Проклятье.
Интересно, хоть кто-нибудь мог бы объяснить, почему со мной всегда было
так?
Почему даже сейчас мне хотелось провалиться под землю?
Как же это глупо. Смешно даже.

Словно мне мало было того, что моя решимость рассеялась хотя бы от того,
что я снова попал в тот же самый город, ее город. Здесь все напоминало о
ней – и о том, что это безнадежно. Меня топило в старом омуте, и желание
рубануть по столу и потребовать что-то немедленно рассеивалось в
жарком, пропитанном пылью воздухе. Она ведь не звонила мне больше. В
электронном ящике сиротливо висела лаконичная открытка - в ответ на
мою, такую же, но… Черт, я даже купил билеты, чтобы снова исчезнуть с ее
пути, тем более, что подвернулся повод. Я побил свой собственный рекорд
по количеству выпитого - это была железная отмазка, не могу же появиться
перед девушкой нетрезвым, чтобы признаться ей  очередной раз в любви?
Это был тот же ступор с той простой разницей, что я никого им не
напрягал. Но… проститься с ней у меня, же было право? Я ловил себя на
мысли, что прожить ближайшие недели в том же состоянии и потом нарваться
на ее равнодушный вид, на другом конце земли в окружении безумцев – это было бы слишком.

Вредная девчонка не поднимала на меня глаз, и я не мог понять, что с ней
происходит. Я вообще не мог ничего понять. Она показалась мне такой
заброшенной и печальной, странная смесь доверчивости и тепла,
прильнувшая в поисках утешения. Она совсем не походила на «свирепую
дикую кошку», но я ведь тоже представлял ее такой, и значит, хоть с
чем-то угадал. В голове с оглушительным ревом проносились тысячи
сценариев того, что вызвало ее слезы, но что бы это ни было, мне нужно
было позарез, чтобы она успокоилась. Потому что едва она прильнула ко
мне, на меня обрушилось обычное мое умиротворение, и видеть ее
расстроенной в то время, когда у меня в животе порхают бабочки,
казалось нечестным по отношению к ней.
Хотя, в самом страшном кошмаре, и одновременно в самом сладком сне, мне
никогда не доводилось сталкиваться с мыслью, что она будет плакать из-за
меня. Вот так вот, тайком, мучительно и жалко. Вжавшись в мое плечо и
подрагивая от душивших ее слез.
Мне хотелось разом перемахнуть все свои сомнения - и ее, и сделать это.
И что в ответ?
Я думал, что она просто возьмет его себе – и будет … Или оттолкнет
меня, и я с чистой совестью…
Не знаю!
Не знаю.
Целый год я ждал этого момента, и вдруг – этот брусочек металла
раскалился у меня в кармане и потребовал, чтобы я отдал его хозяйке. Это,
наверное, более приемлемая версия, чем все остальные. Так, получается
судьбоносный рок, и моя воля тут не причем. Будь моя воля …

 

 Я не знаю, почему сделал именно так. Я ни о чем не думал в тот момент.
И уж тем более, я не знал, почему она протянула мне навстречу свою чуть
подрагивающую ладошку со слегка разведенными пальцами. Даже валяющаяся
на ее диване моя же рубашка все еще не была оправданием. Она была
измятой и скомканной, она валялась в подушках рядом с пледом и книжкой.
Мне как-то было странно думать, что она отдаст мне ее в таком виде и еще
более странно, что она могла …спать в ней?

Это вообще все было странным.
Казалось, я лечу вниз со страшной скоростью, спрыгнув со скалы или с
самолета – без парашюта и страховки - и злой ветер свистит у меня в
ушах, заглушая все окружающие звуки, и что-то отдаленно похожее на туман
или облака застилает глаза, мешая внимательно рассмотреть все
происходящее.
Но главное я увидел.
Кольцо болталось на ее пальце, словно обруч на гимнастке.

Она так и не подняла на меня глаз, когда сняла его с безымянного пальца,
куда я его впихнул (и это еще вопрос, чьи пальцы дрожали сильнее), и
внимательно рассмотрев внутреннюю часть, одела на средний. Потом на
указательный. Кусок пирога в моей руке вот-вот должен был свалиться на
пол, и я утрамбовал его в себе в рот, пока она методично окольцовывала
пальчики на правой руке, сосредоточено и деловито. Я так и не понял, на
каком пальце она остановилась, потому что в очередной раз зажмурил
глаза, чтобы не видеть как в пух и прах рассыпается моя собственная
убежденность в предначертанности происходящего, а когда снова открыл их, она смотрела на меня и улыбалась.
Немножко смущенно и легко, восторженно и … Я судорожно проглотил пирог и
в очередной раз почувствовал, что снова лечу со скалы. Одна единственная
разница – я лечу в компании.

Мы простояли вот так, прижавшись и практически не шевелясь, ровно две
минуты. Я считал про себя, уткнувшись в ее макушку и давя в себе
желание вцепиться в нее сильнее. Один, два, три….на двадцати восьми –
она вдохнула и потерлась носом о мою грудь, на сорока я хрипло
поинтересовался «Что?», и она рассмеялась, покачав головой. На девяноста
пяти я сдался и погладил ее по спине. На ста одиннадцати зарылся рукой в
ее волосы на макушке. На сто девятнадцати она сама отпихнула меня, и
умоляюще глядя снизу, выдала:
- Мне нужно уходить. Давно уже.
Ее глаза немножко покраснели, но больше она не выглядела расстроенной
или печальной. Она была …ослепительной. Мне хотелось зажмуриться от
блеска ее сияющих глаз и вернуть ее на место.
Пришлось вытолкнуть воздух наружу, прежде чем выдать рассеянное:
- Я тебя …подожду?
Она улыбнулась еще сильней и покачала головой:
- Меня не будет…долго.
Против воли, на моих губах расползлась ее умоляющая и виноватая улыбка,
когда я тоже покачал головой и выдал:
- У меня есть мороженное.
Пропалив меня зеленым радаром, она прыснула в кулачок, и я
наконец-таки рассмотрел, что она вернула кольцо на тот палец, на который
я его одел, хоть оно и болталось там – и против воли тоже рассмеялся,
решив, что она не будет против, если я исполню свое маленькое желание.
Она снова юркнула ко мне на грудь и на мгновение очень сильно
прижалась, но потом сама отпихнула меня и, отряхиваясь и сияя глазами,
с большей уверенностью в голосе потребовала:
- Подождешь меня.
- Да, - улыбаясь ей в ответ, прохрипел я.
Она кивнула, и, стянув со стола свои очки и мою бейсболку пошла к двери.
Я окликнул по имени ее раньше, чем понял, что просто до смерти не хочу,
чтобы она сейчас ушла, и сморозил очередную глупость:
- Ты пойдешь со мной в кино?
Она еще оборачивалась, когда услышала мой вопрос и так и замерла, широко
распахнув глаза и покрывшись самым ярким из всех виденных мной на ее
щеках румянцем.
- Да, - едва слышно шепнула она, подтверждая свои слова кивком, снова
покачав головой и сбегая легко и безупречно, неловко и порывисто – и в
этот раз уже окончательно. Мне так хотелось бежать вслед за ней.

Это еще вопрос, что горело больше: ее щеки или мои уши? Я досчитал до
ста, пока понял, что скребу ложкой по дну опустевшего лотка с
растаявшим мороженным. Спрыгнув со стола, прокричал что-то
громкое и несвязное.
Это не было победой.
Это возможно мало что значило.
Это было…нереальным и … совершенным…и было? Я свалился на диван, и
снова считая про себя, уткнувшись носом в ее подушки и свою ….уже не
свою рубашку, чтобы снова не начать орать и не перепугать охрану, не
заметил, как провалился в сон.

Она разбудила меня, когда уже стемнело, осторожно толкая плечо и тихо
шепча:
- Эй, соня? Как дела?
Я неловко сгреб ее в охапку, и не встретив сопротивления, уложил рядом с
собой на узкий диван, утыкиваясь ей в шею и глубоко вздохнув:
-…самый лучший сон в мире.
Даже в моих снах она никогда не была такой уступчивой. Мягкой.
Нежной. Теплой.
- Я не сон, - фыркнула она, отпихивая меня к стенке и снова тряхнув мое
плечо:
- Я уставшая, злая и голодная. Вставай.
Вернул ее на место, снова обхватив руками, и снова уткнулся лицом –
прямо ей в грудь. Она была теплой и мягкой, пахла чем-то сладким и
неожиданно цветочным.
- Вставай, - добавив грозные нотки в голосе, потребовала она, с силой в
немного дрожащих руках отпихивая мое лицо от такой удобной подушки.
В какой-то момент я так резко подскочил, осознав, что может это еще и
не реальность, но уже не сон, что она съехала с меня, и фактически
оказалась лежащей на диване, пока я навис над ней и приходил в чувства.
Чувств было много. Она была уставшей, раздраженной и жутко хорошенькой,
она ворчала на меня, не пытаясь больше сбросить. У нее снова горели
щеки. Дрожали губы… Проклятье. Это было?
Поверю, если поцелую ее?
- Нас ждут на ужин, - тихо пробормотала она, когда я уже набрался
решимости, чтобы медленно сократить расстояние между нами – вынуждая
меня снова отскочить. - Мои родители. Я …проболталась, - вымученно
призналась она, скривившись и отвернувшись от меня.
Паранойя, черт возьми.
Мне казалось, что она это сделала преднамеренно.
То есть, это было…обручением? То есть это «да»?

Она снова удивляла меня, открывая ту частичку своего мира, которую
всегда очень аккуратно держала запертой. Было шумно, курьезно и весело. Было совсем не стыдно за щетину и помятую одежду, и за свалившийся на нас обоих голод, и за двусмысленные шутки, которыми награждали меня ее братья. Когда ужин закончился, она всучила мне толстенные альбомы с
семейными снимками и улеглась на диван, пока я сидел на полу около нее и
листал их. Он была такой смешной маленькой грозной девчушкой - ничего
нового. Она так и заснула в футболке и шортах, за моей спиной, когда
альбом заканчивался, и время перевалило за полночь. Я укрыл ее, притушил
свет и свалился на гостевой диван, расстеленный для меня, но тоже
пахнувший ею.
Я все ворочался и ворочался, то ли от того, что выспался днем – едва ли
не впервые за долгие недели-то ли от того, что до сих пор был готов
щипать себя, прислушиваясь ко всему новому, что происходило. Минуты
перетекали в часы, мне хотелось подняться и проверить, где я нахожусь и
действительно ли мое кольцо на ее пальце, и не сон ли это? Меня сочтут
маньяком, если застукают у ее комнаты, так? Это только в книгах весело.
Ближе к утру ко мне заглянула гостья. Тяжелая и жаркая, похожая на
пушистую меховую шапку, она бесцеремонно потопталась по моей спине, и
как я не пытался ее спихнуть – оттолкнула меня к самому краю,
развалившись вдоль меня и оглушительно мурлыкая.
К утру я обнимал свое снотворное, вызвав всеобщий хохот и кучу новых
подколок в свой адрес. Почти всеобщий. Она смотрела на меня, лукаво и
восторженно, обзывая кошку «предательницей» и почесывая ее за ушами.

Мы все-таки сходили в кино – на ночной сеанс, на нашумевший фильм
ужасов, который стал похожим на комедию после наших комментариев. Она
пролежала у меня на плече все время, что мы не содрогались в хохоте -
не так много на самом деле, и я случайно, абсолютно не преднамеренно
поцеловал ее в висок, намереваясь шепнуть на ухо очередную смешинку. Все?
Почти.
Долгие разговоры под ночным небом, укрытым звездами, и ее тихий смех,
когда мы бродили по темным улицам, и ее кошка под боком по ночам. Она
не отпустила меня в гостиницу, и я не убедил ее, что не хочу никого
смущать.
Не потому, что мне хотелось. Хотелось – до смерти. Нас кутало такое
мощное напряжение, какого никогда еще не было, но в тоже время, оно
отгораживало нас от остального мира, и было где-то привычным и где-то
было страшно его терять. Ей тоже. Это было таким комфортным и сильным
ощущением, оно дарило всю ту же странную умиротворенность и
достаточность внутри.
Очень невинно – в противовес тому страшному поцелую, который все еще
горел на моих губах, и за который мне все еще было стыдно.
Она была такой спокойной и довольной, похоже, что она внутри
мурлыкает едва ли громче, чем «предательница».
Очень насыщенно – я убивал время, пока она работала, шныряя по странным
магазинчикам и выбирая ей подарки, столько, чтобы ей было …чем заняться,
пока меня не будет, потому что теперь я верил, что она будет скучать.
Она была такой уверенной и снисходительной, когда замечала меня у машины
и немножко сдерживала свои шаги, чтобы не разбежаться мне навстречу.
Очень эротично, потому что я мог гладить ее пальцы в своей ладошке
часами, и она позволяла мне это, прикрывая глаза и изредка хихикая.

Проклятье.
Она снова перевернула мою жизнь, превратив ее в радужную и воздушную, и
покидая ее, мне хотелось выть. Сгрести в чемодан и бесцеремонно вырвать
из ее мира.
- Скажи мне это, - всхлипнув, попросила она, когда выдала свое название
происходящему, и, введя меня в еще больший ступор, когда самолет уже
взлетал, и на меня косилась стюардесса:
- Я тебя люблю. До чертиков. Люблю тебя с самой первой секунды, что
знаю.
Это было истиной. Проклятьем. Блаженством.
Маленькая колдунья сопела в трубку и плела мне милые глупости, я
упивался ее голосом, и она смеялась вместе со мной.
Тысячи часов в обнимку с телефоном.
Это было наваждением. Полный восторг. Кто там что-то писал о героине?
Это было круче.