Говорят, что существует пять стадий горя. Отрицание и шок, гнев и вина, торг как желание договориться, найти способ исправить непоправимое, депрессия и наконец принятие. Я читала, что в зависимости индивидуальных особенностей характера данные стадии проживаются по-разному от человека к человеку, и, хотя есть среднее значение, в течение которого длится каждая из них, я считаю вполне возможным, чтобы процесс горевания продолжался не год и не два, а несколько лет. Прошло уже пятнадцать месяцев, а я по-прежнему отстранённая, холодная и думающая, что можно было сделать иначе, лишь бы не увидеть мраморное надгробие и выбитое на нём имя столь скоро. Последний человек, с которым я была связана кровными узами и при этом могла поговорить с ним, зная, что он действительно понимает суть. В отличие от мамы, уже несколько лет живущей в доме престарелых и впервые не узнавшей нас с отцом вскоре после появления первых признаков деменции. Просветления становились реже и реже с каждой неделей, и мне пришлось отвезти её туда, где о ней могли позаботиться так, как не могла я между своими дежурствами в больнице и стараниями уделять максимум времени Чарли в проводимые дома часы. Когда-то энергичный и физически выносливый, к шестидесяти девяти годам он всё же начал сдавать, но не критично. Будучи поздним ребёнком, которого родили в сорок два года, я полагала, что у нас всё равно остаётся много времени, и, наверное, всё так и было бы, если бы не захватившая весь мир пандемия.

Ранее незнакомый человечеству вирус распространялся столь стремительно, поражая в первую очередь органы дыхания, что мне так же, как и другим родственникам, запретили навещать родных в доме престарелых, а потом власти и вовсе приказали не выходить из дома без особой нужды. Антисептики, перчатки и маски стали нормой жизни, если требовалось выйти в магазин, аптеку или к личному врачу и воспользоваться услугами общественного транспорта, чтобы добраться до работы, если твоей профессиональной деятельности просто не могли коснуться соответствующие ограничения на передвижение. Как реаниматолог, я оказалась буквально на передовой борьбы с болезнью, в то время как строго и почти слёзно просила отца никуда не выходить и избегать контактов и оставляла продукты и лекарства на коврике под дверью. То, что Чарли так и не воспринял всё всерьёз и наверняка хотя бы раз впустил к себе кого-то заражённого, я окончательно поняла лишь тогда, когда его гроб опускали в землю в середине апреля. За несколько предшествующих месяцев я спасла многих людей, состояние которых было ещё хуже во всех отношениях, но для своего отца, оказавшегося в моей же реанимации, так и не смогла сделать того же. Он ушёл, стоило мне отвернуться, чтобы взглянуть на показания приборов, и оставил после себя незаживающую рану, непроходящую скорбь и дикую пустоту внутри. А я даже не могу заплакать, несмотря на то, что глаза что-то щиплет. Но это что-то никогда не превратится в слёзы, потому что они недоступны вампирам. Как и многие другие вещи. Постареть, умереть, встретиться с близкими на том свете, родить детей и помочь им вырастить внуков.

Я не верила в сверхъестественную хрень, пока не заразилась сама примерно через полгода после смерти отца. Я не могла спать даже в период кратковременного незначительного улучшения, настолько всё тело, казалось, сотрясалось от запредельного сердцебиения слабеющего организма, а потом впервые почувствовала, что мне реально больше нечем дышать. Что от лёгких попросту ничего не остаётся, а уровень кислорода близок к критической отметке, и что скоро меня подключат к искусственной вентиляции, которая, впрочем, будет бессильна. Спустя время я вспомню, что, начав гореть, в состоянии небытия связала это с надвигающейся смертью. Когда огонь стих, и воцарилась приятная прохлада, я открыла глаза в комнате, которая точно не была ни раем, ни адом. Я не была уверена, что верила в загробную жизнь, но одно мне казалось не подлежащим сомнению. То, что даже в раю вряд ли есть мебель, застеленная кровать, цветы на тумбочке и занавески на окнах, в то время как именно эти вещи и окружали меня в спальне, от обилия дневного света в которой захотелось немедленно зажмурить глаза, что я и сделала. Одновременно с этим почувствовав, что прохлада исходит от моего тела, и, коснувшись его всё ещё с закрытыми веками, я отдёрнула руку, когда убедилась, что оно словно чужое. Не моё. Незнакомое на ощупь. И с кожей, напоминающей мрамор. Снова открыть глаза меня заставило чувство, что кто-то вошёл. Я узнала человека немедленно. Это был Карлайл Каллен. Хирург в той же больнице, где я работала и умерла. Или не умерла. Он объяснил мне всё основное детально и подробно, но какие-то вещи я узнавала сама и позже спрашивала о них. Например, отсутствие потребности действительно дышать. Иронично, учитывая, что в человеческой жизни всё было иначе, и именно отказ дыхательной системы организма и погубил многих людей, в том числе и моего отца.

С точки зрения отсчёта моей новой жизни мне едва исполнилось восемь месяцев, и я всё ещё считаюсь новорождённым вампиром, но Карлайл не устаёт повторять, что я совсем не произвожу подобного впечатления. Что я контролирую себя лучше многих, кому уже десятки лет. Без всяких сомнений он знает, о чём говорит, и по его мнению вечность никогда не станет для меня жестокой борьбой ни с жаждой крови, ни с желанием вонзить зубы именно в человека. Как врач, сражавшийся за каждую жизнь буквально до последнего, я бы не смогла, даже если бы Карлайл не показал мне другой способ пропитания. Он считает себя вегетарианцем, хотя истинные вегетарианцы с ним вряд ли согласятся. Но для меня животные являются единственным вариантом, приемлемым морально и эмоционально.

Я покидаю могилу отца, похороненного в канадском Эдмонтоне, где мы и жили, и на своих двоих устремляюсь в сторону затерянного в лесах американского штата Вашингтон маленького городка. Именно там периодически живёт Карлайл с женой и две пары вампиров, которые для местного общества являются его приёмными детьми. Он сказал, что я не могу остаться дома, потому что считаюсь умершей для всех, кого знала, и появляться на улицах отныне небезопасно. Моё безмолвное сердце сжалось, но я приняла абсолютную правоту Карлайла так, как только могла, хотя и продолжаю периодически наведываться в родные места, несмотря на весь риск быть замеченной кем-то знакомым лицом к лицу. Пока этого ещё ни разу не случалось, и я надеюсь, что всё так и останется.

К вечеру, преодолев расстояние в сотни километров, которое теперь не проблема для меня, я врываюсь в величественный лес, вдыхая запахи травы и деревьев, растущих в Форксе фактически повсюду, и пытаясь убежать от себя и своих мыслей. Моей целью является то же место, что и всегда после Эдмонтона, уединённое, скрытое от глаз людей, которые могут тут случайно появиться, и помогающее мне хоть немного почувствовать себя более живой. Однако в этот раз я понимаю, что на поляне кто-то есть, ещё до того, как останавливаю свой бег. Незнакомый запах врывается в ноздри, но не заставляет меня почуять угрозу и приготовиться к нападению или защите. Осознание, кто именно нарушил невидимые границы того места, где мне становится лучше, приходит быстрее, чем внутри меня просыпается хищник, готовый отстаивать территорию. Мужчина в джинсах и однотонной синей рубашке стоит настолько близко, что мне хватило бы доли секунды, чтобы оказаться совсем рядом, даже не задумавшись о необходимости совершить движение. Это в человеческой жизни всё приходилось просчитывать заранее, но в моей новой ипостаси всё стало фактически мгновенным, поэтому я просто смотрю на него, хотя о моём существовании он, вероятно, даже не подозревает. Но я знаю его. Точнее знаю о нём. И знаю немало. В семье про Эдварда Каллена вспоминают фактически постоянно. То и дело кто-то произносит его имя в разговоре, даже когда ничто этого, казалось бы, не предвещает. Так Эммет сетует, что вот Эдвард бы точно отгадал, что за слово зашифровано в кроссворде в третьей строке по горизонтали, Эсми просто грустит из-за затянувшегося отсутствия названного сына, хотя Эдвард был обращён Карлайлом раньше жены, а Элис скучает по тому, как по её мнению было забавно наблюдать за Эдвардом, пытающимся фильтровать мысли шести вампиров. Когда однажды она упомянула это в очередном разговоре о брате, мне стало известно, что не только она и Джаспер владеют даром видеть будущее и влиять на эмоции соответственно, но и Эдвард способен узнать, о чём думают окружающие, даже не прикасаясь к ним.

Я уверена, что прямо сейчас он уже блуждает внутри моей головы, но его взгляд настороженный, будто он просто видит во мне угрозу для своего существования, и я решаю дать ему понять, что точно не являюсь врагом, пусть его глаза и несколько пугают меня. Потому что Эдвард Каллен не придерживается того образа жизни, который переняла от нашего общего создателя я, а налившиеся ярким тёмно-красным глаза однозначно свидетельствуют о том, что юноша, обращённый Карлайлом сто тринадцать лет назад в эпидемию испанки, не так давно расправился явно не с животным. Мой опыт невелик, но даже я уже знаю, что если следовать специфической диете достаточно долго, то кровь животных разбавит оттенок до светло-золотистого, и потому в моей радужке уже появились вкрапления янтаря. Со слов Карлайла малиновый цвет пока побеждает лишь потому, что в моих тканях ещё сохраняется человеческая кровь, которая будет окончательно выжжена ядом лишь через несколько месяцев, и только тогда я стану более похожей на остальных Калленов. Но не на Эдварда.

- Привет. Я Белла. Как и тебя, меня тоже обратил Карлайл, - произношу я, давая понять, кем являюсь, и что в столь подозрительном взгляде нет нужды. Но в нём ничего особо не меняется, и я утешаю себя тем, что после примерно двадцатиоднолетнего отсутствия, возможно, нужно чуть больше минуты, чтобы соединить все кусочки и перемены в единую картину, даже если вампиру всё должно даваться быстро и легко.

И без того похожий на каменное изваяние, он совершенно застывает, как будто нашёл в моих мыслях что-то шокирующее и невероятное. Я даже не представляю, что это может быть. Учитывая, какой однообразной и вялотекущей была моя человеческая жизнь, там вроде невозможно обнаружить ничего интересного.

- Ты заразилась, верно?

- Да... - отвечаю я, хотя и не совсем понимаю, отчего его вопрос звучит столь вопросительно, когда Эдвард уже должен был получить ответ из моей головы. Так же, как и то, что моей матери будет ещё труднее узнать меня при новой встрече, а отца я и вовсе больше никогда не увижу. Можно ли не просто фильтровать мысли, как говорила Элис, но и как-то заблокировать свой дар? Вдруг она не знает, что это возможно, а её брат нашёл способ и преуспел в том, чтобы его отключить?

- А твоя семья?

Новый вопрос ещё больше укореняет меня в убеждении, что он что-то сделал с собой. Как отреагируют Карлайл и все остальные? Захочется ли Элис и Джасперу последовать опыту брата и тоже избавиться от своих способностей?

- Их нет, - я сознательно опускаю подробности. Если теперь у него нет возможности узнать это самому, то я точно не собираюсь посвящать его в них. Это больно. Тревожно. Ни к чему. И здесь нет Джаспера, который мог бы меня утешить, как тогда, когда я рассказывала своей новой семье о постигшей меня утрате.

- Сожалею. Мне не стоило спрашивать, - нахмурившись, произносит Эдвард. В его голосе безнадёжность. Он кажется огорчённым своим же собственным поведением, мыслями и конкретным решением, из-за которого им было сказано то, что я услышала, и на основании того, как сердечно о нём всегда отзываются родные, я уверена, что ему действительно не по себе от своего поступка.

- Ты ведь не знал.

- Но всё равно, - то же осуждение себя. И обвинение. Видя Эдварда Каллена на семейных снимках, расставленных на каминной полке, я никогда не думала, что он такой... ненавидящий то, кем является и что собой представляет. - Кстати, я Эдвард, но, должно быть, ты и так знаешь моё имя.

- Да, мне оно известно. Ты... ты не хочешь заглянуть домой? Тебе все будут рады. Особенно Эсми.

- Я бы не был так уверен. В прошлый раз я... пропал, что их скорее расстроило, чем нет. Не хочу напоминать им об этом одним своим появлением на пороге.

- Пропал? - то, как выражение его лица становится свирепым до ожесточения отдельных черт, даёт осознать то, что он не ответит. Я обхватываю себя руками так же, как делала это в любой непонятной ситуации в человеческой жизни. Привычка, которую не уничтожила новая сущность. - Мне кажется, им это неважно. Тебя любят и всегда ждут. Ты просто не можешь знать, как они отзываются о тебе.

- И как же?

- Им всем не хватает тебя, - единственное, что говорю я, и, по-моему, это пробивает брешь в Эдварде Каллене. Делает его менее строгим по отношению к самому себе.

- Я сразу за тобой.

В уголках его губ возникает намёк на улыбку. Слабый и не слишком очевидный, и Эдвард не улыбается по-настоящему, но внезапно устремляется в сторону дома чуть за городом. Я не позволяю форе увеличиться и опережаю мужчину через доли секунды, и он так и остаётся позади. Мы переходим на шаг на заднем дворе, и только я собираюсь подойти к раздвижным дверям террасы, как из них появляются все Каллены, в том числе и Элис, выглядящая торжествующей. По её объятиям, которыми она приветствует Эдварда после Карлайла и Эсми, я понимаю, что девчонка видела, как и когда всё это будет. Несмотря на её слова, что будущее изменчиво и зависит от тех или иных решений, я уверена, она доподлинно знала о дне возвращения брата. Внезапно я чувствую себя лишней и тихонько ухожу к себе. Хоть и невероятно рада произошедшему воссоединению и ради семьи искренне надеюсь, что Эдвард больше не станет исчезать.  

Через какое-то время, выйдя из комнаты, в двух шагах от неё я встречаю Карлайла и вижу в этом наилучший шанс, чтобы поговорить о том, что обеспокоило меня максимум через пару минут после личного знакомства с Эдвардом.

- Белла. Всё хорошо?

- Не совсем, - вокруг нас никого, и мой голос становится твёрже, - может быть, это, конечно, не моё дело, но с Эдвардом что-то случилось. Мог ли он заблокировать способность читать мысли? Он спрашивал, что со мной произошло, будто утратил дар. Это возможно?

Карлайл хмурится, воспринимая меня, скорее всего, серьёзно. Он всегда такой, но сейчас особенно. Я бы сказала, что впервые на моей памяти ему реально не по себе, и он затрудняется, что ответить. Но наконец зовёт меня пойти с собой, и мы поднимаемся наверх. На третий этаж, где я никогда не была. Лишь знала, что там комната Эдварда. И больше ничего. Мне становится неловко даже прежде, чем Карлайл стучится к нему. Ещё на заключительном лестничном пролёте. Я едва не говорю, что всё перепутала, но перебарываю неуверенность. Иного пути нет.

- Да. Войдите, - бархатный голос Эдварда, физически прекрасный так же, как и он сам, раздаётся по ту сторону двери. Входя вслед за Карлайлом, я отмечаю минимализм обстановки, узкую кровать, хотя нам и не нужен сон, стеклянные стены, за которыми в небеса устремляются вековые хвойные деревья, и музыкальные пластинки по соседству с книгами и проигрывателем.

Эдвард стоит как раз-таки у тех полок, когда мы переступаем через порог. Выглядит он не особо нуждающимся в ком-то прямо сейчас, или чтобы в его жизнь часто проникали извне звонками или присутствием в принципе, поэтому я начинаю сомневаться в том, насколько долго он сможет и захочет остаться. Он слушает Карлайла, не поворачиваясь лицом, продолжая наводить порядок, хотя в отсутствие Эдварда сюда никто не осмеливается заходить или что-то брать. Я знаю это доподлинно, потому что, услышав однажды про то, что у него много книг, хотела взять несколько, чтобы почитать, а потом ещё и ещё, но Элис сказала, что мне лучше об этом забыть. Что в случае возвращения, даже если визуально всё будет вроде бы на своих местах, Эдвард интуитивно заметит различия и поймёт, кто и что трогал, и не будет этому рад.

- Нам надо немного поговорить о твоей встрече с Беллой.

- И о чём же именно? - почти рычит Эдвард, как я и ожидала, не слишком положительно воспринимающий нас в своей комнате. Мне хочется и уйти, и остаться. Но это два противоположных действия.

- В первую очередь хочу, чтобы ты знал, что Белле известно о твоём даре. Мы не рассказывали специально, но упоминали, и, учитывая все обстоятельства, по мнению Беллы с ним что-то не так. Ты можешь сказать нам, слышишь ли ты её или мои мысли?

Эдвард смотрит на меня хмуро и фактически сердито, и помимо замешательства из-за всей ситуации я начинаю чувствовать, что делаю ему как минимум неприятно.

- Здесь и сейчас только твои, Карлайл. Не её, - он по-прежнему смотрит лишь в мои глаза и по-прежнему не потрясён тем, что со мной, видимо, что-то не так. Хотя, может быть, ему просто всё равно, и он даже рад недоступности хотя бы моих мыслей. И не хочет знать причин.

- Это интересно, - вслух размышляет Карлайл, часто моргая, хотя это нам тоже ни к чему. Больше не нужно таким образом смазывать глаза, как то требовалось, пока мы были людьми, чтобы не допустить пересыхания. Всё, что необходимо, яд сделает сам.

- Мне нет, - Эдвард вздыхает мрачно и с напряжённостью в голосе, - она щит, Карлайл. Вот и всё. Оборонительные способности.  

- Но Джаспер может влиять на её эмоции, и Элис видела её будущее. То, что Белла будет обладать достаточным контролем в свой первый год.

Они словно забывают о моём присутствии в одной с ними комнате, вступая в почти ожесточённый спор, касающийся меня. Мои ощущения сводятся к нервному наблюдению за тем, кто первым отведёт взгляд или скажет следующее слово. Снова Карлайл или Эдвард, если ему есть что возразить. Что победит? Возраст или молодость? Оседлый образ жизни или в той или степени кочевой?

- Её защита исключительно мысленная, - говорит Эдвард, впиваясь в мои глаза колючим, жёстким взглядом, - я видел такое однажды.

Слова по идее должны укладываться в сознании, но они даже не несут для меня особого смысла. Мне совершенно непонятно, что он имеет в виду, говоря обо мне, как о щите. Я же просто стою тут, и всё. Как я могу обороняться, если в моих мыслях нет ощущения угрозы ни от кого в этом доме?

- Извините, - поспешно выдавливаю я из себя, стыдясь, что, вероятно, перешла грань. И максимально быстро покидаю спальню. Не в одно мгновение, как вампир, а человеческим шагом.

Я выбегаю на веранду, огибающую заднюю часть дома. Здесь у Эсми разбит пышный цветник, в котором она проводит много времени, ухаживая, по необходимости поливая, удобряя и избавляясь от сорняков. Я не удивляюсь, когда замечаю жену Карлайла на коленях у одной из клумб между альпийской горкой и декоративным прудом. О женщине мне известно лишь то, что у них с Карлайлом глубокая связь, подлинная любовь, и вместе они прекрасная пара, от которой веет тёплом, но этого в принципе достаточно, чтобы понимать, что Эсми замечательна в своей роли, несмотря на отсутствие детей как таковых, которым реально была бы нужна мать и родительские забота и внимание.

- Что ты делаешь?

- О, ничего особенного, Белла. Просто решила взрыхлить землю, - ненадолго обернувшись, Эсми сметает землю с дорожек обратно в клумбу, и стягивает перчатки с рук, явно счастливая и удовлетворённая жизнью. Почему Эдвард не может быть таким, если по вампирским меркам пусть и ненамного, но старше? Неужели столетия не всегда достаточно, чтобы примириться с новой сущностью и перестать желать невозможного возвращения назад?

- Я никогда не спрашивала ни тебя, ни Карлайла, но когда ты очнулась после обращения, и он всё тебе объяснил о том, что сделал с тобой и почему, как ты отреагировала?

- Я напала на него прежде, чем он успел сказать хоть слово, Белла, - Эсми садится на дорожку лицом ко мне с по-прежнему идеально уложенными густыми волосами, несмотря на все работы в саду. - Это не было сознательным, но спустя время Карлайл признался, что всерьёз испугался, что я разорву его на куски. Новорождённые всегда сильнее тех, кто старше. Тебе ни к чему выяснять свою силу, но если бы ты в шутку решила подраться с кем-то из нас, то победила бы даже Эммета, - она ненадолго прерывается прежде, чем рассказывает о себе то, что трудно услышать. Не труднее осознания последнего вздоха умершего отца, но почти соизмеримо. - У меня случился выкидыш, и я покончила с собой. Карлайл вытащил из меня из воды. Там были скалы. Импульсивность определяла мою суть столько, сколько я себя помню. Но, знаешь, Эдвард совсем не такой, - качает головой Эсми, поднимая взгляд, вероятно, в сторону третьего этажа. - В основном он переживает всё внутри себя. По крайней мере, то, что касается других. Но его склонность относиться к себе к осуждением... Думаю, если бы можно было отмотать назад, то он больше нас всех предпочёл бы смерть вот такой жизни. Поэтому не воспринимай на свой счёт какие-то его реакции или слова.

- Спасибо, Эсми.

Я помогаю ей убрать инструменты, а после ухожу к себе. Несмотря на то, что вампиры не шумят, с наступлением ночи в доме всё равно становится тише, потому как Розали, Эммет и Джаспер уходят на охоту, Карлайл отправляется на дежурство в местную больницу, что даёт мне надежду, что и я однажды тоже смогу вернуться к спасению жизней, а Элис, как и Эдварда, нигде не видно. Мы с Эсми играем то в нарды, то в шашки, когда брат с сестрой появляются в доме через основной вход, причём Каллен садится на тот диван, где сижу я, наблюдая за ходом игры в полном молчании. Голова работает лучше, чем когда меня только обучали игре в нарды, и уж тем более лучше по сравнению с жизнью до обращения, но в присутствии мужчины мне становится трудно сосредоточиться. С тех пор, как он садится рядом, мои мысли занимает лишь то, что он не может увидеть в них мой следующий ход, а значит, и предугадать исход на основании ответных действий Эсми. Вскоре я проигрываю и, больше не желая продолжать, отправляюсь коротать ночь в свою комнату. Я провожу некоторое время за чтением, пока на небе не вспыхивают яркие звёзды, ощущающиеся трёхмерными благодаря острому зрению. Прежде они казались далёкими, но теперь находятся словно прямо перед глазами, и если ориентироваться на человеческие впечатления, то это реально ассоциируется лишь с объёмным изображением в кинотеатре. Физическая темнота сгущается вокруг меня всё больше, хотя отныне мне не нужен непременно дневной свет, который даже губителен тем, что раскроет мою сущность при попадании солнечных лучей на кожу. Она засияет, словно алмазы, поэтому Карлайл не выходит на работу в ясные дни, и мы тоже держимся подальше от города. Ночью же я вижу всё, пожалуй, даже чётче, чем днём. Травинки, лепестки и сердцевины цветов, капли росы, редких припозднившихся насекомых в растениях Эсми, слабое дуновение ветра среди листвы. И мой слух тоже обострён сильнее, чем в светлое время суток. Он различает движение за спиной настолько рано, что я могла бы успеть исчезнуть в лесу десятки раз, если бы думала, что Эдвард не хочет видеть и общаться со мной. Но он вышел сюда сам и присоединяется ко мне на ступеньке так же буднично и естественно, как и несколько часов назад на диване.

- Тоже любишь звёзды?

- Всегда любила, - отвечаю я, смотря на его прекрасный профиль боковым зрением. У нас холодная кожа, но от Эдварда Каллена исходит тепло, очевидное просто ввиду минимального расстояния, и в какой-то степени это имеет смысл. Ведь мы одинаковой температуры.

- Какое твоё самое последнее человеческое воспоминание? - спрашивает он, и я поворачиваю голову к нему. Стоило знать, что он вряд ли спросит о чём-то банальном вроде любимого цвета, времени года или предпочитаемой погоды, когда большинство из этих вещей лишились своей актуальности, но всё равно мой ответ требует некоторого обдумывания.

- Огонь, который я не могла потушить. На тот момент мне подумалось, что именно так и приходит смерть. А твоё? Но ты не обязан говорить, - сразу же добавляю я, ненавидя то, что он не приемлет самого себя. Что, вероятно, испытывает это в той или иной степени и к Карлайлу. Я тоже не благодарила его за вторую жизнь, с которой ещё не знаю, что делать, но я успела найти себя до того, как всё это произошло, а Эдвард нет. Ему было лишь семнадцать. В его жизни, в отличие от моей, не было того, к чему он мог бы жаждать вернуться теперь.

- Просто боль в шее. От укуса. Не знаю, чувствовала ли ты его.

- Нет. Я была, думаю, в коме, - предполагаю я, потому что не помню боли, которая сохранилась в памяти Эдварда. В его глазах отражается моё лицо, и то ли потому, что они красные, то ли из-за того, что он больше остальных похож на вампиров из фильмов о сверхъестественном, меня немного передёргивает, но он вроде бы не замечает. Или просто не подаёт виду.

- Может быть, это и к лучшему, - он вновь смотрит на звёзды, и между нами воцаряется комфортное молчание, в течение которого я думаю о том, о чём он мог говорить с Элис, близка ли она ему намного больше других, и если да, есть ли этому действительно весомая и значительная причина, или просто так повелось с самого начала.

- Считаешь, что иначе боль была бы сильнее?

- Я не знаю, но вдруг да, и знаешь, насчёт того, что было ранее... Если что-то прозвучало грубо для тебя, я не хотел.

- Но со мной что-то не так? - спрашиваю я, позволив себе выразить свои переживания вслух. Мне не нужно дышать, но я всё равно замечаю, что не дышу в ожидании, когда Эдвард скажет хоть что-то, чем бы это ни было.

- С тобой всё так. Просто мои способности не работают в случае с тобой. Таков твой дар. Но я не знаю, как он функционирует, и ты очевидно тоже. С другой стороны тишина хотя бы с тобой… Это по-своему замечательно. Только представь, каково находиться рядом с шестью людьми, учитывая, что ты словно живёшь в их головах, и тебе без труда становятся известны все их мысли, желания или грядущие запланированные действия. А думают остальные не только о невинных вещах. Если ты понимаешь, о чём я.

Разговор сворачивает в том направлении, которого я точно не ожидала и даже не могла предположить, что Эдвард затронет тему, явно связанную с сексом. Не то чтобы я никогда не занималась им до обращения, занималась, причём регулярно, чисто ради здоровья, пока сама жизнь не расставила приоритеты иначе, но вряд ли у меня есть желание представлять, на что именно Эдвард натыкается в головах тех, кого знает много десятилетий, и с кем я живу под одной крышей. Невольно я задумываюсь о его бытии так, как, скорее всего, не следует. Маловероятно, что в те времена, когда он родился, в возрасте семнадцати лет можно было испытывать хоть что-то в области действительно личных взаимоотношений с некой девушкой, но потом, уже после превращения… Наверняка за сто тринадцать лет он получил немало опыта, потому и говорит о сексе столь буднично и раскованно, хоть и не называет вещи своими именами.

- Это невыносимо для тебя?  

- Довольно-таки, - подтверждает он мою догадку, мрачно смотря на меня исподлобья, - поэтому если ты сейчас вдруг начинаешь вспоминать своих бывших и всё остальное, то лучше молчи. Не говори мне об этом.

- Тогда что ты хотел бы услышать? - скорее понимая Эдварда, чем нет, спрашиваю я без всякой злости по поводу того, как он разговаривает со мной. Лично у меня бы, наверное, болела голова из-за обладания даром, вселившим в неё кучу чужеродных мыслей, хотя у вампиров вряд ли возникают человеческие недомогания. В случае чего я бы уже знала.

- Какой была твоя первая мысль, когда ты почувствовала и осознала новые особенности?

- Что, будучи человеком, я была словно глуха и слепа, - я вспоминаю свою первую охоту, то острое и пронзительное чувство скорости, когда тело просто направляло меня вперёд, и осязание вещей, незаметных для человека, а также ощущение собственного превосходства. - Различить музыку в чужой машине где-то далеко и звуки животных под землёй показалось безумием.

Я могла бы спросить о том, как это было для него, но не спрашиваю, потому что он питается иначе, чем я, и я не хочу знать о том, какой он при этом, даже если начинал он с животных. Так и так сейчас его возможности направлены на другое, и я не в силах думать об этом равнодушно.

- В глазах человека это и есть безумие. Неуязвимость, отсутствие необходимости во сне, вечная жизнь. Хотя по этой же причине нам особенно нужно её с кем-то разделять. Создавать связи. Остальным невероятно повезло встретить друг друга, а потом и полюбить, когда этого могло и не случиться, - голос Эдварда пронизан печалью, когда он говорит об этом, - как ты думаешь, ты бы поступила, как Розали? Попросила бы Карлайла обратить кого-то, кто тебе понравился, лишь бы он не погиб? Тебе рассказывали, что она обнаружила Эммета умирающим в лесу?

- Да, я знаю об этом. Но я бы лишь постаралась облегчить его участь, а если бы это оказалось невозможным, то провела бы с ним его последние минуты. Я была врачом прежде, - я признаюсь, едва ли раздумывая над тем, что делаю, зачем и кому именно говорю об этом. С одной стороны, мысль, что Эдвард будет порицать себя ещё и из-за меня, чувствуется тяжестью там, где навеки замерло сердце, но в то же время я не Карлайл и хочу думать, что это очевидно.

- Ты надеешься вернуться?

- Я бы очень этого хотела. Не прямо сейчас, но со временем.

- У Карлайла всё получилось. Возможно, ты тоже сможешь, - говорит Эдвард в ту же секунду, как встаёт, - ты пока остаёшься здесь?

- Да.

- Тогда, полагаю, увидимся позже. Спокойной ночи, Белла.

Я провожаю его взглядом до тех пор, пока не остаюсь на улице одна. И сижу снаружи почти до самого рассвета. Утром из больницы приходит Карлайл, а днём в доме становится совсем многолюдно, как только Эммет, Джаспер и Розали возвращаются после охоты до того, как солнце в очередной раз выходит из-под облаков. Оно не скрывается вновь в последующие несколько часов, но я всё равно покидаю особняк, перемещаясь в тени деревьев, ведомая желанием побыть одной. Когда характерное свечение ещё издали обозначает, что не только у меня возникла соответствующая потребность, вместо того, чтобы злиться, я испытываю большую радость от того, как Эдварду, должно быть, понравилось на моей поляне, если он захотел сюда вернуться. Я не нарушаю его уединения, оставаясь на небольшом расстоянии, но чувствую наблюдающий за моими перемещениями взгляд. Хотя я не делаю ничего особенного. Просто сажусь у дерева и вытягиваю босые сегодня ноги. Лесу ведь не нужны условности. Ему всё равно, в обуви ты или нет.

- Что случилось с твоими кедами?

- Ничего. Я не ношу их здесь.

- Не против, что я вторгся? - поднимая глаза от моих обнажённых колен, чуть выше которых заканчивается платье, Эдвард спрашивает об этом так, что я улавливаю его готовность уйти абсолютно в любой момент, но мне хорошо от его присутствия здесь. Спокойнее и уютнее, чем во все предшествующие дни, когда рядом были лишь смелые птицы.

- Нисколько. Мы имеем одинаковое право находиться тут. Я люблю это место, но оно не принадлежит лично мне.

Прямые лучи солнца продолжают отражаться от лица Эдварда. Только теперь я явственно понимаю, что ни один из стоящих дома снимков не мог достоверно передать его великолепия, возросшего в ходе превращения, настолько он красив, но при этом не кажется тем, кто использует свою физическую привлекательность для того, чтобы упросить себе жизнь и охоту. Карлайл рассказывал, что многие вампиры-невегетарианцы именно так и поступают, соблазняя жертву с целью испить крови, не испорченной страхом, и хотя может быть так, что я просто слишком хорошо думаю об Эдварде, я надеюсь, что всё же не ошибаюсь в нём.

- А по родным краям ты скучаешь?

- Я скучаю по тому, как там всё было прежде, поэтому теперь скорее нет, чем да, - говорю я, отдавая себе отчёт, что единственное, ради чего я периодически пересекаю границу между государствами, это посещение могилы отца. В доме престарелых мне бы позволили пройти к маме ввиду уже снятых ограничений, и там никому неизвестно, что официально я мертва, но цвет моих глаз пока ещё обречён на то, чтобы привлекать внимание к ним. Может быть, позже, спустя несколько месяцев. - По сравнению с Форксом Эдмонтон просто огромный. Там морозно зимой, но климат умеренно-дождливый.

- А Чикаго ещё больше, - замечает Эдвард с последующим тихим пояснением, - там я родился. Сколько себя помню, лето всегда было очень влажным и продолжительным, а зима наоборот короткой, но холодной. Я ненавидел, когда мама надевала на меня несколько слоёв одежды, чтобы я точно не замёрз во время прогулки или по дороге в школу, а теперь я могу носить что-то летнее даже зимой, и мне никогда не станет холодно. Столько усилий, чтобы изображать обычного человека, когда это уже давным-давно в прошлом. Остальные, было время, ещё и в школу ходили. Без особой надобности, но просто чтобы не выделяться.

- Я этого не знала.

- Просто с тех пор прошло много времени, и вообще, на мой взгляд, это не особо значительно, чтобы кто-то упомянул. В смысле мы и так знаем больше, чем расскажут на уроках. Мы многое видели своими глазами. Не я лично, но, например, Джаспер.

- Ты о его участии в Гражданской войне?

- Ты знаешь? - даже на разделяющем нас расстоянии я вижу, как изгибаются брови Эдварда. Возможно, он удивлён, сколь много мне известно о семье, ставшей мне родной, и тому, насколько близко меня подпустили. Я и сама порой удивляюсь. Карлайл лишь сказал, что не мог допустить, чтобы я умерла такой молодой, но мы были едва знакомы. Работали в разных сферах, встречаясь лишь в коридорах больницы. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, отчего никогда не замечала его в служебном кафетерии, в какое бы время суток не оказывалась там. Просто моему создателю не была нужна человеческая еда.

- Однажды я случайно увидела его шрамы от укусов, и он рассказал мне. Про сражения и Марию. Про то, как познакомился с Элис, и она шокировала его, подойдя к нему в закусочной и заговорив так, словно они встречались прежде.

- Да, она та ещё чудачка. Всегда была и будет, - соглашается Эдвард, проводя правой рукой по своим волосам, что делает их ещё более взъерошенными. Интересно, были ли они у него такими и в далёком детстве, и нравилось ли ему, что они торчат в разные стороны, или он всё время пытался их пригладить. Говоря об Элис, он действительно улыбается впервые на моей памяти, по-настоящему и очевидно, и я ловлю себя на мысли, что любуюсь им и хочу, чтобы он выглядел так максимально часто. Он… красивый. Бесподобный. - Когда мы впервые встретились, она сказала, что знает, что однажды я непременно обрету покой. Но потом добавила, что точный день ей неизвестен, потому что будущее зависит от наших каждодневных решений.

- Всё равно она невероятная. Заглянуть в будущее хотя бы немного… Я не могла себе и представить, что однажды встречу кого-то, кто будет на это способен.

Я жила обычной жизнью. Жизнью, в которой считала всех якобы экстрасенсов и ясновидящих обычными шарлатанами, готовыми играть на чувствах людей, столкнувшихся с бедой, и сказать ради денег всё, что угодно. Но Элис другое дело. Уверена, она помогала бы людям, если бы могла. Причём совершенно безвозмездно.

- Да, так и есть. Она потрясающая сама по себе. Несмотря на то, что, вероятно, никогда не стала бы полноценной без Джаспера.

- Как и он без неё, - осторожно замечаю я, наблюдая за реакцией Эдварда. Но он не выказывает меланхолии больше обычной. Лишь поднимается с земли у дерева, где сидел на расстоянии в несколько метров от меня, и говорит нечто, о чём применительно к своей новой жизни я стараюсь не думать и игнорировать до последнего:

- Ты голодная. Ещё не слишком, но я слышу, как яд двигается всё медленнее по твоему организму.

Горло обжигает жаждой сразу после этих слов. Все эти месяцы я существую словно отдельно от неё, обычно не чувствуя её до тех пор, пока кто-то не скажет, что мне пора на охоту. Обычно это Карлайл, прямолинейный со мной с тех самых пор, когда я только открыла глаза после обращения, или Эммет, просто зовущий меня с ними, но в обеих ситуациях я реагирую точно так же, как сейчас. Ощущая голод вопреки тому, что порой мне эмоционально трудно лишать жизни даже животных.

- Пока терпимо.

- Нет. Ты переоцениваешь себя. Тебе надо на охоту. Может быть, я мог бы пойти с собой… тоже попробовать.

- Попробовать, как я? - спрашиваю я, не уверенная, что он имеет в виду. В моём понимании было бы дикостью предлагать мне что-то неприемлемое для меня, но мы разные в вопросах питания, и я не знаю, как он себе это представляет.

- Да, как ты, - кивает он, сжимая челюсти, будто ему противно, если я думаю о нём не лучшим образом. Его лицо ожесточается в этот момент. Становится свирепым, напоминая выражением хищника, неотрывно следящего за добычей и готового разорвать не только её, но и того, кто осмелится помешать. Однажды я убила пуму, которая нацелилась на оленя, а вслед за ней покончила и с ним. Прежде, чем я перекусила сонную артерию дикой кошки, она смотрела на меня даже жёстче, чем сейчас Эдвард.

- Ладно, - я понимаю, что не могу найти адекватную причину отказаться. К тому же голод охватывает тело и голову всё сильнее, стремительно становясь тем единственным, о чём я ещё в силах думать. Эдвард наверняка слышит и то, как это проявляется внутри меня, хотя я никогда не задумывалась, что такие вещи доступны слуху даже вампира.

Он устремляется вперёд вглубь леса без лишних слов. Я слышу журчание воды после непродолжительного бега, вырываясь вперёд при дуновении ветра, приносящего с собой явственный запах лося. Эдвард держится позади, но не слишком далеко. Его присутствие за спиной так же очевидно, как и то, что животное склоняет голову к озеру на расстоянии в несколько километров от меня, и я уже думаю, будет ли Эдвард смотреть или не станет приближаться, но внезапно осознания его физической близости становится во много раз меньше. Я останавливаюсь, почти зарываясь ногами в землю, и инстинктивно втягиваю воздух в намерении понять, куда он мог деться, и что его отвлекло, и, кроме ненужного кислорода, в циркулирующий под кожей яд впрыскивается запах свежей крови. Но не животной, а человеческой. Откуда-то к югу. Я просто бегу назад и далее за Эдвардом, уже зная, что он всё ближе к источнику соблазна. Что даже слабый запах, вероятно, из раны содравшего кожу человека для обычного вампира наверняка подобен афродизиаку. Я не хочу чувствовать это и перестаю вдыхать, любой ценой нуждаясь в сохранении концентрации, иначе всё рухнет, и жажда отступает прочь.

Но склон горы появляется в поле зрения спустя, кажется, бесконечную вечность. Смазанным силуэтом Эдвард летит между деревьями, и я ускоряю движение, ощущая, что отвечаю за него, потому что он здесь из-за меня, желая и спасти человека, и защитить Эдварда от Карлайла, и из последних сил за секунду до мужского прыжка на ту самую скалу вытягиваю правую руку вперёд. Я всесильная, мне больше неведома боль, но сейчас напряжение зашкаливает, и это сродни прежней человеческой усталости. Платье частично трещит по боковым швам в ответ на то, как ладонь стискивает каменно-твёрдое левое плечо и придавливает Эдварда к земле, а я бросаюсь на него, сдерживая и своим телом, не давая подняться. Желающая уничтожить хватка на моей шее не удивляет меня. Я ожидала этого. Пребывала в состоянии относительной готовности. Потому через тело проходит дрожь не страха, а чего-то, что невозможно назвать одним словом. Это… тайфун. Совокупность неизвестности, ярости, противодействия, борьбы. И… желания?

Эдвард усиливает давление, раздвигая пальцы так, что они обхватывают большую поверхность, но я одёргиваю его руку мощным, быстрым ударом и перехватываю другую на полпути к моему лицу. Ещё никогда прежде мне не доводилось проявлять и ощущать в себе столько могущества и власти. Ощущать, что я реально сильнее, чем кажусь, и способна дать настоящий отпор тем, кто был создан намного раньше.

- Ты его не тронешь. Не при мне и не со мной, - всё ещё не дыша, рычу я, на секунду оборачиваясь назад, чтобы найти местонахождение туриста. После промедления он уже забирается выше , и я вновь возвращаю взгляд к Эдварду. Без всякой надобности он моргает дважды, смотрит в небо, его живот опадает и вновь поднимется под моими расставленными бёдрами, и, кажется, взгляд проясняется. Разумеется, он по-прежнему красный, но уже не такой агрессивный, каким был, когда я только бросилась на Эдварда. Он дёргается, хотя слабо и не зло. Вероятно, просто желает выбраться. Освободиться от меня. Я немного отклоняюсь назад, чтобы проверить, не сделает ли он дурного, и Эдвард сохраняет покорную неподвижность, в то время как впивается взглядом в меня и просит неестественно тихо для вампира:

- Не трону. Только отпусти. Я уберусь отсюда.

Я медленно разжимаю руки, постепенно и осторожно, а когда они наконец перестают сдерживать, Эдвард оставляет меня одну мгновенно. Мне больше не хочется ни преследовать того лося, ни искать новую добычу. Охота начисто забыта, пока я проклинаю себя за то, какой неосмотрительной была. Элис наверняка видела, что могло случиться. Что я бессознательно допустила, и чем всё едва не закончилось. Подтверждением этого служит гнетущая тишина у особняка, которой на моей памяти здесь никогда не было. Так или иначе высоко в деревьях пели птицы, затерянные среди листвы, в воздухи кружили и летали насекомые, а сейчас всё словно вымерло. Я смотрю вокруг, предполагая увидеть разрушения, если кому-то нужно было выплеснуть гнев, разочарование или сожаления, но за исключением безмолвия природа пребывает в состоянии спокойствия и первозданной красоты. Выйдя к заднему крыльцу, я натыкаюсь на Розали, сосредоточенную на книге и, не отрываясь от неё, посвящающую меня в то, о чём я и так догадывалась:

- Элис напугала всех до единого. В тот момент она несла вазу с цветами, а теперь от неё остались лишь осколки.

- Мне жаль, - вырывается из меня в тот же миг. Розали, закрыв обложку, смотрит так, будто я смешна, и, может быть, так оно и есть. Я никогда не замечала, чтобы кто-то из семьи сильно заботился о сохранности каких-то вещей, когда первое время мне не удавалось контролировать силу, например, садясь на стулья, и те, отъезжая назад, оставляли вмятины на стенах, а иногда и дыры.

- Да плевать. Это просто ваза, - с некоторой надменность говорит Розали, и я вновь думаю, что ей это в каком-то смысле простительно. Если бы она родилась в конце прошлого века или на рубеже веков, то, скорее всего, стала бы моделью. Но при этом под внешним блеском скрывается человек, которому когда-то сделали очень больно. Хотя это лишь моё предположение, не имеющее под собой никакой основы. Я ничего не знаю о той Розали, какой она была до Карлайла и превращения. - А вот остальное могло бы подставить под угрозу наше пребывание здесь. И твоё в том числе. Но ты молодец, успела среагировать.  

Похвала в её голосе не отвлекает меня от главного. Я различаю запахи всех за исключением Эдварда. Его нет в доме. И, насколько я могу судить, поблизости от него тоже.

- А где…

- Эдвард? У него нет обыкновения сообщать о своих передвижениях. Чувство родства и привязанности у всех проявляется по-разному, Белла. Он ощущает, что что-то делает неправильно и плохо, но одних этих чувств всё ещё недостаточно, чтобы он последовал нашей диете. Он сорвался и продолжает так жить, даже сокрушаясь по поводу убийств в целом. Просто не бери это на себя. Не ты же привела его к той скале и к тому туристу, - на удивление проникновенно говорит Розали, вставая, - и ты не можешь контролировать чьи-то инстинкты за него. Никто не может. Даже Карлайл. Хоть он и не даёт волю снедающей его жажде, пока она не становится совсем невыносимой, он не в состоянии внушить Эдварду то, что думает сам. Что тот смирится со своей судьбой, лишь когда перестанет убивать людей, какими бы они ни были.

- Какими бы они ни были?

- Я и так многое сказала. Извини, но об этом говорить не буду, - и она сама скрывается в лесной чаще. Я слышу передвижения человеческим шагом прежде, чем к Розали на высокой скорости подбегает Эммет, и только тогда она тоже развивает её. Они углубляются всё дальше между деревьями, и мне становится неинтересно. Я оглядываюсь на дом, лишь чтобы осознать нежелание видеть остальных вот прямо сейчас, чувствовать их облегчение, что Эдвард не сделал ничего привычного для себя здесь, ведь в моём понимании не всё так однозначно, и, скорее всего, участвовать в игнорировании ситуации как таковой.