Ладно, мы просто заигрались.
Странный день. Может, всему виной полнолуние? Магнитные бури?
Подоспевший антициклон?
Забытье какое-то.
Воздух сгустился и нервно потрескивал от случайных прикосновений,
улыбок, взглядов.
Ничьей вины в этом не было.

Может, потому что это был практически день на двоих. Даже Леди Босс была
притихшей и не доставала нас неиссякаемым энтузиазмом. Ей нравилось.
Она «ловила» этот треск в воздухе, была безумно довольной и
сосредоточенной, чтоб ничего не упустить. Остальных мы и подавно не
замечали, а они нас мало трогали.
Может, потому что мы предвкушали выходные. Она. Предвкушала? Нет, она не
знала. Я так точно предвкушал. У меня была безумная идея о том, куда
можно затащить всю нашу банду и фактически оказаться там вместе со
всеми, а на самом деле – мы бы опять остались наедине.
Может, потому что это был просто такой день.
Просто такой день.

Из забытья, в котором я реализовывал свои планы на вечер и агитировал
банду, меня вытряхнул отвратительный в своей простоте звук. Может, его
легко можно сымитировать, разобрать на фотоны, воссоздать на
компьютере, записать на нотной линейке, но лучше было бы его забыть.
Вытравить из подсознания какой-нибудь комбинацией анестетика и
наркотика, водки с пивом, а может даже лоботомией? К черту.
Это был протяжный и звонкий «чмок», обрушившихся на ее щеку других губ.

Дьявол.
Я должен был знать об этом.
Я должен был помнить об этом.
Я не должен был думать, что этого не будет, потому что этого не должно
быть никогда.
Не желаемое не было недействительным.

Мне стало смешно.
Я посмеялся над своей наивностью и над пронзительно-прозрачным воздухом
вокруг них.

Я бы простил ее, если б она была при всем этом восторженной,
счастливой, воодушевленной, влюбленной, смущенной, возбужденной,
обезумевшей…
Проклятая девчонка была просто польщенной. Спокойной, милой,
отстраненной. По-королевски принимала внимание к своей особе. Да, ей
это нравилось. Она, может быть, даже соскучилась? Она, может быть, даже
была немного приятно удивлена? Они мило беседовали и держались за руки. Пару безупречных секунд.
Ровно до тех пор, пока не обернулась и не заметила меня.
Она не опустила глаз. Зеленые радары буравили меня насквозь, безжалостно считывая
все то, что мелькало сейчас у меня в мыслях.
Я бы простил ей раздражение, возмущение, ярость, смущение, отвращение ко
мне, что я пялюсь на то, что для меня не предназначалось.
На ее лице застыла отстраненность от происходящего, когда она поняла это, и
успела изящно выкрутить свою ладонь, прежде чем ее выдали вспыхнувшие пламенем щеки.
Она смутилась. Непроизвольной своей реакции больше, чем всего
остального. В глазах промелькнула какая-то боль. Потом страх. Потом
вызов. Насмешка. Опять боль. Скомканная и задвинутая равнодушием в
дальний угол сознания на потом.
Мне не мерещилось, я бы мог защитить ученую степень о том, как менялись
ее глаза от бушевавших внутри эмоций. Она бы всех убедила, что милая
и спокойная, но это было ложью. Она была маленьким безумным
меланхоликом, который чувствовал так много, что это пугало ее саму – и заставляло прятаться. Позорно прятаться в чужих мирах.
Удирать…

Как сейчас. Позволяя себя обнять и прижимать к себе.

Мне хотелось убить кого-нибудь.
Себя, например.

Через пару минут, я с удивлением для себя осознал, что хаотичное
движение чьих-то тел вокруг стало упорядоченной погрузкой в машины, что
меня тоже спихивают в одну из них и что мой провалившийся с треском план
вызывает дикий восторг у обнимавшей меня, ее глупой подружки.
Мы гуляли по городу. Красивое место. С ней мы тоже когда-то гуляли
здесь. Она рассказывала, как ей нравится здесь, уютно, зелено,
спокойно. Она даже показала мне, где хотела бы жить , и я, наверное, действительно
хотел бы жить вместе с ней. Долго. Если вся эта наша комедия
выгорит, у нас, пожалуй, хватит денег на дом здесь и какой-нибудь
колледж. Мои предки будут в жутком восторге. И я.
Дьявол, я тоже буду в восторге.
Это было каким-то мазохистическим наслаждением, позволить себе мечтать
об этом, разглядывая проносящиеся мимо идиллические пейзажи, когда на
твоем бедре заблудилась ладонь другой девушки, а та, о которой мечтаешь,
с другим парнем.

Я с трудом отстал от всей банды. Сделал вид, что случайно заблудился - и
теперь мне легче вернуться, чем найти их.
Дьявол, мне поверили. Иногда полезно казаться рассеянным.
Я не вернулся. Реально позволил себе бесцельно блуждать. Не самое
приятное чувство. Бродил как потерянный ребенок, рассматривая текущую
мимо меня жизнь. Провинциальную и предсказуемую, и думал, что в ней на
самом деле куда больше смысла и удовольствия, чем казалось мне совсем
недавно. Сногсшибательная новость для моих родителей.
Я позвонил им из маленькой уличной кофейни, понимая, что раз опять
вспоминаю о них, значит, так нужно. Мама долго допытывалась, что у меня
случилось. Едва сдержался, чтобы не рассказать. Впрочем, мне просто
нечего было рассказывать.

Я купил ей подарок на день рождения. В меру интимный и такой, который
точно не смутит ее. И такой, что точно доставит ей тайное удовольствие.
Такой, что никто не отберет. Она не позволит. Наверное. Идиотство.
Потом я опять таскался по городу с этой огромной коробкой и тихо
ненавидел сам себя.

Я думал, будет ли она его кормить? Или он потащит ее в город, и они тоже
где-то гуляют здесь? Рассказывает ли она о том, что хочет здесь жить?
Интересно, он знает, что она страшно обижается, когда ее стряпню
предпочитают ресторанной? Что она три дня что-то беспрестанно взбивала
венчиком в этих полевых условиях и у нее наконец-то получилось? Нечто
божественно белое, напоминающее облака и оргазмы?
Какого черта, я не впихнул вчера в себя оставшуюся половину?
Какого черта я не вытащил ее из проворных чужих щупальцев?
Какого черта не заставил ее поехать с нами и не держал их у себя на
глазах все это время?
Какого черта она осталась с ним там или где она вообще сейчас?
Какого черта в ее окнах нет света и они безмолвны и пусты?
Какого черта, неужели нет на свете более невинных занятий?

Окна. Нет, я помнил, что вернулся, когда уже стемнело, что доехал в
такси с безумно разговорчивым ирландцем, который совсем недавно был на
родине. Что коробку я занес и запихнул под кровать, чтобы не видеть
завтра утром. И чтобы не видеть кровать, я ушел опять на улицу. И чтобы не
стоять под ее окнами, я побрел в импровизированную курилку между
подсобными трейлерами, где мы так часто сидели с ней. Бревно, жестянка
из-под кофе вместо урны, вытоптанная трава. Иногда она таскала сюда кофе
и бутерброды, иногда сюда забиралась Леди Босс и съедала их, призывая
нас «собраться».

Там кто-то был. Бесцеремонная ржавая луна, давала слишком мало света, и
еще меньше надежды. Силуэт был один. Маленькая съежившаяся болотная
кочка. И кончик тлеющей сигареты был один. Боже мой, ты есть, да?
Потому что, если б ты умудрился позволить привести сюда чужака, это бы
осквернило все происходившее раньше в этом месте. Какое-то время я просто смотрел на
нее, ожидая приглашения, вопроса, комментариев, шутки, упрека. Она все
так же продолжала курить, обняв одной рукой поджатые коленки, откинув
голову назад, рассматривая в ленивом сосредоточении огромную луну с пятнами кратеров и
пролетающее мимо нее перистые темные облака.
- Что ты здесь делаешь? – не выдержал я.
Она не обернулась, не дернулась, будто знала, будто чувствовала, что я
там стою, хотя ни на миг не отвела глаз от неба, а ветер глушил мои шаги. Мне
показалось, что ее щеки были влажными, но луна опять спряталась за
облако, и пришлось сощуриться, чтобы рассмотреть, так ли это на самом деле.
- Курю, - с грубоватой резкостью отозвалась она, продолжая смотреть вверх,
хотя облака все сгущались, и смотреть было уже не на что.
Какой-то нелепый смешок сорвался с моих губ, и словно, признавая
поражение, я сел на тоже бревно. Вытянул ноги и уставился на темное,
безмолвное небо, на слабые тени трепещущихся на ветру крон деревьев.
Непроизвольно, я сел так, чтобы между нами осталось пространство, и
теперь мне стало казаться, что его занял кто-то невидимый третий, кто-то,
кого я не мог просто так спихнуть. Это злило меня. Хотя моя злость
ничего не значила по сравнению с исходившими от нее волнами раздражения.
По моему плечу, обращенному к ней, уже бегали мурашки, а она все
продолжала смотреть в небо, и мне ничего не оставалось, как повторять за
ней.
Сигареты из кармана и вперед.
Сколько мы так сидели?
Я не знаю. Я не считал свои окурки, а она, щелчком отбросив в траву
свой, больше не курила. Когда снова выкатилась луна, я не удержался и
перевел на нее взгляд. Ее щеки были сухими и расслабленными, глаза
широко распахнутыми, и раздражение медленно затухало, оборачиваясь легкой усталостью и ноткой беспричинной грусти.
Перекатив голову и встретившись со мной взглядом, она уже была такой же,
как всегда здесь. Спокойной, внимательной, уютной.
- Я иду спать, - тихо предупредила она, словно хотела больше спросить,
чем просто сказать об этом.
Мне не полагалось разрешать или удерживать ее. Между нами вдруг
таинственным образом сократилось расстояние, ее плечо почти касалось меня, и
луна бесцеремонно вырисовывала длинные тени от ее ресниц на щеках. Мне
до безумия хотелось, пошевелиться и поцеловать ее. Прижаться к ней лбом и глубоко вдохнуть ее запах. Мне нужно просто
было бы склонить голову еще на пару сантиметров и коснуться ее
подрагивающих губ. Воздух сгустился и снова тихо потрескивал.

Словно не дождавшись этого, она легко поднялась, стряхнула с волос этот
странный морок и умчалась прочь.

На следующее утро мы оба хохотали так, что Леди Босс пришлось всыпать
мне на пару затрещин больше и (о,ужас!) сделать ей замечание. Какое там
"собраться", мы были просто безумными. Просто такой день. Слишком мало
кислорода в воздухе для нас обоих.