3.7... Когда я стерла воду с лица рукавом и впервые встретилась с ней глазами, я окончательно почувствовала себя ...лисой. Жаль только, что не роскошной рыжей стервой. Ее бесцветные глаза восторженно распахнулись, встретившись с моими, и она выдала закономерно-изумленный возглас:

– Ты? Это, правда, ты?

Я обреченно простонала и снова склонилась над раковиной, умывая лицо и брызгая на волосы ледяной водой. Мне хотелось плакать. Настолько, что я стала набирать в ладони воду, чтобы напиться и сдержать истерику, настолько, что унеслась от нее мыслями далеко-далеко. Прочь из маленького вип-туалета в центральном кинотеатре, одном из тех мест, в котором было столько входов– выходов, что я надеялась, это меня спасет.

Туда, где мне было безмятежно спокойно и где не было этой
отвратительной травли.
Тогда я злилась. После всей этой свистопляски, я хотела домой, а он тащил меня в маленькую, Богом забытую деревушку. Я ворчала на него всю дорогу, пока он баюкал меня и ухмылялся, но только, когда мы доехали, и на меня обрушился весь этот аромат – я поняла, что я ворчала не на него, а от безумной, доводящей до срывов, усталости. Воздух – с тонкой ноткой прелых листьев, гниющих фруктов и трав – можно было пить. От него кружилась голова так, что шатало, что-то хмельное носилось по венам, и глаза слипались сами собой. Это потрясение поглотило меня – настолько, что в номер крохотной и абсолютной незанятой постояльцами гостиницы, сонную и потерянную, он фактически втащил меня на руках. Где-то неподалеку жила его тетка, но за те несколько дней, что мы провели там, на визит к ней так и не нашлось времени. Ее звонки и обиды я напрочь проспала. В тот момент меня ничто и никто не мог оторвать от подушки.

Я спала дни и ночи напролет. Мне совсем не хотелось есть, мыться, курить, гулять, иногда он прижимал меня к себе крепче, и в полусонном бреду, мы лихорадочно и пылко ласкали друг друга, но снилось мне это или было на самом деле – я так и не осознала. Иногда я продирала глаза, чтобы пробежаться по непринятым звонкам, а он продолжал мирно спать рядом со мной, иногда он сидел на полу с гитарой в руках и наигрывал что-то бессвязное, провожая смешком мою вялую пробежку в туалет. Он будил меня только ближе к вечеру, когда солнце начинало садиться над пустошью, и силком вытаскивал гулять.

Вниз, по мощеной брусчаткой улице, где совсем не было прохожих, только отъевшиеся коты и вальяжные деловитые вороны на заборах. В пабе у болотистой заводи, было, напротив, многолюдно, но на нас никто не обращал внимания. Он заказывал огромные порции, которые мы безумно быстро и молчаливо поглощали, я наполовину опустошала керамическую кружку с крепким элем и послушно ныряла под его руку, опять сонная, опьяневшая и безвольная, приваливалась к нему и закрывала глаза. Я не помнила, как мы возвращались.

Но в последний день мы встречали рассвет. Он впервые за все дни разбудил меня – не просто поцелуями, а всерьез, всунул мне в руки первую чашку кофе за неделю и заставил одеться теплее, чем обычно.

На улице, серой, сумрачной, но по-прежнему одуряюще пахучей, нас ждал угрюмый невысокий мужчина, который держал за поводья двух лошадей.

Третья, белоснежная, деликатно завтракала клумбами с геранью в соседском с гостиницей дворе. Он помог мне взобраться на темную послушную лошадку, и неуклюже, но гораздо резвее меня, впрыгнул в седло сам. Мужчина одобрительно кивнул, свистом подозвал белую лошадь, вскочил на нее и безмолвной тенью поехал впереди, рассекая туман.

На выезде из деревни, он очередным музыкальным свистом подозвал собак, и они послушной ленивой группой сопровождали нас, лая на котов и ворон.

На пустоши все изменилось. Наш поводырь словно подобрался, и слился с лошадью в одно целое, его плечи развернулись, а лицо лишилось всех следов угрюмости. Он оказался удивительным рассказчиком, настолько, что когда мы не ехали навстречу рассвету, и он спешивался, чтобы показать нам что-то интересное, я забывала, что в седле и слушала его, открыв рот.

Мужчина рассказывал об охоте, как о празднике, его голос дрожал от возбуждения, а глаза горели, когда он описывал традиции и обычаи, каверзы и проделки. Когда этот закостенелый охотник замолкал, быстро запрыгивал в седло, устремляясь навстречу туману, скрадывающему рассвет, мне казалось, что я тоже вижу эти красно-белые тени и слышу свист и топот лошадей, и лай собак, и женский смех.

Довольный собой, отдохнувший и разрумянившийся, он с легкой улыбкой следил за мной, никогда не отъезжая от меня далеко, словно постоянно был готов ухватить за шиворот, когда я надумаю съехать с седла. Попа и ноги гудели, но я держалась, и единственный раз перебила мужчину и едва не рухнула, когда мы уже возвращались назад, и тот с гордостью показывал кусочек шерсти последней затравленной им лисы на своем берете.

Он благоразумно отвернулся, чтобы рассмеяться, увидев ужас и панику на моем лице. Несмотря на то, что эта прогулка ознаменовала окончание моей спячки и наше возвращение в огромный мир, я долго сердилась на его смех.

Теперь я точно знала, что чувствует лиса.

Я бы могла и сейчас рассердиться. На девчонку, которая восторженно пялилась на меня. На тех гончих, что преследовали меня уже несколько дней подряд, беспрестанно фотографируя и провоцируя на стычку. На себя – за то, что заранее сложила в ту злополучную сумку паспорт и забыла о продлении визы.

На него – за то, что не со мной сейчас. На своих родителей, которых я могла бы попросить помочь мне, если бы им не вздумалось скандалить и выяснять отношения.

Тупик.

Злости не было.

Страха тоже.

Мерзкое чувство гадливости наполняло меня при мысли, что нору рассекретят, и там тоже будут блок-посты.

Девчонка осторожно погладила меня по плечу, и едва слышно прошептала:

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Я нахмурилась, уставившись на ее отражение. Она была еще младше меня. На ее бесцветной мордашке можно было нарисовать что угодно, но сейчас это были сочувствие и боль. Я перевела глаза на себя и зло ухмыльнулась. Ловушка?

Те проныры следили за мной, даже пробираясь сквозь охрану на работе. Они сменяли друг друга, занимаясь мной посменно, и троих я уже узнавала в лицо. Никогда еще за мной не следили так пристально и профессионально, и если поначалу я воспринимала это как шутку и быстро избавлялась от хвоста, следовавшего за машиной, и смеялась, когда они снова нагоняли меня, то сейчас я была на грани того, чтобы воспользоваться чем угодно, лишь бы избежать их пафосного внимания.

– Ты за рулем? – склонила я голову к плечу, пристально разглядывая ее лицо в зеркале.

У девчонки по губам пробежала тень улыбки, и она без колебаний вытянула из кармана толстовки ключи с дурацким розовым брелком.

Я, не веря, покачала головой и обернулась, доставая из кармана свои ключи и протягивая ей в ответ:

– Это только на полчаса. Мне нужно забрать кое-что... это...

Она рассмеялась хриплым, неожиданно красивым смехом и стала почти хорошенькой, от ярко засиявших глаз:

– Я, кажется, понимаю...

– Надеюсь, что нет, – отрезала я, так строго, как могла, но она все равно польщенно улыбалась – и я стерла остатки слез и воды с лица.

– Давай, бери, – она взяла меня за руку теплой пухлой ладошкой и силком всунула туда ключи, не дотронувшись до моих. – Потом просто швырни их в эту урну – я заберу.

Я зажмурилась от удивления.

– Возьми, – кивнула я, протягивая ей свои. – Ты меня совсем не знаешь и я...

– Я тебя знаю точно лучше, чем ты меня, – кивнула она. – Вдруг я только и жду, чтобы стащить твою машину, ай-под и парня?

Она хихикнула и потешно помотала головой, довольная собой:

– Давай, машина внизу на служебной парковке, я покажу. А то
могу и соблазниться.
Ловушка? Кем она могла работать тут, сжалась я, разворачивая машину, которая на порядок была дороже моей. Я все-таки идиотка, не удержалась и послала своеобразный воздушный поцелуй сквозь тонированные стекла пронырам у черного входа.

Сумка сиротливо стояла посреди гостиной, его подарок, запакованный в темную клетчатую бумагу все так же лежал на столе, я схватила их, и быстро выбежала назад – без поливки цветов и проветривания. Сердце колотилось во рту, когда я ворвалась в тот же туалет, но девчонки там уже не было.

Я бросила ключ в ту урну, о которой она говорила, пробежалась по этажам, пытаясь найти ее и отблагодарить каким угодно способом – хотя бы узнать, как ее зовут и напоить кофе. Когда мне пришла в голову мысль, что я могу просто спросить у охраны в паркинге ее имя, или узнать владелицу машины по ее номеру – ее уже и след простыл.

Проныры запечатлели мою растерянную физиономию у выхода из кинотеатра, но мне уже было все равно. Я с чистой совестью вернулась в ад, именуемый домом, где все также хлопали дверями и, сграбастав в охапку перепуганную кошку, заперлась в своей комнате, пытаясь осознать, что моему счастливому детству пришел конец, и что мне уже некуда будет скоро возвращаться – только к нему.

Я все равно проболталась о слежке, так позорно – и терпеливо выслушала, что за расправа меня ждет – дольше, чем то, как он по мне соскучился.

Поздно ночью, он позвонил мне и предупредил, что внизу уже ждет Большой парень в машине, закамуфлированной под такси. Побледневший от напряжения, тот выдавил пару ругательств, пока мы оторвались – высшая степень неудовольствия собой. В конце концов, сто раз проверив, что сзади никаких признаков слежки, он доставил меня к маленькой неприметной машине у обочины оживленного даже ночью шоссе. Скандалы, слежка, работа – все оставалось позади.

Я опять чувствовала себя лисой. Коварной обольстительной рыжей плутовкой, сгорающей напрочь в любимых руках.

3.8

-К людям? – потягиваясь и смешно морщась, поинтересовался он, перекатываясь на противоположную сторону кровати.

Я промычала что-то неодобрительное, натягивая на себя простыню и поуютнее зарываясь в подушки. Свежий бриз, врывавшийся через распахнутый балкон, к вечеру становился приятно-прохладным потоком, который скользил по разгоряченному телу, заставляя меня поеживаться.

– Пошли, малышка, нам нужно прогуляться.

– Зачем? – я оторвалась от подушки и сквозь рассыпавшиеся на лицо волосы улыбнулась ему.

Он убрал пряди с моего лица и улыбнулся в ответ.

– Мы и так уже перепутали день с ночью, – продолжал ласково настаивать он, разглаживая пальцами мой нахмуренный лоб.

– Кто-то против? – тихий смешок, сорвавшийся с его губ, заставил меня стыдливо рухнуть в подушку. – Ладно.

И что плохого в том, чтобы день стал ночью? Это здорово. Вопреки всем режимам и правилам, так недолго и так отчаянно приятно. Только мы, тишина и нега. Ему скучно? Глядя на его расслабленное лицо в это трудно было поверить.

Он еще раз потянулся и зевнул, снова растрепал мои волосы и оставил легкий поцелуй на макушке.

Когда мы наконец спустились вниз, от заходящего солнца остались только блеклые лиловые тени на горизонте. Едва сцепив пальцы, мы забрели подальше от гостиничного пляжа, к маленькой бухточке, в которой по утрам обычно собирались все отдыхающие с детьми, а сейчас точно никого не было. Привычка? Волны лениво подкатывали к берегу. Я разулась, и села на камень у самой кромки потемневшей и будто густой воды. Он стянул с себя шорты и футболку, прокричав что-то одобрительно-восторженное и резво вбежал в океан, стараясь по максимуму меня обрызгать. Прохладные капли были в удовольствие, но ни за какие коврижки я бы не полезла за ним. Дышать перегревшимся йодом, болтать ногами в изредка добегавших до меня прохладных волнах и ждать его, было куда приятнее.

Мне нужно было время подумать? Наверное. Рядом с ним думать ...сложно.

С ним по-прежнему волнительно и одновременно уютно, умиротворенно. С ним я могла позволить себе забыться и пользовалась этим. Мне часто казалось, что на самом деле, я его не заслуживаю. Это слишком много, а он смеялся надо мной и утверждал, что все как раз наоборот. Он мог успокоить меня одной улыбкой, рассмешить до боли в животе своими выходками, он удивлял своим неиссякаемым оптимизмом и увлеченностью мной. Мы могли проводить часы, дни и иногда даже недели вместе, и это не было в тягость. Потому что так редко? С ним все мои беды казались несущественными, надуманными.

Это пугало меня.

Настолько, что добравшись до этой мысли, я обхватила себя руками и уставилась на заползавшую из-за моей спины и отражавшуюся в колеблющейся воде ночь.

Отряхиваясь, он вышел из воды, снова обрызгал меня и, не услышав мой смех, натянул на себя футболку, мгновенно прилипшую к груди, все еще мокрой от соленой воды. Вернулся ко мне и сел рядом, приподнимая меня, так, чтобы перетащить к себе на мокрые колени. Крепко обхватил меня, и толкнул мой лоб своим, вынуждая поднять лицо вверх, чтобы посмотреть ему в глаза.

– И?– поинтересовался он, пристально вглядываясь в меня.

– Мы тоже когда-нибудь начнем так ссориться? – нахмурившись, надувшись, как ребенок, поинтересовалась я.

Он вздохнул и обнял меня еще крепче. Налетевший порыв ветра заставил меня поежиться от прохлады и сильнее вжаться в его мокрую, но все-таки теплую грудь.

– Совсем не обязательно, – выдохнул он, наконец, целуя мою макушку. – Вряд ли я смогу когда-нибудь отпустить тебя.

В подтверждение своих слов, он отрицательно покачал головой и ласково потерся своим носом о мой. Едва слышный стон сорвался с моих губ, отвлекая меня от грусти и вынуждая еще сильнее прижаться к нему.

– А если ты сам захочешь уйти? Если я тебе надоем? – пробормотала я и скорее почувствовала, чем увидела его ехидную улыбку. Он покачал головой, все еще прижимаясь к моему виску.

– А если я тебе надоем? Если ты сама захочешь уйти, а я не захочу тебе отпустить? Будем тогда ругаться?

Меня охватила дрожь.

– Хлопать дверями и орать друг на друга? – предположила я, не понимая до конца его вопроса.

– Обижать друг друга, унижать и делить деньги?

Он знал?

Я никому не рассказывала, даже ему. Это слишком унизительно.

Он поднял бровь, грустно улыбаясь собственной, одному ему понятной шутке. Я нахмурилась еще больше и втянула слезы в нос.

– Никогда не буду с тобой что-то делить, – растерянно и пораженно пробормотала я.

– А ты серьезно думаешь, что я от тебя что-то потребую? – так же пораженно нахмурился он.

Мы сидели и пялились друг на друга в немом изумлении, так внимательно и беспощадно, что пропустили набежавшую волну, обрызгавшую нас целиком. Он рассеянно отряхнулся от брызг и своих слов, пока я хватала воздух, опешив от неожиданности. Словно опомнившись, он обхватил меня еще крепче, пряча мое лицо у себя на груди и начиная сильно, но нежно гладить спину.

– Никогда, – пробормотал он, уткнувшись в мои волосы. – Я никогда не оставлю тебя.

– Я глупая, да? – хрипло поинтересовалась я, гладя его по животу, не стесняясь струящихся слез, и того, что выплеснула на него то, что так терзало меня.

– Нет, – он выдохнул мне в волосы и опять поцеловал мою макушку. – Я люблю тебя такой. Ты не могла бы быть равнодушной.

Я хотела бы. Нарисовать в своей голове воображаемую картинку и проиграть там всю эту боль, придумав другой исход для нее.

– Что теперь будет?

– Все будет хорошо, – уверенно пробормотал он.

Меня сотряс громкий всхлип. Он отодвинул меня от своей груди, и снова настойчиво вглядываясь в мое лицо, повторил.

-Все. Будет. Хорошо.

Могла ли я верить в это? Что-то пугающее внутри подсказывало, что ничего хорошего уже не будет, даже если сейчас они успокоятся, все уже не будет так, как раньше. Должна ли я была верить его словам? Проще было отмахнуться в страхе, что спроецирую происходящее в свою жизнь, отгородиться и поверить, что все выдумано.

Он хмурился, вглядываясь в меня, отпустил одну из своих рук, стирая слезы с моей щеки одной рукой и снова прижимая меня к себе.

Вечер грозил перейти в сплошной кошмар, если я не успокоюсь. Я не хотела, чтобы он грустил из-за меня, но ничего не могла с собой сделать. Он держал меня на руках, пока совсем не стемнело и вряд ли отпустил бы, если бы не утробный гул телефона в кармане.

Он одевался, пока я вслушивалась в голос своей мамы, пытаясь за будничными вопросами зондировать ее настроение. Оно было спокойным. Настолько, что комок боли внутри меня постепенно таял, я старалась восторженно отвечать ей, и положила трубку, так и не спросив ее о самом важном. Я хотела всегда видеть и слышать ее такой. Эгоистично и по-детски. Может быть.

Он улыбнулся, чувствуя насколько я расслабилась и оплел меня руками, ласково целуя и бормоча утешительные глупости.

Мы возвращались так, обнявшись. На нижней террасе грохотали раскаты музыки, он вопросительно подняв бровь и получил мой кивок в ответ. Мы оказались в ярких бликах неоновых лучей, заводных латиноамериканских ритмах и сутолоке танцующих. Песня заканчивалась, мы лениво покачивались, он безразлично скользил глазами по залу и задержал взгляд только на гибкой куколке в трех лоскутках в виде платья, танцующей не то стриптиз, не то его подобие вокруг явно опьяневшего от происходящего мужчины. Черт.

Я и сама засмотрелась.

Настолько, что смущение одолело меня лишь после того, как я повторила все ее последние па возле своего собственного импровизированного и ошалевшего шеста, задерживаясь глазами только на мокрых пятнах на его футболке и шортах. У него отвисла челюсть, когда я поднялась и вспыхнула от его пораженных глаз. Медленно, подчиняя своей воле превратившееся в желе тело, я повторила все еще раз – как раз под последние аккорды.

Он хватанул меня за руку и быстро увел назад в ночь.

3.9

Несколько часов тишины.

Так странно.

Мой телефон сиротливо лежал рядом со мной на подушке и отказывался соединять меня с ним.

"Абонент мертвецки пьян и перезвонит позже!"

Где мне нужно было засмеяться?

Голос игриво заплетался, вновь и вновь насмешничая надо мной, заставляя смириться с тем фактом, что это сообщение на голосовой почте он сделал уже после нашего последнего разговора. После того, как фальшиво пожелал мне приятного вечера, и прервался.

Почему меня это не напрягло?

Мой эгоистичный порыв быстрее со всем разделаться абсолютно сочетался с часовыми поясами и желанием отложить наше воркование на потом ....обидел его? Я прокручивала, раз за разом, наш последний разговор и не понимала, что не так. Всего лишь работа – к которой он всегда относился с уважением. Что не так?

Мне хотелось разозлиться на него, но вместо злости меня охватывала паника. Должна быть причина.

«Ответь мне, пожалуйста?»

За многие месяцы наших запутанных и нежных встреч, он никогда не исчезал так неожиданно. Он звонил мне из баров, с вечеринок своих друзей, с деловых встреч и совещаний – отовсюду, где у него появлялась эта возможность. Он бесконечно писал мне смски, от глупых до пошлых, а за последние 6 часов не было ни одной. Он звонил мне, когда валялся в горячей ванне после тяжелого дня, когда глушил аспирин и таблетки от изжоги.

Он смешил меня, рассказывая все потешное, что происходило вокруг, и провоцировал говорить в ответ нежности.

Он сам напрашивался на то, чтобы я ругала его из-за пьянок и нездоровой еды, и обожал это.

Он так забавно поскуливал, чтобы я посочувствовала, когда на него обрушивался насморк или сверхвнимание, и это вопрос – кто кого потом утешал, потому что я всегда чувствовала себя виноватой из-за этого.

Да, он был взрослым. Он мог о себе позаботиться, что бы он сам о себе не любил думать. Он был куда серьезнее и ответственнее многих более старших мужчин, которых я знала. Почему-то мне дико нравилось, то, что это больше всего проявлялось, когда он заботился обо мне, и мы путались в этом мороке, еще больше теряясь, друг в друге.

«Мертвецки пьян...»

Почему я нет? Нечестно.

Последний раз я с такой же тоской смотрела на телефон так давно, что уже отвыкла от этого. У меня была зависимость от его звонков, от его почти всегда хорошего настроения, от его шуток и лести, от него самого. Где бы мы ни были, так, мы оставались наедине.

Неожиданно горько и мучительно – провести ночь так далеко от него,

уставившись в темноту, обхватив себя руками и не пытаясь унять коварное воображение, рисующее самые потаенные мои страхи.

«Эй, там, чувак, просто скажи мне потом, что с тобой все в порядке, ок?»

«Абонент мертвецки пьян…»

Мой телефон ожил с рассветом, когда меня увлекли тревожные сны, и на миг я не поверила сама себе, уставившись на сияющий его улыбкой дисплей.

– Я не ослышалась? – он сердито посопел в трубку, потом раздался отчетливый треск зажигалки и глубокий вдох.

– Нет, – его голос был сиплым и будто простуженным, это "нет" звучало как брюзжание ветхого старика, словно он потратил годы, на то, чтобы собраться с духом и позвонить мне. Он так глубоко затянулся, что я почти слышала скрип его легких, раздувшихся перед глубоким выдохом.

Он так долго молчал в трубку, что мне стало страшно, и я встала с кровати и успела добрести до окна.

– Ты.... одна? – наконец-то сдался и выдохнул он, напряженно прохрипев в конце фразы.

– Что?

Мне захотелось ударить его.

Мне захотелось взвыть и, отвернувшись от красивого умиротворенного утра за стеклом, разбить телефон о противоположную стенку.

Мне даже захотелось ляпнуть то, что вертелось на языке: " с высоким загорелым блондином", но он прекрасно знал, что мне такие не нравятся.

Я гулко простонала в трубку.

– Ты, правда, пил?

Он снова затянулся и просипел отрывистое:

– Не так много.

Я молчала, чувствуя себя опустошенной и взвинченной одновременно. Мне хотелось утешить его и встряхнуть, влезть к нему на руки и потребовать, чтобы он выпихнул всю эту чепуху из своих мыслей. Я так жалела, что потратила ночь на жалость к самой себе в то время, как это чудовище там, так далеко. Сходит с ума от ревности и жалеет себя.

– Это так тупо, – выдохнула я, наконец.

– Знаю, – жалко согласился он.

Что-то едкое внутри меня, расслабившись от осознания, что с ним все в порядке, вырвалось раньше, чем я осознала, что говорю.

– Звучит так, будто ты там запал на кого-то, а потом испугался, что со мной может случиться то же самое.

Он тревожно засопел в трубку, и та же едкость напополам с расслабленностью заставила меня отшвырнуть телефон в подушки. Меня затрясло и что-то, похожее на смех и стон одновременно, вырвалось наружу.

Надо же.

Я искренне думала, что он будет занят, увлечен и взбудоражен. Ему было куда интереснее, чем мне, и, да, пожалуй, это мне нужно было задуматься об этой проклятой, неискоренимой, всегда так внезапно охватывающей эмоции. Проклятье, у него не было повода думать об этом! А у меня?

Я быстро метнулась к кровати и схватила все еще сиявший его улыбкой телефон:

– Между прочим, я тебя не держу, и никогда не держала, и никогда не буду держать, у тебя нет ни обязательств передо мной, как и у меня! Нас вообще нет!…

Свирепо выключив телефон, я сползла с кровати. Пытаясь собрать рассыпающиеся волосы в подобие пучка и босиком, схватив только сигареты и зажигалку пошла на балкон. Город еще мирно спал, редкие машины, редкие пешеходы, которым определенно лень поднять глаза от тротуаров. Здорово.

Пусть гудит. Мне плевать.

Когда я раздумывала, выдержит ли организм с утра следующую порцию яда, посыпались смски. Застрелиться.

Проклятое мужское самолюбие, низменная потребность контролировать и подавлять. Недоверие? Толпы вечно млеющих баб.

Черта с два, я вернулась бы, если бы не продрогла, или это очень глупое оправдание? – в одной футболке, в пять утра, пусть даже через несколько часов будет пекло. Что тут у нас в последней?

«Я люблю тебя»

– Аргумент, когда сказать уже нечего?

– Быстро обулась и одела на себя что-то, – с насмешившей меня яростью рявкнул он.

– Угу, – надменно фыркнула я, забираясь опять в постель и облегченно заворачиваясь в одеяло.

– Я купил тебе такую прикольную штуку, – елейно продолжил он.

– Не подлизывайся, – очередной смешок – и, продирающийся через вырвавшийся от облегчения зевок, смех.

– Меня никто никогда так, как ты…

– Ой, только не надо…

– Я просто соскучился…

– Я тоже…

– Ты просто так далеко, и ты была такой веселой, и я так давно не видел тебя…

– Всего 5 дней ...

– Давно… И ты ничуть не соскучилась…

– Тогда заставь меня заткнуться и не говорить о тебе каждому встречному…

– Ты еще успеешь поспать?

– Пару часов…

– Закрывай глазки…

– Люблю тебя…

– Я разбужу тебя…

– Не, ты опять поведешься на то, что я не выспалась…

– Люблю тебя…

– Я соскучилась…

– Закрывай глазки…

Когда я проснулась, телефон все еще был сжат в моей руке, сквозь незапертую балконную дверь доносился шум города напополам с возней у входа в гостиницу. Куриное гнездо на голове, мерзость во рту после ночной сигареты и острое облегчение от того, что скоро домой. Так странно и привычно, полуссора, полуворкование. Ревнивая истеричка и еще более ревнивый чудак. С ним никогда не бывает скучно.

Сколько можно спать?

Я растрепала волосы и, улыбнувшись самой себе, нажала свой последний вызов.

3.10

Сначала я, честно, хотела просто пройти мимо него.

Рассматривая узорчатую плитку под ногами, я думала о завтрашнем дне и о том, что мне срочно нужна новая обувь. Откровенное детство – уйти первым с совещания, чтобы затаиться и ждать меня здесь, ничуть не лучше его утренней выходки. Хитрая вредина внутри меня предпочла бы пройти совсем рядом с ним, демонстративно перешагивая длинные вытянутые ноги, и убить взглядом, с силой захлопнув дверь машины за собой. Эта нежелающая взрослеть чертовка была бы удовлетворена, думая – о чем угодно, только не о том, что я всего лишь до ужаса соскучилась по нему и еще больше – устала. От планов дядюшек, от обилия командировок, от новых пиар-компаний. От выкуренных утром сигарет у меня до сих пор кружилась голова. Не до мести.

Продолжая пялиться вниз – и ругать натирающие ноги мокасины, я резво перешагнула через его коленки и скорее почувствовала, чем увидела, как он перекатил голову и уставился на мой затылок, считывая хаос в моей голове одним своим взглядом:

– Все еще злишься на меня? – едва слышно прохрипел он, словно испугавшись моих мыслей.

Я медленно обернулась, привычно отмечая, что вокруг нас нет никаких незнакомцев, и я действительно могу просто сесть рядом с ним и привалиться к его плечу. Осматриваясь, я, как могла, оттягивала момент, когда наткнусь на его глаза, но когда это случилось, мне понадобилась еще доза тоника, чтобы сдержать стон оттого, сколько грусти, нежности и понимания было в его взгляде.

Мне до смерти захотелось сделать эти два шага назад и сесть рядом с ним, а еще лучше – заползти к нему на колени, а еще лучше, схватить его руку и, дернув его на себя, снова оказаться в его руках, забыв обо всем.

Я хотела его.

Плавилась, под пристальным и тяжелым взглядом.

Маленькая вредина внутри меня, та самая, что любила чувствовать себя независимой и сильной, та самая, что проистерила все утро, напугав Очередного Босса, едва ли не бегая по потолку и всерьез решившая обзванивать больницы и морги, пока он не появился перед ней, взволнованный, довольный и невредимый, приказала мне заткнуться и продолжать нейтрально рассматривать его терзания.

– Ты себе льстишь, – фыркнула я, доставая из кармана пачку сигарет и выуживая оттуда последнюю.

Мой собственный рекорд был вдребезги побит этим проклятым утром, пока я ждала его, а он просто встретил кого-то там, кто что-то там, где-то там, когда-то там мог. Черт, это было уважительно. Мне было почти стыдно за то, что я проорала ему, прежде чем поняла это.

Он вытянул зажженную сигарету из моей руки и, сделав одну затяжку, выкинул ее в урну.

– Я бы злился.

Он бессовестно пристально рассматривал меня, прямым всезнающим и всепрощающим взглядом, пока поднимался с пола, пока охватывал своими дрожащими теплыми пальцами мои холодные и распрямлял их, поглаживая полумесяцы от впившихся в ладонь ногтей.

– Все, что я хотела тебе сказать, я уже сказала, – фыркнула я, пока вредина наконец-то не съежилась от стыда, вспоминая все, что я обрушила на него утром. Он медленно растянул губы в улыбке, и той ничего не оставалось, как признавать себя побежденной и разбежаться, чтобы набросится на него. Он хихикнул и сжал мою ладонь чуть сильнее.

– Ты можешь писать предвыборные речи, – кивнул он, немного прищурившись и заставляя меня смутиться собственного румянца. – Это был бы стопроцентный успех.

Он все еще гладил мою ладошку, осторожно отступая назад и утягивая меня за собой.

– Ты не заслуживаешь, чтобы я тебя сегодня кормила, – я попыталась собрать все остатки злости, чтобы не начать так же нежно и глупо улыбаться ему в ответ.

– Ладно, – невозмутимо согласился он, и я едва сдержала хохот, потому что он явно преувеличил свою способность отступать, не глядя за спину, и запутавшись в ногах, едва не упал.

Я сильно дернула его за руку, удерживая от падения, и скривила губы в улыбке.

Ладно.

Он провел меня к машине и дождался, когда я скроюсь за воротами студии. Голова кружилась еще сильней, пока водитель несся по пыльным улицам, подвозя меня к очередному отелю. Быстро. Быстрее, чем я хотела бы. Медленнее, чем я ехала бы сама.

Очередной непривычный уют. Душ холоднее, чем обычно, и тихий шорох в комнате. Прохладные струи лились тяжелым потоком на мой затылок, приводя в чувство и одновременно расслабляя. Почему он не идет ко мне? Так страшно?

Я заворачивалась в гостиничный халат, когда шорох сменился откровенным падением, звуком разбитого стекла и сдержанной сверхинтеллигентной ругней. Черт возьми, даже красиво. Как ему удается?

Он пересказывал мне подробности своей утренней встречи, осторожно поглядывая и стараясь меня отвлечь, благоразумно не пытаясь лезть обниматься или лебезить. Черт, он даже тут был идеален. Почему я еще злилась?

Настолько, что осталась почти голодной, хотя, он выложился и нашел все, что я люблю. Настолько, что завернувшись в плед, демонстративно уткнулась в очередной будущий шедевр или провал, игнорируя его побитый взгляд. Настолько, что когда он так и не пересидел мое упрямство и раззевался, я отмахнулась, что буду читать дальше – и он ушел спать один.

Почти не шевелясь, я прочла еще несколько десятков страниц, прежде чем поняла, что не понимаю смысла прочитанного, и раздраженно спихнув на пол книжку и пытаясь успокоиться, вышла на балкон, потянувшись за его сигаретами. Стоять босыми ногами на плитке было холодно, но этот холод словно отрезвил меня.

Я злилась, потому что соскучилась, потому что поверила, что он предпочел мне будущую работу, потому что сама в его ситуации повела бы себя так же, потому что это было краеугольным камнем наших договоренностей и... Меня злило, что это не устраивало меня, но я сама от него этого требовала. Он поступил так, как поступила бы я – и он понял бы меня. Почему я нет? Что во мне не так?

Почувствовав, как прохладный ветер пробирается под его футболку под халатом, я поежилась и вернулась в номер, выбросив так и незажженную сигарету. Подобрала книжку и снова попробовала читать, но было слишком холодно, грустно и горько разочаровываться в себе. Я стянула с себя халат, и быстро, пока не растеряла свою решимость, пробралась на его половину и юркнула под одеяло. Тепло потихоньку обволакивало меня, и, начав почему-то улыбаться, я терзалась между желанием разбудить его или просто заснуть рядом, подкатившись к нему спиной и беззастенчиво греясь. Он вдруг обернулся, и, задев меня рукой, пробормотал мое ласковое постельное прозвище, притянув к себе и уткнувшись носом в макушку