17. Я училась жить без него.

 

Без тихого смеха над ухом, без улыбок, без теплых рук, без проклятого трепета, который охватывал меня, когда он приближался ко мне. Он был далеко. Я сжала все свои силы в кулак и вышвырнула его из своих снов и мыслей. Я не собирала множество подмеченных историй из окружающего мира, чтобы пересказывать ему. Я не фотографировала все, что вызывало мой интерес, чтобы ему показать. Я не ежилась по ночам, потому что вспоминать его сопение рядом я тоже себе запретила. Я придирчиво разглядывала окружающих меня мужчин, примеряя их на вакантное место в распахнутом настежь пузыре.

Мир таил так много любопытного.

Он манил и переливался, и, казалось, страница перевернута, а новые впечатления захлестывают с головой.

Мне нравилось это.

Я была прилежной ученицей.

 

Это было похоже на парение в воздухе.

Я носилась, едва касаясь земли, и зной, волной касающийся шеи, мне тоже нравился. Это была уже не совсем я.

Это был бунт. Демонстративный, прикрытый парой насмешливых ухмылок и сигаретным дымком. Так созвучно с тем, что от меня сейчас ждали – это и было самой большой моей внутренней потребностью. Против него, себя самой, прошлой жизни, сложившихся привычек. Я хохотала своей наивности в лицо, пытаясь выдать волшебство за насмешку.

 

Он тоже казался мне привычкой.

Мир был столь многогранен, и в нем так много соблазнов.

Я хотела оторвать его от себя, чтобы он тоже это увидел. Чтобы его мир искрился и был наполнен новым смыслом. Я хотела отпустить его, отшвырнуть рывком на землю, чтобы та эмоциональная трясина, в которой мы толклись последние недели, наконец, потеряла свой накал.

Я хотела, чтобы он был счастлив.  Я казалась себе столь бескорыстной, что готова была принять его счастье в любой удобной для него форме.

Я расчетливо толкала его на это.

Я хотела, чтобы наши дядюшки гордились нами.

 

Я никогда еще не любила его сильнее. Он был прав. С каждым днем – это заполняло заново, и каждый день это было по-разному, неизменным оставалось лишь желание испытывать это чувство еще и еще. Всегда было мало. Ненасытное чудовище внутри меня жаждало новых впечатлений. Я лишала себя наркотика, корежась в наслаждении от нового мира, но проклятая тяга к нему лишь усиливалась.

 

Я иногда расчетливо не отвечала на его звонки. Держала телефон в руке, сжимая его, и ежилась от заползающих внутрь мурашек. Я улыбалась старой фотографии на экране, и жмурилась от охватывающей меня эйфории. Замысел рушился на корню.

Я подчеркнуто безразлично выбалтывала ему все события прошедшего дня, чтобы он не думал, что моя жизнь состоит только из его звонков и ворчливого вечернего бдения перед монитором. Я перебивала его, не дослушивая его рассказов, и капризно переворачивала разговор на себя. Я до чертиков ревновала к его собственной тени, к его сигаретам и его футболкам, к его уютным рубашкам или очкам на носу, к одеялу, укрывающему его и гостиничному номеру, где он жил, но никогда, даже своему собственному отражению в зеркале не призналась бы в этом.

 

Он был бесконечно терпеливым, или настолько хорошо меня знал, или настолько тосковал, что безропотно сносил все мои насмешки и ерничанья. Он никогда не уставал восхищаться мной и готовить мне об этом. Он умел как-то перевернуть мое безразличие в то нелепое состояние, когда я начинала топтаться на месте, не в силах удержать порыв помчаться к нему сейчас же. Он писал мне столько смскок в день, что если телефон молчал в течение последних двадцати минут, я начинала хмуриться, думая, что с ним опять что-то случилось. Мне совсем не нравилась его стремление реализовать обреченность. Мне не нравилось то, что за ним открыли открытую охоту. И не только наши дядюшки. Мне не нравилась его реакция на это, и его собственный, пока еще не до конца осознанный бунт. Я волновалась за него. Я тосковала по нему.

Черт, я была все той же наивной и глупой.

 

 18 дней спустя, я носилась в маленьком, чистеньком отеле, на перепутье двух больших шоссе, где основными клиентами были дальнобойщики и шлюхи. У меня попросили оплату вперед и окинули испытывающим взглядом, пока я ежилась, надменно задрав нос, едва не выдав себя и вытащив уже ставшую привычной карточку вместо наличных. Все продумано. Место, маршрут, сроки. Все по расписанию. Я ненавидела это, что это меняло? Я ждала его несколько часов, прячась за пыльными тяжелыми шторами, заставляя себя силком читать, бесконечно разогревая быстро остывающую для него еду и ударяясь обо все угловые поверхности из возможных. Я нервничала. Я тосковала. Я волновалась. Я запомнила три новых рецепта и обожгла ладонь. Я прошла без него такой огромный путь, и мне было страшно, что он ушел от меня так же далеко.

 

Он ввалился и, заполнив собой весь мой мирок, сильно сжал меня, вынудив взвыть от боли. Меня трясло как в малярийной лихорадке, когда трясина поглощала меня целиком, и его губы сердито и требовательно вынуждали меня расплачиваться за мои бунты. Я расплачивалась и выставляла ему все новые и новые счета, чтобы он не думал, что лишь я не могу разжать кулаков и выпустить его рубашку из цепких пальцев. Это он не отпускал меня, терзая, прижав вплотную к плохо прокрашенной бежевой стенке. Я ходила по этому номеру несколько часов, но спроси у меня, что там было, какие цвета формировали шоссейный ночлег, и что там было из мебели, я не ответила бы. Только подумала бы, что это перепутье рождало очень странные флюиды, которые требовали немедленной и беспощадной реализации самых примитивных инстинктов.

 

Это было потрясающе.

Это было какой-то новой невозможной степенью близости и потребности друг в друге. Мне было плевать, что он пропах дорогой и так тщательно выбрился перед ней, что сейчас кололся хуже самой мелкой наждачки, и мое лицо, и шея, и все остальное беспощадно пылали от этого. Мне было плевать, что гудели давно не тренированные мышцы, и кружилась голова, и отчаянно хотелось пить. Мне было плевать на собственную неловкость, и небрежность, и спешку. Мне было плевать на скрип и скрежет, и на его тихий смех, и на его ответную неловкость и торопливость. Мир привычно и волшебно сузился до размеров маленькой комнаты с шуршащим кондиционером и пахнущими стандартными отдушками простынями. В мире было только двое истосковавшихся друг по другу идиотов. Никакой разницы между этим и нашим последним пристанищем, почти что дворцом. Нет, там мы были куда осторожнее, нежнее и боязливее. Здесь мы были …сами собой.

 

Он привез мне гору подарков. Целый рюкзак. От электронных игрушек и плюшевых монстров до копеечных брелков, от дисков с придуманной им музыкой до безумно дорогой бриллиантовой подвески. Он был похож на безумного Санту, даром, что без бороды, и голого, с наслаждением впитывающего в себя мой ужин и мои смешки от нового открытого мной подарочного пакета.

-Ты с ума сошел? – фыркала я, шелестя очередной коробочкой. Он, разомлевший от еды, ну и не только еды, наверное, жмурился, терся об меня и умудрялся при этом зевать и доедать десерт. Время давно перевалило за полночь, но сон – это слишком. Это потом.

 - Ты должен показать это еще кому-то, - просила, вытянув из ушей наушники и оторвав его голову от своего живота, который беззастенчиво обернулся подушкой. Его губы были еще сладкими и липкими, а глаза беззастенчиво жмурились от света прикроватной лампы.

- Это только для тебя, - скривился он и снова улегся, я упрямо покачала головой и стала гладить его волосы, решив для себя, что вода точит камни. Это того стоило. Он, не глядя, швырнул мне последний пакет. Это было…

 - Ты не заставишь меня спать в этом, - безапелляционно выдавила из себя я. – Ты извращенец, если думаешь, что я ЭТО напялю на себя.

Он ехидно улыбнулся, когда я подскочила, но раскрыл глаз и подавил смешок.

- Это неудобно, - попыталась оправдаться я. - И холодно. И я запутаюсь. И я просто…

- Никто не заставляет тебя в этом спать, - хихикнул он, утыкиваясь теснее в мой живот, чтоб сдержать хохот. Мое удивление было наигранным? Ну, разве что самую капельку.

 - Тебе не нравится как я выгляжу? – взревела я, не пытаясь смахнуть предательские и очень по-детски обидные слезы с глаз и спихивая его на постель. – Ты хочешь, чтобы я была похожа на… куклу?

 

Я ни за что бы ни призналась, что настолько всерьез рассматривала возможность спать в чем-то, более неудобном, холодном и путающемся…в том, что еще спряталось на дне моей сумки, но ждало своего часа. Но это было похоже …почти похоже на мой подарок ему. Может быть, немного насыщенней цвет и на пару лоскутков меньше? Я хватанула сумку и гордо отправилась в ванну. Я еще злилась, уставившись в типовое банное зеркало.

 

Я была похожа…на куклу, девочку, стоящую на повороте к мотелю, уставшего чертенка… На саму себя. Его хватило на три минуты. На лице еще хранилась растерянность, до него не дошло – обиделась я всерьез или нет. Черт, его подбородок медленно пополз вниз, когда я обернулась и сердито уставилась на его изумленную физиономию.

 - Размер действительно кукольный, - фыркнул он, спуская невесомые бретельки вниз…

 

 Я пыталась жить без него.

 Без тихого смеха над ухом, без улыбок, без теплых рук, без проклятого трепета, который охватывал меня, когда он приближался ко мне. Он был далеко. Я сжала все свои силы в кулак и вышвырнула его из своих снов и мыслей. Я не собирала множество подмеченных историй из окружающего мира, чтобы пересказывать ему. Я не фотографировала все, что вызывало мой интерес, чтоб ему показать. Я не ежилась по ночам, потому что вспоминать его сопение рядом я тоже себе запретила. Я придирчиво разглядывала окружающих меня мужчин, примиряя их на вакантное место в распахнутом настежь пузыре. Мир таил все так много любопытного. Он манил и переливался, и, казалось, страница перевернута, а новые впечатления захлестывают с головой.

Мне нравилось это.

 

У меня ни черта не получалось.