Глава 3. «За солнце не у нас над головами»

Эпиграф:

«Я знаю, что будет – сценарий твержу наизусть.

Я помню эмоции всех своих прожитых жизней.

Я лишь узнаю их – по импульсам. Безукоризнен

Порядок в архивах моих состояний и чувств.

Я знала, что будет, когда я тебя отыщу.

Я знала и то, когда именно это случится.

И мир рассмеется и бликами будет лучиться,

И ты будешь дерзок, и я тебе это прощу,

И ты будешь грезить не мной и любить не меня,

И, вряд ли нарочно, но будешь со мной бессердечен,

И что наш мирок будет хрупок и недолговечен

Как жаркое пламя волшебного летнего дня».

Вера Полозкова

- Вот так. Воспитываешь вас, воспитываешь… С таким же успехом можно было бы и рукой махнуть. Ну как вы себя ведете? Быстро мыть руки и за стол!

Бруклин отвлеклась на строгий голос Нэнни, и  Бобби воспользовался моментом и снова начал ее щекотать.  Они уже с полчаса всё валялись на ковре, возились, бесились и вели себя в высшей степени невоспитанно. Еще неизвестно, кто из них громче визжал от восторга: Бобби или она.

- А мы не можем за стол, мы ждем Гилберта.

- Гилберт идет по саду, с какими-то свертками. Ну, приводите себя в порядок! Безобразие…

Нэнни сокрушенно взмахнула руками и снова сделала вид, что недовольна. На самом деле все было наоборот; Бруклин знала ее выражения лица, как свои пять пальцев. Такой тон она выбирала всегда, когда в глубине души одобряла что-то, что выходило за рамки строгих приличий. Во всяком случае, шумная возня и перестрелка из водных пистолетов прямо в гостиной под понятие «строгое классическое воспитание» подходило слабо; Бруклин с Бобби заняли стратегические укрепления по разные стороны дивана и по очереди пытались обхитрить друг друга неожиданными маневрами.  Поле битвы было усыпано игрушками и безвременно павшими фигурками мультяшных героев, которых Бобби ревностно коллекционировал.  Нэнни застала их в самом разгаре схватки, когда опустевшее оружие уже было брошено, и они сцепились в жаркой рукопашной на полу, сменив амуницию на диванные подушки. Бобби был в полном восторге и, пока они переодевались, все время повторял, что завтра он хочет взять реванш, и что надо будет обязательно пригласить Гилберта.

Нэнни с ними не играла – отдохнув от поездки, готовила ужин. Бруклин предлагала помощь и вообще могла бы сделать все сама – няня давно уже была для нее не работником, а членом семьи – но Нэнни отказалась, настояв на том, чтобы она спокойно играла с Бобби. Бруклин не очень мучил стыд: она знала, что Нэнни не относится к домашним хлопотам, как к работе,  и что готовить на всех ужин ей в удовольствие, а не в тягость.

Сколько Бруклин помнила себя, столько рядом с ней была и Нэнни – мама наняла ее, когда старшему брату еще не исполнилось года, а через еще несколько месяцев родилась и Бруклин. У Нэнни всегда были наготове ответы, когда Бруклин требовалось объяснение, почему небо голубое, трава зеленая, а мама приезжает домой только по вечерам и совершенно не интересуется содержанием мультика, историями ее игрушек и прочими важными новостями. Нэнни всегда приходила смотреть, как Бруклин танцует на рождественских праздниках в младшей школе и умела утешить, когда  та приходила домой в слезах, пытаясь найти ответ на вопрос, почему с ней никто не хочет дружить. Мама всегда находила какие-то недостатки то в ней, то в ее брате, авторитарно ставила им в пример свои достижения, не прощая их ошибок; Нэнни с неизменной строгостью объясняла, что хорошо, что плохо, и с осторожной искоркой озорства разрешала слегка преступить эту черту по большим праздникам. Нэнни была мягче мамы, была рядом гораздо чаще, чем мама – Нэнни никогда не могла заменить маму, но с самого начала была кем-то, кого тоже никто не мог заменить.

Нэнни осталась незаменимой даже тогда, когда самой Бруклин уже давно не требовалась няня; иногда в голову и приходили трусливые мысли, что той надоест вечно жить на работе и захочется наконец жить собственной жизнью, но такие страхи быстро проходили. Отношения у них не всегда были идеальными – Бруклин вообще была сложным ребенком, и судя по всему,  довольно противным – но именно когда она выросла, и после ее восемнадцатилетия Нэнни отправилась работать в другую семью, они и поняли, что не готовы жить порознь. Бесконечные смски, постоянные телефонные разговоры, родственное стремление принимать участие друг в друге ставило под большое сомнение возможность кем-то заменить друг друга после многих лет тесной связки. Бобби стал прекрасным предлогом снова соединиться вместе, и уже много лет они обе знали, что рядом друг с другом всегда можно чувствовать себя дома. Когда после первой части «В тумане» они задумали идею этого бункера, Нэнни сама решила построить свой дом на том же участке, чтобы быть рядом. Гилберт говорил, что она живет на остановке «Добрая фея».

Он вообще ужасно к ней подлизывался.

- Миссис Джоди, честное слово, французские шеф-повара меркнут по сравнению с вашим мастерством! – Гилберт пришел вовремя, как и обещал. Оживленно, как и обычно, отвечал на бурные приветствия Бобби, галантно преподнес Нэнни французский подарок – Бруклин и не заметила, как он успел его купить.  С Бобби у Гилберта тоже было бурное и взаимное обожание, и они почтительно блюли  свой уже сложившийся ритуал встреч; Гилберт обязательно должен был подбросить мальчика к потолку, поймать, посадить себе на шею и потом еще всячески помять его, повернув вниз головой. В его огромных руках Бобби казался хрупкой куклой, но Бруклин не очень боялась; Гилберт гораздо больше, чем она, не хотел его уронить. – Я только увидев вашу еду понял, какой на самом деле голодный.

- Не верь ему, Нэнни; он еще в самолете начал у меня клянчить, чтобы я пригласила его на ужин.

- Девушка, а вы кто такая вообще? За этим столом не терпят воображал, которые не доедают все, что положено на тарелку.  Это неуважение к повару, законам справедливости и мирозданию.

- Нэнни, тебе не кажется, что занудность некоторых субъектов прямо пропорциональна степени их сытости?

- Аллилуйя, она выучила новые слова; миссис Джоди, положите ей добавки.

- И положу; я не терплю, когда в доме у кого-то торчат кости.

- Что? Это заговор! – они довольно редко собирались на ужин все вместе, но, если это случалось, тихо за столом не было никогда. При этом в меньшинстве оказывалась почти всегда Бруклин. Нэнни была первой и самой преданной фанаткой Гилберта; стоило им познакомиться четыре года назад,  как  она навечно записалась в его ярые поклонницы. У них тоже были свои, особые отношения – кажется, у всех, кто знал Гилберта, завязывалась какая-то особая связь с ним. – Нэнни, ты вечно поддерживаешь его; так не честно!

- Не вечно, а только тогда, когда он прав, - поучительно кивала Нэнни, подкладывая всем троим изумительной – объективно, шедевральной – домашней лазаньи. Гилберт подставлял тарелку, а Бруклин и Бобби пытались отодвинуть свои. Бобби, как и Бруклин, получился малоежкой – он с большим удовольствием ел почти все, чем его кормили, включая тушеные овощи или говяжью печень - но в строго ограниченном количестве. Бруклин старалась не докармливать его, насильно впихивая порции больше – мальчик был крепок и вполне здоров, а мучительные воспоминания о полных тарелках, над которыми ее заставляли сидеть до победного конца, были удивительно живы в ее памяти. То, что сын унаследовал ее черты, было удивительным образом приятно. – Ты что же, разве не знаешь, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок?

- В случае Гилберта этот путь бесконечен. У него в желудке черная дыра – сколько ни корми, до сердца не доберешься.

- Тебе-то, Брукс, точно не светит. С тобой скорее с голоду помрешь, - Гилберт улыбался, как мальчишка, и с воодушевлением расправлялся с содержимым своей тарелки. – Давай, питайся. Откармливай свои ляжки бизона.

Расшалившийся Бобби вымазался в шоколаде из киндер-сюрприза и по очереди возил новую машинку то по рукам Нэнни, то по ногам Гилберта, то по всем частям тела Бруклин. Перебивая друг друга, они рассказывали смешные истории из своей поездки и делились впечатлениями. Нэнни от души хохотала; у нее был уютный, семейный смех.

Иногда Бруклин казалось, что в их фильме ей следовало бы играть не вампира, а оборотня – настолько разной она чувствовала себя в разные моменты жизни.  Стоило зажечься софитам, и в ней просыпалась дива – хотелось работать, работать как можно больше и лучше, добиваясь до победного желанного результата. Все, что сопровождало работу актрисы, давалось ей почти без труда. Она любила находиться в центре внимания,  любила заставлять публику следить за своим смелым, иногда эпатажным поведением, любила играть со зрителями и радовалась, когда в очередной раз чувствовала свою силу, приливавшую перед камерами.

А после этого неминуемо хотелось побыть собой настоящей. Так, как сегодня. Дома не хотелось ни переживаний, ни адреналина, ни чужих взглядов. Набравшись безрассудством и молодостью до тошноты, хотелось насладиться чем-то, что было без зазрения совести правильным . Теплым покоем в собственном доме, где открыты настежь все двери, а входная надежно отгораживает от внешнего мира.  Уютной расслабленностью выходного дня, когда никто, кроме тебя, не принимает никаких решений. Нарочитой обычностью ничем не примечательного домашнего ужина.

Бобби спокойно заснул в своей постели;  упросил Гилберта почитать ему на ночь, поцеловал по очереди всю свою плюшевую братию, тщательно проговорил два раза свои планы на завтра; уточнил, с кем он завтра останется и точно ли мама не уедет работать. Бруклин в очередной раз удивилась, как четко Гилберт подмечает детали всех, за кем наблюдает. Она ведь никогда не рассказывала ему о том, что у Бобби любовь к особому порядку его спальных игрушек – а Гилберт без всякой указки со знанием дела расположил их именно так, как надо.  Ближе всех к подушке должен был сидеть Винни-Пух, потом толстый, с довольным видом бурундук, говорящий Осел, лишившийся голоса после стирки, и всеобщий любимец - красно-синий в цветочках удав, которого они между собой втихаря наградили прозвищем  Психодел.

Она не зря вспоминала оборотней: иногда ее собственное настроение менялось также стремительно. Только что можно было беззаботно ловить замечательный вечер, наслаждаясь каждой его минутой – и вот снова тревога и чувство вины звучат в голове тяжелым колоколом, а заглушить их нечем.

Бруклин много раз думала, что она будет делать, когда Бобби подрастет настолько, что попросит ее рассказать все так, как есть. Когда он начнет расспрашивать ее, почему они живут не так, как остальные. Когда не удастся ответить ему расплывчатой утешающей формулой на неминуемый вопрос, почему у него нет папы.

Он все чаще подходил все ближе к тяжелой теме; когда он о чем-то рассказывал ей, Бруклин чувствовала, что скоро он неизбежно сделает выводы и прибежит к ней с вопросами. И предчувствие это было таким странным, таким неправильным; ей бы радоваться, что сын растет, а она в полном бессилии опасается, что же будет, когда он начнет задумываться о своем месте в этом мире.

И то, что сегодня он снова начал задавать ей похожие вопросы, казалось вполне закономерной расплатой за мнимую беззаботность успешных фестивальных дней. Даже то, что рядом на этот раз оказался Гилберт, особенно не утешало. За его участие и  теплую дружбу, твердила совесть, тоже надо будет платить.

- Не переживай;  это у него сегодня эмоций много, - вполголоса сказал Гилберт, когда они  вышли из детской. Бруклин даже не удивилась, что он прекрасно догадался, что подобные тревожные мысли посещают ее в двойном размере тогда, когда он поддается на упрашивания Бобби остаться и посидеть с ним, пока он не заснет. Гилберт всегда читал людей, как по открытой книге. – Завтра он наверняка уже забудет, что об этом  спрашивал.

Бруклин молча кивнула, смотря в пол. День получился таким душевным, домашним и замечательным; когда Бобби заснул, идиллия кончилась, и ночь, как всегда, все отяжеляла.   Может быть, поэтому она так любила ночные клубы и вечеринки. В них была иллюзия легкости. Танцуя вместе с девчонками на танцполе, она могла хотя бы на несколько часов поверить, что тревожных мыслей о самом главном в ее жизни не существует.

- Спасибо, он так радовался, что ты с ним остался.

- Смеешься, что ли? Я всегда рад повозиться с ним, - Гилберт устало облокотился на спинку дивана. – Ты и сама знаешь.

- Он с тобой такой спокойный, почти не капризничает.

- Это потому что со мной не забалуешь, - усмехнулся Гилберт, но тут же снова стал серьезным.  – Жалко, что ты огорчилась. Нормальные вопросы, нормальный ребенок.  Сейчас все понимает, значит, и потом поймет.

 - Хотелось бы мне, чтобы ты, как всегда, был прав. - Всегда так; столько радости, облегчения, когда возвращаешься надолго домой; каждый раз думаешь, что все будет по-другому. А на деле всегда одно и то же. Зыбкость, которая мучила ее с подросткового возраста, так и становилась все зыбче. – Ты сейчас пойдешь стучать по клавишам, как дятел, и просидишь до утра в своем счастливом астрале. А мне всю ночь теперь думать, что ему говорить.

- Я бы тоже хотел на этот раз оказаться прав, - кивнул Гилберт непривычно серьезно.

Бруклин включила чайник и посмотрела на него, хочет ли он чаю. Хочет, кивнул он без слов и потянулся к заварке. Еще бы, сколько она помнила, от чая Гилберт никогда не отказывался -он работал на нем, как на бензине. Притом всегда заваривал сам и хорохорился, что настоящий чай умеют делать только настоящие англичане.

Они устроились на диване, обнимая горячие чашки.  Хорохорься не хорохорься, но Гилберт был прав: ни у кого лучше него не получалось делать чай таким ароматным, будто он и правда знал какой-то секрет.

- Ну как, все благополучно? – поинтересовался Гилберт. Ему тоже не нравилось неуютное, напряженное молчание. - Я у Нэнни так и не спросил.

- Все был сосредоточен, как меня уколоть поостроумней, - съязвила Бруклин, стараясь тоже звучать как можно обыденней. – Все вроде как ничего.  Бобби вроде бы почти не плакал на этот раз, ему понравился пляж, и его возили в дельфинарий и еще куда-то…  Нэнни сказала, что им довольна, он хорошо себя вел, и его почти не дергали.  Мама вроде  уезжала куда-то. Поэтому, наверное, все так спокойно прошло. Хотя…

Бруклин нахмурилась, оценивая свою догадку, что неудобные вопросы могли возникнуть у Бобби именно после общения с ее матерью. Она никогда не делала и не желала зла открыто; но то, что она делала из лучших побуждений, иногда казалось Бруклин еще большим злом. С нее станется вбивать ему в голову вопросы только для того, чтобы в очередной раз усложнить жизнь Бруклин.

- Хорошо, а то ты волновалась, - Гилберт угнездился на диване с ногами, став похожим на большую нескладную птицу. – Без тебя ему наверняка тяжелее туда ездить. Даже я начинаю на стенку лезть после пары часов наедине с твоей мамочкой.

- И это при том, что с тобой она сама любезность, добреет на глазах, - Бруклин устало ткнулась лбом в спинку дивана. – Слушай, я его две недели не видела, а он так вырос. Видел, как он читает? Он сегодня мне на испанском до двадцати и обратно просчитал. Сказал, в группе научили; а я даже и не заметила. До двадцати, представляешь? Туда и обратно!

- Кто бы мог подумать, что уже в таком нежном возрасте он заткнет за пояс свою мамашу, - Гилберт тут же ойкнул от ее довольно ощутимого пинка. – Ну а что ты возмущаешься, кто мне рассказывал, как вместо уроков испанского вы с братом ходили в компьютерный клуб резаться в видеоигры?

- Слушай, а я только сейчас подумала, - Бруклин подняла голову. – А если Бобби унаследовал мои гены, и будет вести себя в школе, как я?

Гилберт захохотал и привычно старался заглушить хохот ладонью, чтобы не разбудить Бобби.

- Твоя мать наконец-то почувствует себя отомщенной. Моя вот мама всегда говорит – любите ваших внуков, они отомстят вашим детям за вас.

Бруклин схватилась за голову, пытаясь подавить истерическое хихиканье.

- Нет, слушай, это же ужас! Мой маленький мальчик! Будет плеваться бумагой… посылать всех учителей… и зарывать табель с оценками на заднем дворе… и сбегать с уроков через окно, а потом пытаться влезть в него…

- Но ошибется окном и попадет в кабинет директора.

- И будет драться с одноклассниками…

- А еще будет подсовывать им в рюкзаки ручных ужей и ритуально жечь школьную форму в раковине туалета.

- Ну ладно тебе, это я только один раз сделала!

- Ты лучше расскажи ему об этом, когда он закончит колледж и получит магистра; а то он любит брать с тебя пример.

Бруклин улыбнулась; когда они с Гилбертом стали смеяться, головная боль начала отпускать. С ним всегда было удобно тем, что можно было ничего не изображать и не делать вид, что у тебя ничего не болит и ничего не тревожит. Сколько раз они встречались и, не сговариваясь, начинали друг другу жаловаться, зная, что им вдвоем это разрешено.

- Поздно; в приливе воспитательного настроения мама уже рассказала ему, как я дерзила учителям.

- Ха, интересно, что она собиралась в нем воспитывать таким образом. Он же и так вежливый до ужаса; иногда оторопь берет.

- Это он на тебя насмотрелся.

- О! Хорошо, правда, что у него есть такой идеальный пример?

- Слезь с пьедестала, памятник; он просто не слышал, как ты материшься, если что-то случается с твоим компьютером.

- Должен же я где-то тренировать словарный запас, которого от тебя набрался! Будь я совсем идеальным, тебе было бы скучно.

- Ты как Интернет - мне с тобой не бывает скучно, - Бруклин вытащила из-за ворота фантик от конфеты, который Гилберт забросил опытным броском. – Хорошо, что я хоть про школу смогу ему рассказать. А то студенческой жизни у меня не было, рассказывать нечего.

- Вот у тебя комплекс, а. Может, ты еще три раза пойдешь учиться и станешь академиком каких-нибудь математических наук.

- Ну куда мне.

- Конечно. Считать в голове трехзначные числа – да это же каждый может.

- Про колледж – это тебе придется.

- О да, я ему расскажу. Ты что, не знаешь про мою студенческую жизнь? Да его после моих рассказов будет тошнить от слов на К и на У. Вроде колледжа и учебы.

- Нет. Ты умный.

- Значит, и от меня тоже будет тошнить, - Гилберт допил чай и осторожно поставил чашку на столик рядом. О чем-то подумал, растирая лицо большими белыми ладонями. - Знаешь, какой еще есть вариант отвечать ему? – вдруг вернулся он к прежней нелегкой теме. Он говорил, не отнимая от лица рук, не смотря на нее. – Я только сейчас сформулировал. Врать, я согласен, ни в коем случае не надо.  Но можно просто как-то… не знаю, объяснить, что ли. Сказать, чтобы он осмотрелся – не у всех детей есть папы. Ты же знакома с кем-то из группы, в которую он ходит – наверняка там не все семьи полные, порасследуй. Пусть он поймет, что такое бывает. У кого-то нет папы. А бывает, что кого-то нет бабушки, а у него есть. У кого-то нет дяди, или няни, или крестного, а у кого-то и мамы нет, а у него есть мама, и это самое главное… Чтобы он понял, что семьи бывают разные. Приведи в пример Джейни, например, он же наверняка помнит, как они играли с Мэттом, а кто отец Мэтта, никто из нас так и не знает. Мама всегда говорит ему – важно не чтобы был полный комплект, а важно, чтобы все, кто есть, любили друг друга и жили дружно. Попробуй и ему так сказать. Может, так он перестанет спрашивать, по крайней мере, пока не узнает, откуда берутся дети, и ему захочется уже больше подробностей… Но до этого момента у тебя еще есть время, и не факт, что на тот момент будет беспокоить тебя больше – это или его зарытые табели с оценками.

Бруклин молча созерцала янтарную жидкость в остывшей чашке, по-прежнему сжимая ее обеими руками. Обсуждать Бобби с Гилбертом всегда было слегка неудобно – он так искренне принимал участие в их делах, а ведь имел полное право самоустраняться при первых признаках затруднений. Снова вертелось на языке то, что то и дело приходило в голову – как им всем повезло с Гилбертом. Как она рада сейчас, после всех этих лет,  что когда-то он появился на прослушивании, смешной и полубезумный, и они выбрали его из скольких-то тысяч претендентов. Как многим она обязана тому, что он не только  добросовестно исполняет подписанный контакт и  негласный договор, но и принимает участие в ее делах и стал ей не партнером, а другом – таким, какого у нее никогда раньше не было. Как повезет той женщине, которая будет с ним рядом, подумала Бруклин. Когда он наконец найдет ее и надумает жениться, надо будет обязательно удостовериться, что она понимает, какое сокровище ей подарено.

 Комплименты оставалось проглотить вместе с остывшим чаем; по первости она пару раз принималась его благодарить, пытаясь выразить все, как думает, но он всегда спокойно и жестко просил ее немедленно перестать. «Не надо со мной, как с чужим», - говорил он. И эта формулировка Бруклин нравилась.

- Как Мэтти? Ты давно про него не рассказывал.

- Да вроде полет нормальный. Я давно не разговаривал с ним, только по письмам… По-испански он еще не считает, но уже добрался до наших детских книжек – мои родители воют, мы, говорят, не договаривались, что по пятому разу их будем читать.

- Джейни по-прежнему учится?

- Ха, громко сказано. Судя по всему, учится она только когда я ей позвоню и отругаю… Но я это редко делаю; иногда мы договариваемся, что родителям скажем, что я ругался, а на самом деле я только ей сам по телефону ною.

Бруклин улыбнулась. Гилберт был хронически страшно занят;  сколько они ни были знакомы, он постоянно жаловался, что у него никогда не хватает ни на что времени. А когда они  с Бобби ездили в Англию встречать Новый год с его семьей и английскими друзьями, все в один голос благодарили его, что он всегда находит время на звонки и письма.

- Спасибо. Из всех вариантов этот мне кажется неплохим.

- Я буду рад, если тебе пригодится.

Ночь была совсем теплой, почти жаркой.  Бруклин взяла какой-то Боббин комикс и несколько раз обмахнулась им.

- Как у тебя?  После поездки всех в порядке нашел?

- Штатно.  Мама всё новости читает; сообщила мне с гордостью, что наш фильм уже побил какой-то рекорд по купленным до премьеры билетам. А так, я мало что успел посмотреть, если честно. Даже не знаю, что дома творится – вошел, окна все открыл и упал спать. Ты не поверишь, какой был кайф; наверное, самый лучший миг за последние пару месяцев. Я думал, проснусь днем где-нибудь, сяду работать – да прям, ага. Еле к назначенному тобой часу соскоблился. Только сны опять снились какие-то дрянные, даже не помню, что – но такая тягомотина неприятная…

- Хорошо хоть ты поспал, а то ты вечно играешь в вампира.  Я сама сегодня еле ползаю. Все маму вспоминала, как она всегда уставала после поездок, уходила к себе, а мы с Брендоном под ее дверью ныли.  Бобби сегодня скачет вокруг меня, скачет, даже в войнушку у меня выиграл, а я как тормозной жидкости напилась.

- Должно быть, в Каннских клубах добавляют ее в коктейли, - снова поддразнил Гилберт.

- Ну ладно, ты сам напросился - есть ли у тебя новости от мисс «когда я выпью, я становлюсь смелее»?

- А?

- Что твоя костлявая подруга, которая любит хватать тебя за интересные места на людях?

- Что, прости?

- Какие новости, спрашиваю! О прехехешке твоей!

Гилберт зашелся смехом, наконец перестав нарочно притворяться, что не слышит.

- Брукс, честное слово, мне иногда хочется завести словарь твоего словотворчества. Ты как родишь какой-нибудь термин, хоть стой, хоть падай.

- Рожать у меня получается хорошо, и без тебя знаю, - Бруклин вцепилась в его плечо и начала трясти. - Колись, мерзкий Гилберт, мне же интересно!

- Да что мне тебе рассказывать,  сплетница Бруклин, нет у меня новостей! – отмахнулся он со смехом, как будто защищаясь. – Я совершенно забыл о ней, даже не вспомнил. Честно. Тот ящик электронный еще не проверил – она у меня только на одном из пяти, а я успел посмотреть только самый секретный, где семейные письма. Над твоей картинкой полчаса ржал, что ты прислала, где ты их находишь такие… И сообщения от нее еще не слушал. Вставил симку, а там их миллион – я пока слушал те, которые меня в первую очередь интересовали, заснул на фиг.

- А я думала, ты с ней сразу захочешь встретиться…  Она же нравилась тебе!

- Ну тебе тот паренек из австралийской группы тоже понравился – и что ты, отвечала на его сообщения потом? Бедная Нэнни измучилась предлоги за тебя выдумывать! Меня спрашивала, что делать – про съемки говорила, про деловые встречи уже несколько раз врала, и не поверит он, что ты по ночам не вылезаешь из спортзала!

- Ну придумал бы ей несколько вариантов и оставил список, как когда-то было, - Бруклин перестала трясти его и снова прислонилась к диванным подушкам. – К тому же это другое! Ты с этой девчонкой встречался и на премьеры с собой ее звал, даже думал, объяснять ли про нас. А я вообще не знаю, зачем дала ему телефон – у меня никогда не было планов с ним мутить по-серьезному.

- Наверное, просто потому, что австралийцы – твоя слабость.  Сколько их у тебя было – тот высокий, потом продюсер, и коллега Стивена из Канберры… Тебя что, заводит их акцент?..

- Ладно, не припоминай моих косяков, мистер «Холостяк – это тот, кто каждый день ходит на работу с разных направлений!». Тебе так хорошо, что ты можешь думать только о себе, - Бруклин не выдержала и начала жаловаться, закрыв глаза, чтобы не видеть внимательного изучающего взгляда Гилберта, который всегда, казалось, обвинял собеседника в том, что он не настолько умен  и не так хорошо разбирается в людях. – Когда тебе кто-то нравится, можешь просто общаться… Не думая о том, любит она детей или нет, нравится ли ей бэ-ушный товар или нет, и до какого этапа должно дойти доверие, чтобы ты мог рассказать ей самое главное… А я совсем не знаю, что будет дальше, как я  смогу сделать так, чтобы никто не навредил мне, как мне не испортить все заново, если вдруг я почувствую что-то не к тому, к кому надо… К тому же мы с тобой настолько хорошие актеры, что ассортимент у меня с каждым днем  скуднеет.

- Насчет ассортимента ты себя недооцениваешь – я уверен, что он не иссякнет у тебя даже тогда, когда ты этого захочешь, - Гилберт задумчиво почесал в затылке. – Да так и должно быть, впрочем, как ты говоришь. Ты всегда надумываешь много, может, переживать так и не надо?... Ты давно приняла решение, и знала, что будет так, так и есть.  Мы с Джейни когда жалуемся друг другу, всегда смеемся – а никто не говорил, что это будет легко.

- Да, Джейни меня понимает – ей тоже надо обращать внимания на два параметра.

- Слушай, вот я и ей говорю – не разделяйте вы параметры, девушки.  Можно подумать, люди у вас как приборы – этот с ограниченными функциями, этот с расширенными.  Смотрите в совокупность. В конце концов, как будто вам нужно не то же самое, чего вы хотите для своих детей. Не считайте вы все его функции. Смотрите на того, кто берет ответственность за тех, кого приручает. Он будет хорош для вас по обоим параметрам.

- Гилберт, откуда ты такой умный? Даже противно.

- Да брось ты; я только на словах хорош. Смотри вот, что делаю: давно должен сидеть и работать, а вместо этого вещаю о прописных истинах человеку, который и без меня это все прекрасно знает.

- А и ладно – я люблю слушать перед сном твои красивые банальщины.

- Ну вооот, а я из кожи вон лез, можно сказать, старался. Нетактичная девчонка.

- Обидчивый Гилберт. Что, неужели пойдешь работать сейчас? Я представить себе не могу ничего, кроме подушки.

Гилберт печально прикрыл глаза.

- Да разве есть выбор, Брукс? Мне ж скоро фильм представлять, опять что ни день, то столица. Сейчас эти свободные дни конечно надо использовать.

- Обещай, что позволишь себе отдохнуть как следует, когда закончишь свою писанину.

- Обещаю, мамочка; если Бог даст, то действительно чуть-чуть осталось, - Гилберт тяжело поднялся с дивана и широко потянулся всеми своими длинными конечностями. Глядя на него, Бруклин тоже вытянула устало ноющие мышцы.

- Гилберт, спаси меня; я сдохну от того, как хочу курить.

- Заткнись, окаянная! – он с размаху запустил в нее первой попавшейся подушкой. – Ну зачем ты напомнила!

- Тебе тоже сильно хочется?

- Да я как наркоман за дозу сейчас прирезать готов, - он привычно положил руку на правый карман, где всегда хранил сигареты до того момента, как они вместе договорились избавиться от вредной привычки, чтобы не мучиться от ломки в одиночку. – А когда работать сажусь, совсем все плохо, даже пальцы болят без родного окурка. Не знаю, Брукс, честное слово, не знаю, смогу ли я привыкнуть. Я ж курил дольше тебя.

- Да ладно. Не верю. Не такой уж ты старый. Я начала лет в тринадцать, слабо?

- Да брось. Не может быть, что так рано.

- Тебе рассказать, после какой ссоры с мамой это было? Кажется, когда она заявляла мне, что ни одно из ее достоинств мне наследовать не удалось…

- Ой нет, избавь меня от подробностей. Ты когда мне что-то рассказываешь, мне потом тебя так жалко, что я не могу работать нормально.

- В общем, я о том, что я вообще не помню, как можно проснуться без вкуса кофе и никотина.

- Ой, курить по утрам, это самое вредное… Я тоже не просыпаюсь, еще после кошмаров, так хочется закурить... Слушай, девчонка,  тебя воспитывала улица!

- Давай покурим, а?

- Нет, Брукс.

- Почему, мы же заслужили! Меня в Каннах фоткали нарасхват, а ты вообще заслужил супер-мега-крутое упоминание!

- Раз договорились – не будем, значит – не будем,- Гилберт мог быть очень мягким, а мог быть совершенно несгибаемым. Бруклин легко читала оттенки его интонаций и знала, что он не сдастся. – Иди спать, тебе давно пора, вечерний мультик уже закончился.

- Мерзкий, упрямый, занудный Гилберт! 

- Слабохарактерная девч… О, слушай, я придумал. Пошли в бассейн.

- Что?

- Точно, это отличная идея. Вместо ночного перекура устроить ночной заплыв. Ты потом будешь спать лучше, а я освежусь перед  тем, как сесть… Здоровый образ жизни!

- Нет, не надо; уже поздно…

- Какое поздно? Твои клубы еще не открылись даже!

- У меня горло болит, я болею. Нет, правда. Видишь, как мне плохо? Ооо…

- Ты симулируешь, бессовестная; скупнешься немного и все, вместо сигареты. Там же целый день солнце светило. Вода как парное молоко.

Бруклин не знала, что действовало на нее больше – мысль о купании или мальчишеское воодушевление Гилберта, которое всегда ее заражало.

- Бобби один будет, вдруг он проснется…

Это был единственный аргумент, над которым Гилберт всерьез задумался.

- Да мы же будем под окнами, услышим, если он позовет. Пошли, пошли скорей, пока еще больше курить не захотелось! Он у тебя спит, как сытый удав.

- Безумный Гилберт.

- Трусливая девчонка.

Бархатность майской ночи приятно освежала лицо; в свете фонарей вода казалась полосатой.  Бросив где-то на газоне обувь, они пошлепали босиком по траве; ноги у Гилберта были большие и очень белые, и Бруклин все смеялась, как смешно выглядели на темном фоне эти маленькие белые лыжики. Даже когда он спихнул ее в воду, заявив, что больше не в силах слушать, как женщина осмеивает самую интимную часть его тела, Бруклин не стала ворчать – было так весело брызгаться и пытаться поймать друг друга, преодолевая сопротивление плотной воды, что на ворчание не было времени.  Это была одна из тех вещей, за которые она любила проводить время с Гилбертом – взрослый, умелый профессионализм сочетался в нем с таким веселым, безобидным мальчишеством, что его умением радоваться жизни поневоле заражались даже такие унылые личности, как она.

- Обещай, что не загордишься, потому что все-таки я тебе скажу: это был гениальная идея!

- Классно же, правда? – они вытирались прихваченными на бегу полотенцами, и в свете фонарей капельки воды на голой Гилбертовой груди казались блестящими бегущими бусинками. – Надо взять за правило, по крайней мере, пока мы здесь.

- Наверное. Только в следующий раз я надену купальник; блин, какой позор! Не смотри, у меня трусы просвечивают.

- Душераздирающе. А то я никогда твоих трусов не видел, - Гилберт смешно потряс мокрой головой, так что его и без того взъерошенная прическа стала совсем уж феерической. Бруклин вдруг захотелось пригладить его шевелюру; протянув руку, она провела по мокрым волосам ладонью.

В тишине  с тревожной радостью пела какая-то птица.

- Приходи завтра поесть тоже, ладно? А то ты совсем себя запустишь со своим компьютером. И Бобби будет рад.

Он подумал о чем-то, и в темноте его голубоватые глаза казались почти темными.

- Спасибо, я с удовольствием приду, - сказал он просто, а потом сразу же исправился, - ну, то есть приду, если Нэнни будет готовить. Потому что если ты опять будешь ставить свои эксперименты на продуктах, я лучше пойду в Макдональдс.

- Ну иди, кто тебя держит. Встретишься со своими любимыми друзьями с большими фотоаппаратами. Они тебе устроят фотосессию с бигмаком – ты всегда о такой мечтал.

Смеяться надо было совсем тихо – вода отражала смех, а не хотелось разбудить Бобби. Он так хорошо заснул в своей постели – Бруклин любила, когда он спал дома, а не где-нибудь в отеле или у бабушки. Каждая их ночь у себя тоже была ее маленькой победой.

- Хорошенького понемножку; я пойду работать, - шепнул Гилберт, повесив полотенце на шею. – И ты иди в дом. Не стой на ветру.

«Если он обернется, значит, он тогда тоже почувствовал», -  вдруг загадала Бруклин, неожиданно для самой себя. Белая спина Гилберта блеклым пятном выделялась в темноте. А ведь они продолжат жить рядом, хотя работать вместе больше не придется; что им делать с этими соседскими привычками, когда их жизни окончательно разделятся? Что скажет Бобби, когда Гилберт перестанет приходить играть с ним каждый раз, когда он попросит? Что почувствует она сама, когда Гилберт откажется читать Бобби сказку на ночь?

Бруклин стояла у двери, когда Гилберт остановился и обернулся, чтобы посмотреть на нее. «Что стоишь?» - спросил он взглядом и нетерпеливым кивком головы. Ну разумеется,  подумала Бруклин. Английское воспитание джентльмена сильнее него. В том, что девушка благополучно вошла в свой дом, он должен убедиться, даже когда они живут за двумя заборами, и их территорию охраняет целое подразделение охранников.

Шагнув в дом, она помахала ему; махнув в ответ, Гилберт исчез в темноте.