Время до наступления ночи я провожу на уступе, с которого грохочущий поток стекает в ущелье широкой полосой. В месте падения на почву вода направляется дальше, завораживая мощью и радугой, вызванной преломлением в каплях солнечных лучей, и величественная красота оказывает на меня благоприятно-успокаивающее воздействие. Когда они исчезают за горизонтом вместе со светилом, сводя к нулю вероятность того, что случайно забредший сюда человек испугается моего сияния, я перемещаюсь ближе к водопаду, в ту точку, где было опрометчиво находиться из-за солнца, и снимаю платье, которое теперь нуждается в частичной починке, оставаясь лишь в одном нижнем белье. Наблюдение за водой под ногами выявляет незримое для человеческого глаза размягчение земли, разрушение твёрдых пород, и я бы так и смотрела вниз в место образования углубления, которое со временем может стать огромным котлом, если бы не треск ветки за спиной. Я оглядываюсь, зная, что это намеренно, чтобы меня предупредить, что мы не производим шума подобно людям, и понимаю всё и по запаху, как и то, что стоит одеться, хотя собственная полуобнажённость по сравнению с тем, что переживает Эдвард, меня нисколько не беспокоит. Он садится справа беззвучно, но его взгляд пронизывающий и строгий.

- Ты всё ещё голодна.

- Я не захотела продолжать, - он так близко, что, может быть, теперь уже я слышу его яд. Но я не уверена, так как никогда вплоть до этого дня не думала прислушиваться к кому-то из Калленов с этой точки зрения, и даже не знаю, а что именно услышал Эдвард, когда идентифицировал мою жажду.

Он смотрит лишь на моё лицо, не опуская взгляд ниже, что удивительно для меня. Все, с кем я встречалась прежде, никогда не упускали случая взглянуть на мою грудь или даже просто на нижнее бельё, когда я раздевалась, но я напоминаю себе, что Эдвард из другой эпохи, в которой всё было иначе. Может быть, это как-то взаимосвязано. Накладывает на него некий отпечаток и сейчас. Вероятно, иметь возможность читать мысли иногда не так уж и плохо. Я бы хотела знать, о чём он думает, сидя рядом со мной с подчёркнуто уважительным взглядом и в полном молчании, держа руки на согнутых коленях и чуть отворачивая голову в сторону спустя пару-тройку секунд.

- Карлайл что-то тебе сказал?

- У него, полагаю, не было возможности. Я не заходила в дом и видела только Розали. Она очень...

- Могу ли я тебя поцеловать? - Эдвард вмиг поворачивается обратно и задевает мою ногу своей. Его голос звучит мягче и тише обычного, в его красных глазах проявляется что-то особенно человеческое, и по моему телу словно проходит электрический разряд, хоть никто из нас даже не касается другого. Случайное соприкосновение, конечно, не в счёт. Слишком короткое, оно уже фактически забыто мною так же, как и то, о чём мы разговаривали, и что ещё я собиралась сказать. Я кусаю губу, чего не делала уже очень много месяцев, с того самого дня, когда перестала быть человеком, вслед за чем нервная привычка тоже исчезла, но сейчас острые зубы разрывают кожу, и в мой рот попадает мой же яд, который я сглатываю со странной необходимостью приложить реальные усилия, неспособная отвести взгляд от Эдварда.

- Мне бы очень этого хотелось.

Он немедля прижимается своим ртом к моим губам самым восхитительным образом. Обхватывая шею так, что, будучи человеком, я бы испытала боль, а после непременно обнаружила ужасные тёмные синяки, оставленные пальцами, Эдвард целует меня, совершенно не беспокоясь о таких вещах. Нам и не нужно помнить о сдержанности, и я притягиваю его к себе, обхватываю ногами ниже пояса, беспорядочно проникаю руками под рубашку, ощущая твёрдую, как мрамор, кожу, и во время очередного безупречно-страстного соприкосновения губ слышу звук, с которым каменистый рельеф земли подо мной ранит мою спину паутинкой трещин. Эдвард дотрагивается до них неспешно, помечая кончиками тёплых пальцев, и это будто соединяет, заживляет всё гораздо быстрее. Я чувствую себя пребывающей в невесомости. Словно подо мной и вокруг меня всё исчезло, и в этой пустоте нет больше никого и ничего, кроме него одного. И всё это лишь влияние поцелуя. На что же это будет похоже, если однажды мы, быть может, займёмся любовью?

- Не тяжело?

- Ты же знаешь, что нет, - говорю я, дотягиваясь правой ладонью до той стороны груди, где когда-то билось сердце Эдварда. Он проводит рукой по моим волосам, втягивая в себя влажный воздух, становящийся всё более прохладным после захода солнца:

- Если бы я встретил тебя в твоей человеческой жизни, то моё желание прикоснуться к твоему лицу могло бы стать причиной твоей смерти. Я должен бы был осознавать свои действия в каждый момент, чтобы не причинить боль и не убить просто случайно. А если бы вдруг твоя кровь ещё и пела для меня...

- Пела?

- Кровь каждого человека имеет индивидуальный вкус и запах. Иногда мы находим определённого человека, чья кровь для нас особенно неотразима, и тогда ты понимаешь, что никогда в жизни так не хотел человеческой крови.

- И ты встречал такого человека? - тихо спрашиваю я, смотря в красные глаза, в которых появляется что-то тёмное. Моя рука передвигается под одеждой, и Эдвард чуть вздрагивает, будто мысленно перенёсся в другое место и забыл о том, где и с кем находится в действительности.

- Нет. Но, если бы встретил, сдержаться стало бы особенно невозможно. Я не Карлайл, способный проводить массу времени с людьми без жгучего желания вонзить зубы в чьё-то горло, Белла. Ты надеешься стать, как он, но я точно знаю, что не смогу настолько контролировать себя и через тысячу лет.

Он за секунду перестаёт придавливать меня к земле, оказываясь сидящим в закрытой позе там же, где сидел до того. Рядом со мной, но уже подтянув колени к себе и обхватив их руками. Я торопливо натягиваю на себя платье, всё это мгновение не переставая смотреть на Эдварда. На тот случай, если он поднимется, чтобы убежать куда-нибудь, где никого не будет. Я не могу этого допустить.  

- Тебя ведь и не заставляют быть, как Карлайл. Или оставаться с семьёй, если ты того не хочешь.

- Хочу я или нет, это не вопрос выбора. Карлайл выразился ясно задолго до тебя. Я могу быть здесь только на его условиях. Ты и сама знаешь, - он говорит столь быстро, что это ясно даёт мне понять, что для себя какие-то вещи и истины сформулированы им давным-давно. Что он не видит иного выхода, кроме как считаться с ними и знать своё место, которое находится вдали от Форкса, если изменения даже ради того, чтобы перестать быть одиноким, кажутся невозможными. Сопереживая, чувствуя особенно много яда в глазах, как если бы там скапливались слёзы, но будучи без понятия, что можно предпринять, как помочь Эдварду остаться подольше, когда рано или поздно ему всё равно станет невыносимо без крови, я лишь прикасаюсь к его сложенным на коленях рукам:
 
- Мне не стоило заговаривать о чём-то, что привело к этому. Прости.

- Ничего. Ты не могла знать, как я всё восприму и что отвечу. Пойдём домой.

- Да, пойдём.

Когда мы входим в гостиную, сначала я, а потом Эдвард, все обращают на нас внимания не так, чтобы больше обычного, но всё же ощущения иные, чем если бы я была сама по себе, а он сам по себе, и вернулись мы не вместе. Розали читает книгу, отвлекаясь от неё на большее количество времени, нежели можно было ожидать, Эммет с заинтригованным взглядом садится прямее в кресле по соседству, Эсми приветливо кивает из кухни, образующей с комнатой единое целое без стен, Элис и Джаспер продолжают что-то рисовать в блокноте, улыбаясь друг другу, а Карлайл спускается по лестнице со второго этажа, хотя в прежние месяцы остальные могли легко оставаться рассредоточенными по дому, занятые своими делами, без явного вторжения в то, кто и когда приходит и уходит.

- Что это у вас? - спрашиваю я, присоединяясь к Элис на полу около журнального столика. На её безымянном пальце от обручального кольца отражается свет люстры в тот момент, когда Элис закрывает обложку. Они с Джаспером вступили в настоящий брак, едва присоединились к Калленам. Вроде как это было предложением Карлайла.

- Да ничего особенного. Просто хотим кое-что переделать у себя в доме. Эскиз получился не очень. Лучше сразу оценишь результат.  

- Ты сама таинственность, Элис. Но я не настаиваю, - говорю я и перемещаюсь на диван к Розали. Он достаточно длинный, чтобы вместить троих, учитывая, что там уже сидит Эдвард, но не рядом с ней, а на противоположной стороне. Я занимаю оставшееся место между ними и дотягиваюсь до доски для шашек.

- Сыграешь со мной?

Он смотрит на Элис сузившимися глазами. Так же сердито, как на меня, когда выяснилось, что ему недоступны мои мысли. Но с ней-то что? Что-то упустил, а теперь не может найти этого в голове сестры? Это даже мило. То, как она, вероятно, намеренно не думает о каких-то вещах, помня о его способностях.

- В шахматы бы сыграл, - он наконец отворачивается от неё с несколько мрачным выражением лица и сосредотачивает взор на моих глазах. Кажется, что в комнате не остаётся никого, кроме нас, но притворный кашель Эммета разрушает иллюзию. Вампиры не простужаются и не болеют. Я бросаю на него наверняка укоряющий взгляд. Хотя он не производит впечатления, и Эммет лишь ухмыляется прежде, чем протягивает руку за газетой, скрываясь за ней.

- Я не умею, и фигур нет, - словно извиняясь, говорю я, несмотря на осознание, что могла бы купить всё необходимое и сама. Но если бы кто-то из Калленов умел играть, наверняка у них были бы не только шашки, а значит, скорее всего, мне в любом случае никто не смог бы разъяснить правила и попрактиковаться со мной.

- Есть у меня в комнате. Я научу тебя, если хочешь. Можем начать прямо сейчас.

- Я готова.

- Полагаю, теперь мы увидим вас не скоро, - доносится со стороны газеты Эммета. - Если затянет, а потом ещё и захочется непременно победить.

- Говорит тот, кто в своё время потратил две недели на то, чтобы наконец выиграть у меня в монополию, - напоминает Розали, и смешок Эммета обрывается так же быстро, как и начался. Я поднимаюсь вслед за Эдвардом, как только он встаёт, и по мере приближения к третьему этажу мне становится всё более нервно. Не столько по причине того, что игра в шахматы, возможно, является сложнее, чем я себе представляю, сколько из-за Калленов, которые в том или ином составе будут оставаться в доме и слышать нас. Захочет ли Эдвард не только разъяснять мне, какие фигуры как называются, и в каких направлениях ими можно ходить, но и поцеловать меня снова?

- Садись, куда хочешь, - он указывает на кровать, закрывая дверь в комнату, и неторопливо подходит к шкафу. Я улыбаюсь из-за слегка взволнованной походки Эдварда, будто позабывшего, что у него нет никакой другой мебели, и молча сажусь на светло-синее покрывало с ромбовидным рисунком.

- Итак, полагаю, это труднее, чем нарды.

Кивая, Эдвард раскладывает доску между нами. Тот же самый большой квадрат, что и в шашках Калленов, но есть незначительное отличие в цвете клеток. Коричневый цвет более тёмный, а жёлтый ярче. Я наблюдаю за знающими действиями и просто жду. Наконец Эдвард поднимает взгляд вверх, и мне нравится, что сначала он медленно проходится по моим ногам и только потом достигает лица. Но я наверняка постаралась бы не думать об этом так, если бы не знала о недоступности своих мыслей.  

- Я уже расположил её правильно, но для тебя скажу, что у обоих игроков левая угловая клетка должна быть тёмного цвета. Это обязательное условие перед тем, как расставлять фигуры.

В следующее неизвестное количество минут я узнаю, что в моём распоряжении окажутся шестнадцать фигур, начиная с пешки, которая выглядит проще всего, и заканчивая королём с крестом на верхней части. Я даже не пытаюсь делать вид, что уже готова запоминать принцип размещения фигур по игровому полю, да и Эдвард молчит о соответствующих правилах, расставляя всё по четырём горизонтальным линиям без моего участия. Он наглядно показывает, как ходит та или иная фигура, несколько раз подчёркивая то, что прикосновение обязывает ходить, поэтому стоит думать наперёд и лишь потом дотрагиваться. После всех пояснений я прихожу к выводу о необходимости просто начать играть, ведь без практики теория фактически не имеет никакого смысла. Как играющей за светлую сторону, правило первого хода принадлежит мне, но уже через пять ходов Эдвард забирает в плен очень много моих фигур и ставит мат. О движении времени вокруг я сужу только по тому, что в комнате становится светлее с наступлением рассвета, а спустя время вновь темно. Я покидаю комнату лишь раз, потому что Элис возвращается с очередного рандеву по магазинам с платьем и для меня, а мне всегда проще надеть то, что она хочет, чем опять показывать, как много вещей с её подачи просто собирают пыль в шкафу. Что же касается шахмат, то тут я тоже терплю поражения и иногда даже сдаюсь сама, и после очередного проигрыша с недовольным рычанием откидываюсь на спину, ударяя рукой по кровати, но не сильно.

- Устала, да?

Эдвард примыкает ко мне слева. Близко и тесно. У него узкая кровать. Чуть сдвинувшись к нему, я задеваю ногами доску, и фигуры с рассыпающимся звуком после кратковременного полёта вниз катятся по деревянному полу. Я напрягаюсь из опасений, что Эдварду это неприятно, но он не обращает внимания.

- Нет, а ты?

- Не физически, - из-за электрического света и того, как я частично загораживаю его, на лице Эдварда возникает тень, отбрасывая моим лицом, и красные глаза становятся словно темнее. Но я уже не боюсь их цвета. Он обхватывает мою руку ниже локтевого сгиба так, будто я всё ещё хрупкий человек, которого ему, утратив контроль всего на секунду, по его собственному признанию было бы невероятно легко убить. - Мысленно. Но не из-за шахмат.  

- Из-за других?

- Да. Но я не хочу об этом говорить.

- А о чём хочешь?

- Вообще-то я думаю про то, для чего не требуются слова, - уточняет он, перемещая руку мне на талию. Так нежно. Так... по-человечески. Не знаю, как описать это иначе.

Наш второй поцелуй... другой. Не хуже и не лучше, просто другой. Медленный. Ласковый. Спокойный. Я нащупываю ткань, расстёгиваю несколько верхних пуговиц рубашки, останавливаясь в своих действиях за секунду, когда Эдвард удерживает мою руку сильно, но не слишком. Он отстраняется ещё миг спустя.

- Сюда поднимается Карлайл. Чтобы взять тебя на охоту с ними. Ты, он, Элис и Эсми. Ты пойдёшь.

- Ты и это знаешь?

- Я лишь увидел это в мыслях Элис. Ты ведь понимаешь, тебе это необходимо, - говорит он, и от напоминания меня снова охватывает дикая жажда. Такая, что я не дожидаюсь, пока Карлайл постучит или просто войдёт. Но дело не только в ней. Даже зная, что Эдварду станет лишь легче в отсутствие хотя бы кого-то из нас, я вроде не отношусь к тем, кто делает ему ментально плохо, и потому хочу вернуться обратно как можно скорее.

Я выпрыгиваю на улицу через открытую в комнате раздвижную дверь. Меня забавляет мысль о том, что Элис вряд ли могла это предвидеть. Где-то в доме смеётся Эммет, а Карлайл разворачивается на полпути, будучи дополнительно окликнутым женой. Я оглядываюсь на Эдварда и обнаруживаю его стоящим у окна. Он кивает мне с улыбкой. Наверное, ему тоже понравилось моё маленькое представление.

Каллены догоняют меня быстрее ожидаемого. Но мы всё равно не пересекаемся друг с другом, а в течение ночи они так и вовсе углубляются дальше моего, тогда как я держусь относительно недалеко от дома, чтобы успеть назад ещё до восхода солнца. Из-за жалости к совсем молодому оленёнку я нахожу ещё одну пуму и только после неё устремляюсь в сторону дома, где первым делом принимаю душ в своей комнате. Моё тело кажется немного нагревшимся под водой, что замечает и Эдвард, позволяя мне войти.

- Ты словно по-прежнему окружена паром. Как поохотилась?

- Полагаю, обычно, - я сажусь с краю кровати в изголовье. Доски и фигур нигде не видно. Скорее всего, убраны на место, что вполне понятно, учитывая, какой порядок царит вокруг. Я заметила это ещё в первый раз, когда оказалась тут вроде как по делу.

- Это был не самый удачный вопрос, учитывая всё. Я сожалею, что спросил.

- Всё в порядке. А как дела тут? Тебе лучше?

- Ну, Эммет и Розали, я уверен, где-то в лесу. Если ничего не изменилось, то...

- У них там свидания, я знаю.

Он смеётся, утыкаясь лицом в подушку, которая в основном оказалась вся подо мной, прислонённая к изголовью. Смех кажется мне музыкально-прекрасным. Странное сравнение, но тем не менее. Я тоже смеюсь, чувствуя себя счастливой впервые за долгий срок.

- Ладно, я понял. Тогда что касаемо Джаспера. Он сказал что-то о строительных материалах для ремонта, но мне было не особо интересно, поэтому я старался не слушать. Ужасно, да?

- Нет, не ужасно. Я думаю, что понимаю тебя. Расскажешь мне, что читаешь?

- Я только начал. Позаимствовал у Эсми. Но вроде бы это роман.

Я смотрю на обложку с изображением кучевых облаков, сине-зелёной океанской воды и китайских колокольчиков, развевающихся на невидимом глазу ветру.

- Красиво.

- Не так красиво по сравнению с тобой, Белла.  

- Считаешь меня красивой?

- Считаю тебя прекрасной.

Я не знаю, что сказать. Точнее знаю и помню, как воспринимала подобные слова в человеческой жизни, но с Эдвардом всё, что я отвечала в прошлом, сейчас кажется неподходящим. Неправильным. Лишённым смысла. Наивным. Я просто прижимаюсь к нему, опускаю голову на его грудь, чувствуя безопасность в объятии, хотя мне не грозит никакая опасность извне, и это как раз то, что ощущается единственно верным и правильным.

Мы проводим много времени вместе. И я вновь начинаю замечать саму жизнь. То, какой объёмной и наполненной она может быть, когда ты разделяешь её с кем-то. С кем-то, кто больше, чем просто ещё один человек, с которым ты как бы вынуждена быть. Я полюбила Калленов и не представляю, что уйду от них, но я не выбирала их так, как Эдварда. Он это другое дело. Тот, к кому у меня... чувства. И моё осознанное решение, пусть я и не могу выразить их словами. Надеюсь, что только пока.

Мгновения, когда день перетекает в ночь и после нескольких часов царствования луны и звёзд снова освещается солнцем, становятся остро осязаемыми мною. Вновь обретают ту эстетическую красоту, с которой я относилась к ним в человеческой жизни, а после превращения за редкими исключениями почти не покидала дом, чтобы увидеть закат. Но с Эдвардом всё меняется. Мы во многом обособляемся от Калленов. И зачастую проводим под открытым небом не только дни, но и ночи. Он словно осторожничает со мной, не заходя дальше поцелуев, но я помню о том, в каком веке он родился, и что у нас есть всё время мира, и просто наслаждаюсь тем, что ему нравится меня касаться, и нахожу особенную радость в том, чтобы просто лежать бок о бок. Я настолько растворяюсь в ней, в нас, что фактически забываю о сути Эдварда, из-за которой он не может быть с Калленами постоянно, пока истина не врезается в меня оглушительной тишиной через мгновение после того, как я побеждаю Эдварда в шахматы. Потребовалось больше недели, чтобы одержать над ним верх, но, когда я ставлю мат и шах и поднимаю глаза от доски, Эдвард стоит у двери своей комнаты, отвернувшись. Он даже не видел. Лишь слышал, как я это сказала. Или не слышал?

- Эдвард. Что с тобой?

- Подожди.

Но я уже разворачиваю его к себе лицом и вижу бездонные глаза. Полностью угольно-чёрные. Я видела, как они темнели, понимала, как его наверняка мучает воздержание, и он точно знал, что я всё замечаю, но никто из нас так и не сказал другому ни слова. Теперь, возможно, нужно, но что именно нужно? Говорить об этом не поможет.

- Мы что-нибудь придумаем.

Это звучит так же глупо, как я себя чувствую. Он кивает, хотя вряд ли верит мне. И правильно. Пусть я и не готова прощаться, но глобально мне всё очевидно. Рано или поздно он уйдёт. Исчезнет. Будто его никогда и не существовало. Я чувствую, что не успела стать ему настолько важной и необходимой, как он мне, чтобы даже подумать о том, чтобы позвать меня с собой. Я бы вряд ли согласилась, но это не останавливает меня от несбыточных фантазий об Эдварде, примиряющимся с самим собой, перестающим убивать людей, и о том, какой могла бы быть наша совместная вечность. Он говорит, что хочет побыть один. Я ухожу к себе и думаю всю ночь, к утру укореняясь в своей мысли. Эдвард сидит в гостиной вместе с Элис и с Эсми, когда я спускаюсь ещё до восхода солнца. Мне нужно сделать всё прежде, чем появиться в городе станет невозможным. Я выскальзываю за дверь после долгого взгляда, так и остающегося проигнорированным. Я говорю себе, что понимаю. Что, вероятно, теперь Эдварду хочется больше быть с теми, кого он знает дольше, чем со мной. Но для меня это ничего не меняет. Мною руководит нестерпимое желание помочь ему так, как только можно за неимением других альтернатив, продлить его пребывание здесь без связанных с этим мук.

Я оказываюсь в больнице и, переживая, как это будет, всё равно вдыхаю, потому что иначе источник максимального сосредоточения запаха просто не найти. Холодильник с донорской кровью есть абсолютно в любом лечебном медицинском учреждении, каким бы маленьким оно не было. Ароматы сотен людей обжигают внутренности, хоть я и не голодна, и я прижимаюсь к стене, шокированная тем, сколь много сил должно быть у Карлайла, чтобы выносить это изо дня в день. Немного придя в себя, я продолжаю двигаться по коридорам и вскоре ломаю замок на нужной двери. Просто дёргаю его на себя, и металл дужки становится блестящей крошкой в моей ладони. Я запрещаю себе дышать ещё до поднятия крышки. Это должно было быть легко. Взять один пакет, не разбираясь, и уйти, пока кто-то не увидел разрушения, но к своему ужасу я задумываюсь о словах Эдварда про запах и вкус и заканчиваю тем, что достаю по одному пакету каждой группы крови. Всего четыре. Я выхожу в коридор, сначала прислушавшись, нет ли кого снаружи, осознавая невозможность нести всё это просто в руках, и вдруг вижу чей-то рюкзак на стуле для пациентов. Торопливо вытащив из него чужие личные вещи, я аккуратно убираю пакеты внутрь и покидаю больницу никем не остановленной.

Дом встречает меня тишиной и лишь одним членом семьи. Элис по-прежнему находится в общей комнате, и это нормально, но вот реакция... Элис будто бледная, хотя она всегда бледная. Мы все такие. Мы не можем краснеть.

- Привет. А где... все и... Эдвард?

- Он ушёл, Белла.

- Поднялся к себе?

- Нет, - отвечает она, отводя взгляд, будто ненавидит себя за то, что ей приходится быть парламентёром. Или она вызвалась сама? Добровольно? Хотя какая разница. Это неважно. Наверное, я знала, предчувствовала, что Эдварда не будет, когда я вернусь, настолько его близость к двум женщинам напоминала... прощание в последние секунды, но не хотела признавать, допускать реальные мысли об этом и потому убедила сама, что улажу всё хотя бы на время. Что он будет благодарен. Что между нами всё сложится при наличии ещё некоторого времени. - Он покинул Форкс, - ноги становятся будто ватными, и я сажусь на диван, несмотря на осознание того, что они бы меня не подвели. Что это глупая мысль просто пережиток человеческого прошлого. - Давай я... возьму то, что ты принесла и отнесу куда-нибудь. Это трудно для нас. Этот запах. Я думаю, что надо будет сказать Карлайлу, но могу поговорить с ним сама по его приходу домой, если...

- Нет, я сама, но спасибо.

Мне становится стыдно от того, как я поступила, даже не думая о том, каким искушением может стать человеческая кровь для большинства живущих в доме, несмотря на их вегетарианский образ жизни. Я проклинаю себя за то, что хотела, как лучше, для одного единственного члена семьи, а он перечеркнул всё, не найдя в себе сил быть банально честным. Злость, непонимание, тоска, тревога, гнев и тяжесть в груди, хотя у меня больше нет души, составляют единую совокупность эмоций, из-за которых мне трудно думать и что-то анализировать. Но вопреки всепоглощающей ядовитой грусти я не собираюсь перекладывать ответственность и прятаться за спиной той же Элис. Как только Карлайл появляется в доме и поднимается в свой кабинет, я стучу в дверь сразу после. И, войдя, говорю всё, как есть. Ни к чему оттягивать.

- И где теперь эти пакеты? - Карлайл сохраняет удивительное безразличие. Уже будучи подавленной к настоящему моменту, я думала, что он разозлится, накричит или что-то подобное, и лучше бы он так и сделал, чем слышать фактически хладнокровный и лишённый эмоций голос. В нём даже нет ощущения того, что Карлайл создал эту семью, что он в чём-то властный и может прийти в ярость, если сделать нечто неправильное подобно тому, как безрассудно и опрометчиво поступила я. Снова, во второй раз за крайне короткий период времени.

- Элис забрала их у меня. Не знаю, что она сделала потом. Но кровь, наверное, уже испорчена.

- Необязательно. У нас в гараже есть холодильник. Дальше я разберусь сам. Можешь идти.

- Извини, - сдержанно говорю я, но голос всё равно предательски срывается, прежде чем поворачиваюсь, чтобы выйти. За секунду до прикосновения к дверной ручке Карлайл называет моё имя, и я оглядываюсь назад.

- Ты хотела помочь, я это понимаю, но, Белла, не каждого человека или душу можно спасти, если она того не желает, - по-отечески подбадривая, произносит он строго, но сочувствующе. - Я считаю его родным сыном и горжусь тобой, что ты была с ним, и тем, что хотела сделать для него, но это бы ничего не решило.

- Я должна сдаться?

- Ты должна принять, что у тебя ещё может быть собственная жизнь со всем, что ты только пожелаешь. Путешествия, помощь другим, внутреннее развитие.

Я не говорю, что более не уверена, что мне нужно хоть что-то из этого без Эдварда. Это точно разочарует Карлайла, если он узнает. Я выхожу, оставляя его одного, и дальше время, застывшее для меня давным-давно, было начав новый отсчёт, вновь становится одним длинным, бесконечным днём. Прикосновения, взгляды, то, как я смотрела на Эдварда, а он на меня, костёр, что мы разводили на пляже среди ночи, и чайки, за полётом которых над побережьем наблюдали в утреннем свете. Память об этом за неимением живого сердца навеки сохраняется в голове, словно информация на диске, защищённая от случайного или намеренного удаления ещё при записи сведений на носитель. Так проходят месяцы, и мне исполняется год. Я отправляюсь в Эдмонтон, где не была со дня встречи с Эдвардом, и решаю, что достаточна сильна, чтобы провести день, наконец навестив маму. Я не взращивала в себе сверхожиданий и то, как она принимает меня за новую сиделку, воспринимаю максимально рассудительно. Наученная опытом, я молчу о том, кем прихожусь на самом деле, потому как это ничего не изменит, а от попыток убедить и доказать людям в таком положении становится лишь плохо. Они расстраиваются, плачут, испытывают огромный стресс и стараются вырваться, если их обнимают. Мы с отцом проходили всё это. Когда после просветлений мама снова терялась в нашем присутствии и думала, что её где-то удерживают насильно. Поэтому я не оспариваю её заблуждение и провожу все приёмные часы, играя роль, которая на самом деле ею не является. В определённый миг, забывшись всего на секунду, я вдыхаю кислород, и страшусь неизбежных ощущений, но вместо этого ничего не происходит, хотя я могу сказать, чем пахнет моя мама с точки зрения обоняния вампира, и отделить её запах от запахов других людей, собравшихся в общей комнате для всех постояльцев. Мне ни на кого не хочется напасть так, как описывал это Эдвард применительно к своему шаткому чувству контроля, но я не спешу делать выводы до тех пор, пока не задерживаюсь в городе ещё на два дня. Элис звонит, едва я принимаю конкретное решение, предсказуемо предупреждая, что это может быть опасно, на что я говорю ей о невозможности определить свои пределы никак иначе.

- Просто будь осторожна, Белла.

Я обещаю, хотя, может быть, и не должна разбрасываться подобными словами, учитывая задуманное, и в последующие сорок восемь часов наведываюсь в несколько больниц, чтобы сидеть в приёмном покое столько, сколько получится до того, как кто-либо обеспокоится вопросом оказания мне первой помощи. Я дышу постоянно. Каждую секунду и при каждой машине, независимо от проблемы очередного пациента внутри неё, будь то сердечный приступ, перелом или что-то ещё, но особенно меня беспокоят повреждения при авариях и серьёзные кровотечения, в том числе и внутренние. Ощущать это оказывается сложнее, но не критично, и я не дёргаюсь с места, выскакивая за двери, ни в одном из лечебных учреждений, когда туда привозят кого-то с подобными травмами. Чувство, которое охватывает моё тело с никуда не девшимся из него желанием помогать и спасать, является ничем иным, как эйфорией. Я не думаю, что вернусь в реаниматологи, и даже рада, когда Карлайл советует мне начать с малого, сообщая, что Форксу как раз не хватает медсестёр, и обещая, что в случае чего достаточно задержать дыхание и подумать о чём-то хорошем за пределами больницы. Думаю, он и не представляет, как часто я пользуюсь его способом первое время, несмотря на то, что в основном горжусь собой, или что в такие моменты размышляю исключительно об Эдварде. О том, где он сейчас, что делает и как живёт, и не стал ли любить себя хотя бы чуточку. Если другие и звонят ему, то об этом мне ничего неизвестно, и сама я тоже не задаю вопросов, но однажды, оставшись дома одна, поднимаюсь на третий этаж. Никакого посягательства на личные вещи, никакого движения дальше порога комнаты, просто толкнуть дверь и вдохнуть. Воздух за ней затхлый, но не противный. Всё на своих местах. Кроме книги Эсми, оставленной по центру кровати. Может быть, Эдвард думал, что её заберут, потому и оставил так, чтобы не пришлось искать. Но его негласное правило... Я отступаю и закрываю дверь.

- Как там ваши переделки? - спрашиваю я у Элис в новогоднюю ночь. Прошло уже не меньше полугода с тех пор, как они с Джаспером сидели над неудачным эскизом, но никого из нас в гости ещё не звали. - Захотелось отремонтировать больше, чем собиралась изначально?

Было улыбающаяся шуткам Эммета, Элис хмурится с выражением отчаяния на лице, почти как Эдвард в собственные мрачные мгновения, и я перевожу взгляд на Джаспера, надеясь понять что-то по его лицу, но он выглядит не менее печальным и встревоженным. С ними обоими явно что-то не то, и мне это не нравится. Из-за ощущения того, что дело в том, о чём я спросила. А если бы не спрашивала, то всё было бы нормально.

- Да, знаешь, в некотором роде мы поэтому и затянули. И вообще решили прерваться до лучших времён. Сейчас всё как-то... трудно. Но не бери в голову. Лучше расскажи, как дела в больнице.

И я рассказываю. Сначала односложно, а потом всё более подробно, несмотря на то, что мои будни по сути своей одинаковы и не отличаются друг от друга прям невероятно. Мы смеёмся при упоминании мною каких-то комичных ситуаций и радуемся, что в окрестностях уже несколько недель не выявляют ни одного заболевшего, а темпы вакцинации возрастают по всему миру. Может быть, ещё через год всё это и вовсе забудется, как страшный сон. Точнее почти всё. Тех, кто ушёл и точно больше не вернётся, необходимо помнить.

Спустя весну, лето и осень снова наступает зима. Снег в Форксе не слишком частое явление, но в вечер моего крайнего перед Рождеством дежурства он прилично засыпает дороги, тротуары и деревья. Я иду к машине, подаренной Калленами на День рождения, когда вдруг замираю на полпути из-за фигуры, вырастающей словно из-под земли. Эдвард Каллен весь в чёрном. Джинсы, зимнее пальто с поднятым воротником, ботинки. Руки в карманах. Намокшие волосы притягивают к себе каждую ближайшую снежинку. Я настолько очарована тем, как белые хлопья выглядят среди бронзово-медных прядей, что не сразу замечаю, что в нём изменилось. И по инерции, не думая, делаю шаг назад. Это напоминает мою реакцию на красные глаза. Но теперь они у Эдварда словно не его. Словно это игра с использованием контактных линз. Светло-золотистых, как если бы он стал, как я и Каллены. Хотя прошло уже больше года. Он мог действительно успеть измениться...

- Эдвард.

- Здравствуй, Белла.

- Здравствуй. Я не знала, что ты приедешь, - удивлённая, шепчу я. Но в голове тем временем встаёт на места то, почему Элис в последнее время перемещалась по комнатам словно окрылённая. Намеренное сокрытие фактов. Мило, пусть и не очень.

- Давай прокатимся, - не успеваю я опомниться, как за спиной Эдварда фарами мигает явно спортивный автомобиль тоже чёрного цвета. Моё знание автомобильных марок достаточно для того, чтобы по эмблеме на радиаторной решётке понять, что это ауди. Четыре серебряных кольца, сплетённых между собой.

- И куда же? - спрашиваю я. Впрочем, мне, вероятно, всё равно. Даже если к утру Эдвард опять уйдёт, не попрощавшись, эти несколько часов... Я хочу их с ним, что бы ни было. Возможность спросить, всё ли с ним в порядке. И, может быть, прижаться, как тогда. Главное, чтобы он позволил.

- Здесь недалеко. Эммет сказал, что заберёт твою машину.

- Ты уже был там?

- Да. Так и узнал, что ты работаешь. Это потрясающе, - он смотрит на меня внимательно и гипнотически. Его новый взгляд особенно ошеломляет, и я вряд ли готова к тому, что чувствую, являясь тем, на кого он направлен. К тому, как он зачаровывает, заставляет испытывать жажду, но не физического свойства, и располагает вновь доверять. - Ты молодец.

- Спасибо, - благодарю я, садясь в автомобиль. Внутри просторный кожаный салон. Обивка серого цвета с красной прострочкой. Когда Эдвард заводит двигатель, я чувствую его ошеломительную мощность ещё до старта с места и последующего разгона. В течение секунды мне даже хочется пристегнуться, но это так и остаётся мыслью. - Она новая? Машина?

- Нет. Скорее старая. Ей уже восемь лет. Итак, ты врач?

- Лишь медсестра. Теперь это как раз для меня. По крайней мере, сейчас. Дальше, полагаю, будет видно.

Скоро мы сворачиваем на грунтовую дорогу у небольшого домика с симпатичным крыльцом и красивыми окнами. Сбоку от входной двери горит светильник, освещающий всё вокруг достаточно ярко даже для человека.

- И кто здесь живёт?

- Я. Но временно. Хотя внутри уютно. Хочешь взглянуть?

- Да.

Эдвард отпирает дверь, и я ступаю по деревянному полу, отмечая в принципе стандартную планировку для местных домов. Чисто снаружи этот домик ничем не отличается от множества других, которые мне доводилось видеть в городе. Кухня, камин, задняя терраса под навесом, вся необходимая мебель, выдержанная в едином стиле. На втором этаже обнаруживаются две спальни и столько же ванных комнат. Многовато для одного... человека, даже если снимать жильё недолго и не знать финансовых проблем, но не мне судить.

- Мягкая кровать. Выглядит не такой твёрдой, как твоя, - говорю я, отступая к окну, из которого как раз открывается вид на зону отдыха, укрытую от непогоды.

- И ещё она большая. И в моих глазах не линзы, Белла.

Я разворачиваюсь столь инстинктивно быстро, что моё движение беспокоит занавески. Не может быть, чтобы он как-то пробился. Или чтобы я сделала то, о чём даже не знаю, как это осуществить, и впустила его в свои мысли.

- Ты...

- Нет. Ты по-прежнему закрыта для меня. Но это очевидно, что ты думала о подобном. Поменяйся мы местами, я бы тоже, вероятно, думал именно так. Но яд выжигает всё постороннее за очень короткий срок.  

- И к чему ты это говоришь? Хочешь, чтобы я подождала и убедилась?

- Не совсем. Этого времени мне будет отвратительно мало. Я хочу провести с тобой вечность, и только, - Эдвард приближается ко мне бесшумным, уверенно-твёрдым шагом. Его движения плавные, а прикосновение, которого я так отчаянно желала, ощущается судьбоносным, несмотря на всю его невинность. - Что ты об этом думаешь?
 
Я не отвечаю. Лишь стремительно обнимаю его, будто и не было всех этих месяцев неизвестности, сожалений и беспокойства, и Эдвард чуть неловко прижимает меня к себе. Чёртова зима. Это из-за неё слишком много одежды.

- Я сама, - возбуждённо произношу я, ощущая, как он никак не может отыскать узел на ремне моего пальто. Избавиться от вещей занимает словно год. Уверена, что отрываю большинство пуговиц на рубашке, едва добираюсь до неё.

В этот раз Эдвард не препятствует мне, настойчиво притягивая к себе так, что это необратимо заводит меня. По моему телу словно проходит приятный холод, хотя я и так знаю, что оно холодное. Умелые, чувственные прикосновения. Жадные, глубокие поцелуи. Невозможность в них отказать. Мощь. Сила. Пламя. Тогда между нами ощущалась робость Эдварда, его неуверенность, но сейчас... Он прослеживает линию моего позвоночника, дотрагивается пальцами до живота и, покорно отдаваясь мне, смотрит, не отрывая глаз. Вот так просто он заставляет меня желать его всем телом без остатка, бесконечно долго, не прерываясь ни на минуту, и я думаю, что это наверняка возможно. Без нужды в отдыхе, частом питье и пище, как то было в человеческой жизни, нам можно фактически не останавливаться. Мысль об этом сводит с ума, и я представляю, как одержимо буду хотеть чувствовать его рядом, быть кожа к коже лишь с ним одним до и после длительных смен в больнице, и каким волнующим будет возвращение домой. Возможно, в общий дом. Наверняка Элис не откажется руководить и нашим ремонтом или стройкой, учитывая накопленный опыт. Желания, мечты и особенно страстный толчок толкают к вершине блаженства. Мы становимся единым целым, сгорая в невидимом огне, когда Эдвард подаётся ко мне ещё ближе, обхватывая мою спину столь нежно, будто она хрупкая, и замирает в этом положении. Я лежу поверх него, неспособная оторвать взгляд от тела и от изучения каждого его участка.

- Я находил и убивал лишь маньяков и убийц. Для меня это означало спасение невинных людей. Я думал так... Просто хотел, чтобы ты знала, - надтреснутым голосом говорит Эдвард. С плохо сдерживаемым страданием. Так я понимаю, что, вероятно, имела в виду Розали много месяцев тому назад, но отказалась раскрывать свои мысли в самый последний миг.  

- Ты больше не считаешь это... оправданием?

- Я не знаю.

- Представь, сколько ещё людей они бы убили или разрушили чьи-то жизни иным образом. Ты действительно спасал, Эдвард.

Мы молчим некоторое время. Даём друг другу время подумать каждый о своём. Это молчание ощущается естественно-привычным. Наконец он поворачивает голову ко мне. Красивый подбородок, потрясающие скулы, идеальное лицо.

- Как ты себя чувствуешь?

- Хочешь знать, понравилось ли мне?

Я приподнимаюсь на локте и вижу ухмылку на лице Эдварда. Она меркнет через секунду, едва он обнимает, стискивает мой бок крепче, смотря в потолок:

- В моей жизни это только второй раз.

- Второй? Я думала, ты...

- Встречаю вампирш каждый день? Нет, Белла. Я никого не встречал уже много десятков лет. Ты... исключение.  

- А что было, когда ещё встречал? Между тобой и той... вампиршей? Или ты соблазнил девушку? - медленно и тихо вопрошаю я. Провожу рукой по впадине между его грудной клеткой и животом и различаю то, как подёргивается кожа при автоматическом вдохе. Я бы сказала Эдварду не думать об этом, но он сам вспоминает былое, и, если он хочет поговорить, я хочу и готова выслушать.

- Нет, не девушку, - он недолго улыбается из-за моей попытки ослабить напряжённость. - В тридцатые, спустя, наверное, лет пятнадцать после обращения, я странствовал по Аляске, когда встретил Таню. У неё был свой клан. Я думал, что нравлюсь ей, и это просто... произошло. Но в её мыслях было одно разочарование. Она хотела лишь закончить. Хотя я тоже ничего не испытал. Ни восторга, ни чего-то отдалённо приближенного к нему. Но с тобой... другое дело.

- Я бы хотела, чтобы ты знал, что сейчас в моих мыслях, и не сомневался, как хорошо мне было.

- Ты можешь показать.

Я приникаю к нему вновь и целую чётко очерченные губы. Мы достигаем полного исступления ещё быстрее, чем в первый раз, а потом кончиками пальцев Эдвард ласково проходится по изгибам моего тела, пока не отвлекается на звуковой сигнал.

- Это мой телефон. Теперь он, наверное, где-то среди одежды.

- Я найду.

- Просто прочти сообщение и возвращайся обратно.

Я не сильно хочу двигаться, настолько нега и блаженство переполняют меня, и учитывая то, что наши вещи составляют беспорядок на полу, но они ближе ко мне, чем к Эдварду. Искомое обнаруживается в кармане мужского пальто.

- Это от Элис. Здесь её эскизы, - я пролистываю прикреплённые изображения, думая, что она всё же решила показать новые интерьеры их с Джаспером дома. Не прошло и года. Выглядит просто, но со вкусом. Уютно даже в виде рисунков от руки. Будущий вариант отделки нравится мне во много раз больше, чем то, что из себя представляет дом сейчас. Хоть я и не живу в нём, и моё мнение всё равно бы ничего не изменило. - Держи. Наверное, она хочет узнать, что ты думаешь.

Я протягиваю телефон Эдварду, но он не берёт его и лишь смотрит на моё обнажённое тело. Меня не смущает столь пристальное внимание. Просто кажется странным то, что он даже не пытается изобразить интерес к тому, что важно для его сестры.

- Она хочет узнать, что думаем мы оба, - с непонятной мне уверенностью утверждает он, - ты не дошла до самого сообщения.  

Я возвращаюсь взглядом к экрану. И действительно, там оказывается короткая приписка. Она даёт понять, что именно скрывала Элис, избегая определённых мыслей во время прошлого визита Эдварда в вероятном желании уберечь его от чувства вины. И делает меня спокойной в отношении нашего совместного будущего.

Это никогда не были мои эскизы, Белла. Это ваш дом, если вы двое захотите, и он почти готов.