Он прожил у моих родителей два дня. Два долгих дня, в течение которых я зачем-то уходила работать. Он отвозил меня утром, встречал вечером. Мама устраивала шумные ужины, куча моей родни кружила нас в вечном водовороте разговоров, воспоминаний, детских фотографий, игр. Он вписался в них, словно прожил с нами вечность. Спал на диване в гостиной и ворчал по утрам от того, что мама будила его на завтрак.
Мы были в кино на ночном сеансе фильма ужасов, над которым оба хохотали, как безумные. Мы держались за руки. В темноте, это было совсем иначе. Смеясь, я спрятала лицо у него на плече, и он легко поцеловал меня в висок. И все.
Прощальный поцелуй не в счет.
Когда я провожала его в аэропорт, мне казалось, что часть меня должна улететь вместе с ним. Пугало только то, что я не могу улететь вся. Это было больно. Это было страшно. Я же сильная, убеждала я себя, я же жила без него и раньше, это стыдно, в конце концов, чувствовать себя столь зависимой от мужчины! Еще месяц назад, я бы смеялась над этим. Ладно, год назад. Впрочем, если очень честно, то и тогда уже не смеялась бы.
Стыдно не было. Смешно тоже. Я то и дело пыталась сдерживать слезы, а он не обнимать меня.
Прощальный поцелуй все испортил.
Он легко коснулся моих губ, так, что это было бы мимолетно и привычно, но я раскрыла свои, словно пытаясь их обнять, и нас прорвало. Шквал налетевших ощущений едва не растерзал обоих в клочья. Ничего другого, кроме движений губ, вполне невинных, двое дрожащих как в лихорадке существ, замерших в паре сантиметров друг от друга.
Ужас.
- Мы скоро увидимся, - пообещал он, пытаясь меня успокоить.
- Угу, - уныло кивнула я и потерла нос. – Три недели. Я буду скучать. Уходи скорей.
- Угу, - он прижался ко мне лбом, и горько выдохнул, обдувая дыханием щеку, - Я позвоню вечером.
Он уходил, то и дело оборачиваясь.
Какое-то время я стояла, не шевелясь, потом сгребла в охапку свои ноги и мысли и направилась к выходу.
Он позвонил через десять минут - едва я успела обнять руль и разреветься.
Он грустил, но опять пытался рассмешить меня.
- Если будешь искать свои очки в бардачке, - я почти видела, как он смущенно трет лоб, хмурится и смотрит в пустоту - почти на меня, - …в общем, я куплю тебе новые, ладно?
Я хмыкнула и проверила. Их действительно не было. Вытерла слезы и попыталась улыбнуться.
- Черную футболку можешь тоже не искать.
- Будешь в ней спать? – попросил он, и я почувствовала, что он тоже силится улыбнуться.– Она куда приятней. Чем рубашка.
- Угу, как и ты, - буркнула я, откидывая волосы с лица. Набралась храбрости и одновременно еще больше смутилась. Как он отнесется к подаркам? - И там, в кармашке в рюкзаке, посмотришь потом…Тебе должно понравиться…
Он хихикнул. Я чувствовала, что он закрыл глаза, представляя перед собой что-то смешное, и расслабился, откинувшись в кресле:
- А ты под подушкой, ладно?
Тайком, в моей комнате, под подушку. Господи, зачем этот чертов самолет сейчас взлетит?
- Я люблю тебя, - добавила я через секунду тишины.
Он простонал в трубку.
- Скажи мне, - попросила я, ничуть не стесняясь. Он ответил. Хрипло, трогательно, восторженно.
- Я тебя люблю. До чертиков. Я люблю тебя с самой первой секунды, что знаю.
- Спасибо, - пробормотала я, стирая истерику с глаз.
- Не вздумай плакать. Я больше ни за что не стану расставаться с тобой в аэропортах.
- Не хочу с тобой расставаться…
- Я тебя люблю…

Мы встретились через три недели сплошных телефонных звонков. В толпе. Я убила день на поиски подходящего платья, и, черт побери, я убила его не зря. Мы смогли почти нейтрально улыбнуться друг другу. Мы выдержали протокольные полчаса дежурных улыбок и вспышки фотографов. Тетки-маньячки среди них не было, но я все равно была зажатой и смущенной. Он вытеснил мою панику, жмурясь, словно кот, рядом со мной и я весь вечер смиренно улыбалась. Даже, когда он не крутился где-то рядом. Но он все равно был рядом. Мурашки никуда не девались. Он все равно смотрел меня, даже если издалека, смешил меня, рассказывал, как тосковал без меня, будто я этого не слышала вчера вечером или сегодня утром.
Несколько дней, когда мы были рядом и не были наедине. И были наедине, плевать на все
остальное вокруг. После протокольного получаса мы садились рядом, болтали, болтали, болтали. Он смешил меня. Я бредила им по ночам.
Как окружающие это терпели?
Снисходительно улыбаясь, перемигиваясь.
Черт.
Это было невыносимо.
Он так смотрел на меня, словно мы только что встретились, нас ждет небывалое приключение, и мы созданы для него и друг для друга. Я не знаю, как смотрела на него, но улыбка, трогательная, нежная и самую чуточку самодовольная не сходила с его губ. Я никогда не видела его таким. Точнее, он всегда был со мной таким, но я никогда не видела его счастливым при этом.
При всем этом мы вполне прилично себя вели.
В смысле – невинно.
В смысле – почти не прикасаясь друг к другу.
В смысле – адское, долго удерживаемое желание не прорывалось наружу, скованное одной маленькой скомканной картой в моей сумке и блеском в его глазах.

Он приехал туда почти на день раньше. Мне пришлось еще несколько часов болтаться в самолетах, но зато у нас были ровно сутки, в течение которых никому не придет голову нас искать и место, где все его знают с детства, и поэтому появление там никого не удивит. Еще пара часов в такси, очках и бейсболке, и я валилась с ног от усталости – зато валилась прям ему в руки. Он стискивал меня в фирменную охапку, укутывал от пронизывающего ветра и тащил куда-то. Куда-то, где весело трещал камин, где были разбросаны его вещи, где было бездумно уютно и тепло.
Прошлой ночью, перед тем, как попасть в первый самолет, я продумывала до мелочей свой наряд и то, как все произойдет.
Понятно, я ошибалась. Его робкое «там холодно», потерялось на фоне палящего солнца и моих пошлых представлений о том, какая одежда должна нравиться мужчинам. В этих представлениях не было ничего общего с теплыми мужскими джинсами, рубашкой в клетку размера на четыре больше, чем нужно поверх теплого свитера. И теплых длинных носков, заканчивающихся у меня под коленкой. В моих пошлых представлениях о романтике, не было камина, рева прибоя за окнами и выключенного электричества из-за бури. В них не было усталости, из-за которой клонит в сон и теплого молока с домашними булками.
Свечи были. Они искрили и от них плясали веселые тени на стенах, увешанных старыми фотографиями
В моих мыслях все было быстро, пронзительно и остро. Потом это повторялось снова и снова, менялись только места, позы и ощущения. Ничего общего с тем, что я заснула у него на коленях, пока он гладил мои волосы и тихо мурлыкал очередную песенку. Ничего общего с тем, что я проснулась с ним и даже не в обнимку, просто рядом под одним одуряющее теплым одеялом с первыми рассветными лучами, которые бесцеремонно скользили по его лицу и высвечивали какую-то беззащитность, детскость. Ничего общего с тем, что я забыла свою зубную щетку, но не презервативы и ничуть не сомневаясь, вытащила его щетку из стаканчика. Ничего общего с потекшим холодильником и весело скворчащей яичницей на завтрак.
Он проснулся, когда я вытерла всю воду, уселась с чашкой кофе на широкий подоконник и смотрела, как прибой робко толкается о прибрежную гальку, словно вчера и не долетал до скал. Я слышала его быстрые шаги, испуганный отклик. Хихикая, я сжалась комочком, чтоб он меня сразу не заметил.
Не заметил.
Позорно перепугался, ходил по комнатам и звал меня. Это было так смешно.
Заметил сервированный завтрак на столе.
Сел и потер лицо руками.
Я осторожно сползла, подошла к нему со спины и прижалась покрепче.
Мое тихое «с добрым утром!» утонуло в его губах.

Не было ничего более естественного, чем все, что случилось потом. Кроме спаленной сковородки, которую я бежала спасать под его сдавленный хохот. В одном носке и его рубашке. В то время, когда он уже был вполне раздет. Догнал меня на кухне и под мои заверения купить его маме новую, потащил обратно. Интересно, как он занес меня вечером по лестнице, ведь утром мы едва помещались там вместе. Зато было здорово, стоять на ступеньку выше, целоваться с ним, не поднимаясь на цыпочки, а чувствуя, как он тянется ко мне, забирается под рубашку, гладит, ощупывает, сжимает, тихо воркует, прижимаясь ко мне.
Когда я думала об этом, он был нежным, внимательным и заботливым. Или быстрым, проворным и пылким. На самом деле, это все тоже было не важным. Он был моим любовником, и это перевешивало все остальное.
То, что он был испепеляюще нежным, выпутывая меня из своей же одежды, осторожно дотрагиваясь к каждой открывающейся перед ним частичке кожи.
То, что он чутко прислушивался к каждой моей реакции на его поцелуи, ласки, попутно выискивая сотни чувствительных местечек на моем теле. Кто бы мог подумать, что я буду тихо поскуливать и торопить его просто от того, что он гладит большими пальцами мои запястья прямо над сильно бьющейся о кожу пульсовой волной? Но он поднял мои руки вверх, удерживая их только легкими поглаживаниями. Смотрел на меня, пока я задыхалась от ощущения, что мои груди распластались под его тяжестью и соски цепляются за трогательную растительность у него на груди.
То, что он умудрялся предчувствовать мои неловкие порывы, хоть они и доводили его до едва сдерживаемого безумия? Я гладила его щеки, зарывалась руками в волосы, царапала спину и чувствовала его судорожные вздохи от каждого своего движения. И не только вздохи. Он почти рычал, когда я повалила его на бок и целовала шею, пытаясь повторить его движения, едва не растерзавшие меня.
То, что он умудрился дать мне власть, направляя и показывая, раскрывая себя в ответ. В этом было столько безграничного доверия и одержимости, что трепетала от ощущений внутри себя.
Я чувствовала себя самой желанной, любимой, единственной.
Это было, словно родиться заново.

Он оторвался от меня только однажды, судорожно хватая воздух и пытаясь удержаться на подрагивающих руках.
- Я словно дикарь какой-то, прости, я не думал, что…
Пришлось выныривать из распирающих все внутри порывов и тянуть его обратно. К моему величайшему удивлению, он пытался сопротивляться. Пришлось закрыть ему рот единственно доступным мне в тот момент способом, обвить его ногами и толкнуться навстречу.
Это было похоже на забытье.
Он был горячим, крепким и сдержанным. По крайней мере, в начале. Пока я еще соображала, что нужно делать и пыталась подстраиваться под его осторожные движения. Когда мозги стали выключаться, мы просто стали одним подрагивающим, стонущим животным, катающимся по сбившимся простыням.