Город... После...

Я тону. Меня держат за ноги, топя в чем-то, чего я не могу увидеть, почувствовать, назвать.
Трехнедельный запас таблеток иссяк меньше чем за две. Пять из семи моих мест пусты.
Я держу в руках деньги, разделяя банкноты на те, что могу потратить и те, что мне нужно отнести домой. Жене.
Я посылаю Белле смс:
Буду дома к ужину.
Она тут же отвечает:
Захватишь по пути багет?
Я смотрю на её слова. Я не знаю, как может что-то настолько простое казаться самым непосильным, невыполнимым заданием на свете, но это так.
Я возвращаюсь на Си-стрит и перехожу перекресток к Третьей, делая одну остановку по пути. Достаю из кармана последнюю двадцатку.
Я трачу больше, чем следует. Гораздо больше, чем могу себе позволить. И когда у меня в руке пакетик с таблетками, я чувствую пустоту, резкую боль. Их всегда будет мало.
Я засовываю пакетик в карман. Его вес заставляет мои конечности ныть. Словно я долгие часы шёл по воде. Словно у меня полные карманы камней.
Я заставляю себя подождать. Тридцать секунд. Одну минуту, две минуты, три.
Из старой пекарни на весь квартал пахнет свежеиспеченным хлебом. Это слишком.
Я плачу красноносой полной даме за свежий багет и выхожу, пока не задохнулся.
За магазином скрывается пустырь, где нет ничего кроме асфальта и мусорных баков. Я прохожу через переулок, не позволяя себе думать о том, что я делаю.
Солнце только что исчезло за холмами, делая небо почти серебристым. Всё кажется холодным, но ещё горячее на ощупь.
Я выуживаю из кармана пакетик и держу пальцами две таблетки, сжимая их так крепко, что ноют костяшки.
Раньше я принимал по одной, говоря себе, что этого будет достаточно. Грёбаный дурак.
Я не смотрю на них. Я не хочу видеть, кто я сейчас.
Но я действительно вижу его, когда крошу таблетки зубами. Он смотрит на меня своими пронзительными голубыми глазами. На нём мешковатый черный пиджак, который чище, чем всё остальное, что на нём.
- Чего, блядь, надо? – бросаю я голубоглазому мужику.
Он не отвечает и не отводит взгляд. Он буравит меня своими ледяными глазами. Клянусь – он даже не моргает.
Он протягивает руку и идёт ко мне. Его светлые волосы такие грязные, что кажутся нарисованными. Лучше бы он заговорил.
Он подходит всё ближе и ближе. Я стою на месте. Я не боюсь какого-то бездомного нарка средних лет.
Я смотрю на его жалкое оранжевое лицо, когда он тянется за хлебом, что у меня в руке.
Только через мой труп.
Крепко сжимая мятую бумагу в кулаке, я практически сминаю хрустящий багет.
Секунду я смотрю ему прямо в глаза, и совсем не вижу монстра. Я вижу просто человека. У которого ничего нет.
Он ужасен.
Он достаточно близко, что я чувствую его запах. Но рад, что у меня есть нечто реальное, что разделяет нас.
Он отвратителен.
И я отказываюсь становиться таким человеком. Человеком, который берёт то, что ему не принадлежит. Человеком, у которого ничего не осталось.
Мы не похожи. Мы никогда не будем похожи.
Я медленно ослабляю хватку на багете.
- Бери, - презрительно говорю я ему.
Когда он держит в руке хлеб, он улыбается, и я во всей красе вижу его гнилые зубы.
- Спасибо, - хрипло говорит он, кивая и отходя. Словно я могу спереть у него хлеб обратно.
Прислонившись к одному из грязных мусорных баков, он соскальзывает на землю. Я отворачиваюсь как раз в тот момент, когда он начинает рвать горячий хлеб. Словно грёбаный стервятник.
Я иду домой к жене.
Я нахожу её на кухне, она достает лазанью из духовки. Весь дом пропитан запахами маринары* и плавленого сыра.
Громко играет музыка, что позволяет мне подкрасться незамеченным. Я просто наблюдаю за ней. За тем, как свисают по спине её волосы. Как она скручивает их в хвост. Как раскачивается её тело.
Мне нравится, какая она, когда не знает, что за ней наблюдают. Не знаю, почему. Словно в ней есть что-то, чему я не могу подобрать названия.
Может быть, это просто счастье. Может, оно живет у неё внутри.
Я наблюдаю, как она крошит овощи на салат и могу сказать, что в этот самый момент она понимает, что я там. Е ё бедра перестают двигаться под музыку. Она оглядывается через плечо и её улыбка – лучшая вещь за сегодня.
Секунду она просто смотрит на меня. Она стоит ко мне спиной, и это потому, что она любит, когда я обнимаю её, когда её спина прижата к моей груди. Она говорит, что так она чувствует себя в безопасности.
Я быстро пересекаю кухню, потому что мне это тоже нужно.
Я прижимаю ей к себе, мои губы у её виска. Она выдыхает, долго и глубоко. Я чувствую через кожу её улыбку.
- Когда это ты стала такой красивой?
Она смеётся, но я говорю серьезно. Я хочу знать.
Она поворачивается в моих объятьях, проводя руками по моей груди. Прижимаясь губами к моим губам.
Она пахнет как всё самое лучшее на свете. И в этот момент она – всё, что имеет значение. Она – весь мир для меня, даже если всего на секунду.
- А где багет? – спрашивает она.
Чёрт.
- Я забыл. Я могу сходить за ним.
Она отыскивает мои глаза.
- Забудь. Он нам не нужен. – Она целует моё лицо. Один раз. Дважды. – Я просто рада, что ты дома.
Когда она прочёсывает взглядом кухню, я вижу это на её лице. Как сильно она любит это место, этот дом. Но для меня всё не так. Это просто древесина, гипсокартон и гвозди. Этот дом – просто стены.
Мой дом всегда был там, где она.
Я смотрел слишком долго.
- Что? – шепчет она с лёгким беспокойством на лице.
- Ничего. Я просто по тебе соскучился.
Она верит мне, потому что это правда, но её глаза снова задерживаются, отыскивая то, что я скрываю. Всего на секунду. А затем её улыбка возвращается, и я могу дышать.
Мы ужинаем в столовой за круглым обеденным столом, и я притворяюсь мужчиной, за которого она вышла замуж.
Она продолжает улыбаться мне. Словно мы на свидании и она размышляет, поцелую ли я её в конце вечера.
Она просто улыбается, улыбается весь ужин, но ничего не говорит. И когда я улыбаюсь в ответ, она краснеет и удерживает мой взгляд. Это самый странный разговор.
В уголке её рта капелька красного соуса. Мне хочется её слизать. Я невольно смеюсь над этой мыслью.
- Что? – спрашивает она, всё еще улыбаясь.
- Ничего, - смеясь, говорю я.
Она пытается встать, чтобы убирать со стола, но я останавливаю её.
- Я соберу.
Она, чёрт возьми, лишь улыбается мне. Выглядит почти так, словно может заплакать. Но это не может быть правдой, потому что она безоговорочно счастлива.
Она кладёт свою руку на мою, когда я тянусь за её тарелкой.
- Посуда может подождать.
Она ведёт меня наверх в нашу комнату. Я не уверен, что понимаю, что происходит, но пойму это.
У изножья кровати она целует меня. Так, словно целует меня в последний раз. И я даже не могу заставить себя остановить её и спросить, какого чёрта она делает, потому что мне так хорошо. Она так хороша. Нам так хорошо вместе.
Её руки блуждают по всему моему телу, прежде чем она добирается до низа и стягивает с себя футболку.
И что бы я ни хотел у неё спросить, позабыто, потому что у неё самые красивые сиськи на всём белом свете. Её лифчик падает на пол, обнажая голую кожу и её идеальные розовые соски у меня в руках.
- Когда это ты стала такой красивой? – снова спрашиваю я, мои губы не покидают её губы.
- Думаю, несколько недель назад, - шепчет она мне в рот.
Когда она начинает раздевать меня, я теряюсь во всём, что она есть. До тех пор, пока не вспоминаю про полный пакетик таблеток, в которых не должен больше нуждаться.
Мои руки замирают. Я говорю себе забыть о них. Но Белла не может их найти. Не может.
Я медленно пытаюсь дотянуться до кармана, но мои руки не понимают команды «Медленно».
И затем я застываю. Потому что там ничего нет. Карман пуст. Пуст, блядь.
Долю секунды мне хочется обвинить Беллу в том, что она забрала их, но я знаю, что она этого не делала.
Она продолжает целовать меня вдоль челюсти, но всё, что я вижу, слышу и обоняю – это того голубоглазого мужика.
Он повсюду. Ярость плавает в моих венах как яд.
- Чёрт.
Сердце готово пробить грудную клетку и броситься на пол.
Она смущённо смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
- Эдвард, что такое?
- Мне надо идти. – Кажется, я говорю это вслух.
- Что?
Я стараюсь не смотреть ей в лицо.
- Я сейчас вернусь. Обещаю.
- Я не понимаю, что может быть такого важного, что тебе надо идти прямо в эту секунду. – И теперь она начинает плакать. Она начинает плакать, и мне даже плевать, что мой карман пуст.
- Я сказал Эмметту, что помогу ему кое с чем. Я сейчас вернусь.
Её глаза чернеют.
- Эмметт уехал на выходные, чтобы навестить родителей.
Блядь.
- Я знаю. Я сказал ему, что зайду и позабочусь кое о ч ём у него в гараже. – Я лгу, лгу, лгу.
И она знает. Она видит меня таким, какой я есть.
Я наблюдаю за тем, как она отводит взгляд, качая головой и отказываясь говорить. Я пялюсь на её обнаженную спину, когда она идет в ванную с футболкой в руках и захлопывает за собой дверь.
Я спускаюсь вниз и выхожу на улицу прежде, чем дам себе ещё хоть секунду, чтобы беспокоиться о последствиях своей лжи.
Она простит меня. Она должна.
Я перехожу на бег, не имея ни малейшего понятия, где его искать.
Я бегу до тех пор, пока улицы не становятся прямыми, и пока лёгкие не начинают гореть. Я оказываюсь под автострадой, в окружении подсолнухов, которые ненастоящие. На каждом углу грязные незнакомцы. Кровати из картонных коробок и магазинные тележки, доверху заваленные бесполезными ворованными вещами.
Кто-то кричит на меня; все пялятся.
Паника заползает мне под кожу, когда я понимаю, что его здесь нет. Я пытаюсь спрашивать о нём, но эти люди скрытные и ничего мне не говорят.
Я иду обратно через центр, где по ночам горят витрины только баров и винных магазинов.
Запах хлеба все ещё превалирует над остальными запахами в этом квартале, когда я прохожу мимо. Я останавливаюсь перед узким переулком, который ведет к тем мусорным бакам. Он не может всё еще быть здесь.
Но я не могу остановиться, и иду между высокими кирпичными зданиями. Гул одинокого фонаря заглушает удары моего сердца.
И затем я вижу этого ублюдка, он спит на том же месте, где я оставил его сегодня ранним вечером.
Я кричу ему, что он никчемный вор, но он не двигается. Я не вижу этого, пока не оказываюсь в нескольких дюймах от его лица.
Глаза, которые не закроются.
Я застываю, совершенно застигнутый врасплох.
Опустившись перед ним на колени, я толкаю его в плечо. Он не двигается. Внезапно я вижу его окостеневшие руки, синие губы и пустой пакетик, в котором больше нет таблеток.
Я не могу ни дышать, ни думать.
Потому что он мёртв. Он мёртв.
На секунду я не вижу бездомного нарка. Я вижу человека, у которого есть жена, дом и история. Я вижу человека с проблемой. Я вижу лжеца.
Я должен спасти его.
Из телефона-автомата у винного магазина я набираю 911. Мой голос дрожит, руки дрожат, всё дрожит. Он – ничто. Он не имеет значения.
Он – это я.
Я вешаю трубку раньше, чем оператор задаст мне ещё хоть один вопрос.
Я должен идти домой. Но не могу оставить его здесь.
Сбоку здания, стоящего рядом с церковью, есть сломанная пожарная лестница. Я сидел на этой крыше несчётное количество раз.
Разве что она никогда не казалась мне такой высокой и одинокой.
Я наблюдаю за полицейскими машинами и машинами «скорой помощи». Я наблюдаю, как они стекаются.
Я сижу на крыше, кажется, несколько часов, до тех пор, пока не остаётся только пустой участок.
Когда я иду обратно домой, я понятия не имею, сколько времени. Я даже больше не уверен в том, какой сегодня день.
В доме темно. Я держу руку над холодной ручкой, прежде чем повернуть её. С каждой прошедшей секундой меня всё сильнее накрывает волна вины за то, что я оставил Беллу в этой темноте. До тех пор, пока я не поворачиваю ручку. Дверь закрыта.
Впервые за время нашего брака дверь закрыта.
И я знаю. Я знаю, что я наделал. Всё это привело к этому. Мои колени ударяются о расщепленные доски крыльца, и это слишком.
Я говорю себе не плакать. Плакать – это как быть поглощенным катящимися волнами, теми, что несут меня к берегу, только они снова уносят меня в море.
Я пытаюсь вспомнить улыбку Беллы за ужином и понимаю, что даже не знаю её причину.
Дышать бесполезно. Кажется, проще задохнуться.
Мужик мёртв.

*на случай, если вдруг кто-то не знает, маринара – это итальянский томатный соус