Эта книга — вымысел. Имена, персонажи, места действия, события являются вымыслом автора и используются фиктивно. Любое совпадение с реальными событиями и местами или лицами, живыми или умершими, совершенно случайны.

2000 год
день в апреле месяце

Бессонница все чаще одолевала его, не один или два раза в неделю, а четыре или пять раз. Что он делает, когда это происходит? Он не предпринимает долгих прогулок до рассвета. Нет ни одного друга, которого он бы достаточно любил, чтобы потревожить его звонком. Что тут можно сказать? Ничего не скажешь, нет слов.

Он пытался читать, чтобы заснуть, но только становился еще бодрее. Он читал научную литературу и поэзию. Он любил короткие стихи, мгновенно напечатанные на пустом белом листе, ряды букв росчерком прожигали бумагу. Стихи придают смысл его существованию. Стихотворение обнажает вещи, которыми он, как правило, не готов делиться. Это был нюанс каждого стихотворения, по крайней мере для него, по ночам, эти долгие недели, один вдох за другим, во вращающейся комнате в верхней части триплекса (трехуровневой квартиры).

Он пытался спать стоя одну ночь, в своей комнате для медитации, но не был особо способен на это, не совсем монах, чтобы справиться с этим. Он обходился без сна и установил баланс, безлунное спокойствие, в котором каждая сила уравновешивается другой. Это было краткое изложение, небольшое отступление, маленькая пауза в суматохе неугомонных личностей.

Нет ответа на вопрос. Он пил успокаивающее и снотворное, но они сделали его зависимым, закрутили в тугую спираль. Каждое его действие было самокопанием (преследованием самого себя) и синтетикой. Тусклые мысли влекут за собой тревожные тени. Что он сделал? Он не консультировался с аналитиком в высоком кожаном кресле. С Фрейдом покончено, Энштейн следующий. Он читал сегодня вечером Теорию относительности на английском и немецком, но отложил книгу в сторону, в итоге, и лежал неподвижно, пытаясь восстановить способность сказать хоть слово, чтобы выключить свет. Ничего не существовало вокруг него. Был только шум в голове, временный проблеск мысли.

Когда он умрет, это не конец. Это миру конец.

Он стоял у окна и смотрел как занимается день. Взгляд шел через мосты, узкие и широкие проливы и дальше мимо городков и пригородов, как мера суши и неба, которую только можно назвать большим расстоянием. Он не знал, чего хотел. Это было еще ночью на реке, в первой половине ночи, и мертвенно-бледный туман колебался над дымовыми трубами на другом берегу. Он представил себе, как шлюхи скрываются за углом от света ламп сейчас, девки трясут задницами, другие виды архаичного бизнеса начинают шевелиться, торговцы овощами разворачивают свои тележки, разносчики газет выгружают товар с эстакад. Хлебные фургоны начнут пересекать город и несколько выбившихся из этого бедлама машин петляют вниз по авеню, из динамиков льются громкие звуки.

Величественная вещь, мост через реку, и солнце начинает бушевать за ним. Он смотрел как сотня чаек следует за качающейся баржей вниз по реке. У них большие сильные сердца. Он знал это несоответствие размера их сердец и их тел.
Он интересовался однажды и запомнил десятки деталей анатомии птиц. Птицы имеют полые кости. Он запомнил эти крайне важные вопросы всего за полдня.

Он не знал чего хотел. Затем узнал. Он хотел подстричься. Он постоял чуть дольше, наблюдая за полетом чайки и завихрениями воздуха, любуясь птицей, думая над этим, пытаясь узнать птицу, чувствуя крепкий серьезный удар этого прожорливого сердца мусорщика.

Он одел костюм и галстук. Костюм скрыл изгиб чрезмерно развитой груди. Он любил качаться по ночам, толкая тяжести, сгибая и делая жим лежа, стоически повторяя упражнение, это разрушает суматоху дня и необъяснимое влечение. Он ходил по квартире, сорок восемь комнат. Он делал это, когда чувствовал неуверенность и депрессию, шагая мимо плавательного бассейна, комнаты для карточных игр, тренажерного зала, мимо бассейна с акулами и кинозала. Он остановился у загона с борзыми и поговорил со своими собаками. Затем он пошел в крыло, где отслеживал курсы валют и исследовал отчеты. Йена выросла вопреки ожиданиям.

Он вернулся обратно в жилую половину, идя медленно теперь, и останавливаясь в каждой комнате, впитывая все что там было, пристально вглядываясь, сохраняя каждую крупицу энергии в лучи и волны.

Картины, которые висели, были в основном цветовыми пятнами и геометрическими объектами, большие полотна, доминировали в комнатах и висели в молитвенной тишине в атриуме, освещенные небесами, с высокими белыми картинами и струйкой фонтана. Атриуму присущи напряжение и неопределенность из-за чрезмерного пространства, нуждающегося в набожном молчании, чтобы увидеть и испытать все должным образом, храм легких шагов и сизых голубей, воркующих под сводами.

Ему нравились картины, и его гости не знали как смотреть на это. Белые картины были во-многом непонятны, вырезанные ножом плиты мукоидного цвета. Работа была гораздо более опасная, но не новая. Больше нет опасности в новом. Он ехал в мраморной холл в кабине лифта, в котором играл Сати.
Его простата была несимметрична. Он вышел на улицу и пересек проспект, затем обернулся и посмотрел на здание, в котором он жил. Он чувствовал сопричастность с ним. В нем было восемьдесят девять этажей, простое число, непримечательная оболочка из помутневшего тонированного стекла. Они делили края и границы, небоскреб и человек. Он был девятьсот футов высотой, самое высокое здание в мире, банальная продолговатая фигура, чье достоинство было только в его размере. Ему была присуща банальность, которая раскрывала себя со временем, становясь по-настоящему брутальным. По этой причине ему нравилось это здание. Он любил стоять и смотреть на него, когда чувствовал себя таким образом. Он чувствовал настороженность, сонливость и иллюзорность.

Ветер дул от реки. Он взял в руку свой органайзер и сделал для себя пометку об устаревшем качестве слова небоскреб. Это слово не несет свежего строения. Оно принадлежит к старому душевному трепету, увенчанные стрелками башни, о которых повествовали задолго до его рождения.

Сделанное руками строение, было объектом, чья самобытная культура уже почти утрачена. Он знал, что должен был избавиться от этого, как от мусора.

Башня дала ему силу и глубину. Он знал, чего хотел, стрижку, но простоял немного дольше в головокружительном шуме улицы и изучал массивность и масштаб башни. Одним из достоинств ее поверхности было скользить и отражать речные блики и имитировать прилив открытого неба. Была аура текстуры и отражения. Он пробежался глазами по всей его длине и почувствовал связь с ним, разделил поверхность и окружающую обстановку, которая вступила в контакт с поверхностью с обеих сторон. Поверхность отделяет внутреннее от внешнего, как две стороны одной медали, одно принадлежит другому в равной степени. Он думал о поверхности однажды, когда мылся в душе.

Он одел солнечные очки. Затем пошел обратно через проспект и приблизился к линии белых лимузинов. Там было десять автомобилей, пять в ряд на обочине перед башней, на Первой авеню, а пять выстроились на перекрестке лицом на запад. На первый взгляд машины были идентичны. Некоторые возможно были на фут или два длиннее, чем другие, в зависимости от деталей сборки удлиненной базы и определенных требований владельца.

Водители курили и разговаривали на тротуаре, без головных уборов в темных костюмах, источая настороженность, которая была бы очевидной, их глаза загорались на лицах, и они бросали свои сигареты, бросали непринужденные позы, завидев объект своего внимания.

Пока они разговаривали, в голосах некоторых слышались акценты. Одни ждали своих владельцев - инвестиционного банкира, агента по земельной собственности, владельца венчурной компании, владельца компании программного обеспечения, мирового магната спутникового и кабельного телевидения, вексельного брокера, медиа магната, ссыльного главу государства за разорение страны голодом и войной.

В парке на другой стороне улицы, были стилизованные кованные беседки, бронзовые фонтаны, с переливающимися на дне монетами. Человек в женской одежде выгуливал семь элегантных собак.

Ему нравилось то, что машины неотличимы друг от друга. Он хотел такую машину, потому что думал, что она была теоретически точной копией, невесомой несмотря на размер, скорее не объект, а идея. Но он знал, что это не так. Это было чем-то, что он сказал скорее для эффекта и не поверил в это ни на мгновение. Он поверил в это только сейчас. Он хотел машину не только из-за размера, как агрессивный, презирающий огромный мутант, пусткающий метастазы, стоит над всеми аргументами против нее.

Начальнику его службы безопасности нравился автомобиль за свою неприметность.
Длинные белые лимузины стали наиболее неприметными транспортными средствами в городе. Сейчас он ждал на тротуаре, Торвал, лысый и без шеи человек, чья голова кажется только что прошла технический осмотр.

"Куда?”, сказал он.

"Я хочу подстричься.”

"Президент в городе.”

"А мне плевать. Мне нужна стрижка. Мне нужно пересечь город.”

"Вы застрянете в пробке через четверть дюйма.”

"Можно подумать я знаю о каком президенте идет речь?”

"Соединенных штатов. Кордоны будут выставлены по всему городу”, сказал он. "Целые улицы будут стерты с карты города.”

"Покажи мне мою машину”, сказал он человеку.

Водитель распахнул дверь, готовый обежать сзади автомобиля до своей собственной двери, расстояние в 35 футов. Где шеренга белых автомобилей заканчивалась, параллельно входу в Японское Общество (американская некоммерческая организация, поддерживающая личности, фонды и корпорации, которые способствуют взаимопониманию, сотрудничеству Японии и США - примеч. переводчика), началась другая линия автомобилей, городские автомобили, черные или цвета индиго, и водители, ждущие членов дипломатических миссий, делегатов, консулов и атташе посольства.

Торвал сел впереди с водителем, где на приборной панели были экраны компьютеров и приборы ночного видения ниже на лобовом стекле и инфракрасная камера, помещенная на радиаторную решетку.

Шинер, его шеф по технологиям, ждал в машине, небольшого роста с мальчишеским лицом. Он не смотрел больше на Шинера. Он не смотрел в течение трех лет. Однажды взглянув, больше нечего было знать.

Ты знаешь его до мозга костей. Он носил свою бесцветную рубашку и джинсы и сидел в своей мастурбирующей позе.

"Что мы узнали потом?”

"Наши системы защищены. Мы непробиваемы. Нет вредоносных программ.” сказал Шинер.

"Так по крайней мере кажется.”

"Эрик, нет. Мы провели все тесты. Никто не сможет перезагрузить систему или манипулировать нашим сайтом.”

"Когда мы все это сделали?”

"Вчера. В комплексе. Наша команда быстрого реагирования. Нет уязвимых мест для проникновения. Наш страховщик сделал анализ угроз. Мы создали защитную зону от нападения.”

"Везде.”

"Да.”

"Включая автомобили.”

"В том числе, конечно, да.”

"Моя машина. Эта машина.”

"Эрик, да, пожалуйста.”

"Мы были вместе, ты и я, с младенческого возраста. Я хочу, чтобы ты сказал мне, что ты до сих пор способен делать эту работу. Целеустремленно.”

"Эта машина. Твоя машина.”

"Неустанно буду. Потому что я продолжаю слышать о нашей легенде. Мы все молодые и умные и были вскормлены волками. Но такой феномен как репутация – это тонкая вещь. Человек поднимается от одного слова и падает от другого слога. Я знаю, я спрашиваю не того человека.”

"Что?”

"Где была машина прошлым вечером, когда мы проводили тесты?”

"Я не знаю.”

"Где были все эти лимузины ночью?”
Шинер безнадежно погряз в суть этого вопроса.

"Я знаю, я меняю тему. Я мало спал. Я смотрю на книги и пью коньяк. Но что происходит со всеми этими длиннющими лимузинами, бороздящими пульсирующий город целый день? Где они проводят ночь?”