2.10

 - Одержимый конченый придурок, - констатировал мой старый добрый друг, когда мы свернули на последний круг – вдоль всего парка, пытаясь не сбавить темп и понемногу задыхаясь от усталости. – Бедная девочка, и чем она только думала, раз снюхалась с таким мудаком?

Это был мастерский удар ниже пояса.

Я резко тормознул и задохнулся от боли, нагнувшись и стиснув зубы, чтобы не врезать ему с разгону.

Все, он выиграл.

Он не вспоминал о ней с сегодняшнего утра, и я позорно расслабился. Несколько минут форы - как раз пока я совладаю со злостью, болью и одышкой.

Что и требовалось доказать.

Через полчаса он ждал меня у ворот. Запыхавшийся и потный, с восторженной издевкой в глазах. Обычно, это я его ждал.

Шулер.

 

Они все издевались надо мной.

Женская половина моей семьи демонстративно объявила мне бойкот. Отец прочел сухую двухчасовую лекцию о вреде подросткового алкоголизма, но, по крайней мере, приветствовал меня по утрам, торжественно интересуясь: «Когда уезжаешь?». Мама продолжала меня кормить, но лучше б она этого не делала, потому что она так грустно вздыхала, что мне хотелось швырять тарелки об стенку.

 

И этот туда же.

Он знал.

В отличие от остальных, которые знали только очевидное: произошло что-то, в чем я виноват – очень сильно, и из-за этого я не привез ее с собой, хоть и обещал, из-за этого она не желает со мной разговаривать по телефону, а я как последний идиот кидаюсь на них. Этот знал все остальное – невероятное. Он знал, куда я еду в те выходные и кого жду. Он настойчиво хотел увязаться следом, а обычных намеков не понимал, пришлось рассказывать. Потом он выдавил из меня, из-за чего я взбеленился и бросил ее, как … У него лучше получалось с эпитетами для меня.

С ним невозможно стало разговаривать, потому что он постоянно пытался демонстрировать мне мою тупость наглядными примерами, от чего я свирепел еще больше. Мы каждый день были на грани драки. Он науськивал меня ползти за ней на коленях и откровенно веселился, когда я отмахивался, что ее это не пробьет.

Еще бы.

Полный крах.

 

 

Первую неделю после я провел в состоянии ледяной тормознутой ярости, когда все эмоции были как каленая дамасская сталь. Я был собранным, остроумным, правильным.

Пил? Ровно столько, чтоб утром можно было встать и снова носиться, решая вопросы о каких-то будущих проектах, наивно просчитывая возможные места встреч, чтобы не встретиться с ней. Ее просто не было больше в моей жизни. Отрезало. Все правильно и логично, я добился того, чего хотел, и это не разочаровало меня, а остальное- лирика. Как-нибудь переживем. Она же умная девочка, все понимала, никто ее не заставлял, так? Взрослая, к тому же. Презервативы с собой привезла.

Я напивался только ради того, чтобы засыпать без тихого воркующего смеха, въевшегося в меня и раздающегося в голове всякий раз, когда я смыкал глаза и пытался уснуть. Остальное время проходило просто сказочно хорошо. Я лепил свое будущее, и оно улыбалось мне. И кто сказал, что я не везунчик?

Можно подумать, что она захочет теперь меня видеть.

Ее подружка случайно попалась мне на пути в один из таких прозрачно суетливых дней, когда один был так похож на другой, и мы случайно пошли поужинать и как-то случайно вместе напились. Почему нет? Она что-то без умолку болтала, я силился не прислушиваться, а лапать ее глазами ровно настолько, насколько это было хотя бы чуточку прилично и хотя бы чуточку будоражило. Она откровенно набивала себе цену, пересказывая сплетни, но они мало интересовали меня - до тех пор, пока не стала иллюстрировать мерзкий характер нашей общей знакомой, как контраст со своей терпеливостью и доброжелательностью, и ее паучью способность трепать мужчинам жизнь.

 

Я не сразу понял.Ну,да, тупой идиот.

Сначала хотелось просто попросить ее заткнуться. Алкоголь мутил мозги, и  тяжело было сосредоточиться. Она сочувствовала тому, кому я завидовал? Кому в порыве снисходительного счастья пытался пожать руку просто от факта, что он… Проехали. Я слушал ее и чуть не сдох от коварного упоминания о том, что антибиотики вкупе со свалившимися деньгами испоганили ее характер окончательно, и она даже перестала пытаться быть вежливой и милой, как раньше.

Черт, я даже забыл про ее воспаленные глаза и горячий лоб, так пугавшие меня в сонном самолете. Послушно кивал, выслушивая глупые подробности их последней встречи, и едва не ударил сидящую рядом девушку от ледяной вьюги, что заметалась у меня внутри. Я никогда еще не чувствовал себя большим ничтожеством.

Отряхнувшись от пары откровенных намеков и протрезвев, я стал осторожно выпытывать факты, заказывая ей очередной коктейль и плотоядно улыбаясь. Может, ей и не нравилась тема нашего разговора, но я умел быть убедительным. Девушка продолжала кокетничать, и меня все больше и больше трясло от осознания того, что я наделал. Она вернула меня на землю.

 

По хорошему, я теперь был ее должником, хотя к тому моменту, когда я посадил ее в такси, мы ненавидели друг друга.

 

Вторую неделю я провел в череде затянувшихся дождей, было безумно больно и мучительно. Мне казалось, что теперь меня медленно поджаривают на костре, и я не пытаюсь больше бороться. Я заслужил его. Я почти никуда не выходил из гостиничной клетки, занимаясь самоедством и продолжая пить. Моя идиотская обида, что она сняла с пальца кольцо в машине или даже раньше, что не стала пытаться демонстрировать то, что произошло между нами, ничего не значила в сравнении с тем, с чем я ее оставил. Бросил. Ушел. Пренебрег. Меня не оправдывало то, что она была нужна мне больше жизни, и я не пытался с этим бороться. Она была нужна мне. День за днем мне становилось все больше плевать, если в ее жизни был кто-то еще. Проклятье, но она больше даже не снилась мне, и ее смех не звучал в моей голове.

Теперь она меня бросила.

 

Смирение далось нелегко.

 

Третью неделю я очухивался. Пришлось.

Подписывая то безумно важное для меня, что определит мою жизнь на долгие месяцы вперед, я сорвался и позвонил ей. Я хотел, чтобы она знала. Она тоже хотела этого когда-то для меня, ей бы понравилось. Я хотел, чтобы она завизжала, услышав это, поздравила, а потом снова орала на меня, муштровала, заставляла мечтать и верить в себя, швырялась подушками, букетами, смеялась. Я хотел слышать ее злость и обиды, я хотел вытирать ее слезы и поить ее мятным чаем, я хотел, чтобы у нее ничего не болело, хотел умирать рядом с ней за то, что не уберег. На что я надеялся? Я тупо набирал ее номер телефона раз за разом, а она не поднимала трубку.

 

После этого я уехал домой. Странно, но этот беспардонный тип в мятых штанах с отвисшими коленками сказал, что если б она подняла трубку, то для нее произошедшее ничего не значило, а так - есть шанс. Осталось доползти на коленях и долго валяться мальчиком для пинков в ее ногах. Ему так это нравилось. Он заочно обожал эту девочку за ее неприступность.

 

Черт, он так восхищался ею, что заставлял меня ревновать.

 

Он заставлял меня бегать по парку каждый вечер, чтобы я замертво засыпал, припадая к подушке, он загружал меня бесконечным множеством дел, лишь бы я не сидел в прострации.

 

Он буквально затащил меня в самолет, и все мои женщины тут же отзвонились и пожелали мне удачи.

 

В день, когда мы должны были встретиться, формально и безотлагательно, я надеялся не на удачу, а на таблетки. Снова. Это было странно – я до смерти боялся встречи с ней – и до смерти хотел этого. Лицом к лицу. Дежавю? Почему-то я не умер, когда ее увидел.

 

Мне показалось, что я был мертвым до этого. Она была все той же тростинкой, хрупкой и взлохмаченной, все с той же серьезностью в глазах. Сосредоточенная и деловитая.

 

Она не была ни расстроенной, ни разозленной, ни обиженной, когда поднимала на меня глаза, услышав едва внятное: «привет». Она даже бровью не повела, черт, она мило улыбнулась, словно мы расстались неделю назад, поинтересовавшись: «как дела?».

 

Помимо всего прочего…это было безумно сексуально.

Мне понадобилось несколько дней откровенной слежки, чтобы снова поверить, что в ней все еще пряталось что-то сверх ее обычного иронично-доброжелательного отношения к окружающим. Мне мерещилось, что все мужики в округе – от самого мелкого до самого Босса - готовы есть из ее рук, как те прожорливые коты, которых она всегда подкармливала, и я ничего не мог с этим поделать. Нет, Босс действительно опекал ее, совсем не так, как наша Леди, он не пытался быть другом, но…. и самый мелкий сдувал с нее пылинки, но…Нет, мне не хотелось больше драться или выяснять с кем-то из них отношения - она странным образом вернула мне умиротворенное состояние и бабочек в животе, но…мне все равно хотелось спрятать ее ото всех.

От дождя, от солнца, от косых взглядов, от раздевающих взглядов, от криков и от перешептываний, от сплетен и насмешек, от обязательств и усталости.

 

У меня не оставалось сомнений. Она поистине была гениальной.

Настолько, что если б я не был уже по уши в нее влюблен – я бы полюбил ее заново. Это было мучительно, потому что иногда она сидела так близко ко мне и в тоже время была безумно далеко, как никогда раньше.

 

- Ты мазохист, - ржал с меня приятель по вечерам, когда я потный и злой возвращался из спортзала, а он, шел в очередной ночной загул. – Если б ты пошел и просто тупо упал перед ней на колени, она бы тебя уже простила.

 

Дело было не в гордости, и не в том, что я не чувствовал себя виноватым. Не в том, что у меня заканчивались слова, когда она оказывалась рядом. Не в том, что я боялся ее. Не в том, что я боялся еще больше все испортить. И даже не в чертовой стеснительности.

 Дело было в ее непробиваемости и отрешенности от происходящего. На нее словно была наброшена вуаль, и все эмоции пробивались через нее, как через дымку. Нет, она смеялась, она хмурилась, она ворчала и спорила, она острила и насмешничала.

 

Она смеялась чуть громче, чем обычно. Ее брови сдвигались вместе чуть сильнее, чем этого требовала ситуация. Она острила чуть более беспощадно. Она ворчала чуть более сердито. Она выкладывалась чуть яростней. Мне хотелось убить себя за это.

Она так осторожно ежилась, когда я приближался к ней, что мне было страшно. Страшно от того, что она каждый раз прилагает усилие, чтобы не свернуться в комочек, хотя и хочет этого, а мне приходилось делать усилие, чтобы не обхватить ее, закрывая собой.

 

Хуже всего было то, что она не избегала меня. Нет, мы продолжали обсуждать рабочие дела и общих знакомых, но в тот миг, когда возникала неловкая пауза, и я пытался из себя выдавить что-то вроде «что мне сделать, чтобы…», она пожимала плечами и окружала себя другими людьми. Она пила кофе, который я ей наливал, ела бутерброды, которые я ей приносил, брала сигареты из моей пачки, смеялась над моими шутками. Веселилась, кокетничала. Мне казалось, что в этом не было преднамеренности или трезвого расчета. Только …обреченность. Она старалась сделать нашу совместную работу…приемлемой.

 

Мне пришлось собрать всю свою изворотливость, чтобы придумать, где мы можем побыть наедине. Мне пришлось отбросить десятки разных мест. Я действительно оказался полным придурком, потому что выбрал ее территорию, откуда она могла меня легко выгнать, но там, по крайней мере, она могла себя расслаблено чувствовать – и сжаться в комочек, если захочет. Уютная комната, не разобранная постель, тепло, спокойно, тихо. Что еще нужно после тяжелого дня? Душ и спать.

Я чувствовал себя мерзавцем, когда пробравшись к ней через балкон, смотрел на разбросанные книги, на несколько пар кед, валяющихся у двери, на роскошные туфли на комоде, на аккуратно развешанные вещи в неплотно прикрытом шкафу, на не разобранную сумку с косметикой в ванной. На мятую футболку с выведенными кофейными пятнами у изголовья кровати.

 

Нет, мне все-таки нужно было ползти к ней на коленях. И даже не потому, что мне было плохо без нее. Только потому, что ей тоже было плохо.

 

Я сидел там, не зажигая свет, даже когда стемнело. Несколько часов. Почти не шевелясь, прислушиваясь к шагам в коридоре и пытаясь проговаривать про себя все то, что я хочу ей сказать. Слова прятались от меня, словно они были ее сообщниками. Только я придумывал, как объяснить ей все, что произошло, как они разбегались в разные стороны, и я оставался в одиночестве, снова на распутье. Старался не зависать на том, что уже поздно, а ее нет, что уже давно темно, и что ее может кто-то провести. Старался не думать обо всем, что внушали нам о правилах игры Главные Боссы, и на что она так легко соглашалась.

Я просто думал о ней. Грезил о ней.

Это больше не было костром или вьюгой.

Только легкий привкус той самой нежности, которую она всегда пробуждала во мне.

Я едва не заснул, едва не пропустил тихие шаги, поворот ключа и шорох, когда она кулем съехала вдоль стенке вниз и обхватила себя руками. Маленький теплый комочек. Горько выдохнув, она включила свет и обернулась, услышав, как я зову ее.

Ты до сих пор спишь в моей футболке.

- И что ты сделал, что тебя сюда пропустили? – ехидно поинтересовалась она, даже не удивившись, стягивая кроссовки и поднимаясь.

Ты до сих пор спишь в моей футболке.

Я знал, что все, что сорвется с моих уст, будет идиотством, потому что я хотел сказать именно это.

Черт.

 

 - Эй, Ромео, ты еще жив? – хмыкал мой немного пьяный старый добрый друг в трубку, сквозь шум вечернего паба и знакомую мелодию на заднем фоне спустя час. - Бедная девочка, она хоть отмутузила тебя?

Мне едва ли не в первый раз за долгие дни не хотелось ударить его в ответ.

 - Она пыталась, - выдавил я настоящую улыбку темноте, обнимая плюшевого медведя, которого она швырнула мне в след.