16. Шайка добрых усталых дядюшек, закабаливших наши души, усердно делала вид, что нас нет. Что на самом деле в центральной части длинного стола для переговоров мы представлены только беспорядочной россыпью глянцевых фотографий. Большинство из них я уже видела. Некоторые были совсем свежими. Мы были разными на них. Иногда – выхоленными до отвратительности, чаще – чумазыми и смешными. Множество собственных улыбок на глянцевой бумаге раздражало. Множество его взглядов, направленных на меня заставляло морщиться от смущения.

Это было так унизительно.

 

Мы сидели рядом, делая вид, что нас это все не касается, иногда даже переговариваясь, и парируя их остроты. Они были словно с других планет. Это никогда не смущало меня. Раньше. Они всегда подчеркнуто были с нами на равных. Раньше. Меня протяжно кольнула мысль, что он…Он так изящно и просто обсуждает наше поведение, словно он знает язык, на котором они требуют ответа. Раньше….. это я бы была куда ближе к пониманию их. Сейчас... я почему-то безропотно уступала ему эту обязанность.

Может, в память, что долгие месяцы он почти так же насмешничал над собственной влюбленностью, что теперь ему и отстаивать? Я не хотела об этом думать. Я лишь стала подыгрывать ему, то и дело, возвращаясь глазами к одному и тому же злополучному снимку.

 

На несколько минут я теряла нить их сложных переговоров, перемежающихся упреками в нашей безответственности и несобранности, хулиганских выходках и нежелании слушать их советы. Что там было слушать? Они запротоколировали все наши не то чтобы частые свидания. Почти все. Само собой, шляться по сомнительным барам, проводить время в компаниях малознакомых людей, встречать рассвет на темных улицах незнакомых городов, перелазить через изгороди и ходить пешком в кино за пару километров, гулять по лесу подальше от людей, ужинать на крыше строящегося небоскреба - это безрассудство.

Я не спорила.

Я помнила, насколько это было весело.

Они не понимали, что нет ничего лучше одного мороженного на двоих в полупустом сквере у реки или пива в прокуренном зале под негромкую заунывную мелодию, которую никто не слышал до нас. Они забыли, как это хохотать до слез, целоваться до боли в скулах, обниматься так, что тебя расплющивают, и ты жалеешь только о том, что в тебе нет такой же силы.

Они посмеивались.

 Юношеский максимализм нынче был в моде.

Миллионы пойдут к черту, когда мы расстанемся.

 

Он все равно и сейчас смешил меня. Я все равно возвращалась глазами к этому злополучному снимку, даром, что на нем не было ничего особенного. Ни у кого больше он не вызвал интереса. Он был особенным – для меня. Мне хотелось его украсть, спрятать на самое дно моей сокровищницы и никому никогда не показывать.

Это планировалось шуткой, а обернулось – пыткой. Почти. Там я всего лишь прижалась к нему лбом и на долгие несколько секунд потеряла ощущение реальности, места, времени и себя самой. Никого, кроме него не было рядом. Проклятый липкий захлопнувшийся пузырь. Он легонько толкал меня лбом, возвращая на землю, и я не соображая, что делаю, доиграла все, чего от меня ждали. Все по нотам. У меня заплетались ноги, сбивалось дыхание, и сердце колотило рваный ритм во рту. Я думала, что он…

Ну, не то, чтобы равнодушен, но в достаточной степени бесстрастен, чтобы вести себя дальше, как положено. Собственно, оказалось, так оно и было. Но на фотографии передо мной, на его лице застыло зеркальное отображение моей потерянной физиономии.Бог или Дьявол?  Мы были похожи в тот момент настолько, насколько женское лицо, может быть похоже на мужское. Он был в той же растерянности, обреченности и беззащитности.

 

Совсем, как самый первый невозможный поцелуй. Я все гадала, понял ли он в тот момент, что несколько секунд я самозабвенно целовала именно его? Иногда мне казалось, что нет, я расслаблялась и забывала о своей несдержанности. Мне становилось с ним спокойно и уютно. Иногда, я понимала, что да, и тогда все его хождения за мной следом приобретали смысл пугающий и неотвратимый. Он уже знал меня слабой и требовал сатисфакции. Даже сейчас во мне оставалось что-то, что запрещало мне потребовать у него ответ на этот вопрос. Впрочем, сейчас, я, похоже, и так знала на него ответ. И он был не важен.

 

Мы оба тихо обезумили в своем пузыре. Доказательство лежало у меня перед глазами.

Я замерла в кресле, лениво перебирая другие снимки.

 

За нами следили. Откровенно, издевательски. Наши дядюшки видели так много, что мой безразличный вид и тщательно сдерживаемая истерика не имела никакого смысла. Он улыбался так же непроницаемо и светло, как всегда. Он был в ярости. Мне до смерти хотелось курить.

Дядюшки посмеивались.

Юношеский максимализм нынче был в моде.

Миллионы пойдут к черту, лишь когда мы расстанемся.

 

Они так часто повторяли это, что я непроизвольно задумалась, а что будет, если мы расстанемся?

Ну, мир не перевернется, ладно.

Что будет со мной?

 

Ну, в конце концов, я выживу. У меня останется …работа, семья, мечты. Я ведь жила и до него? Наверное. Я представила кого-то абстрактного другого в своем пузыре и поежилась. Увольте.

А он? Я  представила самый банальный повод для расставания, и мне стало в конец плохо. Я смотрела на его улыбчивое лицо на других фотография и хотела спрятать их все, и его тоже. Я задыхалась…от ревности. У меня не было повода думать так, и сейчас, и даже раньше, но я думала. А он… паника топила меня жуткой волной, и я отчаянно хотела уйти отсюда. Или достать из кармана сигареты и зажигалку и дымить им в лицо. Или завизжать и потребовать от них невмешательства.

Они воровали наши последние часы вместе.

 

Я пыталась выключить свои эмоции и гормоны или что-то там, что издевалось надо мной. Что заставляло даже сейчас чувствовать его запах и тепло, исходившее от него, и тихий голос, мурлыкающий мне очередную смешинку. Я пыталась отвлечься, честно. Я сидела, рассматривала дядюшек и думала, что одному пора в спортзал, а второй мучается от изжоги, а третий - от одышки. Тот в дальнем углу облизывает губы, глядя на мои фотографии на пляже. А дамочка, которую я всегда так любила, угрюмо морщится, поглядывая на то, как мы на снимке …

 

А ведь если так уж задуматься, то никаких доказательств у них нет. И обвинить нас не в чем. Юношеский максимализм нынче в моде. Миллионы пойдут к черту, только когда мы расстанемся. И пусть они не знают, что на этот счет у нас другие планы. А пока – на нас тоже можно поживиться.

 

Они вырабатывали тактику, тут же просчитывали шансы и пытались нас протестировать. Я взяла его руку под столом и на несколько секунд сжала. Просто, чтоб он успокоился. Мы же были бандой. Нас и раньше иногда замечали. Дети были куда наблюдательнее, чем взрослые, мальчишки наблюдательнее девчонок, но в тоже время – легковернее, и они дольше думали, откуда им знакомы наши лица, если замечали их в толпе. Но девчонкам, что иногда останавливали нас, не нужно было больше, чем улыбки, сожаления, что нет фотоаппарата, и ответа на вопрос: « а это, правда, вы?».

Дети в маленьких городках были мало избалованы мобилками и твиттером, и нас это спасало. В больших городах все так спешили, что мы были не слишком кому-то интересны.

Мы так думали.

Они подсчитывали свои убытки от того, что мы тратим свою «химию» вхолостую.

 

Наверное, это было что-то врожденное, но его реакция меня удивила не меньше, чем эта россыпь на моих коленках. Прорезался под затертый акцент, бледность, и гневные интонации переливались почти песней. Это восхищало меня. Даже сейчас, когда мы были полностью растоптаны. «Мы» не имели право на существование.

Он торговался, пытаясь выкупить у них право на нашу же жизнь. Этого права у нас не было. По крайней мере – на ближайшую жизнь. Его никто не слушал. Ему рассказывали наши планы на ближайшие пару лет, и в них не было ни одного намека, что мы впредь можем позволить себе такое безрассудство. Наши командировки не совпадали, наши сроки урезали, наши контракты ужесточали.

 

Прежде чем мы расстанемся, им нужно было успеть сделать новые ставки. Когда нам дали понять, что встреча окончена, Самый Главный Босс, окликнул нас у дверей «Ребята, вы и вправду встречаетесь?»

Никто ему не ответил.

 

Я приехала к нему через час, немного попетляв в раздумьях по городу. Поднялась в его номер и открыла незапертую дверь. Он меня ждал. Знала, что ждал, нам осталось так мало быть в месте, чтобы кто-то был в состоянии пренебречь этим. Мне стало стыдно за эту задержку, но мне нужно было побыть одной. И ему тоже. Мне хотелось верить в то, что он понимал меня.

Он сидел на полу, облокотившись о кровать и откинув назад голову.

На смену ярости опять пришла обреченность, рассеянность и беззащитность. Я разулась, стянула липкую футболку и уселась рядом с ним, привалившись к его согнутой коленке.

 - Верни мне мое кольцо, - твердо проговорила я. Мне бы этой твердости пару часов назад.

- Какое кольцо? – спокойно переспросил он, по-прежнему рассматривая потолок, только и того, что взяв меня за руку и непроизвольно ощупав мои пальцы.

- Мое, - кивнула я, обнимая его ноги.

 - У меня нет твоих колец, - пожал плечами он, равнодушно перекатив на меня свой взгляд.– Только футболки, очки…ну рюкзак, что еще…Еще… Но ты же не заберешь это? Только не сейчас…

- Ты болван, - я с нежностью посмотрела на его нахмуренное в умоляющей гримаске  лицо. – Я имела в виду то кольцо, что ты мне подарил.

Он нахмурился еще сильнее, словно делая усилие над собой, чтобы собрать все сознание в кулак. Это было так трогательно. Это заставило меня снова улыбаться, я привалились к нему ближе, и потерлась носом о его плечо.

- У меня его нет, - заверил меня он. Я рассмеялась и согласно закивала.

- Я забыла его в твоем доме, когда мыла посуду. Оно там и должно лежать. Около раковины.

- Черт, - свирепо выдохнул он, откидывая голову ударяя ею по матрацу при каждом слове. – Забыла, потеряла, не нравится, не хочешь…

Он гулко простонал и перевел глаза на меня. Там было столько нежности и смирения, что я перелезла к нему на колени и спряталась в его руках, как в коконе. Он крепко сжал меня и тихо добавил:

- Я столько всего передумал, а ты взяла и забыла его. Коварная, жестокая девчонка.

- Угу, - согласилась я и тоже обхватила его крепче, получив полное право на тон капризный и требовательный. Он пробуждал во мне что-то такое, что вынуждало меня кокетничать и строить ему глазки. Я ненавидела это. Наверное. Раньше. Давным-давно. - Привези мне его.

- Я же не смогу это сделать сейчас, - он разочарованно смотрел на меня. Мне хотелось смеяться. Он впервые мне в чем-то отказывал.

-Сделай, когда сможешь, - успокаивающе погладила его я. Я обхватила его крепче и потерлась как расчетливая ленивая кошка, отвлекая его от разочарования, что он мне в чем-то мог отказать. Мне хотелось, чтоб он знал, что мне оно нужно. Именно сейчас. Он достал мое лицо у себя из подмышки, обхватив его ладонями, и с надеждой добавил:

- Хочешь другое куплю?

- Неа, - ворчала я, дотягиваясь к нему губами, - Хочу то. Когда сможешь, тогда и привезешь…Я подожду. Я обещаю. Я по-до-жду…

 

О том, как мы прощались, лучше не вспоминать.