- По-моему, всё это ни к чему не приведёт. Даже если все вокруг мне лгут, у меня нет ничего, чем я мог бы это доказать. Я здесь уже два дня. Как считаешь, когда можно признать поражение и закрыть дело за отсутствием улик и следов преступления?

Я сижу перед ноутбуком за кухонным столом и, держа трубку у правого уха, рассматриваю фотографии озера в Гленвуд-Спрингс, сделанные с разных ракурсов, и прилегающей к нему территории. Место оказывается довольно-таки живописным и настраивающим на романтический лад. На всех снимках оно выглядит тихим, расслабляющим и успокаивающим. Моего взгляду предстаёт вода очень необычного оттенка, абсолютно прозрачная и совершенно ровная, и мне тяжело думать о том, что в том или ином виде данный пейзаж был последней вещью, которую Кейси видела перед своей смертью. Но одновременно с этим, погрузившись в собственные мысли, я понимаю, что это уединённое место более чем подходит для того, чтобы провести время с другом, который больше, чем просто приятель, если вам больше некуда пойти так, чтобы остаться незамеченными.

- Никогда. Если чутьё говорит, что здесь что-то не так, то надо найти источник этой мысли, - на автомате отвечаю я Эдварду, продолжая пролистывать картинки в интернете. Пытаясь удержать, возможно, не лишённую смысла догадку и чётко сформулировать её в своей голове.

- Её друзья. Вот с кем всё не так, - слова охвачены небывалой убеждённостью, твёрдой, как застывший бетон, но наравне с ней есть ещё и странное колебание. В случае с Калленом неправдоподобное и неправильное. В моём понимании даже дикое. Я не совсем уверена, что с ним творится. Почему это дело, в котором, может быть, и нет ничего криминального, делает его словно беспомощным и потерянным. И куда делась его обычная прямолинейность. - Меня не удивляет, что отец не знает, куда и с какой целью она могла пойти, на ночь глядя, и как в результате оказаться около озера, но я не верю, что никто из приятелей и подружек также не в курсе. Но как мне доказать, что хотя бы некоторое время она точно была с ними?  

- Напомни мне, сколько их всего.

- Двое парней и три девушки.

- И что с этими парнями? Они с кем-нибудь встречаются?

- Один из них да. С одной из девушек.

- А что другой?

- С Кейси у них ничего не было, если ты об этом. И вообще он приехал не так уж и давно. Временно живёт у отца. В любом случае ни у кого из этой компании нет ни машины, ни водительских прав, и мне кажется, что, если я попытаюсь поговорить хоть с кем-нибудь из них ещё раз, их родители, мягко говоря, этому уже не обрадуются. Они понимают, что обязаны сотрудничать, и всё такое, но когда я вчера хотел задать лишь один вопрос тому парню, что сейчас на попечении отца, и ждал его после уроков около школы, тут как тут появился родитель, и выглядел он почти разозлённым. Хотя поначалу не уставал повторять своему сыну, что он не должен ничего скрывать, потому что любая мелочь может иметь значение.

- Это вроде как странно, - я закрываю крышку ноутбука и, переведя взгляд в сторону окна, смотрю на улицу в течение некоторого времени, пока свист закипевшего чайника не заставляет меня подняться, и, кажется, именно в этот момент внутри меня словно что-то щёлкает. Возможное озарение оказывается частично высказанным даже прежде, чем я задумываюсь, что над ним лучше бы сначала хорошенько поразмыслить. - А что, если…?

- Ты что-то нащупала? - тут же спрашивает Эдвард, и, слыша движение, я почти уверена, что прямо сейчас он оказывается на своих двоих или, по крайней мере, садится прямее на стуле или в кресле, будто приготовившись внимательно слушать, но, если честно, я вообще не имею права помогать. Ему изначально не стоило посвящать меня в детали и подробности и уж тем более продолжать так поступать, тем самым создавая ситуацию, при которой я смогу внести свой вклад в расследование. Пока он молчит об этом, опасаться нечего, но с этической и моральной точки зрения то, что мы делаем, всё равно выглядит не очень хорошо. Точнее даже почти что плохо. При всём желании узнать ответ я любой ценой должна была удержаться в рамках и не переходить границы официально дозволенного.

- Я не знаю. Может быть.

До меня доносится затяжной громкий вздох. Я понимаю, что Каллен, вероятно, прочувствовал перемену во мне и теперь наверняка ощущает необходимость подбирать следующие слова. Впрочем, и со мной происходит нечто подобное. Мы будто боимся друг друга или того, что может случиться, если честно и открыто заговорить о каких-то вещах, как хороших, так, возможно, и не очень. Скорее всего, это преимущественно моя вина. То, что передаётся ему от меня. Заставляет его становиться моим подобием. Делает нерешительным и скованным.  

- Поделись со мной, - спокойно просит Эдвард, когда молчание начинает казаться слегка затянувшимся и содержащим напряжение. Вопреки этому чарующий ответ звучит действительно мирным и искренне взывающим к доверию без всякого ощущения принуждения и требования. Я не могу противостоять нежности и теплу, окутывающим меня, словно одеялом. Скорее всего, мне и не хочется этого делать. Хотя я и знаю, что личное и профессиональное нужно всё-таки перестать смешивать.

- Это просто предположение, одно из тех, которые вместо того, чтобы распутать клубок, могут увести в совершенно неправильном направлении, но вдруг Кейси интересовал кто-то намного старше неё? Кто-то, кто вышел из себя не потому, что ты приблизился к его сыну без разрешения, а по той простой причине, что и ему самому есть что рассказать?

- Он стал отцом сравнительно рано, но сейчас ему всё равно уже тридцать шесть. Она ему в дочери годится, - тихий и ласковый тембр голоса буквально за одно короткое мгновение становится свирепым и жёстким. Вся бережная забота бесследно исчезает, сменяясь тяжёлым дыханием, и я вся невольно вздрагиваю, несмотря на твёрдую убеждённость, что со мной это совершенно никак не связано. - Если так, то он у меня сядет как минимум за совращение малолетней.

- Эдвард, - я хочу если и не остановить его, потому что это вряд ли кому под силу, то хотя бы предостеречь от совершения поспешных и импульсивных действий, даже если не особо представляю, что ему сказать, чтобы побудить задуматься. Но мне не удаётся произнести ни единого слова сверх того единственного, что является его именем, спонтанно и эмоционально сорвавшимся с пересохших от волнения губ.

- Не могу сейчас говорить.  

Наступившая тишина делает странно больно. Я словно застреваю во времени между нынешним мгновением и чередой фраз и реакций минутной давности. Неспособная ни перестать думать о них, ни осознать реальность. Но мысли перезвонить у меня даже не возникает. Так что в некотором смысле я, наверное, принимаю возникшую данность. Свыкаюсь с ней. Положив телефон на стол, наливаю себе чай, но так и не притрагиваюсь к нему ради непосредственного употребления, ограничиваясь лишь прикосновениями к бокалу, согревающими почему-то закоченевшие руки. Время становится неизвестной величиной, пока ладони остаются обёрнутыми вокруг горячей поверхности до тех пор, пока она не остывает. Именно в этот момент в дверь кто-то стучит. Я не тороплюсь открывать, потому что никого не жду. Никого, за исключением Каллена. Но даже если вдруг моя догадка, возникшая словно из подсознания, хоть в чём-то окажется рациональной и не лишённой смысла, вряд ли я просидела на одном месте фактически без движения достаточно долго для того, чтобы обнаружить Эдварда уже на пороге.

Впрочем, когда я, наконец, заканчиваю отпирать замки, снаружи и вовсе не оказывается ни одной живой души. Вместо следов человеческого присутствия моему взгляду предстаёт садовая фигура, оставленная на крыльце. Кто бы её не привёз, очевидно, что он уже успел уехать, но прежде преподнёс мне милого гнома в зелёных штанах, красной обуви, синей кофте, подпоясанной чёрным ремнём, и, разумеется, с длинной бородой. В поднятой правой руке гномик держит фонарь и улыбается так, что я чувствую аналогичную реакцию на своём лице. Но за долю секунду над ней одерживают верх диаметрально противоположные эмоции, которых ещё недавно во мне вообще не существовало. Они появляются из ниоткуда, незваные, но сотрясающие меня до самих глубин души, едва я поднимаю садовую фигуру и, обнаружив под ней сложенную пополам записку, разворачиваю обычный белый лист. Гном в мгновение ока перестаёт казаться мне трогательным и чудесным. Я даже не знаю, как опускаю его вниз в целости и сохранности, если бы могла просто разбить.

Уверен, что теперь ты уже жалеешь о своих словах. Но я не сержусь и не злюсь, Изабелла. Мне просто хочется дать тебе понять, что я не такой уж и отвратительный, каким ты меня охарактеризовала, и чтобы ты увидела то, что я могу быть милым и добрым. Так же, как этот гном. И, конечно же, ты. Ты не обязана верить, но это от всей души. Надеюсь, что с наступлением лета он займёт почётное место на твоём заднем дворе. Джеймс.

Я едва не комкаю записку в своём кулаке. Потому что ни черта не жалею о собственных выводах и не испытываю желания забирать их обратно. Никакие вроде бы искренние жесты и даже подарки не способны ничего изменить. Но меня останавливает то, что тот, кто за всем этим стоит, может за мной следить. Находиться там, где я его не вижу, но вопреки этому подмечать каждое моё действие, эмоцию или жест. В таком случае мне нельзя делать что-то такое, что ему, вероятно, не понравится. Меня не должно это волновать, но дикая тревога заполняет всё моё существо. Неспособность сформулировать конкретную причину не избавляет от небывалой уверенности, что Джеймса лучше не выводить из себя. Что все его слова о злости намекают исключительно на то, что, играя с огнём и спичками, я и только я в случае чего могу довести ситуацию до точки кипения. Что последствия скажутся лишь на мне одной и больше ни на ком. Ощущая сплошь беспомощность и озираясь по сторонам в угнетённом состоянии, внутри своего резко испугавшегося тела я понимаю, что единственным моим желанием становится необходимость, чтобы Эдвард приехал как можно скорее. Потребность почувствовать его даже просто через прикосновение и забыться посредством банальных объятий почти затмевает рассудок, говорящий, что я должна подождать. Что в первую очередь нужно позаботиться о девушке. Пусть ей и наверняка уже всё безразлично. Но почти это ещё не полностью, и, говоря себе, что это лишь на время, я просто заношу гнома внутрь дома, где убираю его глубоко в шкаф до той поры, пока не придумаю, как от него незаметно избавиться.

Чуть позже я занимаю себя приготовлением ужина. Меня бы вполне удовлетворили приготовленные на скорую руку привычные спагетти с каким-нибудь соусом и салат из помидоров и авокадо, но рука сама по себя тянется к довольно увесистому и толстому блокноту. Я не знала дедушку со стороны матери, умершего ещё до моего рождения, а бабушки по маме и дедушки по папе не стало семь и шесть лет назад соответственно, ещё до моего переезда в Теллурайд, но папина мама до сих пор жива, и именно её кулинарные записи и оказываются сейчас перед моим взглядом. После кратковременного пролистывания советов и рецептов, собираемых в течение многих десятков лет, он останавливается на запеканке с макаронами, приготовление которой предусматривает духовку, но мне всё равно некуда торопиться. Пока они варятся, я взбиваю яйца и достаю остатки креветок из морозилки, размораживая их кипятком, а после соединяю всё это вместе и запекаю до готовности. Завершающим штрихом является распределение тёртого сыра по поверхности уже готового блюда, и когда спустя семь-восемь минут он заканчивает расплавляться под действием температуры, я окончательно достаю форму из духовки и ставлю её на подставку.

За окном тем временем уже сгущаются сумерки, а на телефоне нет ни новых сообщений, ни пропущенных звонков, и очередной взгляд на горячий ужин лишь приводит меня к мысли о том, что мне не с кем его разделить. Ощущение, что я не видела Каллена вот уже почти три полных дня, а действительно вместе мы не были и того дольше, внезапно становится слишком подавляющим, и я понимаю, что это тоска. Не по телу и физической близости, хотя и это тоже имеет место быть, а в значительной степени именно по нему самому. По Эдварду. По человеку, для которого я могла бы поставить вторую тарелку и достать дополнительные столовые приборы. Которому могла бы понравиться моя запеканка, несмотря на всю простоту её ингредиентов. Но здесь только я и она, и больше никого. Вопреки всем грустным мыслям мне хочется её попробовать, аппетитный аромат словно говорит поторопиться, но едва я перекладываю отрезанный кусочек к себе в тарелку, как стук явно извне нарушает моё относительное равновесие. Это уже второй раз за день, что для меня слишком часто, но в этот раз всё абсолютно другое. Сам звук. И уровень его громкости тоже. Всё это олицетворяет Каллена. Я открываю ему, игнорируя дверной глазок. Но, даже убедившись во всём собственными глазами, в некотором роде всё равно не верю тому, что вижу. Потому что Эдвард не выглядит так, как мне привычно. Конечно, я слышала его будто отчаяние по телефону, но только теперь оно, кажется, становится моей реальностью. Из-за чётко различимых кругов вокруг глаз и в целом внушающего лишь огорчение и взаимное страдание вида. Все мысли о деле и девушке, вновь возникшие в первое мгновение, не исчезают, разумеется, полностью, но сильно притупляются, когда своими руками, окружившими туловище прямо поверх отдающего прохладой пальто, я тяну Каллена за собой, и тот, наконец, переступает через порог.

Ощущение моего тела будто пробуждает мужчину от бездействия, и, подхватив меня на руки слегка неуверенно, но требовательно, через несколько мгновений он опускается вместе со мной на диван. Наши силуэты почти скрывает плотная и всеобъемлющая темнота, но она не лишает зрения так, чтобы прямо-таки до конца, и я вижу взгляд, что разрывает мне сердце. Разбивает его на мелкие кусочки. Хотя там уже по идее нечему болеть и распадаться на части.   

- Ты в порядке?

- Ты мне так сейчас нужна, - всё, что говорит Эдвард упавшим и слишком тихим голосом, едва я заканчиваю. Мужские руки дрожат словно в лихорадке, визуально желая сдёрнуть вещи и с меня, и с себя, вероятно, в том числе, но по-прежнему не прикасаются ни к чему конкретно, и я думаю, что в действительности Каллен не хочет, чтобы всё было так. Возможно, ему кажется, что это решит все проблемы, устранит их буквально за секунду, в чём бы они не состояли, но в глубине души он знает правду. Секс здесь не поможет. Ладони в странном бессилии опускаются мне на талию. Обездвиженные и замершие, они так и находятся там, в то время как Эдвард частично закрывается от меня. Опускает голову и смотрит лишь на них.

- Что там случилось? - я почти не дышу, спрашивая об этом, но не представляю себе иного пути. Внутри меня исключительно мука, вызванная неспособностью видеть его таким ранимым. А ещё непонимание, почему он вообще чувствует себя подробным образом. Это ведь совсем не его. Быть и казаться беспомощным и загнанным.

Он поднимает правую руку и касается ею моих волос, минующих плечо и заканчивающихся в районе груди. Сжимает отдельно взятую прядь между большим и указательным пальцами. Фактически подносит её к своему лицу. И только после позволяет глазам установить между нами зрительный контакт.  

- Ты так притягательно пахнешь. Как мечты, воплощаемые в реальность. Всякий раз ты неизменно заставляешь меня чувствовать лучше, - он прислоняется своим лбом к моему, теснее прижимая меня к себе прикосновением обеих рук к плечам, крепким и решительным, но одновременно и нежным движением, и со мной творится что-то особенно эмоциональное. Я сама становлюсь такой, когда весь смысл сказанного доходит до моего сознания.

- Я ведь ничего не делаю…

- Ты просто считаешь это чем-то само собой разумеющимся. И не замечаешь, что для меня это гораздо большее. Я… я не знаю, что изменилось, - выдыхает Каллен по-прежнему около моих губ, смотря в мои глаза так, будто в них содержится ответ, и его вполне реально там отыскать, - я не такой. Я не переживаю о делах. Не прокручиваю их в голове снова и снова. Просто оставляю позади, как только всё заканчивается, но тогда, с тобой, и вот теперь… Не выходит.  

- Ты его нашёл, да? - осторожным шёпотом спрашиваю я, едва ощутимо дотрагиваясь до левого бока Эдварда. Меня словно сдерживает некоторое волнение, но то, как он сжимает мою шею, снижает тревожность быстрее, чем я думала, что это возможно. - Того, кто это сделал?

- Он толкнул её, и она не устояла на ногах.

- Тот мужчина?

- Нет, тот парень. У них произошла мелкая ссора. А отец просто надеялся его защитить. Наверное, и остальных приятелей тоже. Они тоже были там и видели, как всё случилось. Только их родители ничего об этом не знали. Я больше не хочу об этом, - качает головой Каллен и, становясь физически дальше, откидывается на спинку дивана. Но правая рука скользит вниз, пока не достигает моей ладони, тем самым переплетая наши пальцы.

- Я понимаю. Спасибо, что поделился со мной. Хочешь… хочешь поесть? Или ещё чего-нибудь?

- Думаю, что усну прямо за столом.

- Я могу принести тарелку в кровать.

- Не возражаешь, если мы просто ляжем? Прямо сейчас я ни в чём не нуждаюсь так сильно, как в подтверждении того, что ты рядом. Не хочу оставаться один.  

Я почти ожидала обратного. Как раз-таки желания остаться в одиночестве. Пусть это и противоречит самому факту того, что он здесь. Даже едва зародившаяся, соответствующая мысль довольно пугала. Но теперь меня охватывает чистосердечная радость, что есть то, чем я могу ему помочь. Как бы наивно и слишком просто это не выглядело.

- Я тоже этого не хочу.