- Я хочу быть старой.
Краткий миг тишины, новый щенок, переживший очередной понос от обжорства, новый и уже погрызенный планшет, вышвырнутый в сердцах за диван. Синоним покоя - я могу поговорить сама с собой. К старости я покроюсь татуировками и целлюлитом, проколю бровь, мой живот обвиснет, а волосы? Длинный локон уже накрученный на палец точно будет уничтожен. Налысо. Однозначно. Я куплю себе мундштук, и угроза пожилой английской почти-что-светлости станет явью – мои легкие будут похожи на кладбище наполеоновских солдат.
Едва слышный воркующий смех за спиной - возмутитель моего спокойствия, означающий, что мне скоро опять сползать с дивана и исполнять прихоти, будто мамы, вечного ипохондрика и толпы пьяных, объевшихся после новой диеты баб, заснувших у бассейна, мне было мало:
- А я, может быть, хочу всех тех блондинок, которых мне приписывают?
Вернулся?
Он обнял меня, немного развернув и прижав мою спину к себе, так, что
это не было обжигающе жарким, но все равно стало уютнее, словно мое тело только и хотело этих рук, чтобы окончательно расслабиться:
- Кто-то плевался, запрещая мне перекрашиваться.
Он хихикнул. Низко, чувственно, завораживающе, заставляя невидимые волоски на моей спине встать дыбом и прижаться к нему. Странное, лишнее чувство. Я должна была сердиться на него, но вместо этого поворачивалась, с удовольствием предвкушая прикосновения его колючек к шее.
- Я люблю тебя любой.
Колко, колко, колко – морщусь и почти сразу же забываю обо всем, пока его руки тонут, бережно потягивая, выпутывая мои волосы из резинки. Он пахнет леденцами, и это смешит меня, уголки моих губ растягиваются в улыбке, выпутываются из плена настойчивости, заставляя его удвоить пыл. Он все равно победитель. Я забываю, что мне смешно.
Мои ноги непроизвольно сплетаются у него за спиной, мои пальцы царапают его затылок. Он мурчит, словно огромный кот, так, как мне нравится, так, что мы едва не падаем, пока я пытаюсь вжаться в него, а он – в меня.
Сколько мы не виделись?
Мой сарафан скомкан за спиной, футболка задрана, он неловко пытается стащить нас с дивана и отдышаться при этом. Он что-то шепчет мне, но из-за грохота крови в ушах я ничего не слышу. Я забываю про маму и друзей, зависших у нас, про мою усталость и ворчливость. Мне в очередной раз кажется, что я сумасшедшая, и пока он перехватывает меня на руки и несет наверх, я все время думаю – а в старости, это тоже будет? Или тогда только после таблеток? Он соскучился или это воздержание? Или он извиняется за какие-то прегрешения? Или по-мужски, по-кошачьи «метит» свою территорию?
Счастье, что он не думает. Он что-то невнятно шепчет на ухо и затаскивает меня в нашу… только нашу огромную душевую, запирая дверь и становясь при этом еще более властным и настойчивым. Его глаза горят, он разглядывает меня и сжигает разом. Этот огонь влажный и липкий, он так привычно и по-особенному пахнет, что я всегда чувствую, даже в толпе, если он начинает думать о сексе со мной. Маразм. А о других он думает? Представляет голыми? Представляет, как разворачивает их, наклоняет и бездумно трахает? Пламя почти осязаемо трещит между нами, пока он включает воду, чтобы лилась со всех сторон, и отступает внутрь, утягивая меня за собой. Обязательно спрошу. Потом. До меня долетают обрывки придуманных им пошлостей. Горю и покоряюсь.
Вода льется с бОльшим напором, когда наш пыл иссекает, мы как парочка спринтеров-кроликов из рекламы. Это отвратительно, но так сладко. По его лицу текут потоки воды, его улыбкой можно осветить город, и он все равно еще немного пахнет леденцами и сильно - мной. Он все еще хватается за меня или просто держит, чтобы я не упала? После секса я вечно падаю-роняю-теряю себя, а он только и успевает, что подхватывать.
Сколько мы не виделись?
- Два часа, – хихикает он. – Давай высушимся, поедим и продолжим?
Нас не было десять минут.
Это почему-то угнетает меня и смешит его. Он быстро ест, словно не чувствуя вкуса, выглядывает из окна, замечая, что народ у шезлонгов еще даже не пошевелился, а собаки блаженно раскинулись и тоже спят, снова тащит меня наверх, на спине, щекоча под коленками и перепрыгивая через ступеньки. Его волосы чуть влажные, а с моих просто течет вода, впитываясь в подушки, его дыхание все равно пахнет конфетами. Когда он успел?
Он смотрит мне в глаза, проникая в меня, так покаянно, так нежно, так заботливо, что слезинки непроизвольно скапливаются в моих, и я часто моргаю, чтобы не расплакаться.
- Я люблю тебя, – он словно съедает эту вырвавшуюся из меня фразу и кормит меня ею же, самозабвенно и настойчиво.
А я все равно горю. Теперь уже медленно, почти мучительно, неотвратимо, привычно. Его лицо покрывается капельками, теперь уже пота, руки дрожат от напряжения, а дыхание грохочет у меня на шее. Это так знакомо и пьянит - подстраиваться под него, что я делаю все неосознанно. Осознаю я только то, что мир взрывается внутри меня, разнося в клочья- какая банальность, но, даже когда он скатывается с меня и вытирает пот подушкой, мне мало.
- Сладкая моя, - тихо мурлычет он, пока я растерянно моргаю и щурюсь от ставшего слишком ярким света, а он кончиками тонких пальцев обводит контур моих скул. – Моя красивая сладкая девочка.
Мне хочется спать. Краткий послеоргазменный миг, когда хочется не думать или говорить, а только чувствовать. Он кутает меня в свои руки и простыни и много раз подряд целует в висок, словно извиняясь за свою несдержанность. А была ли она? Я разворачиваю его к себе, в полудреме, цепко окутывая собой, пытаясь не закрыть глаз, пытаясь представить себе нашу с ним старость. Мы возненавидим друг друга, мы сойдем с ума и будем держаться за руки сквозь кислородные аппараты? Мы осторожно раскачиваем друг друга бестолково, хаотично толкаясь, снова, и продолжая смотреть друг другу в глаза, мазохистически стремясь доставить удовольствие сначала себе на глазах у другого. Мы эгоисты.
Мне кажется, что мы проводим наедине часы, а, оказывается, очередные десять минут.
Остаток вечера я пытаюсь отлипнуть от него, чтобы не затащить в ближайший темный шкаф. Он как ненормальный ест конфеты. В страхе, что и сам окажется на новой диете? И меня тоже ест - глазами. Они, как растекшаяся ртуть, следят за мной - неотвратимо, нахально, внимательно. Над нами уже не смеются. Ипохондрик, сам ворующий конфеты из его заднего кармана, говорит, что это бесполезно, потому что незыблемо. Мне хотелось бы верить в это, но я уже давно не верю. Лучше иногда репетировать свое одиночество, чем испытывать его. Когда я сама пытаюсь вытянуть конфету из его отвисшего заднего кармана, то случайно задеваю кусочек приоткрывшейся от майки кожи. Он резко оборачивается, пока я виновато обхватываю его руками вдоль ребер и, прижимаясь, прячу напрягшуюся грудь в его руках, читаю в распахнутых, потемневших глазах то же самое неприкрытое желание. Голод. Мы прячемся. Мы безумцы.
Мы просто робко, невинно целуемся в углу, перекатывая один леденец изо рта в рот, пока не растаял. Сладко.
Мы просто засыпаем в гамаке под крышей, когда все уходят, сплетясь в клубок и оставив часть страсти на завтра.
Привычка…
