2.5 Если бы меня кто-то спросил, почему… он бы очень сильно рисковал.
Правда. Нет, дело было бы не в драчливости – я до нее так и не дорос, и
не в гордыне – у меня ее даже в задатках не было, и не в посягательстве
на личное пространство – тем более я теперь заново открывал для себя,
что эта территория была не моей.
Но самому себе…

Самому себе, я бы сказал, что это была ее идея, ее номер, ее шампанское,
ее диск с этим проклятым фильмом, в котором она в очередной раз увидела то, что мне обязательно нужно было увидеть тоже, ее пирог, который обязательно нужно было съесть… Всегда она.
Все больше не было так, как раньше. Пусть она перестала всматриваться в
меня с напряженным ожиданием. Пусть она изо всех сил пыталась доказать мне, что все осталось неизменным – и чувство вины из-за моей
несдержанности ее уже перестало волновать. Пусть меня даже почти
отпустило. Почти.
Как оказалось, до того момента я был вполне в ладу со своей жизнью.
Тогда ей тоже стало больно – из-за меня.
Ничего радостного в этом не было.
Все стало другим. В том маленьком золотом ободке на ее раскрытой
ладошке было крушение моей собственной зыбкой бестолковой и в чем-то очень счастливой вселенной. Мне казалось, что на самом деле у меня ее не было, ведь мой старый мир я уже стал забывать, а заново мало что создал.
Меня устраивала жизнь в самолетах и гостиницах. В этом был какой-то
кураж. Неустроенность. Неопределенность. Россыпь открытых дорог.
Вседозволенность.

Иногда я спрашивал себя, жалела ли она о том, что показала мне кольцо. Я
ведь предал ее откровенность. Получалось, что жалела. Жалела, ругала
себя, пыталась помочь мне и мучилась сама. Я, пожалуй, что впервые,
пусть и безотчетно, стал причиной ее боли, потому что не мог справиться
со своей. От осознания этого было еще хуже.

По ее непостижимой причуде мир, сжавшийся перед разрушением в ту самую секунду, уцелел. Мир, в котором единственное, что мне было нужно – прильнувшая ко мне в поисках утешения девушка, растерянная и
недосягаемая. В очередной раз изумившая меня напоминанием, что она была частью не только моего мира, и в том, другом, кто-то имел куда больше прав на нее и пытался их реализовать. Я перестал понимать ее. Тогда.

И еще меньше – теперь.

Все это – глубокая ночь, безликий номер с приглушенным светом, затертый до дыр фильм – было еще нереальней наших странных ночных телефонных разговоров. Она звонила мне, когда время переваливало за полночь, и мы болтали, долго – ни о чем. Кошка громко мурлыкала на ее коленях, она что-то читала мне вслух, муштровала, заставляя мечтать, верить и пытаться воплощать эти мечты и веру в жизнь. Шаг за шагом. Интересно, она понимала, о ком была моя самая большая мечта? Тогда? Когда доказывала, что нужно раскрываться и верить в себя? Бороться?

Моя жизнь превратилась в сплошную насмешку.
Но, по крайней мере, я был не один.
Официально миссия моих приятелей, свалившихся мне в то время на
голову, именовалась примерно так: «какого черта, на этого болвана
свалились легкие деньги, и он вот уже две недели, как перестал нас звать
бухать». Неофициально… Да, они беспокоились. Мои приятели пребывали в откровенном шоке. Родителей еще как-то можно было отвлечь эфемерными планами, расписанием встреч, грядущими перспективами, обещаниями, а этих… Эта парочка развязных, пренебрежительно одетых хлыщей потребовала встретить их в аэропорту, поселить в самом неприличном (читай, роскошном – откуда они только набрались этой пошлости?) отеле и… Они были добровольными миссионерами от банды, с которой я дружил с детства.
Они надеялись вернуть мою заблудшую в истерике душу к нормальной жизни.
То есть попойкам, девушкам, музыке, мечтам, кутежам. Они так себе
представляли мою будущую жизнь – и им это нравилось. В состоянии
депрессии я их не устраивал. Это было несовместимо и опасно. Они готовы были начать запатентованную терапию прямо в аэропорту. Типа до них я не пил?

Каким-то образом, к концу второго дня они уже знали все. Я мог бы
поклясться чем угодно, что от меня они услышали только ответ на вопрос,
не та ли это мелкая, которая была еще там, помнишь, он рассказывал? Тем
более, что я им соврал. Тем более, в тот момент мы не пили – уже. Это
был просто завтрак. Они кивнули синхронно, будто поверили. Обменялись задумчивыми взглядами, принесли пару ящиков пива и перешли в наступление.

Они меня рассмешили. Я не смеялся так… С тех самых пор, как она…

Черт, а ведь я не всегда до конца осознавал, насколько она оказывалась
проницательной. Я едва ли не обиделся однажды, когда она сказала, что
моя неспособность обмануть кого-то намеренно, нравится больше всего.
Мне это показалось почти что оскорблением, учитывая то, чем мы с ней
занимались. Но эти два идиота, к вечеру уже знали о нас столько, что им
ничего не составило расчертить на карте города места наших возможных
«случайных» встреч, план похождений по ближайшим к ее дому забегаловкам, список всего, каким образом можно увести девушку от парня.
Это было ужасно.
Можно подумать, что они одни были столь гениальны.
В конце концов, мы ведь росли вместе. Методика возврата к жизни была
отработана уже на двоих из нашей банды.

Я обошел все эти места еще пару недель назад. Однажды, я даже увидел ее
– мельком, в стайке весело щебечущих девчонок на противоположной стороне улицы. У одной из них плакал на руках ребенок, и они все дружной толпой носились вокруг, пытаясь его отвлечь. Это было так странно.
Нет, она не была той, которая моментально его успокоила. Ребенок
отпихнул ее предложение пойти на ручки, как и многих других, и остался с матерью. Но сам факт. Мне хотелось ударить кулаком себе в физиономию за неконтролируемый поток мыслей и желаний, который заставил меня в ступоре пережидать, пока они скроются с глаз. Это было убийственное сочетание.
Словно пощечина и одновременно, то сокровенное, чего можно желать.
Закономерно?

Но мне вовсе не хотелось лезть нахрапом в ее жизнь и рушить там
что-то. Дело было вовсе не в отсутствии здорового эгоизма или излишнем
благородстве и непоколебимой гордости – к черту. Она просто безумно
красиво улыбалась тогда, когда малыш затих, и они пошли дальше.

Она позвонила в первый раз в тот самый момент, когда гениальные
собутыльники, отчаявшись заставить меня сделать хоть что-то, стащили
мой телефон, чтоб найти там ее номер и, скопировав мой голос, вынудить
ее встретиться со мной. Насмешка? Всегда она…

В ее вопросах никогда не было « С кем ты провел вечер?» или « Я не
отрываю тебя?» или « Ты встречаешься с кем-то?»
Это было всегда: « Что ты читал перед сном?» или « Я скинула тебе в
ящик новый альбом, это нечто!» или « я сегодня, ты не поверишь, это
потрясающе вкусно, ты вообще ужинал?…». Очень по-детски. Очень искренне.
Волшебно.

Она будила меня. Вытягивала из сомнительных баров, и мои приятели, с
облегчением вернув себе ипостась обычных туристов вместо бригады 911,
усмехаясь, провожали меня глазами, когда я выходил на улицу, терпеливо
ждали, пока я сидел где-то, забывая, в каком месте я сейчас нахожусь.
Она рушила мои редкие свидания – и между перспективой слышать ее голос в трубке или забыться на одну ночь, у меня не было выбора. На самом деле, перспектив никаких и не было, потому что я стал еще более страшным занудой, осознав , что если я могу по-прежнему болтать с другими девчонками, желать их, веселить, проводить время, я патологически не смог бы молчать с кем-то другим. Кроме нее. С ней тишина была совершенно другой. Она было соткана из потрескивавшего воздуха и потоков искр, которые вызвали странный трепет и одновременно умиротворение внутри меня. Я пытался звонить ей сам, когда приближалась ночь, но натыкался на
«недоступность абонента» и сходил с ума от …осознания, что у молоденькой девушки может быть только один вероятный повод выключить его. Она могла быть не одна. Я прекратил это делать. Мне казалось это отвратительным, пошлым, обескураживающим. Психовал, напивался, наблюдая, как конденсат на охлажденных бутылках медленно собирается в капли – и они стекают вниз. Психовал еще больше. Ждал? Секундная стрелка переваливала за полночь, закинутый куда-то телефон сигналил, что она включила свой, и следом раздавался звонок.
«Не спишь? Как ты ?»
Не сплю. Тихо схожу с ума. Пишу песни для тебя. Помогает убивать время, думая о тебе.
« В такую рань? Как ты, малышка?»

Это было похоже на наши странные телефонные ночи еще и тем, что мы не смотрели друг на друга – она сидела на диване, поджав ноги под себя и
обняв подушку вместо кошки, а я сидел на полу, опираясь спиной об него.
Мы смотрели в телевизор. Хитрый, неиссякаемый в своей примитивности
сюжет – она снова что-то комментировала, я доливал ей шампанское, когда она опускала вниз свой бокал, и пинала меня коленкой, если я забывал про тарелку с пирогом на своих коленках. Это не было романтичным или интимным.
Это даже неловким не было. Она хихикала, и легонько пошатываясь,
убегала в туалет, и еще больше хихикала, когда я торопил ее, спеша
следом.
Это было скорее домашним. Упорядоченный ее руками хаос гостиничного номера, платье, затянутое в чехол на двери, туфли на столе,
бесформенная футболка на ней, то и дело сползающая с плеча и оголяющая тонкую черную бретельку. Сваленные в кучу, подарки для домашних в кресле, разбросанные по полу подушки, которыми мы уже успели подраться, пока я подначивал ее, шум затихающего города за окнами.
Мы выходили на балкон курить, и она куталась в одеяло, и заставляла меня делать то же самое. Два пьяных кокона на подогреваемом полу, в самом романтичном месте. Абсурд?

Интересно, кого я обманывал?
Внутри меня медленно распрямлялась туго закруженная пружина отчаянья.
Мне снова легко дышалось, и голова сладко кружилась. В этом не было
зарождающегося или привычно неутоленного желания, это не было
наваждением, это не было подкатывающимся комком потребности в ней.
Легкая истома. Вселенная, о которой я мечтал. Зыбкая, бестолковая и в
чем-то очень счастливая.
Теперь она смешила меня. Едко замечая столько, что это иногда пугало.
Она не взрывалась таким же громким хохотом, как я, но я чувствовал, что
ей тоже сейчас безотчетно уютно и легко. Совсем не так, как раньше, но
все равно легче, чем еще сутки назад. Мы расслабились настолько, что и
подшучивать друг над другом стали синхронно, и смех стал похожим, только хохоча – я откидывал голову назад, к ее коленкам, а она сгибалась вниз, и ее волосы иногда щекотали мне шею.
Это была третья бутылка или уже четвертая? Фильм закончился, и после
него была глупая модная комедия – от ее насмешек превратившаяся в фарс. Это был очередной взрыв хохота, и ее волосы на шее. Она… опять она?
Согнулась с большей силой, так, что мы столкнулись лицами, еще продолжая хохотать. Запнулись. Всматривались в перевернутое отображение друг друга, и застыв с легкими улыбками.
Если б кто меня спросил, почему… я бы даже не раздумывал. Это был ее
номер, ее шампанское, ее босые ножки у моих плеч, ее растрепанные волосы
на моем лице.
Она? Опять она? Легонько покачнулась и волосы еще больше просыпались вперед, огораживая нас от всех. Это было гранью, за которой все происходящее взорвалось. Мы оказались одни, и это было романтичным, интимным, потерянным. Я до чертиков был влюблен в нее, а она недели три назад едва не обручилась с другим, и что это меняло? Мы были пьяны, нам было весело. Она шумно сглотнула, и опустилась на мой лоб своим. Доля секунды – и меня задушила паника, от осознания того, что мне нужно было сделать сию минуту – или уже никогда.
- Мне, наверное, нужно уже идти, - тихо пробормотал я, надеясь спастись
бегством.
Она …опять она? потерлась своим лбом о мой.
- Наверное…
Она… почему? Не отодвинулась, не отшатнулась. Она, наоборот, вцепилась ладошкой в мое плечо, чтобы не съехать или удержать меня. Ее дыхание сбилось, и пальцы едва заметно подрагивали, впиваясь в меня ногтями, и волосы снова щекотали мне шею.
Тарелка с грохотом выскользнула из моих рук, когда я попытался обхватить ее лицо руками, чтобы приблизить еще больше. Я не видел ее глаз, но мне казалось, что если не сейчас, то я опять буду сожалеть.
-Я тебя…
- Шш, - зашипела она, прижимая другую ладонь к моим губам. – Ты вовсе не меня любишь. Забудь.
Пальцы мелко дрожали на моих губах, и это мешало мне возмутиться. Она
снова шумно выдохнула и еще теснее привалилась ко мне, пьяно хмыкнув,
добавила:
- Но мне кажется, сейчас уже все равно.
- Думаешь, я настолько идиот, что не могу разобраться? – выдохнул я,
откидывая ее волосы назад, чтобы вдохнуть что-то, кроме ее запаха и
удержать дико стучащую в висках кровь. Мой выдох был похож на пар, со
свистом вырвавшийся из вскипевшего чайника. Интересно, при какой
температуре кипит кровь? В том, что это не противоречит устройству
вселенной, я уже не сомневался. Моя кровь закипала.
Она снова хихикнула, словно пробуя свои слова на вкус:
- Мне все равно, - повторила она, и потерлась носом о мой лоб, выдохнула
почти в мои губы, обхватив ладошками мое лицо.
Она? Пожалеет. Завтра утром. Когда будет глотать аспирин и
противозачаточные? Когда попробует отпихнуть гудящую голову от подушки?
Когда обнаружит, что не помнит, как это произошло? Это была третья
бутылка или четвертая? Я забыл. Мне легче было уйти сейчас – и оставить
все, как есть, зыбким и безнадежным, чем пережить ее кислый
разочарованный вид утром. Обойдется. Безразличная моя. Потерянная моя, невозможная, любимая…
Ночь, заброшенность, предопределенность.
Это не могло быть правдой. Пьяный лепет. Хихиканье вздорной девчонки,
почувствовавшей свою пробуждающуюся власть над мужчинами.
- А ты сама знаешь, кого любишь? – выдохнул я, пропуская между пальцами ее волосы, сдвигая ее лицо.
Она поморщилась. Я словно разбудил ее, она так изумленно, даже напугано отодвигалась, вглядываясь в меня. Откинулась назад на диван, вынуждая меня съежиться от обрушившегося холода и подняться с пола.
- Нет, - выдохнула она после долгого молчания - уже мне в след, абсолютно спокойно
добавив. – Уже нет.