- Ты боишься смерти?

Я представила себе его сонного, взлохмаченного, еще немножко пахнущего чистотой и уже сильно – им самим и мне захотелось плакать – громко и безудержно. Впервые за все время. Навзрыд.

Закрыла глаза, утонула в подушках, загоняя назад непрошенные, бестолковые слезы, прислушиваясь к тому, как он потягивается, зевает, пьет что-то, смешно пыхтит в трубку, прежде чем ответить.

- Мы бессмертные, детка, ты забыла? Когда-нибудь ты наконец-то разрешишь себя укусить, и мы будем жить вечно.

По моей щеке все-таки скатилась слезка - прямо в кривую, так похожую на его улыбку. Он еще мог вытащить из-под луковой шелухи условностей настоящую меня одним своим смешком. Волшебник с недельной щетиной на лице, в мятых трусах.

- И все-таки?

Я непроизвольно шмыгнула носом – и он услышал это, выругался – совсем как я обычно, поднимаясь с кровати и шлепая босыми ногами по полу, выискивая по пути на балкон сигареты и нетерпеливо затягиваясь.



- Собирай свою задницу в охапку  и вали домой! – рявкнул он, наконец, в трубку - грозно, бескомпромиссно – настолько сексуально, что я осознала, что я ерзаю в подушках, только когда вжалась в изголовье и едва не потеряла в подушках телефон. Опять?

Нападение - лучшая защита. Он отвлек меня от грусти. Почти хорошо.

- Ты больше не можешь мне приказывать, забыл?

Провоцируя его на еще большую сердитость, запал – почти удовольствие, я отвлекалась от мыслей о смерти и нелепости наших ссор.

- Я не сяду сейчас за руль, но могу найти парочку, готовых на все, чтобы тебя вернули назад уже сейчас.

Он проснулся - окончательно. Голос потерял блаженную, очищающую хрипотцу и послесонную  расслабленность. Теперь он был еще более сердитый, взлохмаченный и замерзший чем, когда я его разбудила.  Теперь я могла просто поговорить с ним – то, ради чего собственно все и затевалось. Теперь он пахнул свежестью прошедшего вчера дождя и сигаретами -  до чертиков  любимый запах.

- Просто поговори со мной? – проканючила в ответ, пытаясь  не выглядеть совсем жалкой в его глазах.  Он приедет и все испортит. Не хочу. Он не ответил, но это и был ответ, достаточный для еще одной попытки. - Чем ты занимался?

Он рассерженно выдохнул, и я нахмурилась – так  же как и он там, далеко, с трещинкой между бровями и глазами, полными предутренней безнадежной тоски.

- Тебе не понравится то, что я отвечу.



Поделом мне? Моя самая темная, собственническая и категоричная сущность на миг захлестнула  с головой, но еще одна скатившаяся слезинка примирила меня с болью в его голосе. Поделом. Вот она расплата за своеволие, призрачную свободу и безудержный хохот последних дней. Я хотела забыть о том, что он есть в моей жизни, но не стала плакать без его утешения? Можно было возненавидеть себя за эгоизм и действительно поплакать, сожалея обо всем, что сама же и наделала и позволила сделать ему.

Роскошь.

-Ты перетрахал половину моего любимого города и кого-то не удовлетворил? Мне будет за тебя стыдно, когда вернусь?

Он хихикнул – почти облегченно, словно надеялся на мою иронию и страшился своих надежд.

Поделом мне.

-Детка… Я так скучаю по тебе, - прохныкал он. По-детски коверкая слова, тихие-тихие, словно шепот ветра на террасе или несуществующий   шум в моем телефоне. Я верила, что он скучает. В перерывах между игрой в стратегию и попойками, оттачивании незамысловатого флирта и общении в той нише, где ему было комфортно и весело. Не мне.

Выдыхая  - облегченно и прикусывая растущую внутри улыбку - тоже настоящую, тоже со слезами, я почти не обманывала его:

- Да… я тоже.

- Когда ты вернешься?

Он так напряжен, что не нужно воображения, чтобы понять, что эта фраза не закончена. Ее довесок повис между нами, недоговоренный, но почти осязаемый, теплый и притягательный.

- Ты не ответил мне? – снова сиплю я в трубку, нежась в этом притяжении, хоть до сих пор и не решила, когда я вернусь и вернусь ли к нему. Получается, что я уходила.   – Ты боишься смерти?

Он снова раздражен и снова прикуривает. Он молчит, прежде чем мне ответить.  Он снова сердит на меня – дыхание отрывистое, резкое. Я могла бы успокоить его, и остаток моих каникул он провел бы в еще большем веселье. Эгоистка - я жду его ответа и наслаждаюсь, что так много зависит от моего молчания. Я думаю, что он вспомнил обо мне только, когда увидел мой звонок – интересно, он подписан так, как и раньше, или инициалы моего полного имени или что-то совсем тупое - «стерва», «идиотка», «прошлогодний снег», «номер не определен», «ненавижу тебя»? Хотя я же так и не переписала его с того момента, как впервые забила. Задумавшись, я едва слышу его.

- Я не хочу умирать, пока не увижу наших внуков и не стану старым придурком, от которого все хотят избавиться.

- То есть ты думаешь, что я умру раньше? – недоуменно хихикаю и плачу я.

- Ты избавишься от меня раньше.

Он настолько сердит и искренен, что я принимаю это за кокетство и смеюсь. Он смеется вместе со мной.

- Тебе там хорошо? – ревниво спрашивает он, когда мы затихаем.

- Ты голодный?  - ревниво уточняю я, он горько вздыхает – толи, не надеясь на мой ответ, толи действительно голодный.

- Я ем пирожки с мясом по часам, - с толикой застенчивости признается он, и я снова смеюсь – и плачу, не скрывая от него. Он слышит мой всхлип.

- Может, приехать к тебе?

Мне так хочется сказать да. Я мну одеяло в руках и скручиваю его ногами, до чертиков силясь не согласиться. Мне кажется, что я больше никогда не засну без него, что мне никогда уже ни с кем не будет так сладко и спокойно, как было с ним.

Я не хочу этой сладости. Я боюсь ее. Мне будет совсем плохо, если я позволю ему это.

- Просто поговори со мной… Мне   страшно, - признаюсь я, тихо-тихо, словно это помехи в телефоне или шум ветра, так, чтобы он не перепугался окончательно, а просто отвлек меня - так чтобы заснуть без таблеток и кошмаров.

Он бормочет мое полное имя и обзывает сумасшедшей, возвращается в постель и начинает читать мне новую пьесу, начатую уже после моего отъезда  ругаясь, прося о снисходительности и тут же извиняясь за свои ошибки и описки.

Текст  сумасшедший – запутанный, бестолковый, глубоко наивный и увлекательный – такой же, как и сам автор. Я не помню, когда засыпаю.

Без мыслей о смерти и о том, что наша жизнь так скоротечна, что грех тратить ее на не стоящую этого суету. Без мыслей, что я хочу умирать, глядя не в пустоту, а  в его глаза. Без мыслей, что когда он умрет, я вполне могу просить сжечь нас вместе. Без мыслей, что мы так далеко, что надежды почти нет. Без мыслей, что все бесполезно. Без  отчаянья и сожаления, что бываю черствой и вечно занятой со своими близкими.

Мне кажется, что он все равно обнимает меня.

Сквозь сон, мне так хочется сказать ему, как это важно.