Бонус к 1й части


– Ты голодный?


Тщательно отрепетированная блажь оказалась насквозь фальшивой и едва внятной, но все равно достаточной, чтобы он оторвал взгляд от уже не раз скомканных и исчерканных мной страниц. Он что следит за каждым моим вздохом? По его лицу расползлась абсолютно лучезарная, ослепляющая, до идиотизма, пронзительная улыбка, и он, проклятье, кажется, даже покраснел, смущенно хлопая девчачьими длинными ресницами:


– Сходим куда-нибудь?


Чертов придурок.


То есть мои утренние пляски вокруг нового рецепта и три наполовину готовых шедевра, специально спрятанные от братьев – зря?


Мне казалось, что невозможно его ненавидеть больше, чем в тот момент, когда он выпалил это. Я даже фыркнула, раздраженно спихивая со стола образовавшуюся между нами свалку из книг, карандашей, ноутбука и распечаток, и тут же успокоилась, заметив, как его лучезарность сменяется по-детски наивной растерянностью. Надутые пухлые губы и отнюдь не показная глубина в потемневших, пытливо вглядывающихся в меня глазах. Ауч.


Я все-таки гениальна. Как пластилин или диковинная губка, он гнется в теплых руках, впитывает в себя эмоции окружающих – и передает их с почти исключительной чуткостью. Идеальный образ.


-Ты умеешь готовить?


Под ритуальные пляски между холодильником и плитой я натыкалась на то, как растерянность медленно оборачивается восхищением и почти зачарованностью. Мне казалось, он едва дышал, выполняя мой приказ убрать все со стола, достать тарелки и приборы, исчезнуть с моего пути. Смеялся, ничуть не ведясь на мои придирки. Так комично принюхивался к тому, что шипело на сковородке, что я вдруг вспомнила, что он давно живет один и вряд ли завтракал сегодня. Ворчание из-за спортзала и полезной еды по расписанию не в счет – своим восторгом он практически подписался под тем, что я пообещала себе не дать ему умереть с голоду или заболеть гастритом, пока мы будем вместе.


Работать.


Я протянула ему тарелку, на которую он посмотрел с таким щенячьим восторгом, что я тут же попыталась ее забрать и услышала в ответ не то стон, не то рычание. Несмело, почти благоговейно он ковырялся вилкой в моей новой усовершенствованной пасте, пока я добавляла ему салат и мясо, носилась в поисках остатков испеченных специально для этого случая булочек. Он так… красиво – на грани приличного, и какие, к черту, правила этикета! – ел, что я поймала себя на том, что наблюдала за ним в этот момент, почти так же завороженно, так же как он за феттучини – не менее бестактно. Я перевела свои глаза в собственную тарелку и позволила себе глупую торжествующую улыбку. У нас все получится. Легко. С ним – мне легко. Даже слишком.


Он выдернул меня из задумчивости над «слишком» глубоким вдохом. Глядя в тарелку, облизываясь и порочно улыбаясь, практически пропел себе под нос:


– Я должен на тебе жениться, малышка… – внутри меня что-то забурлило, я почти озверела от смеси злости и паники, подпрыгнув на стуле, а это проклятое чудовище, не обращая на меня никакого внимания, продолжал бубнить с полным ртом: – Черт, это так вкусно. Ты волшебница. Просто колдунья. Само совершенство. Ты богиня, моя сладкая.


Мерзавец.


Он вел себя так, будто все, что выскакивало из его блестевших от соуса губ, было очевидной банальностью, нимало не обращая внимания на выпавшую из моих задрожавших рук вилку, на отодвинутую от себя подальше тарелку и спасительный марш-бросок в сторону кофе-машины. Я всерьез раздумывала, а не послать ли его, снова вычертив границы дозволенного, которые я однажды сама позволила переступить. Еще одна блажь. Всего лишь блажь. Прихоть, ясно тебе, дрожащая идиотка?


Он продолжал бормотать чушь и потребовал добавки. Почему он так нежно произносит эти бесконечные «малышка», «девочка», «сладкая», и мне не хочется его убить? Потому что я не слышала, чтобы он называл так какую-то другую девушку?


Я обернулась, стиснув зубы и нарисовав на лице безмятежность, уцепилась за снова наполненную для него тарелку. Он протянул обе руки мне навстречу, почти задевая своими лапами мои. Меня словно током прошибло. К черту искры в воздухе и непрошенную грусть. Просто нельзя, согласна, девочка?


Впрочем, тебя не спрашивают.


– Я, кажется, знаю, как мы это сделаем. Бери тарелку с собой.


Сценка, которая так долго не получалась, вызывая наше обоюдное раздражение. Я схватила блюдо с выпечкой и кувшин с кофе и помчалась к себе в комнату, попутно сшибая углы и запрещая себе думать, что он там еще ни разу не был. Что я бегу, чтобы он снова не коснулся меня. Что это двусмысленность, которая точно разозлит моего любимого, который и так закрыл глаза на мою увлеченность этим глупым сюжетом. Ладно. Переживу. Работа – важнее.


Усадила его в кресло и, метнувшись к полкам, быстро нашла фильм, с которого можно содрать то, что нам поможет. Маленькая неловкость, которую мы мигом преодолеем, если взглянем на происходящее немного под другим углом. Пусть это будет похоть глазами, раз больше никак нельзя. Просто и пронзительно.Плюхнулась на подлокотник его кресла, беззастенчиво тыкая под ребра, чтобы он, объевшись, не заснул, заодно демонстрируя, что мне так нравилось в этом фильме, что сделает нашу работу гораздо более впечатляющей. Он делился со мной последней булкой, сожалея, что съел остальные. Мне стало плевать на булки и его благодарности. В самый напряженный моментон с очень странной неловкостью перехватил мой пылающий от предвкушения сделать это взгляд, и неопределенно пожал плечами. Просто тренировка.


Глаза в глаза, представляя себе, как впутаюсь в его волосы и почувствую на себе его тяжесть, как его губы накроют мои, и я буду бесстыдно прижиматься, чувствуя себя сразу пленительно смертной и кипяще живой? Чувствуя адреналин и парализующую безопасность – одновременно. Ауч.


Он облизнулся и придвинулся ко мне на миллиметр – достаточно, чтобы я почувствовала и съежилась под его прямым, мутным и теплым взглядом. Нет. Пожалуйста?


До конца оставалось несколько минут, когда мой позабытый телефон напомнил о себе. Он сгреб все тарелки и унес их на кухню, пока я мурлыкала в трубку любимому, на редкость восхищенная собой. У нас все получится. Вот так – еще пара тренировок и Леди Босс будет писать кипятком.


Мы прощались глубокой ночью, все-таки отряхнувшись от наваждения уединенной комнаты с приглушенным светом и попробовав то, что я придумала. Мне показалось, что он вполне проникся моей идеей, во всяком случае, случайность вышла гораздо скромнее, чем то, что под аккомпанемент громогласного хохота было прорепетировано на кухне. Все стало проще. Даже по-братски беспощадное: «Хорошо смотритесь вместе, дети» – не разозлило меня.


Он шагнул в темноту. Я опиралась о косяк двери, чувствуя усталость, приятную расслабленность и предвкушение какого-то сумасшедшего праздника. И грусть. Мне не хотелось, чтобы он уходил. -Может, все-таки останешься? Уже поздно. Он обернулся и хрипло фыркнул.


– Давай сначала поженимся, малышка, и я вообще никуда не уйду. Обещаю.


Я рассмеялась, пытаясь скрыть, что меня в этот раз ничуть не задели его слова. Что я уже не злилась. Почему-то мне было удивительно комфортно под его усталым, взъерошенным и помятым взглядом.


– Я имела в виду всего лишь диван в гостиной, – безмятежно фыркала я ему в тон. Он неуклюже покачнулся, делая шаг ко мне, бесцеремонно сгребая меня в охапку, на долгие три секунды укутывая своим теплом, запахом и безмятежностью. Черт, мне пришлось бы прыгать, чтобы поцеловать его? Думать об этом и страшно, и смешно, и тоскливо. Он нагнулся так плавно, что я ужаснулась очевидности своих мыслей, его неимоверно горячие и мягкие губы прижались к моему лбу – непривычно, невинно, порочно целуя меня и бросая – горящую и смущенную его сдержанностью. У ворот он обернулся, и театрально склонив голову, пропел: – Спи спокойно, моя единственная любовь. Мое сердце навсегда будет принадлежать только тебе.


Мы оба спасли этот момент, глупо расхохотавшись.


Бонус к первой части.


- Ты точно подцепишь какой-нибудь лишай от этих уродцев.


Я только фыркнула пренебрежительное «пошел ты» под нос. Маленький комочек шерсти, копошащийся около миски с молоком и печеньем- моя сегодняшняя добыча, вообще не прореагировал, продолжая урчать от удовольствия.


Естественно, он не ушел. Насмешливо возвышаясь надо мной, он буравил глазами мою спину, словно надеясь, что прожжет дырку на одежде своим взглядом, и она свалится с меня, удовлетворив его любопытство. Придурок, можно подумать, что он не понял, там нет ничего интересного, после того, как был извлечен вчерашний поролон? Кожа и кости. Двусмысленность Леди Босс слишком тяжело ему далась, и теперь мне приходилось бороться со смущением из-за его неотрывных тяжелых блужданий по вырезу моей помятой футболки. Любопытно, да? Всего лишь обычный черный. Почему-то.


Потому.


Потому, что мы, наплевав на всех, опять так долго были вдвоем в моем номере… В моей собственной чертовой вселенной с приглушенным светом и разбросанными вещами, в которую он так уютно вписывался, что я равнодушно и практически перед ним стягивала эту же толстовку и одевала более тонкую майку, дремала, пока он мне рассказывал свои бесконечные байки, пристроив голову почти на моем плече. Всего лишь друг. Всего лишь мальчишка. Такой же, как и все они. Повыше, постарше, приятно пахнет и в противовес многим безупречно уважительно себя ведет. Просто из другого мира, во многом непонятного и отличного от моего. Увлекает, захватывает, пробуждает любопытство и интерес к нему. И только.


И с ним спокойно.


Его собственный интерес – льстит, но удержать его на расстоянии еще проще, чем других.


Это лишь мое больное воображение, если воздух между нами начинает клубиться ненавязчивой мелодией, еще больше расслабляя и добавляя ощущение достаточности – бессмысленное теперь. Удерживать его подальше от себя не хотелось. Даже теперь, когда цвет моего лифчика стал интересовать его больше, чем то, что я читала перед сном.


Он становился так очевидно предсказуемым. Милым и смущенным, и мне тоже нравилось это. Глубоко-глубоко внутри себя я обожала это незнакомое, доставляющее беспокойство и тайное удовольствие ощущение – до мурашек.


Теперь я неустанно останавливала себя на мысли, что смотрю, когда он потягивается, и белый живот мелькает между футболками и курткой и он тоже перехватывает мой взгляд – и улыбается. Черт.


Какой он? Теплый или прохладный, гладкий или пушистый? С твердыми, рельефными мышцами, или все-таки мягкий, уютный на ощупь? Кожа к коже. Его губы на моих. Его плечо было бы идеальной подушкой. Попробовать?


Спятила? Непроизвольно крепче сжала ноги, отворачиваясь от него.


Никогда раньше. Так - никогда.


Глупо.


Я заигралась. Мне это доставит кучу проблем, потом, дома. Пусть – не сейчас.


Толстячок отполз от миски, я убрала ее в пакет, подальше от глаз вездесущей Леди босс, запрещавшей подкармливать живность и уселась назад на бревно, подальше от него, выискивая глазами что-то, чем можно было поиграть с котенком. Он перехватил мой взгляд, потянулся, так изящно, что я ничего не увидела, даже если бы посмотрела, сорвал длинную тонкую ветку с дерева, оборвал с нее все листья, кроме нескольких на самом кончике, пошевелил перед кошачьей мордочкой. Умник. Котенок смешно опрокинулся на спинку и закопошил лапами, пытаясь оторвать их.


-Знаешь, мне все время не дает покоя этот момент, - без тени издевки в голосе продолжил он, присаживаясь рядом со мной, так, чтобы толика его тепла все-таки долетала до меня, так, чтобы это оставалось по-ханжески приличным для посторонних.


- Какой? - я немного развернулась к нему, пряча свое любопытство за ресницами, хотя он все так же смотрел на котенка и теперь подкидывал веточку повыше, чтобы тот, высоко подпрыгивая, охотился за ней.


- На котором мы тогда пошли спать, - с рассеянной нежностью растянул он точеные губы в улыбке. – Понимаешь, мне кажется, что они не должны…


Не понимала.


Недоуменно хлопая ресницами, я пыталась оборвать этот странный мотив, снова зазвучавший в окружившей нас тишине и сконцентрироваться на его словах, на котенке, на своих поломанных ногтях. Бесполезно. Мелодия звучала громче и громче, сливаясь в монотонный гул, кружа нас в каких-то странных импульсах, покалывавших мои плечи, руки, кончики пальцев. Он чувствовал это? Словно дело было не в новизне, не в том, что нас так многое сближало, даже больше, чем было нужно мне или ему или посторонним, а в том, как кривятся в улыбке его губы и в том, что мне иногда до жути хочется заново прочувствовать их на себе. Настолько, что я себе запрещаю.


Сама.


Настолько, что я хочу дотронуться до него. Сама. Украдкой, чтобы он не заметил и не понял, зачем я это делаю. Подушечки моих пальцев покалывают именно от этого неотвратимого желания – и я остаюсь неподвижной. Отказываю себе в этой глупости, и против обыкновения не злюсь. Что-то обреченно тоскливое выныривает из-под глубин моего живота, заставляет морщиться и прислушиваться к его словам. Никаких прикосновений. Все заслоняет работа.


- Ты поняла, о чем я? Или я опять туплю?


Не поняла. Самонадеянно решила, что он говорил о том же, о чем я думала вчера, когда он ушел из-за того, что я попыталась спровоцировать его на драку, лишь бы он не заметил, что я не хочу его прогонять.


Что угодно, лишь бы не эта западня.


Я хмурилась, он улыбался. Лучезарно, заразительно и глупо.


-Тупишь, дело не в том на самом деле…


Я смотрела ему прямо в глаза, силясь сосредоточиться просто на том, чтобы свести свои слова в связные предложения. Очевидно, у меня ни черта не получалось. Его улыбка сменилась задумчивостью, а глаза почти неуловимо сощурились, когда я отвела взгляд и поняла, что котенок уже забрался ко мне на колени и я рассеянно почухиваю за заживающим ушком, наконец-то избавившись от мурашек, а он всего лишь наблюдает за мной, продолжая водить своими расслабленными пальцами по приоткрытым губам. Высшая степень сосредоточенности. Он перебил меня:


- Тоскуешь по своим питомцам?


Что?


-Черт, откуда ты слова такие знаешь? «Тоскуешь», «питомцы»?


Он хитро улыбнулся и вытянул котенка из моих рук, приподняв его в ладонях, сложенных ковшом до уровня своего лица.


-А лишай?


-Прикольный тип, - улыбнулся он, рассматривая разодранное ухо. – Заберешь себе?


-Нет, но уже знаю, кому его пристрою.


-По-моему он вырастит в откровенного бандита, - усмехнулся он, опуская котенка назад на мои колени, почти не касаясь меня пальцами.


Проклятые мурашки мгновенно перебрались на ноги и медленно поползли вверх, пока он отодвигался и лениво прятал выбившуюся прядку из моего хвоста за ухо, касаясь только моих волос. Все, что я чувствовала – едва заметное натяжение этой единственной задымившейся прядки. Не теплоту котенка на моих коленях. Не его дыхание- смесь сигаретного дыма, ментола и конфет. Все, что я чувствовала – странный, мокрый, чужеродный узел, затягивающийся внутри меня, пока он улыбался и на пару миллиметров приваливался ко мне, укутывая еще большим теплом.


- Знаешь, ты сегодня абсолютно гениально все сделала, - выдохнул он, глубоко, снова укутывая меня запахом конфет и теплом. Я скептически хмурилась, готовясь протестовать, и тут же сникла, потому что он развернулся ко мне еще больше и снова обеззаруживающе улыбнулся. – Научи меня так.


Мне пришлось тряхнуть головой, отбирая свою прядку назад, чтобы не кинуться на него… чтобы не выцарапать его бесстыжие светящиеся таким откровенным, непрошенным светом глаза.


-


Просто представь, что это происходит именно с тобой, а не с кем- то другим, и все. Пропусти через себя.


- И все? - я бы отвесила ему подзатыльник, если бы он засмеялся, и он понял это, обиженно нахмурился, пряча зависшую в воздухе руку в своих волосах. – Смерть как удовольствие. Хотел бы я это увидеть…


- Мою смерть?


- Нет…


Очередная рассеянная улыбка и его пальцы снова стали очерчивать линии нижней губы, пухловатой и по-детски покусанной. Я, очертя головой, пыталась кинуться в новую драку, лишь бы он прекратил это делать.


- Слабо представить себе влюбленность?


Рука шлепнулась на колени, глаза изумленно, восторженно распахнулись, и он звонко расхохотался:


-Слабо? Мне даже представлять не нужно. Сделаем это, малышка?


Он сощурился и протянул мне ту самую ладошку, которая только что была у его рта, на которой еще оставались следы дыхания. Провокатор чертов.


- Сделаем.


Я хитро улыбнулась, когда он поднялся и потянул меня на себя, стягивая с бревна и не отступая ни на один шаг. Сощурилась, замечая, что он впился зубами в ту самую чертову губу, и что его куртка распахнулась на груди, практически укутывая меня. Синхронно зажимая свою губу между зубами, и видя, как темнеют его глаза, от того, что я начинаю приваливаться к нему ближе, вместо того, чтобы оттолкнуть, я прижимаю обе свои ладошки к его животу. Крепкий. Мягкий. Теплый. Подрагивающий. Черт.


Его щеки залил румянец и почти добрался до меня, прежде чем я смогла сдвинуть его с места и сделать шаг вперед.


Пора.


Бонус к первой части.


Шаг, пауза, шаг.


Мерное покачивание, будто мы превратились в один сцепленный из двух деталей маятник. Не резче, не слабее - мы в очередной раз оказались в центре этого притягательно-сумасшедшего, зависящего от каждого взмаха наших ресниц механизма, самоуправство нам сейчас не простят.


Только бы он не сбился с ритма и не свалил нас обоих, в очередной раз, сорвав все происходящее. Опять.


Необычная обычность. Привычное напряжение напополам с умиротворением внутри.


Опять.


Мы всего лишь остались наедине.


Почти.


Рядом, слишком близко друг от друга.


Все остальное - приглушенный свет лампочек над нами и яркий - софитов у белых экранов, перешептывание листьев, тихая музыка, под которую я уже успела поплакать, кваканье лягушек в пруду, обрывки смеха и разговоров - медленно рассеивалось в сыром и холодном воздухе. Все забили на нас. Вокруг гудел муравейник, упорядоченный и замысловатый, все в нем упивались особым смыслом происходящего.


Момент неловкости от осознания неуместной близости, момент упоения от важности происходящего, момент подавленного хохота и подколок, момент обсуждения моего утепленного нижнего белья - уже пережит. Мы медленно, почти незаметно покачивались. Молчали. Шаг, пауза, шаг. Его шаг, его вдох, мой выдох, робко оседающий на едва заметно переливающейся ткани его рубашки. Мои руки больше не дрожали, та, что пряталась в его ладони, была даже теплой. Он тоже все еще был теплым, и если бы не облачка пара из его губ, долетающие до моих щек и волос, я бы вообще не вспоминала о холоде. Разве что, когда ледяной кончик его носа запутывался в моих волосах.


Я опять подумала, что скоро мы расстанемся. Очень скоро. Едва не расстроила отрепетированную безупречность нашего незамысловатого танца-покачивания очередным разочарованным всхлипом. Очень скоро эти утомительные, ставшие почти надоедливыми будни - закончатся, в настоящем его уже не будет. Смесь облегчения и тоски опутывала меня, почти как его дыхание.


Шаг, пауза, мой вдох, его улыбка, шаг, пауза.


Интересно, он испытывал хоть толику желания избавиться от меня? Должен бы. Мне он уже был ощутимо в тягость.


Последние дни я бесновалась почти как ребенок на грани простуды. Не понимая самой себя, своих желаний, своих порывов. Слезы, хохот, сигарета, конфеты из его карманов, поощрение его флирта со всеми девчонками. Когда он был рядом, то раздражал меня своим присутствием, когда отвлекался на кого-то другого – своим равнодушием.


Я ненавидела саму себя.


И его. За то, что для него все оказывалось просто.


Он был послушной марионеткой в моих руках. Он верил мне. Или он прав? Этому эмоциональному накалу должен быть положен конец.


Мне хотелось запомнить его таким. Или забыть, но именно таким. Нет, для начала допрыгнуть и растрепать его волосы, сдернуть рубашку на один бок, засунуть себе в рот последнюю конфету из кармана его пиджака и стащить запонку с руки, обхватившей мою ладонь, себе на память. А потом спрятать в глубине своих самых сокровенных воспоминаний целиком – помятым, взлохмаченным и серьезным. Он затих, словно обдумывая какой-то план, но вопреки его обыкновенным проказам, этот был явно замысловатым и невеселым. Он хмурился, облизывался, кусал губы. Его пальцы иногда чуть крепче, чем это было допустимым, впивались в мою талию. Он перестал злиться, что я прыгаю на его ногах. Он затих, словно тоже пытаясь запомнить меня – такой непохожей на саму себя, торжественной и нелепо милой. Мне хотелось понять, что он задумал.


Такой - серьезный, парадно-глянцево-чужой, он тоже, наверное, нравился мне. Может, чуть меньше, чем его привычный образ, но все-таки это был он сам. Вопреки всем принятым решениям, продуманным стратегиями и запретам, тут - он был моим. Смешно было испытывать к нему нечто большее, чем дружеское участие – в любой другой момент, кроме этого. Жестоко было издеваться над тем, во что он так верил – и я верила, нерушимо, пусть даже моя вера в любой другой момент, кроме этого, была фальшивкой. Пока - я знала, что имею право считать его своим, наслаждаться его увлеченностью и не испытывать никакого чувства вины или желания осмеять происходящее. Он нахмурился еще больше, когда я подняла на него глаза – наплевав на все, засмотрелась, наслаждаясь этим «пока», а потом вдруг резко опустил лицо вниз, так катастрофично быстро, что я не успела отпрянуть.


Или не хотела?


Слишком быстро.


Жар его липких, сладковатых губ, шершавый умелый язык, тягучий, лживый омут, грохот собственной крови в ушах. Из меня вылетел стон, приоткрывший губы, который он быстро сглотнул и еще сильнее вжался в мое лицо. Жарко. Я хрипло дышала, когда он оторвался и поднял лицо, продолжая нейтрально улыбаться белым экранам и смотреть в пустоту.


Шаг, пауза, шаг. Мой вдох, его шаг, маленькие капельки конденсата на его рубашке. Черт, мне реально пришлось бы тянуться изо всех сил, чтобы поцеловать его самой. Я ошарашено приоткрыла губы от собственной дерзости и ничего не смогла возразить.


Теперь они тоже стали липкими и сладкими. Его нос уткнулся в мои волосы на виске, и он протяжно выдохнул, чуть крепче прижав меня к себе.


Очень кстати.


Я пыталась его оправдать.


Честно.


Возможно, я просто не дочитала свой вариант из четырех сцепленных степлером листов бумаги - нашу работу на этот вечер? Возможно, так и нужно было - именно поэтому никто не хохочет над нами и не аплодирует? Все просто заняты своими делами - и то, что заставило мою кровь забурлить – всего лишь предписанное обязательство?


Его пальцы медленно проползли по моей спине, приподнимая локоны и запутываясь в них. Вверх, почти до шеи, вниз, так медленно, так чувственно. Так… мало.


Если он меня еще раз поцелует - я его ударю. Резко, наплевать, что это вызовет хохот и насмешки. Я подпрыгну на его ногах, и пусть потом скулит.


Я… Отвечу ему.


Его ладонь снова поползла вверх, я вдруг где-то глубоко внутри поняла, что это завуалированный способ меня согреть. Только и всего. Всего лишь забота.


Это действовало. Мои горящие щеки остывали, но под его руками было жарко. Очень жарко. Жаль только недостаточно, чтобы заставить меня перестать дрожать.


Я с трудом помнила, как спускалась с помоста. Он, кажется, дал мне руку, а может, просто стащил кулем вниз? Мне вдруг снова стало жаль, что эта ночь заканчивается, и все вместе с ней. Что-то щемило внутри меня. Я так часто моргала, пытаясь загнать слезы внутрь, что, уже спустившись, поняла, вниз тащил меня не только он – и задохнулась от разочарования.


Мне вдруг захотелось – до слез, чтобы все это было по-настоящему, а не потому, что он должен был это сделать. Укутавшись, я вернулась к своему рюкзаку, и, обхватив одной рукой теплый стаканчик с кофе, сунутый кем-то, другой – вытянула скомканные листы. Первый, второй, третий. Он осторожно приблизился ко мне, тоже уже закутавшись так, что из-за шарфа торчал один покрасневший нос, и медленно вытянул их из моих подрагивавших пальцев. Скомкал и запихнул себе в карман, тут же вытянув из него сигареты и сунув две штуки из пачки себе в рот.


Очень мудрое решение. Мне сейчас нужно было взбодриться. Потому что смотреть, как он втягивает в себя дым, не отводя от меня глаз, как достает одну сигарету изо рта, пока вторая повисает на его губах, как он протягивает ее к моим губам, почти касаясь их пальцами… Я зажмурилась. Глубокий дымный вдох, почти облегчение, его тепло – так близко, что подкашиваются коленки.


Кофе обжигающей волной влилось в меня, остывая и растапливая изнутри, и я вдруг почувствовала себя на удивление хорошо. Пока.


Время для хохота.


Пока мы раздевались, и холод снова заковывал нас своими путами, пока поднимались наверх, пока я острила, что он так хорошо осведомлен о моем теплом топике под платьем, потому что на нем такой же только размера на четыре больше, пока он снова брал меня за руку и ставил себе на ноги. Шаг, пауза, шаг. Его шаг, мой вдох, его выдох, робко оседающий на едва заметно переливающейся ткани рубашки. Снова это притяжение глаза в глаза. Тихое перешептывание за белыми экранами и холод, ползущий по спине вверх следом за его рукой. Я успела поднять глаза за миг, до того, как он снова попытался это сделать. Его глаза,его глаза – помутнели и стали совсем темными. Он замер, нависая надо мной, и растянул губы в кривой полуулыбке в ответ на то, как я нахмурилась. Уловил мой протест и комично сощурился. Едва заметный обиженный выдох – кристаллики снега на моих щеках, его рука, притягивающая мое лицо ближе к его груди.


Шаг, пауза, шаг.


Шаг, пауза, шаг.


Смирился? Хриплый смешок за белым экраном. Серия чересчур громких звуков из кваканья и плесков. Шаг, пауза, шаг.


-Трусишка, - медленно выдохнул он в мои волосы. – Маленькая трусишка.


Я подпрыгнула на его ногах, так, что ему точно было больно – и он рассмеялся, крепче прижимая меня к себе. Мало.


Уткнулся холодным носом в мою макушку, и от этого все стало еще хуже.


Необычная обычность, бурный восторг и пара замечаний, снова кофе и теплая одежда, еще один подход и еще один веселый спуск вниз.


Под утро, когда нам было твердо обещано, что это - последний раз и спать, когда я уже смирилась, что он не рискнет сделать это снова и заглотнула все слезы в себя, он все-таки решился. Медленно наклонился и прижался губами к моему лбу, выжигая на нем горящее клеймо, так невинно и по-детски, что я топнула ногой в знак протеста, забыв, что уже не хочу оттоптать ему ноги. Он простонал, а мой смех распугал лягушек. Отомщена. Наконец-то.


Бонус ко второй части.


– Черт, я думала с тобой что-то серьезное, – раздраженно выдохнула она, толкая меня назад в номер и захлопывая за собой дверь.





Она была последней, кого я хотел бы сейчас видеть. Я думал, она поймет, что я не просто так отворачиваюсь от нее и возвращаюсь под плед на диван, заваленный книгами. Ей не рады. Ее не ждали. На ее приход никто не рассчитывал. Незваный, но самый желанный во Вселенной гость? Черта с два. Я думал, что отпугну ее своей надутой физиономией и молчанием, но, видимо, внутренний гнев плохо сочетался с красным носом и слезящимися глазами. Этот маленький живчик, не обращая внимания на мой возмущенный вид, разгружавший какие-то коробки из рюкзака, раздражено скидывающий мои сопливые платки и грязные чашки на пол, еще сильнее демонстрировал мне, что боль в горле меня в данный момент удручала куда меньше, чем собственная ненужность. Я валялся здесь взаперти вторые сутки, пока хоть кто-то не поинтересовался что со мной. Не она. Откуда она вообще узнала? Дурацкое совпадение или нет – обо мне просто забыли, и если бы не очередной сеанс показухи, то я с упоением продолжал бы барахтаться в собственной заброшенности. Я не хотел ничего говорить родителям, мне и так улетать домой послезавтра, а всем остальным было на меня наплевать. Ей – тоже.





Мне просто нужно помнить, что ей безразлично что происходит со мной.





Проехали. Пригрезилось.





Жалкое оправдание того, что я не выгнал ее сразу, состояло в том, что на ней были маленькие, совсем крохотные шорты, и огромный синяк красовался на середине ее бедра, притягивая к себе и вызывая ужасно постыдное желание зацеловать его, чтобы ей не было больно, будто мои поцелуи помогли бы в этом. Завязанная на животе футболка то и дело сползала с плеча, и она до чертиков походила на мой оживший кошмар с бьющимся в горле сердцем и налившейся до диафрагмы тяжестью. Мне хотелось раздевать ее – медленно и торжественно, крепко зажмурившись, чтобы тут же не сойти с ума от безумной потребности овладеть ей. К черту. Я высморкался, лишь бы закрыть пожирающие каждое ее движение глаза и успокоиться. Сглотнул и поморщился. Мое горло пылало огнем. Больно. Но не больнее, чем смотреть на нее.





Черт.





Я думал, что простонал про себя, но она подняла на меня испуганные, сочувствующие, на грани слез глаза и напряглась, точно хотела броситься мне на помощь.





Слабак.





Мне тут же до смерти захотелось, чтобы меня просто пожалели. Мою простуду и глупость, мою так доставшую ее влюбленность и отвратительную способность притягивать к себе неприятности. Дьявол, как я мог заболеть в этой жаре? Как я мог влюбиться в единственную девочку, которая всегда была со мной неравнодушно-дружелюбной и никогда моей? Как я мог поверить, что что-то будет не так, как раньше? Что мне сможет понравиться какая-то другая? Мне…





До чертиков хотелось, чтобы… Она просто погладила меня по гудящей голове. Я съехал в подушки и зажмурился, чтобы не выдать себя и суметь притвориться. Я мог бы поспорить, что едва она прикоснется ко мне, я провалился бы в желанный сон – моментально, не успев даже наброситься на нее и заставить скрутиться рядом. Просто усталость – от боли во рту и этого привкуса безнадежности, от вечной недосказанности и искр между нами. Зато, когда проснусь – простуда спасует перед наивной лаской и тонной уже съеденных конфет. Как в детстве, а все остальное, даже то, что я все это придумал и сам себе поверил – я смог бы вынести. Я и должен был справиться с собой сам – мне просто этого не хотелось. И я абсолютно не понимал, на черта все эти метания по номеру, огромный термос и какая-то вонючая, просто одуряюще вонючая микстура из еще одного дымящегося термоса, который она без объяснений всунула мне в руки.





Нос пробило на втором вдохе, блаженная прохлада понеслась по лицу, глаза перестали слезиться, но облегчения не было. Словно, чем больше мне физически становилось легче, тем острее я чувствовал свою неприкаянность, рассеянность и ненужность ей.





Не самое приятное чувство. Она вернулась с последним сухим полотенцем из ванной и накрыла меня им с головой, как безвольное насекомое перед тем, как спустить за ним воду в унитазе. Словно причиной ее румянца были мои разглядывания, а не ее собственная бесцеремонность. Я едва не сгорел от смущения и пара, обрушившегося на лицо, осознавая, что она только что видела гору грязного белья в углу ванной. Ее ни черта это не трогало. Нахмуренная, уверенная и до чертиков внимательная, она сгребла все скомканные платки и салфетки в бумажный пакет, из которого уже достала… точно – еду, и теперь собирала грязные чашки и тарелки на комод и вызывала горничных. Да, я позорно подглядывал за ней, не веря в то, что видел сам. Не могла же она всерьез выпихивать в коридор корзину для белья и срывать табличку «не беспокоить» с двери? Я брежу?


Попытка протеста была подавлена легким хуком в правую скулу, и она бесцеремонно запихнула мое уже вспотевшее от румянца лицо назад под полотенце.





Эта девочка могла ругаться, как последний портовый грузчик, но я продолжал сидеть с горящим лицом и дышать эвкалиптом, запрещая себе думать, что мне до чертиков нравится, когда она так ругается из-за меня.





Слишком много лишних мечтаний.





Абсурд.





Ничего не меняется.





Она опять врывается в мою жизнь, чтобы не задержаться там. Очередная призрачная надежда. Перезагрузка. Она шипела в трубку, а я с трудом сдерживал улыбку, буквально заглатывая пар из термоса.


Когда она сдернула с меня полотенце, я зажмурился от света из распахнутых окон, ворвавшегося в захламленный номер, и вдруг понял, что опять могу дышать носом. Спокойно, почти незаметно. Мало того – я слышу все запахи. Даже ее – едва уловимый, с тонкой сигаретной ноткой, будто она нервничала, прежде чем ворваться сюда, по которому я так скучал, не говоря уже о насыщенном благоухании тарелки передо мной, заполнившим все мои мысли. И это больше не раздражает меня и не заставляет морщиться. Я наслаждался этим. Свет, запахи, острые, но уже не болезненные. Просто ее присутствие. Задвинув подальше свою похоть, я упивался ее близостью, ее желанием помочь мне, ее мелькнувшей рассеянностью, когда я осознал, что мы разглядываем друг друга – глаза в глаза и не разрываем этот взгляд, даром, что он длится уже минуты.





– Ешь. Немедленно, – отряхнулась она, подавая мне хлеб и ложку. – На тебя смотреть страшно!





Так страшно или ничего серьезного?





Моя привычная дурь, моя идиотская потребность смешить ее, моя самоирония – все меркло перед первой ложкой, отправленной в рот. У меня закружилась голова от пряного привкуса и ощущения чего-то согревающего, по-настоящему согревающего внутри. Это было счастье. Дышать, есть, и видеть ее. Видеть, что она сидит напротив и улыбается, снисходительно и доверчиво, глядя на мое обжорство.





Я слишком расслабился.





Ей кто-то позвонил, она отошла к окну и, даже не оборачиваясь и продолжая уминать суп, я понимал, что она считает до десяти, чтобы не сорваться и не нагрубить, словно ее злило, что нас прервали. Черта с два я оторвался бы от супа, даже чтобы удержать ее. Мне было мало. Я был почти в панике, что она сейчас снова уйдет, и я останусь наедине с собой, не понимая, была ли она на самом деле или приснилась. Когда она обернулась, от супа и моих надежд не осталось и следа. Пустая тарелка, облизанная ложка. Слабая улыбка коснулась ее губ, и я, почти опьяневший, решил потакать вдруг вспыхнувшей капризности:





– Посидишь со мной?





Я спихнул подушки с дивана в одну кучку посередине и улегся на них, а она села с противоположной стороны, создавая полную иллюзию того, что моя голова лежит у нее на коленях и еще миг и она действительно начнет гладить меня по голове. Я напрягся, не веря шевелению ее руки, пока она брала пульт и спросила, не буду ли я против кулинарного шоу? Ее слова доносились до меня сквозь дымку постепенно расслабившегося от ее близости и еды сознания. Я засыпал, словно ныряя, только вместо водорослей, колыхались мои волосы, от неуловимых, почти воздушных прикосновений. И даже во сне я не верил в них.





Мы снова встретились на следующий день. Шумная толпа и слепящее солнце. Черные очки, струящийся по спине пот от софитов, закружившая меня слабость, когда я вычислил ее макушку среди многих. Маленькое напоминание о простуде в виде шелушащегося носа и вдруг вспыхнувших надежд свирепо оттеснялось подступившей несвойственной мне нахальностью, позволившей отодвинуть ее спутника и склониться к маленькому розовому ушку.





– Спасибо тебе.





– Забей, – она пожала плечами и подняла на меня серьезные, кристально прозрачные, с легкой поволокой глаза. Мне стало трудно дышать от угрозы в ее голосе. – Чувак, ты всегда можешь рассчитывать на меня.





– Мне бы этого очень хотелось, – выдохнул на одном дыхании я, не понимая, что плету.


Она нахмурилась и отвернулась, выискивая глазами кого-то в толпе. Кого-то, кто пришел с ней, и сейчас буравил нас глазами за спиной так насмешливо бесцеремонно, что мне было даже смешно. Я фыркнул, она обернулась, и на миг я почти поверил, что она пошатывается именно оттого, что не может разорвать наши гляделки первой.





– Да иди ты, – прошипела она, отмахиваясь от меня и быстро-быстро пробираясь через толпу к выходу.





От нас обоих.


Бонус ко второй части.


- Что ты делаешь здесь одна?


В темноте. Маленький жалкий комочек.


Она перевела на меня взгляд и промолчала. Выражение глаз, самый откровенный ее ответ так и остался для меня загадкой. Слишком темно. Только ветер треплет ее волосы, и она не пытается убрать их с лица.


Пришлось сесть рядом, нахально толкнув ее, вынуждая подвинуться в сторону, чтобы хватило места на не очень-то комфортном и подходящем по размеру выступе в стене для обоих. Высшая степень безразличия или полная вседозволенность? Не дождавшись никакой реакции, я подхватил ее под колени и немного развернул к себе, чтобы стало совсем комфортно. Она попыталась протестовать, обхватив ледяными пальцами мои запястья и отталкивая от себя.


-Ты замерзла?


Казалось бы, очевидный вопрос заставил ее прошипеть сквозь зубы пренебрежительно-колючее «нет», а меня стащить с себя куртку, и с очередной порцией непонятно откуда взявшейся уверенности закутать ее целиком, словно в кокон, прижать, крепко удерживая обеими руками. Я паниковал внутри, ожидая, как минимум пинков и матов в свою честь. Расставил шире ноги для устойчивости, чтобы если уже падать, так хоть не с ней вместе, но она продолжала покорно сидеть в моих руках, пережив даже то, что, окончательно обнаглев, я подсунул свое бедро под нее, фактически усадив себе на колени. Кто-то из нас был слишком пьян?


-Так лучше?


Она снова промолчала, почти незаметно переместив свой вес так, что оказалось – она практически вжалась в меня, лишив дыхания. Сидеть стало на порядок удобнее. Я почти не чувствовал ее тяжести. Запах кожи, ее волос и весны заполонил все мои мысли.


- Как же ты меня достал сегодня, - зевнув, пробормотала она, уткнувшись в мою шею, заставляя меня дрожать, но совсем не от холода.


- Что? Ты же удирала от меня целый вечер.


Мне иногда просто хотелось себя пристрелить с особой жестокостью – за очередной сеанс болтливости. Кто-то из нас двоих был просто пьян.


Хотя, вряд ли это может быть оправданием прилюдных обнимашек.


Интересно, то, что ее руки укутаны курткой, и она сидит добровольно - зачтется в штраф мне или ей? Она щекотала меня своим дыханием и взмахами длинных ресниц – так что хотелось засмеяться и вжать ее в себя крепче одновременно.


- Моя подружка только о тебе и говорит, - бурчала она, потеревшись носом о мою щетину.– Весь день одно и тоже. Только о тебе. Я тебя уже ненавижу. Переспи с ней?


- А зачем ты ее слушаешь? – я попытался из последних сил проигнорировать то, что она говорила мне это в шею, что она дышала одним со мной воздухом, что она была опьяневшей и замёрзшей и не сопротивлялась мне. Что она… ревновала?


Чертовскисмущающе лестная ситуация.


Провокаторша.


Я немного развернулся и сместил подбородком ее лицо, пытаясь разглядеть в нем что-то важное для себя. Разрешение? Она зажмурилась и продолжала безмятежно сопеть совсем близко от моих губ, которые жили своей жизнью, уже облизанные и покалывающие, невыразимо медленно сокращая расстояние между ними и ее лицом.


Скрип двери, тяжелые шаги нашего старшего, самого легкого на подъем и укрывательства собутыльника заставили меня отпрянуть, а ее снова свалиться в изгиб моей шеи. Проклятая девчонка стала дышать мерно и глубоко, будто давно уже спала.


- Пригрелась? – без тени иронии поинтересовался тот, изящно садясь рядом со мной и протягивая открытую бутылку пива. Мы символично отсалютовали друг другу и сделали по глотку, почти синхронно. Она была такой легкой и уютной у меня на коленях, что ничего не стоило ее удерживать одной рукой. Все это - поздняя ночь, опускающийся туман, хмель в голове и теплый кокон на моих коленях стало напоминать мне один из предутренних снов, так часто обрушивающихся последнее время. В них всегда был кто-то, кто мешал мне зацеловывать ее до полусмерти – но нынешний вариант устраивал куда больше, чем те, что жили в моих фантазиях.


Этот лишний был безобиден и не пытался ее отнять.


- Все уже собираются сваливать отсюда, вы как? – рассеял морок он. – По-моему, наша девочка совсем умоталась, двигали бы вы спать. Отвези ее домой.


Мне понравился его приказ, даже слишком. Настолько, что опустошив бутылку почти до конца и понимая, что я вряд ли смогу удержать ее на руках, чтобы донести до машины – я решил ответить тоже за нас обоих.


- Ладно, папочка.


Торжественно и ловко – откуда у меня взялись на это силы, я поднялся с ней на руках, крепче подхватив ее под коленки, и даже успел сделать несколько шагов, пока она не встрепенулась и резко дернулась, сваливаясь на землю.


- Придурок, что ты делаешь! – возмущенно прошипела она, подскакивая, потирая ушибленную попу рукой и сверкая глазами так, что даже сквозь темноту и туман разделивших нас двух шагов я видел это. Потрясающе красиво - это сойдет за оправдание того, что я ей не ответил? Я осознал что делаю, только когда начал тереть ее попу вместо нее, согнувшись и пытаясь понять, чем именно она ударилась, практически опустившись перед ней на колени и стараясь как можно убедительнее изобразить раскаянье:


- Больно?


Мама бы поверила.


Эта только оттолкнула мою руку и, гордо пошатываясь, скрылась в баре. Сдавленное хихиканье за моей спиной превратилось в громкий хохот, ничуть не обидевший меня. Пиво, сигарета. Папик, без всякой связи с произошедшим, рассказал про свой давно забытый за время семейной жизни роман - так, что он казался и ему самому придуманным. Я заслушался. Сказка на ночь.


Последнее время мне нравились сказки.


Она подчеркнуто шарахалась от меня весь остаток вечера, швырнув в меня курткой практически сразу, как только мы вернулись в бар, зябко обхватывая себя руками, из упрямства отказываясь даже от запасного свитера кого-то из девчонок.


В машине в темноте под равномерное покачивание, мелькающие огни и пьяный хохот мне казалось, что мой затылок дымится от ее прожигающего взгляда, а дрожащие ледяные руки ворочают волосами вместо ветра.


Она смеялась со всеми, флиртуя даже с папиком, и подчёркнуто игнорировала меня. Невыносимо и так смешно. Я в миллионный раз уговаривал себя, что она еще просто усталый опьяневший ребенок, и ерошил свои волосы сам.


Прощание было шумным. Крики, обнимания, планы на завтра. Мы так долго стояли у входа в гостиницу, что на нас стал коситься швейцар и, в конце концов, вызвал охранников. Она мерзла, продолжая хохотать вместе со всеми и игнорировать меня. Так по-детски.


Ее нелепая попытка обмануть меня и время на ее осуществление, привела к тому, что мы столкнулись на лестнице - она спускалась вниз, я поднимался наверх. Маленькая вредина хотела просочиться мимо, а меня пьянил сохранившийся на куртке запах ее тела. Закрывая для нее путь, нагло требуя в качестве оплаты за проход то, что пришло сиюминутно мне в голову - даже меня хватило только на ту книжку, что она читала перед сном – и мы снова оказались в ее номере.


Игра по ее правилам - я на полу около кресла, она - напротив на диване, перекинув ноги через подлокотник, теплый свитер накинут на спину. В моих руках оказалась тарелка с какой-то едой, а в ее – наша работа на послезавтра. Она читала, я смешил ее, набивая рот едой.


Развеселившись, она все реже зевала, я все чаще задумывался, что зная, что вечер или уже ночь закончится так, я пил бы куда меньше.


Все или ничего?


Попытка перейти очерченную границу в очередной раз привела к закушенной губе и мольбе в глазах.


Трус.


В ее ванной даже полотенца пахли иначе. Не то чтобы девчонкой, но... иначе.


Я бы, пожалуй, остался там жить.


Когда я вернулся, она спала, положив голову на валявшуюся на изголовье дивана куртку так, что я почти поверил, что ей именно этого и хотелось. Попытка уложить ее поудобнее привела к тому, что она скрутилась клубочком, и что-то похожее на мое имя или очередное ругательство слетело с ее губ.