Калейдоскоп. Бонус к третьей части
Прошло уже несколько дней с тех пор, как я перестала молиться.
Раньше… когда все получалось, когда казалось, что немного упорства и уже у цели, я была убеждена, что там, где-то за облаками, кто-то прислушивается ко мне. Мое «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста» всегда достигало цели. Я не верила в ангелов, но кому-то на небесах я определенно нравилась, или… Или я и Его разочаровала?
Так странно.
Все, что осталось – зияющая рваная рана в животе.
Монотонное «ответь мне, пожалуйста» день за днем уходило в пустоту.
Конец вере.
Прошло уже несколько дней, с тех пор как я перестала надеяться на чудо.
Однажды… я почувствовала, что так близка к забвению.
Мне казалось, еще глоток – и ненасытная дыра в моем животе затянется, и я смогу существовать дальше. В тумане, без остальных эмоций, плевать, лишь бы без боли.
Заманчиво.
Какой-то мощный порыв внутри меня самозабвенно стремился к этому состоянию. Никто из тех, кто уговаривал меня съесть хоть что-нибудь, не предупредил, что очередной глоток может стать рубежом, за которым боль возвращается. Она обрушилась на меня с такой силой, что подгибались колени, и хотелось только упасть на пол, скрутившись в клубок, не зная, что сжимать – живот, воющий от боли, или голову со звучащими в ней голосами перепутанных мною в этом тумане мужчин.
Страшнее, чем слышать их в реальности.
Конец надежде.
Прошло уже несколько дней, как я перестала просить оставить меня одну.
В том вакууме, в котором я варилась, со мной постоянно кто–то был. Мама, отец, братья, подружки. Они сменяли друг друга со странной очередностью, словно по составленному заранее графику. Словно боялись моего одиночества. Словно верили, что я с собой что-то сделаю? Они сплотились единой стеной, которая тянула меня на самое дно, из-за которой я не видела смысла. Они отвлекали меня от того, что кипело внутри, игнорируя, что мне до чертиков хотелось это выплеснуть. Я балансировала на тонкой грани между взрывом и безразличием. Плавать, читать, слушать их умиротворяющий треп и насмешки, отвечать на чудовищные вопросы, позволять им буднично произносить имена тех, кто еще недавно составлял опору моей жизни. На какой-то момент я поддалась им, покоряясь новому течению неожиданно продолжавшейся жизни, и с удивлением для себя обнаружила, что боюсь одиночества и даже готова смеяться с ними, лишь бы со мной разговаривали, анализировали и строили планы.
Унизительнее, чем сам страх.
Конец страхам.
Прошло уже несколько дней, как я привыкла.
То, чему я так долго сопротивлялась – собственной зависимости от кого-то. На самом деле – здорово, чувствовать, что тобой управляют, понукают, о тебе заботятся, тебе рассказывают, что нужно делать и как, тебе сообщают о ближайших планах, не согласовывая их с тобой. Ты - всего лишь счастливая марионетка, которую прячут ото всех и лениво целуют в лоб, если нужно убедить в чем-то. Я сама позволила это. Миллионы моментов предчувствия беды – и она накатила так внезапно, что я оказалась абсолютно неподготовленной, растерзанной и поруганной тем, от кого ждала совсем других обид. Я испытывала своего рода удовольствие, оттого что уже случилось и ничего не нужно ждать, оттого что все, во что я верила украдкой в глубоком детстве и что презирала подростком, оказалось красивой ложью.
Конец сказкам.
Прошло уже несколько дней, как я смирилась.
Затасканная футболка, хранящая чужой запах уже перестала напоминать о нем, а скорее стала синонимом моих опостылевших слез. Голые руки, крепко затянутые в хвост волосы, привычно бледное лицо без пятен под глазами и странная апатия, которая уже стала комфортной. Я с удивлением обнаружила, что буквы снова собираются в слова и банальное «как дела?» очередной сиделки не вызывает желание взвыть от жалости к самой себе и начать биться головой о стенку. Плавала, читала, слушала умиротворяющий треп и насмешки вокруг себя, отвечала на чудовищные вопросы, позволяла буднично произносить имена тех, кто еще недавно составлял опору моей жизни. Пройдено.
Вычеркнуто.
Я все чаще ловила себя на мысли, что мне все хочется думать о приятных, расслабляющих вещах, истязая себя, и все они, так или иначе, напоминают о нем, но я могу это делать. Дальше будет легче?
Как упросить его о репетиции возможной встречи, чтобы не потерять контроль над собой прилюдно, когда в последний раз нас столкнут обстоятельства? Какая насмешка.
Я смогу.
Конец любви.
Нет, я не буду плакать.
Слезы – это когда эмоции берут над тобой верх, а эмоции почти оставили меня. Я практически не ощущала вкуса еды, краски, цвета, звуки – словно они припорошены тем же туманом безысходности, единственное, что оставалось, как раньше – запах травы и солнца, такие избитые и простые, что даже весь этот кошмар не смог их испортить.
Я чувствовала свою смертность? Наконец-то.
Нет, я не буду плакать, даже четко зная, что шаги на лестнице не мерещатся мне, а собака у моих ног одновременно и рычит и бьет хвостом от радости. Я не пошевелюсь, поднимая глаза на него и видя, как под загаром прячется россыпь новых морщинок и как хмуро и жадно он всматривается в мое лицо и как ему больно меня видеть.
Мне почти все равно, что я чувствую его напряжение и усталость. Что мама молча уходит, а собака потягивается ему навстречу, и подбивает носом его ладонь. Он опускается на корточки и треплет щенка по загривку, тихо упрекая в предательстве. Я завидовала нашему щенку, но не могла пошевелиться.
Нет, я не буду плакать, даже понимая, что забыла все, чем хотела себя оправдывать и его упрекать. Бесполезно. Чтобы я не сказала – это не прибавит ему света в глазах и не расправит его опущенных плеч. Я давно поняла, что то, что казалось мне способом быстрее разделаться с проблемой, для него было неприемлемо. Мой глупый романтик верил в сказку, наивно думая, что вторгнуться в нее будет кощунством для других.
Мой?
Я внимательно, пристально, дотошно рассматривала его в незнакомой мне одежде и со снова растрепанными волосами и видела каждую черточку, каждую волосинку на его руках, каждую пылинку на его обуви.
Какой-то странный звук, вырвался из меня, когда я впитала в себя все эти мелочи и поняла, что уже не мой.
Незнакомец, так похожий на мой оживший рай и ад, выпрямился и престранно, почти с презрением уставился на меня, пока я зажимала рот рукой, борясь с подступившим рыданием и тошнотой, уговаривая себя не плакать, не плакать, не плакать…
Не иметь контроля над самой собой - что может быть отвратительнее?
Я подскочила, резко, с трудом пытаясь управлять затекшими от долгого сидения на полу мышцами, и бросилась прочь, продолжая зажимать рот рукой.
Не плакать, не плакать, не плакать…
Я перепрыгнула попытавшегося помешать мне щенка и понеслась вниз. Я скатилась бы со ступенек, уже запутавшись в ногах, если бы он не перехватил меня - неуклюже и крепко, до боли прижимая к себе. Черт, как же было неприятно. Я отталкивала его, упираясь лбом в его грудь, яростно, лишь бы отпихнуть его. Почему, почему он меня удерживает? Его прикосновения были подобны ожогам, которых я хотела избежать. Они изувечат меня.
Больше, чем эта боль в животе, чем бессонные бесконечные ночи и осознание, что все испорчено. Мною.
Он был сильнее меня. Он даже пах чужим домом. Мне был отвратителен его запах и его прикосновения и то, что мое робкое спокойствие и желание сопротивляться так смиренно сдавалось, стоило ему ко мне прикоснуться. Я хотела этих увечий – больше, чем чего бы то ни было.
Как мотылек на пламя?
После очередной неудачной попытки оттолкнуть его, я скрутила его вонючую рубашку в руке, вжалась в нее и позволила себе плакать, пока он своими руками прожигал мне спину, опускаясь на ступеньку и продолжая крепко держать меня, заглушая чудовищную боль в животе одним своим дыханием. Долго.
Он не шевелился, позволяя мне рыдать и безудержно всхлипывать, и только если дыхание становилось рваным, проводил рукой по спине. Я даже в самый первый день не выла так громко, я даже глаз не могла открыть, слезы неслись сплошным потоком, которой почему-то не страшил его. Я слышала мамины шаги, бормотание подружки, притащившей кувшин с водой, краски, запахи, звуки - это все обрушилось на меня сквозь рыдания, но он всех выгонял одним кивком, будто понимая, что я выплескиваю то, что они так долго замуровывали во мне, и не пытаясь мне мешать.
Я чувствовала, что ему неудобно сидеть, и что хватка его рук на моей спине слабеет, запуская тонкие струйки боли в мой живот, и плакала еще сильнее от мысли, что даже он не может избавить меня от этой муки.
Я не пыталась шевелиться, хотя мне все еще хотелось его оттолкнуть и проорать, что во всем произошедшем есть и его вина.
Я не знаю, сколько мы сидели там, пока хватка его рук не стала и вовсе символичной, а боль не обосновалась на привычном месте.
Щенок опять улегся у моих ног, неудобно выгнув спину на ступеньках, печально поглядывая на нас. Бесполезно. Не плакать, не плакать, не плакать…
Он подождал, пока я вновь не закостенею в его руках, пока эмоции не спрячутся под обожженными пятнами от его рук на моей коже, принимая мое притихшее состояние за облегчение. Он сместил меня так, чтобы получилось вынуть мое лицо у себя из подмышки, и поднял его вверх. Ему нужно было уезжать? Уже.
Я не хотела смотреть ему в глаза и видеть, что там нет прежнего лукавства и обожания, лучше злость, чем это тупое, обессиленное смирение. Ненависть лучше жалости.
Он неожиданно улыбнулся краем пересохших губ.
- Все будет хорошо.
Мне хотелось прокричать, что он идиот, если думает, что что-то можно исправить, что бесконечными ночами я прокрутила в голове бесконечное множество вариантов нашего примирения и возможного будущего. Мы обречены.
Он с какой-то почти нежной насмешкой стянул резинку с моего хвоста и вытер остатки слез с моих глаз.
- Обещай мне, что будешь спать, хорошо? И кушать. Я вернусь, и мы обо всем поговорим.
Какой-то протяжный всхлип моего протеста заставил его улыбнуться еще сильнее, и он нежно пнул щенка ногой. Тот обернулся и свесил язык на бок.
- Ты за нее в ответе, ладно? Предатель.
.....................................................................................................................
– Я поняла… Это все? – она обвела стойко прямым взглядом собравшихся и, не найдя возражения на их лицах, встала, кивнула на прощанье своему ассистенту и направилась к выходу. Не обернувшись, проехав взглядом по мне, как по остальным – словно по пустому месту. Ни слова протеста, возражения, сухие уточнения, где, когда и как.
Все?
Захлопнувшаяся дверь, и мерное шарканье удаляющихся шагов.
Мне нужно было остановить ее. Порыв был таким сильным, что кресло подо мной угрожающе заскрипело, пока я пытался оттянуть ворот рубашки вниз, чтобы стало легче дышать. Она была так спокойна, сосредоточена, так равнодушна, когда пришла – самой последней, кто-то из дядюшек успел поржать над ее трусостью и тут же примолкнуть от тихого приветствия. Они выжидающе смотрели на нее, пока она усаживалась. На меня снова нахлынуло умиротворение, болезненное, но против моей воли – сладкое, расслабляющее. Уже не плачет. Мы поговорим – потом, когда все это закончится. Я почти владею собой и готов ее выслушать. Там, где мы сможем быть без масок, я даже придумал где. Моя территория, мои правила, я боялся только того, что поддавшись этой слабости, я не успею их озвучить, прежде чем мы вытрахаем друг другу остатки мозгов и обид.
Нахмурившись, чтобы не начать улыбаться, как придурок, я старался смотреть куда угодно, лишь бы не на нее. Пусть еще помучается. С ней все в порядке. Успокоилась, отвлеклась, забылась? Я все еще злился на себя за свое сумасшествие, крутя ручку, предназначенную ей, в своих пальцах.
Все будет хорошо, даже если сейчас мы по уши в дерьме. Переживем.
Мне понадобилось несколько минут осторожных подглядываний через опущенные ресницы, чтобы понять, что все не так, как я нафантазировал себе.
Она не курила. Стакан кофе, который она принесла с собой, остался недопитым на столе, наполняя кондиционированную прохладу офиса приятным, действительно кофейным ароматом. Она не поправляла волосы, руки равнодушно лежали на неподвижных коленях. Она больше не казалась такой обреченно худой. Она не была заплаканной. Она даже не хмурилась.
Ее глаза были пронзительно пустыми и безмятежными.
Отвратительно.
Дьявол, всякий раз, когда она сердилась на меня и доходила до этой точки, мы запирались от всего мира, не выползая из постели часами, днями, и я все равно помню каждый из этих дней. Я все еще злился на нее, но уже мог осознавать, что ни с кем другим такого не было. Никогда. И не будет. Эмоциональные качели, которыми она связала меня, были почти нестерпимыми, безнадежная депрессия, откровенная истерика и маниакальная эйфория чередовались с определенной почти физически зависимой периодичностью с полным душевным комфортом, тем самым, к которому я буду всегда возвращаться. Несмотря ни на что. Мой рай. И я все равно хочу этого – сейчас же, даже, несмотря на то, что помню и другое. Месяцы работы и рутины, надоедливые и снисходительные отговорки. Мои, ее. Весь этот кошмар. Несмотря на ее отрешенность или вопреки ей? Чертова девчонка.
Мой собственный наркотик, с которого я не смог бы спрыгнуть, даже зная, что он убивает меня.
Мое убежище и мой собственный ад в одном.
Мне хотелось искусать ее точеную шейку, оставить на ней синяков, расплющить под собой, заставить ее скулить от удовольствия и умолять остановиться и не останавливаться.
Размечтался.
Она пристально смотрела на Главного Босса, внимательно, гипнотично и, казалось, даже не мигала все то время, что шло совещание. Дерзко. Я не мог уловить, почему она так ведет себя, но, уже не скрываясь, глазел на нее, еще больше хмурясь, хотя должен был чувствовать облегчение. Планы собравшихся были гениальны, расчеты и инструкции просты и безупречны. Легкая нахальная полуулыбка, первая с тех пор как она пришла, в ответ на «хорошо держишься», словно ей было реально все равно, или в подтексте этих слов было что-то другое.
Неужели это та самая девочка, что бродила за мной как чумная в тот страшный день, повторяя одно и то же, та самая, что рыдала у меня несколько часов подряд на груди, когда я пришел добить ее, а вместо этого всерьез поверил, что она спятила, и просто пожалел? По крайней мере, я уговаривал себя, что делал только это, когда искал в себе силы, чтобы уйти от нее.
Она проигнорировала мое молчание и сразу согласилась со всем предложенным. Ей хотелось просто быстрее уйти? Я бы мог понять это. Мне уже давно тошнило от этих лиц. Я перерос их? Я больше не понимал, как в самом начале мы так глупо позволили им командовать собственными жизнями и не видели этого. Как жестоко они пользовались этим правом. Даже задумался, а не пришла ли она сюда, наглотавшись какой-то дури, иначе, чем объяснить ЭТО? Высокомерная сдержанность по пути на гильотину? Почему для нее это так страшно, если даже я смогу это сделать?
Мне нужно было найти способ поговорить с ней раньше, но я …
Не мог я с ней разговаривать.
Она же согласилась.
В конце концов, это она разрушила мой мир.
Наш мир. Теорию я осознал почти сразу. Дней десять безумия разложили в моей голове все по полочкам. Теория выглядела закономерно, тихие звоночки, которые должны были меня насторожить, я слышал так давно, что перестал обращать на них внимание. Потому что верил ей? Потому что скажи она мне все сама сразу, я бы смог посмеяться над этим вместе с ней и попробовать забыть? Потому что в тот момент моя ярость подпитывалась такой разрушительной силой, что я прогонял ее от себя, чтобы не причинить еще большей боли?
Черт, я же в тот момент получал некислое удовольствие, понимая, что я уничтожаю ее вслед за собой. Оттого что пропасть между нами тоже одна на двоих.
Мне понадобилась не одна ночь наедине с собой и мучительно долгий, убийственно пьяный разговор с отцом, чтобы взглянуть на все ее глазами. Он единственный не поддерживал кипящих гневом женщин, решивших, что их вопли помогают мне.
Черт, я хотел бы навсегда выкинуть ее из своей жизни, лишь бы они просто заткнулись.
Но нет. Я бы не мог выкинуть ее из своей жизни, даже если бы сам захотел.
Какая насмешка.
Пока она звонила мне, писала, я малодушно уговаривал себя, что с ней все в порядке. Звонит – значит, ей есть, что сказать, значит, жива, значит, еще хочет говорить со мной. Пишет, объясняя, как все было на самом деле, значит, чувствует свою вину, признавая мое право на злость, значит, было что-то еще, о чем она и сейчас умалчивает. Я все еще хотел ее придушить собственными руками, но это уже не было таким острым, как уязвленное самолюбие и жалость к себе. Я все пытался понять, почему, и тысячи причин роились в моей голове и гудели, как пчелиный рой, не давая ответов на бесчисленные вопросы. Я перестал читать ее письма и сообщения. Телефон не выдержал очередного шлепка о стенку. Мои неунываемые приятели получили четкие инструкции потворствовать любым моим капризам, моему заточению и не общаться с ней.
За единственным исключением они соблюдали эту блажь. Исключение, стиснув зубы, прошипел, что он и ей друг, и что так мне и надо, и перестал разговаривать и со мной тоже.
Так мило.
Сплошная фальшь. Захлопнувшаяся за ней дверь обострила все происходящее до абсурда, и мне пришлось вцепиться себе в голову, чтобы осознать, что именно ее уход заставил дядюшек вытирать лбы от пота и облегченно переглядываться? Мне пришлось сдержать порыв пойти проверить, а вдруг она меня еще ждет в какой-нибудь подворотне, как было сотни раз до этого?
Не пошел.
Я почти побежал, едва они объявили встречу оконченной, постоянно оборачиваясь, боясь пропустить ее. Ошарашено пересчитывал машины на улице, пытаясь сообразить, могла ли какая-то из них принадлежать ей. Просто ушла?
Мне пришлось заткнуть свою гордость, чтобы спросить у ее воодушевленного решившейся проблемой ассистента, где она? Его вздох был почти сочувствующим:
– Она просила тебе не говорить.
Ярость стучала в моей голове так громко, что не было сил бороться с ней. Он отшатнулся, потому что для меня это стало тем бесповоротным мигом, когда мне захотелось кидаться в драку, крушить мебель и требовать сатисфакции, и меня трясло от предвкушения.
Парень не заслуживал этого, но что я уже мог сделать с собой?
Полное поражение.
Я искал ее целый день. Это стало похожим на игру. Сначала робкие, неуверенные толчки по знакомым мне адресам, куда я мог попасть незамеченным, потом мне стало все равно, и я нашел ее мать. Все-таки подрался – с тем ее приятелем, который тогда случайно оказался на поле битвы и забирал ее из нашего дома и, который испытывал такое же удовольствие, что и я, припечатывая меня к стене и утверждая, что я недостоин ее.
Куда уж больше.
Мои вещи валялись в гостинице, мои встречи отменялись, пока я методично объезжал дома ее подруг.
– Она просила не говорить тебе, прости.
– Прости.
– Как ты?
– Черт, тебя так не хватало вчера, знаешь, было здорово, но…
– Отвалили, приятель.
Вычеркнула?
Я должен был озвереть от этого, но вместо злости на меня нахлынула дурацкая, испепеляющая усталость. Мне захотелось просто сидеть где-то рядом с ней и слушать ее дыхание и знать, что она просто все равно возвращается ко мне? Я чувствовал себя полным ничтожеством – в очередной раз, затормозив около ворот норы и обнаружив ключи от дома в том же кармашке рюкзака, где они и лежали все время. Это будет смешно?
Черт, как же мы веселились, уезжая отсюда.
Я пытался прикинуть, закончился ли срок аренды или нет, когда заметил узкую полоску света, почувствовал запах чего-то едрено-острого и просто пошел внутрь. Мне удалось сделать несколько неслышных шагов, чтобы успеть увидеть ее без защитной маски. Маленькую, хрупкую, взлохмаченную, обессиленно уткнувшуюся опущенным лицом в ладони перед накрытым столом. Черт, мне показалось, что я не ел все эти дни – и просто не успевал сглатывать набегавшую в рот слюну. Один из глотков оказался громче, она дернулась и подняла на меня глаза.
Выдохнула, обреченно и безнадежно:
– Это был мой последний шанс.
Все еще в утренней, подчеркнуто опрятной одежде, снова заплаканная, уставшая.
– Вкусно пахнет, – выдохнул я, в два шага преодолевая расстояние между входом и столом и придвигая к себе самую большую тарелку с застывшим уже мясом.
– Подогреть? – рассеянно выдохнула она.
У меня хватило сил на одно мотание головой и все. Мне казалось, я никогда не был таким голодным, за всю свою жизнь. Она приготовила то, что ей лучше всего удавалось и то, что я особенно любил и то, что было символичным для нас обоих? Я не мог остановиться, даже понимая, что пытаюсь скрыть за обжорством страх того, что может случиться дальше с нами – или не случиться. Она просто смотрела на меня, без эмоций, без удивления, даже без обычного снисходительного довольства. Меня устраивало. Мне хватало того, что она просто сидит в метре от меня и дышит одним со мной воздухом.
Затянувшуюся паузу пришлось прерывать небрежным:
– Тут осталась какая-то моя одежда?
Она кивнула и встала, собирая тарелки со стола.
Мне нужно было сказать «спасибо»? Традиционно – подсадив ее на стол и впиваясь в ее рот своим или устно, оскорбив, что на большее я еще не способен? Она мыла посуду, не дожидаясь от меня благодарности, которая на самом деле переполняла меня до одури. Пусть только не плачет. Я все-таки нашел ее. Она все-таки все равно ждала меня.
В душе все так же болталась выломанная однажды стеклянная дверь, и стопка книг валялась на полу. Сколько дней она тут провела? Точно недолго, иначе она прибрала бы все это, но стоя под струями кипятка я думал, что это похоже на то, что мы уехали отсюда вместе и вместе вернулись.
Что мы в ссоре, но вместе. Вместе? Я все еще злюсь, но почти смирился с этим.
Нам нужно было поговорить, но я так и не смог сказать хоть слово, видя, как она скрутилась на своей половине перестеленной кровати, лежит с закрытыми глазами и почти не дышит. Мне оставалось только следовать ее примеру и укладываться в постель, на самом деле я не спал почти сутки, и мне было страшно представить, сколько не спала она. Плевать на то, что еще светло за окном, и нам нужно говорить, а не хранить это бескомпромиссное молчание. Действительно нужно. Она неуловимо пошевелилась, заставляя меня чувствовать, что ее тепло долетает до меня, словно она сама искала его в этой напряженной ожиданием тишине. Я развернулся ей на встречу. Совсем чуть-чуть. Кровать привычно прогнулась под нами, заставляя подкатиться друг к другу ближе.
Больше мы не шевелись.
Ее дыхание выровнялось, и буквально через пару минут, когда я набрался духу сказать ей, что все будет как раньше, похерив собственные, не раз проговоренные про себя условия, понял, что она действительно спит. Пригрелась.
Проклинаемый мною же уют навалился на меня скопом, заставляя прижимать ее к себе и вслушиваться в ее дыхание.
Почти счастье.
Недолгое. Я засыпал, прижимая ее к себе, а проснулся в полной темноте и один.
Тишину раздирали звуки тихого плача. Опять? Закрытая дверь в ванную, и надрывный, почти невыносимый скулеж. Глупая девочка.
Мне пришлось усаживаться рядом с ней на пол и снова утешать ее. Иначе. Привычно. Обреченно. Мой проигрыш. Мой рай.
………………………………………………………………………………Он так и не позвонил?
…………………………………………………………………………………………………
…………………………………………………Отстань от ребенка………
………………Твой ребенок такой же болван, как и ты!………………………………………………
……………………………………………………………………………………………
…Что-то я не помню, чтобы ты раньше жаловалась на это!!!!!……………………………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………………………
………………………
………………………………………………………………………Она не звонила тебе?…………………………………………………………
…………………………………………………………………………………
…………………………………………………………………
…………………………………………………В такую рань?…………………………………………………………
………………………………………………………………
…………………………………………………
……………………………
………………………………………………………………А вдруг они просто поубивали друг друга?…………………………………………………………………
……………………………………………………………………………………………
…………………………………………………………
……………………………………………Ты такая офигительно наивная, ма……………………………
……………………………………………………………………………………………
…………………………………………………
………………………………………………………………………
………………………………………………………………Простите, мой звонок, наверное, ужасно не кстати, но…
………………………………………………………Вы не знаете, как они?……………………………………………………………………………
……………………………………………
……Увы, но ……………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………………………
………………Дорогая, мы должны это взять в свои руки………………………………………………………………
…………………………………………………Простите, но думаю, они сами разберутся…………………………………………………
………………………………………………………………………………
………………………………Они уже разобрались!
Я забыла, когда спокойно спала!!! И у меня, кажется есть идея…………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………………
Вы серьезно думаете, что им в этом нужна наша помощь? ………………………………………………………………………………
………………………………
…………………………………………………………………………………
………………………………………………………………
…………………………………………………От пупсов есть новости?………………………………………
………………………………………………………Только в газетах………………
……………Очередной ржач……………………………Прикинь, пишут, что…………………………………………
…………………………………………
………………………………Слышишь, дай поспать хоть днем,
а?………………………………………………………………………………
……………………………………… Дай ей трубку!………………………………………………………………………………
…………………Я с тобой не разговариваю, забыл?………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………
Слушай, развратная женщина, если ты решишь в следующий раз делать это –
делай со мной, я согласен, ты реально секси, только скажи………………………………………
…………………
…………………………………………
………………………………………………………Я тоже по тебе скучала, папуля……
…………………
……………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………
………………………Спасибо за подарки, я,
прикинь, научился это одевать сам……………………
…………………………………………………
…… Отстань от нее! ……………………………………………………………
……………………………Матери позвони, придурок!……
………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………………………………………
…………………
…Девочка моя, ты же должна понять, что такое поведение просто неприемлемо и ты…………
………………………………
…………………………………………
………………………………………………
……………………………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………………………
……………………………………Ма, отстань от нее……………………………………………………
………………………………………………………………………………
…………………………………………Прекрати……
…………………………
……………………О, Господи, я же с твоей матерью разговаривала, что ты делаешь?????………
………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………
……………………………………………………
……………………Я до чертиков соскучился по этому………………………………………………………………………
……люблю тебя…………………………………………………
………………………………………Может, вы заберете, наконец, свою псину?
………………………
Вторая клюшка для гольфа сгрызана в хлам!!!!………………
…………………………
………………………………………………………………………………
………Пожалуйста………………………………Шшшшшш……………………………………
…………………………………………Может, все-таки поговорим?………………………………………………
…………………………………Заткнись, пожалуйста…
………………………………………………………………………………
…………………………………еще………………………………………………………………………………
........................................................................................................................
- Чертовы туфли!
Это было неимоверное, сказочное облегчение - разуться в наступившей после захлопывания дверей относительной тишине, поджать под себя ноги, нелепо шевеля пальцами.
Я случайно толкнула его, но он не обратил на это внимания, позволяя мне усесться так, чтобы было максимально удобно, в ущерб самому себе, потом наклонился к Большому парню и абсолютно спокойно потребовал:
- Купи мне автомат.
- Может, просто слетаем поиграть в Вегас? Я в доле – отмахнулся тот, быстро осматриваясь, пока машина еще медленно лавировала среди толпы, выбираясь из паркинга.
- Неа, настояший, - когда вспышки камер перестали слепить глаза, он откинулся на сиденье и блаженно закрыл их, закидывая руку мне за спину. – Я бы их всех порешил. Надоело.
Он не шутил? Или шутил? Его губы кривились в улыбке, но глаза оставались сердитыми, привычная ему ирония испарилась. Откинувшись на сиденье, вытянув ноги, он остался таким же взвинченным, как и десять минут до этого, пока мы пробирались сквозь толпу. Напряжение в воздухе, помноженное на наше общее раздражение и усталость, достигло апогея. Обычно, это было его дело – поржать с толчеи, чтобы атмосфера скинула свой пафос, и мы одели «домашние» маски, вместо официальных. Невыносимо.
- Тогда и мне винтовку, - фыркнула я, подпихивая под него замерзшие ноги, нахально переводя на себя внимание. – И нас обоих посадят, будет весело.
Кто-то снова кинулся под колеса, водитель резко затормозил, Большой парень обернулся к нам и, с присущей ему бескомпромиссностью, разрушил все планы:
- Ты - гражданин другой страны, ты – девчонка. Вас посадят в тюрьмы на разных концах страны. Без самодеятельности.
Мы молчали - нас только что на полном серьезе отчитал тот, кто обычно был вежлив и почтителен. На полном серьезе отчитал. Подобрав челюсти, мы посмотрели друг на друга, прежде чем его ироничное фырканье быстро переросло в хохот. Истерика поглотила всех. Большой парень снова обернулся и хмуро окинул нас фирменным стальным спокойствием.
К тому времени, когда я перестала хрюкать, уткнувшись ему под ребра, салон машины освещали только огни реклам, мы ехали все быстрее и быстрее, выбираясь из города к аэропорту. Он расслабился, обнимая меня за плечи и легонько целуя в висок, его голос опять стал тихим, нежным:
- Устала?
Ага, устала. Привалилась к нему, обхватив плечо обеими руками и спрятав замерзшие пальцы под мышку, в самое теплое местечко. Он немножко перевернул меня, перекинув на свои колени мои поджатые ноги, и стал медленно растирать ноющие холодные ступни. Медленно. Сильно. Точно угадывая, где нужно нежнее, а где стоит просто пощекотать. Только они так замёрзли, что это практически не помогало, меня уже даже не знобило.
Мне было жаль, что мы не одни. Приятное покалывание от его прикосновений грозило затопить меня целиком и топило. Я практически не сопротивлялась.
Голова кружилась от усталости, когда мы поднимались в самолет. Я старалась идти по его следам, чтобы не сбиться и не показать, сколько усилий приходится прикладывать на самом деле, чтобы просто передвигать ноги. Он бы потащил меня сам, и остаток года ушел бы на улаживание всех этих чертовых проблем. Еще ступенька, еще шажок, прежде чем обессиленно ухватиться за его руку уже в салоне самолета.
Все было практически готово к отлету. Бесшумное скольжение парочки вышколенных стюардесс среди привычного, успокаивающего шума наших обычных сопровождающих – я продолжала быть самостоятельной, он заметно сердился, не выпустив мою ладонь пока мы не дошли до наших мест – в самом углу, там, где было максимально тихо.
Я сама ухватилась за его руку снова, когда мы взлетали. Морщинка между бровей стала почти незаметна.
- Что с тобой? – я искусственно зевнула – сон в такие ночи всегда был тоже искусственным, и я вряд ли закрыла бы глаза, пока он не расслабится рядом.
Он растянул губы в насильственной нежной улыбке.
- Не заморачивайся.
- И все-таки?
Я осторожно поглаживала его теплые пальцы своими, все еще ледяными, молясь, чтобы это оставалось хоть капельку приятным, действенным. Он потянулся и достал свой плед, накидывая его на меня и крепко подгибая края.
- Знаешь, я раньше думал, что когда все закончится - я испытаю облегчение. Потом - что мне будет этого не хватать, - он невесело улыбнулся и склонился надо мной, тоже становясь часть теплого кокона, в котором потихоньку нарастала моя дрожь. – А сейчас я ничего не чувствую. Совсем.
- Ты устал, - тихо проговорила я, приваливаясь к нему и опуская голову на плечо. – Согласись, это было зверство.
- Бывало и похуже, - он обхватил меня за плечи и стал покачивать, пристраиваясь к едва заметной вибрации самолета. – Хочешь чай или?
- Не а.
- Ты как ледышка, пожалуйста, не вздумай болеть, - продолжил уговаривать он, уткнувшись в мои слипшиеся от лака волосы. Мне казалось, что его теплое дыхание оседает на моих волосах паром, и те места, куда оно долетало, медленно оттаивают. От чая я всю ночь буду носиться в туалет через весь салон, и нас напоют чем-то более крепким – завтрашний день будет еще большей пыткой, несмотря на сегодняшнее мнимое забвение.
- Тебя это гнетет? – я подняла голову, впиваясь в него глазами, требуя искренности. Не осознавая, почему мне нужен этот ответ. Или я хочу найти свой собственный.
- Не знаю, - он улыбнулся от моего резкого, «допросно-домашнего» тона, но эта улыбка уже не была вымученной. – А тебя?
Я опустила лицо ему на грудь, утыкаясь в мягкий хлопок, пристраивая ладонь над его сердцем и прислушиваясь к привычному перестуку. Он накрыл мою ладонь своей, снова уткнувшись лицом мне в волосы. Расслабившись, я нырнула внутрь себя, сквозь холод и усталость, сквозь гул в ногах и голод – и не нашла там, ничего. Облегчения оттого, что эта наша сумасшедшая работа, контракты, ультиматумы – завтра будут перечеркнуты, оттого, что мы выстояли – несмотря ни на что, оттого, что мы вместе - несмотря ни на что. Разочарования – оттого, что все это заканчивается, что многое не получилось, из того, о чем мы вместе мечтали – тоже. Внутри меня была гнетущая, почти звенящая пустота.
Его тепло медленно просачивалось сквозь наши сплетенные пальцы, согревая меня.
...................................................................................................................................................
Я выиграла!
Она швырнула свои карты передо мной на подушку, которая олицетворяла столик для игры и победоносно скрестила руки на груди, мигом отвлекая меня от осознания моего полного позора.
- Ты мухлевала?
Мой голос напоминал истерический девичий визг, потому что у меня на руках была такая же комбинация - полная и безоговорочная победа. Я должен быть выиграть. Игра на желание детскими картами с мордашками мультяшных героев вместо мастей, выигранных на какой-то вечеринке - это принципиально для субботнего безделья. Отказываться от задуманного было жаль. Неимоверно жаль. Я хотел измываться над ней целый день в отместку - и что? Бессердечно расхохотавшись, она уткнулась в подушки, и только полные смешинок сверкающие глаза торжествующе пронизывали меня насквозь.
- С самого начала! - фыркнула она, наслаждаясь своим коварством. – Но так как ты меня не спалил…
Мне слишком везло, чтобы я за ней следил. Я считал свои масти. Микки Маус бьет Дака или нет? Я доверял ей. Очередная ошибка.
Ругнулся и сшиб коленкой подушки, рассыпав карты по всей кровати и полу, пряча лицо под одеяло. Мне было страшно. Мухлеж - это значит, что она задумала что-то совсем уже запредельное изначально… Это значит, что всегда может быть что-то, что сиюминутно станет для нее важнее принципов или… Зыркнув на нее одним глазом, я решил надавить на жалость.
- Может, отложим исполнение? Или еще партию?
Она потянулась по-кошачьи и начала подползать ко мне.
- Не-а.
Мягкая футболка, в которой она спала все последние дни, скатилась с плеча, заставляя меня еще раз сожалеть о своем проигрыше. Она подползла ко мне поближе и, лукаво склонив голову на бок, потребовала:
- Закрой глаза и не шевелись.
Ага, так прям и закрыл. Она улыбалась, пока я поглядывал на нее сквозь ресницы, а потом, усевшись удобнее, подняла свою теплую ладошку и поочередно прижала мои веки плотней. Черт. Я слышал ее дыхание, ее тепло, ее пальцы щекотали мои ресницы, медленно очерчивая ноготками их свободный край. Эта игра начинала мне нравиться. Я расслабился, откидываясь на спинку кровати, и почувствовал ее улыбку у своего плеча. Ее пальчики продолжали очерчивать линию ресниц, потом скулы, нос, потом съехали к шее, посылая россыпь мурашек по моим плечам. Я дернулся. Она шлепнула меня по плечу и прошипела:
- Не шевелись.
Она вернула ладошку обратно и пощекотала меня по скулам, смешно причмокивая и заставляя меня улыбаться. Съехала на губы и очертила их край. Желая ее подразнить, я не стал ловить ее пальцы языком, а просто облегчил их скольжение.
Она усмехнулась и положила голову мне на плечо, продолжая свою игру. Шея, ключица. Длинная царапина на моем плече, уже покрывшаяся корочкой и переставшая ныть, напоминая о приятном. Она вернулась к яремной ямке и убрала руку, неожиданно грустно выдохнув:
-Ты красивый…
Я подскочил на кровати, широко раскрывая глаза от изумления и странной интонации ее слов.
Нахмуренная и непреклонная, она смущенно смотрела на меня, тоже отпрянув, закусив нижнюю губу и пытаясь сдержать слезы. Темное, слишком тяжелое предчувствие, чтобы облечь его в слова, преследовавшее меня всю последнюю неделю, накинулось на меня, раздирая внутренности в клочья и заставляя вцепиться в волосы, чтобы вернуть расслабленную атмосферу утра назад. Зачем она это сделала?
На мгновение она зажмурилась, словно отгораживая себя от моей ярости, сглатывая слезы, и выпустила свою губу назад. На ней остался потемневший след от зубов. Проклятье.
Раньше, чем я опомнился, ее губа была у меня во рту, мои руки с силой удерживали ее бедра на моих коленях, ее майка, моя майка уже обнажала ее грудь, а ее слезы были растерты по моим щекам.
Опять?
Все последние недели мы вели себя как безумцы. Никакого внимания друг на друга днем - подчеркнуто и безнадежно - и сумасшедшая, на грани боли одержимость ночью. На ее бедре отцветали очертания моих пальцев, а мои плечи были изрыты ее ногтями, но никто не был против. Ей нравилось. И словно в противовес скомканным простыням и сброшенным на пол подушкам, мы засыпали, сплетаясь в один кокон, по-детски удерживая друг друга за руки ночью и почти забывая днем.
Она прижалась ко мне так, словно снова предлагая впиться в нее пальцами, и недоумевала, почему я до сих пор этого не делаю. Словно снова... прощалась со мной.
- Я люблю тебя, глупышка, - тихо выдохнул я, медленно обводя дыханием ее ушко. - Я просто люблю тебя. Куда я могу деться от тебя? Тем более, сейчас. Все будет хорошо.
Она всхлипнула и расслабила впившиеся мне в шею пальцы, медленно погружая их волосы и уже покачиваясь.
Как мне ей доказать?
- Люби меня, - тихонько пробормотала она, снова кусая губу и запихивая внутрь весь тот ураган эмоций, что полыхал в ее глазах миг назад. – Мне так страшно.
Мне хотелось обмануть ее и время, быть медленным и к черту – рассудочным, методично покрывая ее тело поцелуями и пытаясь вспомнить, как это бывало давным-давно – тогда, когда я прислушивался к каждому ее вдоху, а не шел напролом по хорошо известным тропам. Это было лучше? Наверное, нет, но что-то было в том и ценное, и что-то было окрыляющее и заставляющее кипеть кровь, пока она позволяла мне это.
Мне не хотелось смотреть ей в глаза и выискивать разрешение на новый маршрут вслепую. Просто любить ее – разве это сложно? Забыть, что уже знаю, и представить себе что-то новое, неизведанное и желанное?
К черту… Я люблю ее еще больше, именно потому, что знаю.
Я мог заставить ее кричать, но вместо этого мне хотелось тихого, разнеженного мурлыканья, расслабленности и забвения.
Никакого внешнего мира – только мы. И то, что спрятано глубоко-глубоко в нас.
Я все-таки издевался над ней, слушая ее вдохи напополам с удивленным мурлыканьем и впитывая ее дрожь. Я думал о том, что весь сегодняшний вечер мы не сможем отлипнуть друг от друга и это здорово, я буду куда меньше дергаться, удерживая ее рядом за петельку джинсов. Она будет куда чаще отвлекаться на меня – и значит, не услышит никаких пересудов или подколок. Она была чертовски сильной, но всегда оступалась на мелочах.
Расслабилась и глядела в полоток из полуопущенных ресниц. На лице застыло престранное выражение – не то расслабленности, не то задумчивости, ее руки безвольно вытянулись и только кончики пальцев иногда касались моей спины. Она почти затихла - настолько, что из упрямства или ревности мне все-таки хотелось заставить ее кричать. Чертовски тихо по сравнению со вчерашним.
Она даже вечером оставалась тихой. Все время, что мы проводили в кругу моей родни, под пересуды и сплетни, под тихие переливы смеха и громкий хохот. Она улыбалась чему-то своему, изредка отмахиваясь одной фразой, все остальное время, продолжая сидеть клубочком у меня под плечом. Мне даже не пришлось ее держать.
Почти счастье - если бы она не была такой чертовски тихой по сравнению с обычной.
-Ты хочешь уйти, - тихо пробурчал я, когда нас случайно оставили одних. Она отрицательно помахала головой, поглаживая мои предплечья под своим животом.
- Курить? – тихий ворчливый смешок и снова отрицание.
- Что тогда?
Пришлось развернуть ее к себе, чтобы видеть ее глаза.
- Помнишь мое желание?
- «Не шевелись»?
Хорошее было желание. Нужно повторить – с точностью наоборот.
- Нет, это была разминка… - Она усмехнулась, снова удивив меня, и скосила глаза на подбирающихся к нам сестер. – Я согласна. Мне плевать, чем это закончится. Скажи им всем… Я не отступлю. А ты?
Мне пришлось долго вглядываться в ее глаза, горевшие твердой непреклонной решимостью – наконец-то после всех сомнений, споров и тревог - и игнорируя панику и фееричный восторг, взрывающийся внутри, громко взвизгнуть, игнорируя ее «люблю тебя», подкидывать ее в воздух и крепко подхватывать, прежде чем она успеет даже завизжать.
Да!!!!!!
