет, Эдвард!
Предпринимаю очередную попытку скрыться от его рук, но неверно высчитываю траекторию. Эдвард предугадывает мое движение. В следующий момент нависает сверху, блокируя последние пути к отступлению. Довольно, как удав, улыбается. Немного наклоняет голову, наблюдая за моими попытками вырваться. Его руки по обе стороны от моей груди, фиксируют и не дают скрыться от своего обладателя.
- Все-таки попалась, Ласточка.
- Я готова оспорить правила...
- Еще бы, - он ухмыляется, медленно, растягивая удовольствие, оглаживая мои ребра. Начинаю смеяться, не выдержав даже легкой щекотки, и Сокол удовлетворенно скалится.
- Эдвард...
- Я слушаю, Изза, - даже не думая прекращать, с напускной серьезностью отзывается он.
- Эдвард! – смеюсь громче, завозившись под его пальцами в попытке хоть как-то избежать щекотки, - ну ты что! Хватит! Хва-а-а-тит!
- Еще, Schönheit? Моя девочка хочет еще?
- Не-е-е-т! Эдвард!
Он смеется вместе со мной, все же останавливаясь. Вижу, что не прочь продолжить свое веселье, но идет у меня на поводу – слушается. Вздыхает, наклонившись совсем низко. Урывает себе быстрый поцелуй победителя.
- Ладно уж.
Часто дышу, отходя от нашей внезапной игры. Покалывает у ребер от долгого смеха и активных движений, совсем сбились простыни подо мной и куда-то исчезли подушки. Когда поднимаю голову, вижу их в изножье.
- Ты неисправим, ты знаешь?
- О да, - он доволен таким комментарием и ничуть этого не скрывает, - но мне нравится. Ты улыбаешься, ты со мной, Белла. И этим утром только моя.
На последней фразе голос мужчины звучит по-особенному нежно. Нет здесь ноток собственности или угрозы, даже напускной, какой-то горделивой ухмылки... только нежность. Безбрежная, как океан Мэна. Я пронято Соколу улыбаюсь.
- Иди сюда, - прошу неслышным шепотом. И сама, не дожидаясь его реакции, обнимаю Эдварда. Сжимаю ткань майки на его спине, оглаживаю позвонки, касаюсь губами пульсирующей венки на шее. И приникаю щекой к темной линии ворота футболки.
- Счастье мое, - тронуто произносит Эдвард, бережно пригладив мои волосы. Убирает их с лица, гладит кожу у бровей, у глаз, вдоль скулы. И крошечными, трепетными поцелуями прокладывает узкую дорожку к моим губам. Кожа саднит, требуя его прикосновений.
- Я еще и радость.
- И радость, ну конечно, - он усмехается моей ремарке, наконец добравшись до губ. Несколько раз неглубоко, целомудренно их целует. – Моя самая большая радость.
Вот теперь прикасается ко мне как следует, как хочу. Хрипло, несдержанно стонет, когда правой рукой массирую кожу затылка, легонько тяну его темные волосы. Сам нас останавливает.
- Сейчас мы так и останемся в этой постели, Schönheit.
- Разве это плохое рождественское желание?
Я сегодня его веселю. Эдвард очаровательно мне улыбается, принимая такой вопрос. И за это выражение на его лице, за это спокойствие взгляда и трепетные, бесконечные поцелуи, я готова на многое.
- Чуть-чуть позже, - обещает, погладив скулу. – Паркер правду сказал – пора вставать.
- А если не хочу вставать, Эдвард? - жалуюсь ему как маленькая, приникнув щекой к плечу.
Сокол утешающим жестом приглаживает мои волосы.
- Я компенсирую ранний подъем завтраком, что скажешь?
Прищуриваюсь, поглядев на него с напускным подозрением.
- Фирменными крэпами что ли?
- Омлеты уже не котируются?
- В Штатах – нет, - отметаю я.
- Ну тогда крэпами, что же делать, - смеется Эдвард.
Я обожаю видеть его таким. Я обожаю это утро, потому что оно праздничное, потому что мы в одной постели, потому что за окном пробивается солнце, а я забываю определение злосчастного слова «одиночество». Больше в моей жизни на Рождество его нет. И не будет – Эдвард мне уже пообещал.
- Вдохновение мое - мистер Каллен, приникнув ко мне в крайний раз, быстро целует губы, затем – щеку, а потом и лоб у линии волос. – Невозможное и такое красивое. Через полчаса я надеюсь увидеть тебя на кухне. И крэпы – тоже.
- Только если крэпы – тоже, - предупреждаю его, игриво ухмыльнувшись. Касаюсь ногами его талии и Эдвард, от греха подальше, сразу же отстраняется.
- Веди себя хорошо, - грозит мне.
Без толики расскаяния ему улыбаюсь.
- Не буду.
Впрочем, на кухню его все-таки отпускаю. Смотрю, как резво поднимается на ноги, очень эстетично и сладко потянувшись в моем непосредственном поле зрения. Разминает мышцы спины и шеи, подмигнув мне. Поправляет свою футболку, но не трогает штаны, чуть опустившиеся на поясе. Модельной походкой покидает спальню. Я безмолвно смотрю ему вслед.
Укладываюсь обратно на постель, обнимаю подушку, зарываюсь в одеяло. Смеюсь, когда вдыхаю наш запах – я сегодня много смеюсь. Расслабляюсь. День задался с самого начала.
Как мы и условились, завтрак готовит Эдвард. Быстро и профессионально разводит тесто для тонких блинчиков, управляется с большой блинной сковородкой и достает из холодильника привычный набор разносортных джемов. Я сажусь за стол напротив его места и на моей тарелке сразу оказываются горячие крэпы – прямо со сковороды. Шумит на тумбочке кофеварка, наполняя кухню ароматом свежезаваренного кофе. В синих высоких кружках, не изменяя еще берлинским традициям, Сокол ставит перед нами лунго. Мы весело чокаемся чашками за наступившее Рождество. А потом я наслаждаюсь кулинарными способностями мистера Каллена, о которых он предусмотрительно молчал долгое время.
- Потрясающие крэпы!
- На здоровье, Sonne.
Мы выбираемся из дома в начале двенадцатого. Солнце окончательно вступает в свои права, отвоевав у зимы праздничный день. Красиво отражается на хрустящем снегу, искрится в затейливой вязи сугробов вдоль скалистого берега. И шумит, вместе с кронами деревьев, в лесной части поселка.
Эдвард открывает передо мной дверь «Порше». Первый раз за все наше время здесь машина всю ночь пробыла в гараже. Удобно – не нужно откапывать из снежного плена.
- И куда мы едем?
- Ты все узнаешь первой, - снисходительный к моей ребяческой улыбке, отвечает Сокол. Наклоняется, прежде чем закрыть дверь, тепло меня целует. И самостоятельно застегивает мой ремень безопасности.
С громким рыком наш кроссовер вырывается на узкую асфальтированную дорогу. К моему удивлению, ее почистили, чего не скажешь об окружающих пейзажах. Ровная линия белоснежной разметки ведет нас в обратную от дома сторону. Эдвард нажимает на экран авто – и салон наполняет тихая, знакомая мне классическая музыка – как в Берлине.
- У меня даже теорий нет, куда можно податься утром двадцать пятого, Эдвард.
- Считаешь, штат Мэн такой маленький? – игриво зовет Сокол, кратко на меня взглянув.
- Мы что же, уезжаем из Портленда?
- Мы еще до него и не доехали, Schönheit.
Эдвард сохраняет интригу до последнего, не ведется на мои расспросы. Но делает это так мило, что мне даже нравится. Доверяюсь ему, с интересом разглядывая снежные пейзажи за окнами. Мы еще не ездили в этом направлении – и вправду не в сторону города, а куда-то левее. В какой-то момент мы и вовсе сворачиваем с трассы, и океан начинает стремительно приближаться. Вот уже виден скалистый берег и россыпь белых чаек на камнях. А вот и... Я не верю своим глазам.
- Да ладно, Эдвард!
Ему нравится моя реакция, этот чистый восторг. Потому я всего один раз в жизни упомянула это место в принципе. А он запомнил.
Маяк Портленд-Хед предстает нам на обозрение во всем своем великолепии. Его высокая белая башня, черная крыша с тонкой трубой и ярким обновленным фонарем, утес, о который разбиваются сизые, пенистые волны. И гряда коричнево-черных камней, уходящих в бушующий океан. Пару деревянных построек у маяка дополняют общую картину. Безумно красиво.
- Истинное лицо Мэна, - сообщает Сокол, сворачивая на подъездную дорожку.
- Удивительное место.
- Похоже на детские воспоминания? – припоминая мою историю о совместном визите сюда с родителями много лет назад, зовет Эдвард.
- Куда лучше, чем я помню, - восхищенно протягиваю, не в силах оторваться от силуэта маяка на фоне безудержного, безбрежного океана. – Очень красиво.
- Сейчас подъедем ближе, Белл. Будет красивее.
Небольшая парковка у хозяйственных пристроек ожидаемо пуста. Сегодня Рождество, маяк наверняка закрыт для посещения, но место до боли прекрасно – даже снаружи. Сокол паркуется в самом конце асфальтированной части скалы, выходя из машины первым. Ветер здесь полноправный хозяин – с трудом дает закрыть дверь авто, благо, Эдвард делает это за меня. А потом протягивает свою руку, надежно привлекая к себе, и разворачивает нас в сторону океана.
Солнце делает открывшуюся взгляду картинку какой-то потусторонней. Мягким кружевом накладывает полупрозрачные тени на скалы, на камень, на волны. Маяк белый, как и снег, окруживший его плотной грядой. Альбатросы лениво взирают на наш бренный мир с высокого балкончика. Мерцает желтый фонарь на верхушке.
- Боже мой...
Мы подходим ближе к скалам, ближе к маяку. Я касаюсь рукой его белого каменного бока, Эдвард улыбается, с интересом наблюдая за моей реакцией. Этот искренний восторг его пронимает.
- Нравится, Schönheit?
- Ты что! Это магия какая-то... я не помню его таким... большим. И никогда не видела его зимой. А волны, Эдвард! Они же в два этажа, не меньше!
- Стихия и человек неплохо уживаются вместе, если грамотно выбирать место, - объясняет он. Касается теплыми губами моих волос, согревая на этом пронизывающем ветру. Мне вдруг становится так спокойно.. я давно не чувствовала такого спокойствия, как у Портленд-Хед. В мощи волн, острых пиках скал, массивном основании маяка и бескрайнем горизонте растворяется все, что когда-либо с нами – или со мной – случалось. Я ничего не помню. В это мгновенье чувствую лишь сумасшедшую энергию, безудержное вдохновение и глубокую, уверенную, спокойную любовь – в чем-то даже сакральную – к Эдварду. Рядом с ним мое место.
Мне кажется, Сокол понимает – догадывается так точно. Он отвечает на мой пронятый, внимательный взгляд, бережно обнимая. И согревает, и успокаивает, и подтверждает. Да. Все так.
- Давай заглянем внутрь, Sonne, что думаешь?
- А можно?..
Я cнова его веселю.
- Еще бы. Пошли.
Большая металлическая дверь оказывается не заперта – никогда бы не подумала. Она тяжелая, ветер так и норовит ее захлопнуть – и я поскорее проскальзываю внутрь, не заставляя Эдварда держать ее дольше.
После плеска волн, разбивающихся о камни, порывов ветра и шороха вдоль снежных заносов внутри маяка потрясающе тихо. Узкая винтовая лестница уходит наверх, она из металла, выкрашена в черный. Пол на первом этаже деревянный, а стены из бетона. Здесь тоже холодно, но не так, как снаружи.
Эдвард никуда не торопится. Дав мне осмотреться, рассказывает что-то из истории главной портлендской достопримечательности. А потом указывает на ту самую винтовую лестницу.
- Только осторожно, Liebe.
Наш подъем на верхний ярус здания болезненно напоминает мне самое первое свидание – и Колонну Победы с ее 285 ступенями. Эдвард также идет позади меня, я знаю, что не позволит оступиться, чувствую тепло его тела и едва уловимый аромат апельсинового парфюма.
Верхний этаж меньше, чем нижний. Мы поднимаемся на площадку, с нее через небольшое квадратное окошко открывается потрясающий вид на океан и прибрежную зону. Лестница продолжается вверх парой узких крутых ступеней, там черная дверь для выхода на балкончик и замены фонаря. Но маяк теперь автоматический, зажигать огонь не нужно и дверь запечатана.
- Я никогда не перестану удивляться, как ты это делаешь, Эдвард.
Он усмехается, несколько сдавленно, качнув головой.
- Я люблю предварительную бронь и умею располагать к себе людей, Ласточка. Вот и весь секрет.
Поворачиваюсь к Эдварду, подступив на полшага ближе в этой узкой комнатке. Скрипит деревянный пол. Мистер Каллен ласково улыбается.
- И меня тоже, geliebt, - признаюсь, мягко погладив своей ладонью его щеку – и согреваю, и согреваюсь. – Меня – тоже.
А потом крепко Эдварда обнимаю, как следует прижавшись к его груди. Мне нравится, как уверенно и тепло Эдвард обнимает меня в ответ, сразу же его руки оживают, оглаживают все мое тело, от шеи до копчика, вдоль шва пальто. Он целует мои волосы и я улыбаюсь. Ничего, кроме нас, не имеет в это мгновенье никакого значения. Утро. Рождество. Океан. Скалы. Эдвард... Эдвард дополняет эту картинку лучше всего.
- Unglaublich (Умопомрачительно).
Он тронуто вздыхает, заслышав это слово. Одно из тех немецких прилагательных, что впервые прозвучало там, на Мюггельзе. Как и сейчас – только для него.
- Unglaublich, meine Schöne.
Вдоволь насмотревшись на морские пейзажи с верхнего яруса маяка, мы еще долго гуляем по берегу и вокруг Портленд-Хед. Делаем несколько памятных фотографий, я рассказываю Эдварду несколько историй из нашего с родителями семейного путешествия – как выглядело это место в тот первый раз, когда попала сюда в детстве, что почувствовала, где сделала фото. Столько воды утекло, совсем другими стали наши отношения с родными... а маяк все тот же. И теперь он, мой Falke, привез нас сюда. Эдвард усмехается, когда упоминаю ленту Мебиуса.
- В таком случае, не только дурное, но и хорошее возвращается по петле времени, - предполагает, пригладив мои волосы. – Это дает надежду на лучшее.
Мы обедаем в ресторанчике в центре. Каком-то современном, но небольшом, недавно появившимся на перекрестке людных пешеходных улиц – метров пятьсот от центральной ярмарки. Вопреки режиму работы европейских рождественских базаров, в Портленде двадцать пятого все открыто. Мы чокаемся за это безалкогольным грогом. И я снова жалею Сокола – потому что сапожки-стаканчики возвращать не хочу. Будет у нас коллекция ярмарочной посуды.
- Уже стоит подыскивать для нее отдельный шкаф, Sсhwalbe?
Останавливаемся в кофейне, сделав большой круг по центральной части города. На улице много снега, медленно опускается за горизонт солнце, светившее весь сегодняшний день, улицы наводняют люди. За окнами друг за другом начинают зажигаться фонари.
Террен звонит Эдварду, когда нам приносят два флэт-уайта. Я неторопливо пробую свой кофе, а Сокол, удивленно взглянув на экран мобильного, отвечает.
Они недолго говорят. Мужчина, задумчиво очертив каемку керамической чашки кончиком пальца, неспешно Террен кивает.
- Раз они захотели, то почему я должен быть против, Терр? Паркеру пойдет на пользу повеселиться, да и Фабу тоже. Хорошо. Тогда до завтра.
- Мальчишки побудут с мамой этим вечером, - поясняет мне Эдвард, глотнув своего кофе. – У них какие-то билеты на рождественское шоу... пусть отдыхают.
- Тебя это смущает?..
- Скорее удивляет, Парки сам настаивал, чтобы я скорее их забрал, да и Террен просила, - Эдвард вздыхает, отваживая себя от анализа ситуации. – Ну да ладно. Будет у нас сегодня тихий взрослый вечер.
Эдвард благодарит официантку, что приносит нам два полных стакана воды. Они ребристые, светло-зеленые, с эмблемой кофейни. Это какое-то культовое место в Портленде, судя по количеству посетителей и тому, что они открыты в рождественский день. Здесь приятно пахнет кофе и напитки классического меню могут потягаться с берлинскими Five Elephant.
- По итогу, кто и когда забирает детей, Эдвард?
- Террен завтра сразу привезет их к Эсми. К двум мы будем там, вот и встретимся.
Вечером, когда возвращаемся домой, я первым делом включаю огоньки нашей елки. Из закромов тайных полок Эдвард выуживает пакет попкорна, который готовим в микроволновке. Я делаю нам какао, а Сокол находит какой-то милый рождественский фильм. И этот вечер мы проводим в лучших традициях американской мечты – с достойным, долгожданным еще с самого утра продолжением в спальне.
Двадцать шестого декабря Террен приезжает к огромному дому Калленов на пару минут позже оговоренного времени. Я до сих пор не видела ее машины, но догадывалась, что это, вероятнее всего тоже будет «Порше». Логика не обманула. У Террен ярко-голубая «Porsche Panamera 10», приметная, но не слишком большая. Она снимает блокировку с дверей и Гийом сразу же выбирается из бустера, открывая себе пассажирскую дверь.
- Vati!
- Привет, сокровище, - Эдвард наклоняется, ответно обнимая прижавшегося к нему сына. Зарывается руками в его светлые волосы, гладит вдоль ворота куртки. И что-то заговорщицки Парки шепчет, отчего тот хихикает.
Террен выходит из машины, одернув края своего пальто. Сегодня оно кремовое, с красивым воротником из светло-бежевого меха. Черные волосы собраны в высокий хвост, на губах помада коричного цвета, глаза подведены ярко, но элегантно – идеальные стрелки и не менее идеальный вид. Террен обворожительна. И очень уместно смотрится на фоне такого авто, такого дома в таком поселке... и конечно на фоне Эдварда. Я невольно закусываю губу.
- Привет-привет, - весело обращается к нам она, помахав мне рукой в темной перчатке. – Как праздничный вечер, Белла?
- Лучше, чем я могла представить, - скромно ей улыбаюсь, - а у вас?
- В духе фильмов ужасов, - Фабиан, медленно выбираясь из машины, громко захлопывает за собой дверь. Взгляд у него усталый, а вид – изможденный. На непроницаемом бледном лице ни кровинки. – Но спасибо за интерес.
- Фабиан в своем репертуаре, - поймав вопросительный взгляд Сокола, отмахивается бывшая миссис Каллен. Ласково касается плеча сына, но тот отстраняется, поежившись от ледяного ветра. – Ладно уж, молодой человек. Может, с папой будет веселее?
- Без Хорасса так точно, - выплевывает Фабиан. На секунду поднимает на меня глаза, но тут же отводит взгляд. – привет, Белла.
- Привет, Фабиан...
- Не буду мешать наслаждаться семейным утренником, - со смешком поясняет Террен, взглянув на часы. – Фаби, люблю тебя. Парки? Обнимешь маму на прощанье?
Гийом, оглянувшись на мать из объятий отца, сорвано выдыхает. Прижимается теперь и к Террен, присевшей на его уровень, путаясь пальцами в ее густых черных волосах.
- Не скучай, котенок, - утешает она, поцеловав обе его щечки, - десять дней пролетят незаметно, тем более, ты с папой, с Изабеллой – вот какая компания.
- Счастливого пути, mutti.
- Гийомка, - она ерошит его волосы, отпуская от себя. Поднимается на ноги, достает из кармана ключ-карту.
- Не зайдешь поздороваться, Терри?
- Я уже привозила Элис с самого утра, Эддер. Поздоровались. Все, хорошо вам оставаться.
- До свидания, Террен.
- Пока, Белла. Эд. Фаби, не хмурься, бери пример с Гийомки.
Она смеется, усаживаясь обратно в машину. «Порше» заводится с утробным рыком. Террен громко сигналит напоследок. И на предельно допустимой скорости, выжимая ее почти сразу, скрывается из нашего поля зрения.
Эсми долго обнимает внуков, едва дав им зайти в прихожую. Причитает что-то о бледности Фабиана, но тот нехотя бабушку успокаивает. Карлайл, переглянувшись с Эдвардом, осторожно мальчика обнимает. А потом забирает на руки Гийома, уже привыкшего, похоже, к такому положению дел.
Все Каллены снова собираются в родовом гнезде к половине первого. У Эсми уже готовы ребра с брусникой, цветная капуста и масляное печенье. Младшие дети требуют начать с него, на что миссис Каллен мелодично смеется.
- А чем же тогда будем заканчивать, Kinder?
Обед проходит спокойнее, чем все прежние мои семейные встречи в этом доме. Удивительно, что за последнюю неделю я тут третий раз... и все равно нет чувства дежавю, все словно бы впервые. Веселье Калеба, которого ничем не взять, холодность Розали, сосредоточенность Рэя, беспечность детей... Таня сегодня не приезжает, Рэй не комментирует ее отсутствие, а Карлайл не настаивает. Но Эсми, мне кажется, понимает – если еще не знает, конечно.
Детвора с шумом разворачивает подарки под огромной елью, а Карлайл снимает весь процесс на камеру. С десяток игрушек и целая россыпь сладостей сполна вознаграждает долгое детское ожидание. Взрослые открывают свои рождественские сюрпризы от Санты с меньшим энтузиазмом и куда тише. Эдвард и правда покрывает все, что дарится от нас, собственными силами. Я подмечаю, что даже карточки-открытки он подписал черным маркером самостоятельно – от Беллы и Эдварда. Аннелиз расцеловывает дядю за новую куклу, Георг улыбается коллекции игр для приставки, а Алл хлопает в ладоши, получив какие-то наборы для химических экспериментов.
- Белла! Смотри! – Паркер, с горящими глазами подбегая к моему месту у елки, протягивает вперед огромную коробку с Лего. Здесь целая космическая подстанция, не меньше. – Папа! Спасибо!
- Летать тебе в космос теперь, Паркер, - улыбаюсь ему, погладив по руке. Мальчик смущается, но энергично кивает.
Фабиан снова кажется мне отрешенным от праздника жизни. Он устало приникает к креслу, лениво оглядывая всю эту кутерьму вокруг. Не показывает никому своих подарков, сам едва на них взглянув. Тихо благодарит бабушку с дедушкой – и все на этом. Жалуется, что устал. Забирает с подлокотника свой мобильный, скрываясь в глубине дома.
- Что с ним, Эд? – хмурится Калеб.
- Если бы я знал, Калеб, - лицо его становится мрачнее. – Но я догадываюсь.
Хотела бы я, чтобы ты сам догадался, Эдвард – думаю про себя. Но вслух ничего не говорю.
После подарков логичным продолжением вечера идет молоко с печеньем. Эсми подает его прямо в гостиную – в промышленных количествах. На вкус потрясающе, я никогда такого не пробовала. Но не могу отрешиться от вида Фабиана. Даже когда Рэй что-то у меня спрашивает, щебечет рядом Гиомм, приникнув к папе, ловлю себя на мысли, что постоянно поглядываю в сторону Тревора. А он как может меня игнорирует. С завидным упорством.
- Элли уже совсем взрослая, - вздыхает Эсми, наливая Аннелиз еще молока, - Террен сказала, Эдди, что они приезжали с утра?
- Да, мама. Странно, что она не осталась.
- Дело молодое, - фыркает Калеб, с прищуром взглянув на брата. – Тебе ли не знать, Эдвард? Да что ты как амиш, честное слово! Что ей, с нами сидеть все каникулы? Появился парень – и ладно!
Я с опаской оглядываюсь на Сокола, но он держит себя в руках. Игнорирует замечание брата.
- Я посмотрю, как ты будешь говорить, когда у Лиззи он появится, - подкалывает Рэй, понимающе посмотрев на Эдварда. – Все он правильно делает. Как Элли, мам?
- Красавица, Рэй. И к гордости Лайла, уже неплохо говорит по-немецки.
- Если учесть, как она от него отбивалась, - смеется Карлайл, взяв себе еще печенья, - то это очень большой прогресс.
- Мне сказали, вы дружили, Белла? – как бы между прочим уточняет Эсми.
- Да. Встречались в «Сиянии» каждую пятницу, эта кофейня возле Александерплатц. И она даже пару раз уговорила меня сходить на Deutschkurse (курсы немецкого).
- Sprichst du Deutsch, Bella? (ты говоришь по-немецки, Белла?) – задорно спрашивает Калеб.
- ein Bisschen (немного), - скромно отвечаю, призвав на помощь все свои знания. – У меня с ним не ладится.
- Странно, Эдвард ведь знает язык не хуже носителя, - вздыхает Розали, отодвинув от себя пустой стакан. – Мало практики, наверное.
- В Берлине мало где нужен немецкий, Роз. Это не Мюнхен, - выступает в мою защиту Эдвард, протянув руку и пожав мою ладонь. Немецкий от него звучит великолепно, конечно – я заслушиваюсь. – Sprichst du Deutsch?
- У меня немецких корней нет, - отворачивается от него красавица. – Лиззи, хватит тебе печенья, зайка. Лучше возьмем с собой.
Когда приходит пора уезжать, Фабиан прощается с семьей и садится в машину первым. На заднее сиденье, приникнув к холодному окну – и не издает ни звука. Даже в телефон не смотрит, только лишь прямо перед собой. Взгляд у него пространный.
- До скорого, Белла! - машет мне Калеб, садясь в машину. Рэй кивает, заводя «Теслу». Эсми с Карлайлом, как и в сочельник, провожают нас на крыльце. Эдвард выезжает последним.
Мороз, обещанный по прогнозам, не заставляет себя ждать – вкупе с ледяным ветром и порывами маленьких острых снежинок, взметывающихся над темным океаном. Дворники без утстали сметывают снег со стекла все полчаса до нашего дома – Эдвард ни на секунду их не выключает.
Гийом задремывает, прижав к себе какую-то игрушку, подаренную дедушкой. «Порше» мерно едет по узкоколейке вдоль леса. Негромко играет музыка какой-то радиостанции.
- Фабиан, ты как? – тихо зовет Каллен, взглянув на сына в зеркало заднего вида. Мальчик кажется тенью самого себя и Эдвард тоже не может это проигнорировать.
- Я устал, - отмахивается Фаб, закрывая глаза. – Хочу спать.
- Ты спал эти две ночи, Sohn?
- Как младенец, - язвительно выдыхает юноша. И я вспоминаю, как сказал мне, той ночью с внеплановым чаепитием, что со сном у него бывают проблемы. Фабиан и правда как отражение Эдварда. В свете последних событий, меня это пугает.
Каллен не паркует машину в гараж, хотя вчера не оставлял ее на подъездной дорожке. На мой немой вопрос отвечает просто:
- Мне нужно будет отъехать ненадолго.
- Сейчас?..
На часах половина десятого вечера. Двадцать шестое декабря.
- Есть большая проблема с русской поставкой. Мне звонили – дилерский центр под следствием, - нехотя объясняет Каллен, озабоченно взглянув на Фабиана, - я отнесу Гийома, сможешь его уложить?
- Конечно...
- Отлично. Я надеюсь, больше двух часов это не займет. Фабиан?
Юноша, с трудом открывая глаза, нехотя смотрит на папу.
- Ты тоже иди в постель. Прямо сейчас. Ты хорошо себя чувствуешь?
- Как и всегда, Voter.
В своей спальне Гийомка хмуро смотрит на меня, когда снимаю его одежду. Сонно выдыхает.
- Белла?
- Нужно надеть пижаму, Парки. Какую тебе дать?
- С Cупермэном.
Улыбаюсь, откинув с лица его длинные волосы. Паркер щурится.
- Отличный выбор.
Я даю ему возможность переодеться самому, развесив верхнюю одежду в прихожей. Фабиан у себя, «Порше» у дома уже нет. Гийом, забравшись в свою уютную постель, смотрит на меня осоловевшими глазами.
- Классный праздник, Белла, - шепчет, приникнув к подушке.
- Еще бы. Это же Рождество, - мягко соглашаюсь я. – теперь можно с чистой совестью засыпать.
- Я хочу с утра панкейки. Скажешь папе?
- Конечно.
Паркер вздыхает, кутаясь в одеяло. В детстве я тоже любила засыпать именно так.
- Доброй ночи, Парки.
- Gute Nacht, Белла, - уже закрыв глаза, довольно произносит он.
Я тихо прикрываю за собой дверь детской, легко коснувшись темного дерева. И в нерешительности останавливаюсь в коридоре рядом с комнатой Фабиана. На полу виднеется полоса света, но из спальне не слышно ни единого звука. Мне тревожно.
- Фабиан...
Тишина бесконечно. Он никак не реагирует на мой тихонький стук. И, взвесив условные за и против, я все же аккуратно приоткрываю дверь. Просто не могу поступить иначе.
- Фабиан?
- Иди спать, Изза, - грубо велит мне его голос.
Но тон Фабиана и его вид никак друг с другом не вяжутся. Юноша сидит на своей постели в углу комнаты, обняв колени руками. На нем черная вылинявшая майка и темные штаны для сна с растянутой резинкой. Белые тонкие руки ярко контрастируют с мрачной тканью. Фабиан смотрит на меня как зверек, загнанный в угол – исподлобья, с жесткостью бывалого взрослого и совсем не детским отчаяньем.
- Тревор, что происходит?
- Ты много на себя берешь, - сдавленно шипит он.
Я не была прежде в спальне Фабиана, не решилась. Но здесь нет ничего необыкновенного, помимо красноречивого знака «Стоп!» на двери. Светло-серые стены, деревянный холодный пол, двуспальная постель у самого окна и рабочий стол невдалеке. Комната больше, чем у Гийома, но пустые полки открытых шкафов забирают кучу свободного пространства. Они из светлого дерева, таким же материалом обита зона у постели. Небольшая сизо-синяя софа пристроилась у комода. Крохотный серый коврик перед кроватью, плотные черные шторы и макбук, забытый на стуле. Постельное белье у Фабиана вызывающе-черного цвета – его любимого.
- Я беспокоюсь о тебе.
Мое признание ничуть не разбавляет его негатива. Наоборот, Фабиан словно больше озлобляется. Вздергивает голову, приникнув затылком к стене, у которой горит один торшер, и испепеляющим взглядом смотрит на меня. Но как-будто бы сквозь.
- Беспокоиться надо о своих детях, Изза. У тебя их еще нет.
Я не подхожу к нему ближе, но и уходить пока не планирую. Фабиан это понимает. И это его нервирует.
- Послушай, мы ведь неплохо поговорили... в тот раз.
- Пока я блевал в туалете? Да, милая была беседа.
- Я хочу тебе помочь.
- Это дельно. Сделай вид, что ничего не было. Отстань от меня.
- Тревор...
- Хватит повторять это имя! – вздрагивает он, до крови закусив губу. – Я не для того тебе.. оно не для тебя! Пошла вон, Изабелла! Пошла. Отсюда. Вон.
Он не кричит, говорит даже тише нужного. И никак не порывается меня выпроводить, все еще недвижно сидит на покрывалах своей постели в паре метров. И на лице у него решительное, разозленное выражение... и его губы изгибаются в оскале... и даже кулаки, я вижу, кулаки у одеяла сжимаются до белизны костяшек.
Но за всем этим наносным гневом я ясно вижу только одно: его взгляд. Такой темный и глубокий, изрезанный на мелкие кровавые кусочки. Волна накрывает скалы, что есть мочи ударяясь об них – и летят брызги. Фабиан выгоняет меня, ненавидит, презирает... но сам истекает кровью. То ли уже не надеется, что я замечу... то ли до ужаса этого боится.
Я знаю, что порой с болью не совладать самому. Она погребает под собой бетонными плитами, растирает тебя в пыль между кирпичными стенами, ломает, снова и снова глухой болью отдаваясь под ребрами. Боль бывает такой сильной, что не дает дышать. И физическое благополучие становится бессмысленным – потому что тебе просто не вынести его под гнетом этой боли.
- Тревор, - как заклинание, повторяю его имя я. Больше не занимаю позицию наблюдающего, хватит уже. Иду к его постели так быстро и решительно, что юноша распахивает глаза. Расширяются черные зрачки, взметывается огонек ужаса в темноте радужки. Я угадала – это был страх.
- Иди сюда, Тревор, - сажусь на простыни, закрываю собой от двери, хотя он ни разу меня не позвал. Я говорю за него сама – и сама за него действует. Фабиан застывает на своем месте, даже дыхание затаив, и я беру на себя всю ответственность – и все слова.
- Иди ко мне, иди, не бойся, мой хороший. Тише. Иди сюда.
Он оживает сразу же, как легко касаюсь плеча. Избегаю обнаженной кожи, трогаю лишь майку, и то у шва... а Фабиан вдруг вздрагивает всем телом, подавившись ставшим ненужным воздухом. По его белоснежному лицу проходит судорога.
- Вот так, - прижимаю мальчика к себе, сжав зубы, - тише, Тревор, тише... сейчас...
Он задыхается, мелко подрагивая в моих руках. Не вырывается, не отстраняется, не жмется ближе. Силится вдохнуть, не больше. И никак не может.
- Изз!..
- Я здесь.
- Я н-н...я с-с-ейчас... я!..
И в его тоне, в его выражении лица поселяется ужасающее отчаянье. На висках появляются капельки пота, на лбу – испарина. Фабиан ритмично содрогается всем телом.
- Я знаю. Сейчас пройдет. Я обещаю, Тревор, сейчас пройдет.
Медленно, заставляя концентрироваться на своих движениях, глажу его лоб у линии волос. Правой рукой держу, никуда не отпуская, а левой – глажу. Легко и незаметно, там, где не боится, там, где не касалась она. И не останавливаюсь.
У Тревора иступлено стучит в груди сердце, он кусает пересохшие, побледневшие губы, цепляется руками за мои руки. Жмурится, стараясь с собой справиться. Слушает меня. Чувствует.
И, наконец, вздыхает. Этот вдох дарит облегчение, я вижу. Бурными, горькими потоками текут по его щекам слезы. Вдохи становятся рыданиями, саднящими в глубине горла. Кончилась паническая атака.
Фабиан с силой зажмуривается, вжавшись лицом в мои колени.
- Из-з-за... – вибрирующе стонет он.
- Это хорошие слезы, от них будет легче, - шепчу, крепче обнимая его, поглаживая выше лопаток. – Тебе нужно поплакать, Фабиан. Никогда не запрещай себе плакать.
Я чувствую, какое горячее у мальчика дыхание. И как судорожно он выдыхает, боясь снова начать задыхаться.
- Н-не уходи...
- Я буду тут, не бойся. Больше ничего не бойся.
Я не знаю, почему так хорошо понимаю его. Интуитивно чувствую, прекрасно осознавая каждую эмоцию. Я не испытывала их в такой силе... и в таком виде... но я могу Фабиана понять.
Он ничего мне не рассказывает, пока плачет. Я знаю, что не сможет, пока эти слезы не кончатся. Фабиан, как и Эдвард, грешит умением сдерживаться. Он прячет свою боль в язвительности, обличает ее в мрачность, укрывает тоннами горьких усмешек... но она не становится меньше. Отвергая, запрятывая ее в глубину, он делает лишь хуже. И это ожидаемо приводит к эмоциональному фолу.
- Я не могу больше спать, - тихо признается Тревор, когда рыдания немного угасают. Он теперь не вжимается в мои колени, просто лежит на них. Не обнимает сам и не просит объятий. Но унимаются его судорожные вздохи, когда я к нему прикасаюсь. Как к ребенку. Убивает, что Эдвард мог подумать, будто бы это может быть иначе.
- Ты не засыпаешь ночью?
- Нет. Просто не могу закрыть глаза.
- Что-то случилось за эти две ночи?
- Этот долбанный праздник? И скоро Жатва... и я был у Сибель...
Я понимаю не все, что он говорит. Но на имени девушки вздрагивает его голос – и это оказывается первостепенной темой.
- С ней тебе легче?
- С ней я живу, - с какой-то полумёртвой, пугающей улыбкой выдыхает он, тяжело сглотнув. – Но это недолго. Все это совсем недолго...
- Фабиан, тебе надо рассказать папе.
Я удерживаю его, было ринувшегося прочь, в своих руках. Чуть сильнее, чем нужно. И Фабиан испуганно всхлипывает, до крови укусив губу.
- Стой. Послушай. Это не кончится, пока ты не расскажешь. Будет только больнее.
- Иди ты к чертовой матери, Белла... со своими прогнозами...
- Это самый настоящий крест, хранить такие тайны. Я понимаю, что тебе страшно. Но тебе еще и очень больно. Самому с такой болью не сладить, Тревор.
- Ты наивно считаешь... до сих пор считаешь, что он все может решить...
- Он твой отец. Он сможет защитить тебя, Кэтрин ответит за то, что сделала.
Фабиан жмурится, сжимая губы в тонкую полоску – знаю, откуда в нем такая привычка. Даже сейчас он силится выжать из себя сдержанное спокойствие, говорить твердо, ровно... и по делу. Фабиан до боли сильно себя контролирует. Ему не пятнадцать лет, о нет. Его заставили повзрослеть быстрее.
- Ты ничего не знаешь.
- Чтобы там не было – все неважно. Это уголовное преступление, то, что она сотворила. Даже если считает иначе, даже если заставила так думать тебя. Фабиан, услышь меня: только она в этом виновата.
- Я сам согласился, - очень тихо произносит мальчик. Судорожно всхлипывает, зажав рот рукой. И снова плачет.
- Послушай, - я говорю нежнее, стараясь не напугать его сильнее прежнего. Это такая ясная эмоция – его страх. Вкупе с отвращением к себе и отчаяньем она тянет его на самое дно. – Это – не конец света. Ошибка, неприятность, доставившая столько боли, печальное стечение обстоятельств – но это не конец. Только ты решаешь, что с этим всем будет дальше. Посмотри, Фабиан, ты ведь такой замечательный... ты так любишь свою семью, так заботишься о Сибель – ты уже смог сам с собой справиться. Но если не расскажешь правду, даже самую уродливую из возможных, она будет тяготить тебя еще очень долго. И отправлять твою жизнь – снова и снова, каждый новый день.
- Правда никому не нужна. Она ничего не изменит.
- Тебе так кажется. Ты сразу почувствуешь облегчение, Тревор, сразу, как скажешь ему. Постарайся мне поверить.
Фабиан медленно оборачивается, глянув на меня печальным, но насмешливым взглядом. Старая боль ржавчиной остается в его глазах, а новая, наслаиваясь поверху, не дает спать ночами.
- В глаза ему сказать, да? Что у меня был секс с его женщиной. На который я сам дал согласие. Да я скорее умру, Изза.
Он говорит мне то, что думает. И с каждым словом, с каждой озвученной истиной, в которую эти слова обличает, черты лица его заостряются, а взгляд суровеет. Слез он словно бы больше не замечает.
- Тогда она победит.
Тревор хмуро моргает, прогоняя соленую влагу. Собственной ладонью вытирает влагу со щек, шумно сглотнув. Никак не может совладать с голосом.
- Ч-что?..
- Она ведь этого и добивается, Тревор. Твоего молчания. Потому что знает, что тогда может манипулировать всеми вами. Причинять боль. Раз за разом появляться из неоткуда и заставлять страдать. Ты играешь по ее правилам, если молчишь. Молчание тоже убивает – просто куда медленнее и куда мучительнее.
Юноша, кратко взглянув на меня из-под мокрых, тяжелых ресниц, медленно поворачивается на бок. Не отстраняется, просто немного меняет позу. Касается моих коленей правой щекой, левая, влажная и блестящая, пылает нездоровым румянцем. Фабиан снова беззвучно плачет.
- Что же мне делать?..
- Ты знаешь, - спокойно отвечаю ему, сдержав собственную тревогу и дрожь, что норовит пробиться в голос. Отвлекаю себя, успокаиваю Фабиана – убираю волосы с его лица, тусклые и влажные, легко погладив указательным пальцем кожу. Он реагирует на эти мои прикосновения как маленький мальчик – прикрывает глаза, чуть расслабляется, поджимает плечи. И только ладони, что еще подрагивают рядом со мной, выдают никуда не девшуюся тревогу.
- Если я не стану... ты скажешь?
- Это нужно сделать тебе. Все это не кончится, пока ты сам этот узел не разрубишь.
- А если с ним что-то случится?.. Я признаюсь, а он...
- Вы справитесь, - уверяю, ни на секунду не усомнившись в своих словах – и юноша это слышит. - Вы оба – справитесь. Потому что вам есть, ради кого справляться, Тревор.
- Ты понятия не имеешь, что я сделал... и делал.
- Важнее всего, как ты к этому относишься, Фабиан. Раскаянье ведет к прощению. Всегда.
Он затихает, ничего мне не отвечая. Практически не двигается, едва слышно дышит, изредка еще вздрагивая от пронизывающих тело всхлипов. Ему все еще плохо, но это другое «плохо», чем изначально. Морально Тревору лучше. А физически он вымотан до последней грани – жизненно важно отдохнуть.
- Давай я завтра заберу Гийома и мы куда-нибудь с ним съездим, - предлагаю, аккуратно поправив неудобно задравшуюся майку на его плече. – А вы поговорите.
- Прямо з-завтра?
- Незачем тянуть. Ты видишь, что происходит.
- Но я не хочу один, я х-хочу, чтобы ты была неподалеку... на случай, если... на всякий случай, - сдавленно просит Тревор. Ищет решимость по всем закоулкам души, но все еще не может говорить ровно. Голос все время срывается, а слезы то и дело норовят вернуться – хотя от слез мальчик уже устал.
- Хорошо. Мы что-нибудь придумаем, я тебе обещаю.
Я не спешу ликовать, что удалось убедить его. Я знаю, что Тревор передумает еще тысячу раз – но, быть может, все же вернется к первостепенному, правильному решению. Ему до жути больно и тяжело – и он сам понимает, что другого способа облегчить эту боль не существует. Нужно перебороть себя и вытащить из загноившейся раны давным-давно попавшую в нее стрелу – иначе та никогда не затянется.
- Изза...
- Да, Тревор.
Он поворачивается у моей руки, медленно открывает глаза. В них усталость, страдание и такая застарелая, глубокая тоска... что в пору удавиться.
- Мне страшно, - выдыхает он. На левой щеке снова показывается тоненькая слезная дорожка.
- Я знаю, милый, - я ласково и бережно вытираю эти слезы, не отпуская темный взгляд, - но это нужно сделать, чтобы стало легче. Ты ведь такой умный, ты и сам знаешь.
Невесело, горько хмыкнув, он поджимает губы. Опускается вниз, возвращаясь на простыни, и что есть силы прижимается лицом к своей подушке. Теперь я просто сижу рядом – и его подкупает, что пока не ухожу.
- Я редкостный придурок, Изза. Тебе ли не знать...
- Воодушевляющее резюме, - мягко ему улыбаюсь, медленно качнув головой. – Ты просто очень устал. Как помочь тебе заснуть? Хочешь воды? Или какао? Очень хорошее средство от бессонницы.
- П-почему ты это делаешь?
- Что именно?
- Заботишься, - он вздыхает, немного поморщившись от саднящего горла, - заботишься обо мне?..
Мой мальчик. Я бережно, одним лишь этим прикосновением ответив ему, накрываю всей шириной ладони его плечо. Моя рука теплая, а Фабиан еще подрагивает.
- Потому что ты мне дорог, - просто объясняю, не используя ни громких слов, ни пафосных выражений. – Ну так что?
- Ничего не надо... не хочу.
Я принимаю такой ответ. Притягиваю для Фабиана покрывало из изножья, бережно подоткнув его края, чтобы у холода и слез не осталось и шанса.
- Я ужасно хочу спать, Изза...
- Я знаю. Попробуй для начала закрыть глаза. Я могу посидеть здесь, могу выйти – все, как ты скажешь.
Фабиан смущенно натягивает одеяло выше, ткнувшись в него лицом. Супится.
- Не надо выходить. Побудь... побудь еще тут, пожалуйста.
- Договорились, - не заставляю его ни объяснять, ни просить, сразу же кивнув. Гашу прикроватный светильник и сажусь на простынях, но ближе к изножью, к краю кровати. – Засыпай, Тревор. Все будет в порядке.
Фабиан тяжело дышит, послушавшись и все же закрывая глаза. Но то и дело подрагивает, никак не в силах вдохнуть глубже.
- Прости меня...
- Мне не за что. Тише, Тревор. Я здесь.
Я не знаю, смогу ли помочь ему заснуть. Но знаю, что облегчить процесс засыпания смогу точно.
Я глажу Фабиана через одеяло. Знаю, что оно тяжелое и теплое, знаю, что достаточно плотное, дабы мои прикосновения не сделали хуже. Я глажу его спину и плечи, низ спины и ноги, которыми прижимает одеяло поближе. Сперва вздрагивает, почувствовав мою руку. Но я глажу его как Гийома, никогда не претендуя на что-то большее. И потому Фабиан медленно, но начинает расслабляться. Доверяет мне, пригревается в своей новой позе, проникается моим присутствием... и начинает дышать ровнее.
...Мальчик засыпает минут через двадцать после того, как я выключаю свет. Несколько раз почти просыпается, но я успокаиваю его, глажу все же так размеренно, тихо что-то рассказываю... и Фабиан мне сдается. Он чудовищно, безумно устал. Если толком и не спал за эти две ночи, я представляю, что сейчас чувствует. И как сильно его телу, его сознанию этот отдых нужен.
Вот теперь он спит крепко. На всякий случай еще пять минут не двигаюсь, сострадательно взглянув на лицо этого взрослого ребенка. Тревор вроде бы и расслаблен, но в его чертах все равно проскальзывает напряжение. Зато сейчас ему хотя бы не больно – уже хорошо.
Выскальзываю из спальни Фабиана, так же, как и у Гийома, тихонько прикрыв за собой дверь. С минуту стою в коридоре, стараясь придумать, что делать теперь. Наваливается дикая, всепоглощающая усталость, от которой не знаю куда деваться.
Завариваю себе мятный чай на большой и пустой кухне, но пью его на диване в зале. На часах уже начало двенадцатого. В доме тихо и темно, я не включаю лишнего света – только пару светильников здесь и в коридоре.
Поэтому замечаю фары «Порше» сразу, как машина подъезжает к дому. Двери гаража открываются автоматически. Эдвард, негромко прикрыв дверь, выходит из машины. Хрустит под его ботинками снег. Мигает у белой стены наша елка – Гийомка ее так и не увидел еще.
- Не спишь? – удивленно зовет Эдвард, когда встречаю его в прихожей. Приникаю плечом к одной из стен, устало наблюдая за тем, как мужчина раздевается.
- Не хотела ложиться без тебя.
- Это зря. Как дети?
- Давно спят. Все в порядке?
Каллен выглядит таким же усталым, как и Фабиан, может, совсем немного меньше. На его лбу виднеется глубокая бороздка, уголки губ опущены вниз, а носогубные складки ярко очерчены. Он неглубоко вздыхает, поморщившись моему вопросу. Устало накрывает половину лица рукой, будто бы массируя кожу.
- Нет, Изза.
Я догадывалась о вероятности такого ответа. У кого в этом доме в принципе все в порядке?..
- Серьезные проблемы с этими дилерами, да?..
- Не только с ними.
Эдвард подходит ближе, внимательно смотрит мне в глаза с высоты своего роста. Блеск в их синеве не обещает ничего хорошего.
- Мне только что звонили из полиции. Мать Сибель обвиняют в незаконном обороте наркотиков – на ее посту в отделении тотальная нехватка препаратов.
Мои руки замирают на его плечах.
- В каком смысле «препаратов»?
- Наркотических веществ для внутривенного введения, - раздраженно поясняет Сокол, мрачно оглядев нашу гостиную. – В их доме обыск. Они пытаются установить, причастна ли к этому Сибель. Я знаю, что их отношения добром не кончатся! С самого начала это было ясно!
- Девочка могла и не знать о том, что делала ее мать, Эдвард.
- Не знаю, что там с Сибель, мне плевать на нее Белла, честно. У полицейских вопросы к Фабиану – и вот это уже серьезно.
- С чего бы? – хмурюсь я, - он точно не имеет к этому никакого отношения. Рассуждать надо здраво.
- Здраво – мое любимое слово, только редко оно имеет смысл - фыркает Эдвард, обе руки вдруг запустив в свои волосы. Словно бы это поможет ему очнуться, найти решение или увидеть хоть какой-то путь выхода из проблемы. Глаза его как-то безумно переливаются.
Я аккуратно касаюсь его плеч, разглаживаю ворот рубашки, привлекаю к себе внимание. Эдвард, на пороге своего эмоционального взрыва, с трудом меня замечает.
- Нужно успокоиться, Falke, - смотрю прямо ему в глаза, уговаривая, - утро вечера мудренее, тем более, еще ничего не понятно.
- Я сказал им также! - выплевывает Эдвард, взглянув на меня почти что отчаянно, повышает голос.
- И что?..
- Они не согласны. На некоторых пустых флаконах в доме этой проклятой Сибель, Изза... на этих пустых флаконах его отпечатки пальцев. Тревора. И больше ничьих других.

- Форум -
Всегда интересно услышать мнение, впечатления и идеи. Спасибо!

Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1