2.1
-Черт, - тихо ругнулась она, прижимая коленки к груди и откидывая голову назад. Ее мордашка скривилась в умильной гримаске, олицетворявшей высшую степень неудовлетворенности произошедшим. – Это еще на полчаса как минимум.
Маленькая педантичная трудяжка.
Полчаса.
Болтовни, имитации отдыха, иллюзии уединенности. Нас никто не заставил бы пережидать в машине эти очередные безумные полчаса, но я поспорил бы даже в самый безнадежный предутренний час, что ни я, ни она не пошевелимся, чтоб выйти. Мы так и останемся сидеть здесь, смиренно ждать пока переустановят свет, потом снова смиренно станем центром этой маленькой вселенной, и только выжавшись до капли, смиренно позволим увести нас на короткую ночевку. Это будут еще полчаса в пути.
Болтовни, имитации отдыха, иллюзии уединенности. Нереально много. Всегда было мало. У этой девчонки была странная власть надо мной. Скривившись, я вытянул сигареты и закурил, чуть приоткрыв окно. Было
холодно. Морозный воздух, залетавший в салон машины вместе с редкими снежинками, пронизывал насквозь. От простуды нас прятали слоев по пять одежды. Был еще валяющийся сзади плед и громадный термос с кофе.
Включенный климат-контроль. Почему-то никто вокруг не понимал, что простуда- это глупо. Окружающее боялись как огня нашего возможного насморка.
Влюбленные не болеют. Они просто тихо сходят с ума, пишут грустную музыку по ночам, бродят за объектом своих терзаний следом, упиваясь сплином и робко надеясь на большее. Никакая зараза в таком состоянии не прилипнет.
Хотя….
Это было не про нас?
То есть…
Боже мой, не так. Все не так.
Плед не будет лишним.
Все потому, что…
Мы с ней хохотали днями напролет. Бродили друг за другом. На музыку времени не было, разве что на пару треков в перерыв, но мы говорили о ней. Хохотали. Опять носились друг за другом и о чем-то спорили. С ней легко было спорить. Хихикать. С ней легко было откровенничать. Плевать, что она всегда умудрялась согласиться со мной только лишь когда я признавал, что права она. Это было смешно. Это было легко.
Естественно. Плевать, что, все дело в том, что это не было влюбленностью.
Мы… с ней…. не были…. влюбленными.
Мы… с ней…. не были… вместе.
Тихо искрящееся напряжение, кутающее меня всякий раз, когда она
оказывалась рядом – моя личная неприятность. Она была убеждена, что я
просто ничего не делаю наполовину. Она оставалась поразительно
умиротворенной при этом. Ей нравилось, что я ничего не делаю наполовину.
То есть…
Боже мой, не так. Все не так?

- Эгоист, - фыркнула она, перекатив свой взгляд на сигарету в моих
губах. Насмешница.
Наслаждается тем, что делает со мной.
Она замечает столько красоты в обыденных вещах, что не может этого не
видеть.
Ухмыльнувшись, я спрятал пачку глубже. Это уже стало привычной игрой, но
повторяясь, раз за разом, это ничуть не надоедало.
- Делись, - угрожающе потребовала она, лукаво улыбаясь в ответ.
Можно было подумать, что я мог сопротивляться ее улыбке. Хоть она не
раз, смеясь, утверждала, что беззастенчиво копировала мою. Это тоже было
игрой. Будоражащей, наивной, почему-то глубоко интимной. Копировать
друг друга и оглушать этим в самый неподходящий момент.
Никакой надежды, что для нее это станет серьезным.
Ее маленькое, искренне любящее весь мир сердечко, воспринимало меня как
приятный довесок, делающий ее работу совершенной. Ей это нравилось. Она
любила совершенство – и при этом весь окружающий мир, впихивая в него
все - от мерзкого трухлявого пня до дымящегося кофе из термоса. От
своей кошки до случайных собеседников в полуночном баре. Любить эту
малышку было так же просто, как и дышать. Словно в мире не было ничего
закономернее. Словно она была создана из моих снов и олицетворяла все
мои желания. Маленькая вредная девчонка. Целый мир. Кто бы думал.
Измываться над ней в шутливо-почтительной форме – единственное, что
беспрепятственно мне позволялось. Я пользовался этим.
То есть…
Боже мой, не так? Все не так.

Она проворно выхватила сигарету из моих губ и глубоко затянулась, совсем
не по- девчоночьи выпуская дым из носа.
Она устала.
Мы все устали. Она держалась, как маленький оловянный солдатик, стойко
перенося все трудности и даже не ворча при этом. И вовсе не потому, что
она верила в успех или свое будущее. Она просто делала свою работу. Это
неизменно вызывало удивление у меня. Она была нереально иной, чуждой
этому миру, но чувствовала себя как рыба в воде в нем. Это был ее мир.
Извернувшись, я выхватил сигарету, хранившую чуть влажный отпечаток ее
губ, назад к своим губам, под ее сварливое шипение. Пожалуй, это было
хуже, чем поцелуй. Медленная, мучительная пытка.
Целуя ее, можно убедить себя, что ее горячность вовсе не прописанный
ход, а лишь досадная, изумляющая до глубины души, прихоть.
Целуя ее, можно попытаться заставить ее отвечать здесь и сейчас.
Целуя ее, можно потерять свой рассудок и ее в придачу.

Паранойя, черт возьми.
Никотин и смолы не могут пахнуть лесом, дождем и ее возмущением.
Я пропустил момент, когда она оттолкнулась от сиденья и прыгнула,
пытаясь снова выхватить сигарету. Этого не было в правилах. В поединках
не прописана физическая сила, равно как и физическое влечение. Я
ухватил ее за упирающиеся запястья, чтобы она не обожглась, и выплюнул
сигарету через окно. Шах. Мы замерли. Долгие несколько секунд. Она
опиралась коленкой о мое бедро, ее волосы касались моих щек, ее запястья
мелко подрагивали в моих ладонях, пульс невесомой волной бился о пальцы.
Ее тихое дыхание долетало до моих губ.
Она так странно смотрела на меня. Словно сигарета была не причем, а я
был частью условия некой школьной задачки по алгебре, которые она так
любила решать. Частью, которая явно была лишней, и которая никак не
хотела стать частью удобного тождества, получившегося у нее в ответе.
Ответ был правильным, а что делать с условием, она не знала.
Недоумение, сосредоточенность, легкое волнение. Легкая-легкая дрожь.
Паранойя.
Она разочарованно ухмыльнулась и тяжело рухнула назад в свое сиденье,
вывернув руки. Она гладила свои запястья, словно ей было больно, хотя
это точно было бы ложью. Она отыгрывалась.
Медленно облизав губы, растянула их в призывной улыбке. Фирменной.
Придумала как меня обмануть.
Легче легкого.
У нее были сотни изощренных заготовок, но когда время близится к
полуночи, годится и примитив, приправленный недавно освоенной хрипотцой,
от которой у меня бегали мурашки.
- У меня есть новый десерт. Суфле… черный шоколад… малина… немножко
коньяка…
Мне полагалось простонать и биться головой об подголовник. Мне хотелось
вцепиться в кресло, чтоб подавить порыв целовать ее, чтоб она прекратила
этот цирк. Я хотел ее. Каждый проклятый раз, когда ее безумные глаза
темнели и смотрели в меня, пронизывая насквозь. Мне было страшно, что
когда-нибудь я сорвусь и накинусь на нее. Таким же стремительным рывком.
Я свихнусь, если она меня не остановит. И если остановит- тоже свихнусь.

С ее рук я бы ел все на свете.
Она знала это.
То есть…
Боже мой, не так. Все не так.

Я перекатил на нее глаза и улыбнулся. Так же лукаво и испытывающе, как
и она. Шах. С той же хрипотцой и медлительным коварством проговорив:
-Маловато…
Нахмурившись, и от этого на миг став похожей на маленького, обиженного
подарком ребенка, она порылась в памяти и полках холодильника:
-Запеченная рыба и картофельный салат?
Горький вздох и мое поражение у твоих ног, малышка.
Я вытянул из зажатой во вспотевшей ладони пачки сигарет одну, закурил и
сунул между ее губ, намеренно царапнув их пальцами.
Она глубоко затянулась и облегченно развалилась в кресле.
- Курить вредно, - фыркнул я, насмешничая над своими неуемными
фантазиями и подкалыванием, в сжавшейся в кулак ладони.
- Шшшш, заткнись, - она приоткрыла окошко и на своей стороне, потом
обернулась и привалилась спиной к моему плечу. В ворохе теплой одежды
она все равно была пушинкой. Теплой, уютной и ласковой. Игра
закончилась. Она устала и искала утешения.
- Поспи, - предложил я, легко обхватывая ее рукой, чтоб не скользила на
кожаных сиденьях. – Сама же говорила, еще полчаса.
Она мотнула головой и еще раз затянулась.
- Я потом буду чумная, - вздохнула она и робко попросила. – Расскажи
мне что-нибудь.

Боже мой, не так. Все ...не так.
Что я ей рассказывал?
Черт его знает.
Я все думал, почему она неизменно робеет, прося меня об этом? Почему так
легко прикасается ко мне? Неужели ей это нравится? Приваливаться, когда
мы остаемся одни, брать меня за руку, если она оступалась, поправлять на
мне одежду, если ей что-то казалось небезупречным. Она так спокойно
позволяла себя обнимать. Или ей настолько безразлично то, что она
делает? Почему она становится смущенной и притихшей, такой, как сейчас?
Мне хотелось биться головой о подлокотник и гулко стонать от бессилия,
пока я рассказывал ей о своих друзьях, и она тихо хихикала, слушая о
наших проделках.
Мне хотелось уткнуться носом в ее макушку и тоже дремать, жмурясь от
трепета, что ворочается внутри.
Мне хотелось зацеловать ее до того мимолетного состояния, когда она
теряла контроль и начинала отвечать мне – неловко и отчаянно, будто на
самом деле.
Мне хотелось показать ей те места, о которых я рассказывал, и
почувствовать ее участницей наших проказ.
Это было бы болью, но мы были одни, потерянные, забытые и уставшие. Мы
были рядом. Мы были поглощены этим маленьким мирком, и этого не
исправил даже гневный взгляд Леди Босс, приближающейся к нам.
Предвкушая очередную взбучку, я чмокнул ее в макушку.
Она опять сделала вид, что ничего не произошло. Просто потянулась и
перекинула плед на заднее сиденье.
Маленькая вредная колдунья.