Провинция... До...

Сегодня я не мальчик и не мужчина.

Мне восемнадцать – число, которое должно означать свободу. Я больше не чей-то ребенок или, может, никогда им и не был. Я не чувствую себя взрослым. Возможно, потому, что до сих пор сплю в односпальной кровати.

Желудок скручивается в узел даже раньше, чем я открываю глаза. Я оставляю их закрытыми ещё на минуту. Во рту ужасный привкус и мне нужно отлить. В голове на удивление ясно.

Я обещаю себе, что выберусь из этого места, но не знаю, как это сделать и куда ехать. Всё это кажется слишком невозможным. Белла говорит о колледже и своём будущем так, словно оно реально и определённо. Мне хочется быть его частью, но я не могу сесть на хвост соседской девушке. Я не думаю, что так бывает. Я не её парень и не её причина.

Я лежу в кровати, которая слишком мала для меня, в этой комнате с желтыми стенами. Она – моя причина, чтобы вставать по утрам, и большую часть времени не имеет значения, что я – не её. Достаточно хотеть её, быть с ней рядом, смотреть на её улыбку.

Я зарываюсь лицом в подушку и пытаюсь представить ту улыбку. Как она заводит волосы за ухо. Как её пальцы играют с ветвями ивы. Как она смеётся почти до слез.

Я вытаскиваю себя из постели до звонка будильника. Ненавижу этот звук.

Отца не было дома вчера вечером, когда я забрал бутылку текилы в одну пятую галлона* к себе в комнату. Я даже сейчас не уверен, что он дома. Я хватаю с тумбочки полупустую бутылку и ныкаю её под подушку.

Руки и ноги тяжелее и двигаются медленнее, чем надо, когда я направляюсь в ванную, чтобы принять душ.

Вода греется целую вечность. Блядь, я так сильно хочу пить, что попил бы прямо из-под крана, но у нас колодезная вода. Даже мой отец не пьёт колодезную воду**.

Я встаю под душ даже раньше, чем вода достаточно прогревается, и дрочу, думая о губах Беллы, о её коже и её идеальных блестящих волосах. Задаюсь вопросом: что бы она подумала обо мне, если бы узнала.

Я натягиваю старые джинсы, тибрю зажигалку и босиком иду к задней веранде. Деревянный пол под ногами уже начинает греться. Солнце делает всё ярким и почти новым.

В доме Беллы не видно никаких признаков жизни. Я гадаю, проснулась ли она уже. До сих пор ли она в пижаме, в которой спит, или же голая. Останавливаюсь раньше, чем мне ещё раз понадобится душ.

Я прикуриваю сигарету и несколько секунд наблюдаю за тем, как она горит. Первая затяжка всегда самая лучшая. Остальные просто идут за ней и преследуют что-то невидимое.

Меня посещает искушение прогулять школу и просидеть здесь, на веранде, весь день, но я хочу увидеть её. Поэтому я швыряю бычок в цветочный ящик с песком.

Двери этого дома никогда не запираются. Я иду через раздвижную стеклянную дверь на кухню. Она кажется почти чистой: посуда в посудомоечной машине, стойки вытерты.

На стойке лежит конверт с моим именем, нацарапанным сверху. Я усмехаюсь, глядя на него, но не в силах справиться с тем, что сердце бьётся быстрее и легче, и с тем, что губы изгибаются в полуулыбке. Он вечно забывает.

Я переворачиваю его. Он крепко запечатан. Я сковыриваю уголок голубой бумаги, чуть-чуть отрывая край. Я не знаю, чего жду, но я боюсь его открывать. Я сворачиваю его пополам и кладу в задний карман джинсов.

У нас с Беллой негласный распорядок. Я иду в школу, а она подбирает меня где-нибудь по пути. Она говорит мне не ходить по этой улице, и что я порчу своими ботинками коврики у неё в машине. В школе мы не разговариваем, но время по утрам и после обеда принадлежит мне.

Иногда после школы мы останавливаемся у магазина корма и зерна и зависаем с Эмметтом. В это время года у них перед магазином выставлены ящики с цыплятами и утятами. Белла на них помешана. Она хочет взять один из этих пушистых комочков домой, но её родители никогда ей не разрешат.

Иногда мы сидим на скирдах сена в заднем амбаре, пока Эмметт тягает мешки с зерном и подносит покупки до машины. Я слушаю, как она говорит о колледже, о том, чтобы переехать в большой город. Я никогда не знал никого такого целеустремлённого, такого уверенного в неизвестном. Я говорю ей, что она наивна. Она называет меня циником. Я даже не знаю точно, что это значит.

Сегодня утром безоблачно, машины на дороге, птицы в небе. Солнце уже печёт мне шею, и кажется, что сейчас лето, хотя оно ещё не наступило. Я не знаю, что будет, когда закончатся занятия, и у меня больше не будет предлога, чтобы красть её.

Лошади на ферме Брэдли всегда смотрят, когда я иду мимо. Они заставляют меня нервничать. В те дни, когда я смотрю на них в ответ, их глаза выглядят почти человеческими, и это перебор - думать об этом. Сегодня я пытаюсь полностью их игнорировать.

Стая ворон сидит на старом дубе на границе их земли. Иногда они кричат, когда я иду мимо, а иногда сидят неподвижно и молчат. Я провожу пальцами по стволу дерева, с одной стороны покрытому густым мохом, а с другой - сухому как шкура крокодила.

Сегодня птицы молчат. Я рад, что не понимаю, почему они ведут себя по-разному.

Обычно у меня есть время, чтобы по-быстрому покурить, прежде чем Белла заберёт меня. Сигарета в руке, чиркаю зажигалкой. Блядь, она пуста.

Когда я уже готов швырнуть её на землю, птицы разом взлетают. Звук, который издаёт стая птиц, машущих крыльями, не похож ни на что другое. Это звук, будто ты глохнешь. Будто слышишь сердцебиение изнутри. Будто теряешь всё.

Я смотрю на черных птиц в голубом небе, когда они меняют направление. Интересно, как они понимают, куда лететь.

Блядь, мне нужна сигарета. Я иду по тихой извилистой дороге, всё дальше и дальше бредя по улице.

«Мерседес» Беллы останавливается рядом со мной, прямо перед тем, как я добираюсь до участка тротуара, в котором всегда стоит вода и – клянусь – грёбаная машина мурчит. Лицо Беллы заставляет меня позабыть, как сильно мне хочется курить.

Она не знает, что сегодня у меня день рождения. Никто не знает. Я не собираюсь давать объявление или устраивать вечеринку. В моем доме было ровно три вечеринки, и на всех них было больше неприятностей, чем пользы.

На одной из этих вечеринок я лишился девственности с девушкой, которую знал с пелёнок. Мы оба были вдрызг пьяны. Я едва помню, каково мне было внутри другого человека. С тех пор я с ней не разговаривал. Я даже не могу посмотреть ей в глаза, когда прохожу мимо по коридору.

- Что с тобой? – спрашивает Белла, когда я сажусь в машину.

- Ничего.

Ей не нравится этот ответ, но она не пристаёт с расспросами.

Я барабаню пальцами по приборной панели, сердце скачет, и я не знаю, куда деть ноги.

- Может, ты уже просто выкуришь эту чёртову сигарету?

Мои пальцы перестают барабанить, и мысли начинают бегать.

- Я же сказал: я бросаю.

- А я сказала тебе не врать мне.

- Я не врал.

Она смеётся, но могу сказать, что она сердится.

- Думаешь, я дура?

- Нет. – Я думаю, что ты - совершенство.

- Тогда кури свою сигарету.

- Нет.

- Тогда убирайся из моей машины.

Я не могу сказать, говорит ли она всерьёз, пока машина полностью не останавливается. Она не посмотрит на меня. Она нажимает кнопку, отпирающую двери и смотрит прямо вперёд на пустую дорогу, её лицо ничего не выражает.

И я вылезаю из этой грёбаной машины и хлопаю дверью, которая настолько дорогая, что даже не хлопает как следует. Машина набирает скорость даже раньше, чем я начинаю понимать, что только что произошло.

Я вытаскиваю из кармана пачку сигарет и бросаю её на землю. Открытка от отца лежит рядом с ней, сложенная и жалкая.

Я начинаю идти. Слышу, как за спиной вороны хватают то, что принадлежит мне. И я никогда ничего не ненавидел сильнее, чем тех грёбаных птиц.

Я топаю назад к тому месту, где птицы набрасываются на мои сигареты. Они не улетают до тех пор, пока я дохожу до конверта, забирая его назад. Я небрежно разрываю голубую бумагу, позволяя ей снова упасть на землю.

Я пытаюсь разровнять открытку, но она всё равно скручивается. Это одна из тех сентиментальных открыток от отца сыну, в которых слишком много слов. И ни одно их них не правда. Прежде чем читать, я открываю открытку, просто чтобы понять, не забыл ли он её подписать.

Внутри лежит сложенная, но хрустящая стодолларовая банкнота. Я переворачиваю её. Не думаю, что когда-либо раньше я держал в руках такую. Я засовываю банкноту в карман, пока ветер не унес её. Достаю её снова, чтобы рассмотреть и просто, чтобы убедиться. Сто долларов.

Когда деньги снова надёжно лежат в кармане, я моргаю, глядя на слова, написанные на открытке.

С днем рождения, сын.

Я не знаю, чего он пытается добиться.

Я медленно иду к школе, пиная, как ребенок, каждый попадающийся камень. Мне нужна грёбаная сигарета. Магазин на углу всегда открыт. Чаще я нахожу кого-нибудь, кто купит мне пачку. Наконец-то я достаточно взрослый, чтобы самому покупать сигареты, и даже не могу этого сделать, потому что у меня нет нужного удостоверения личности.

Я ловлю миссис Паркс, когда она идёт с тележкой, и этот день только что стал чуточку лучше. Она поёт в церковном хоре, у неё тысяча детей, и она купит мне что угодно за пару баксов сверху. Я протягиваю ей свою сотню долларов, и её глаза расширяются.

- Сколько же пачек ты хочешь?

На долю секунды перед глазами промелькивает хмурое лицо Беллы. Мне следовало бы попросить жвачку «Никоретте».

- Две пачки и зажигалку, - говорю я ей.

Она не спрашивает, какие сигареты покупать, потому что знает, но она всё еще пялится на деньги.

- Я их не крал.

- Это не моё дело, откуда они у тебя, - заикаясь, говорит она.

Я смотрю, как она исчезает в магазине, и на долю секунды беспокоюсь, что она может потратить их все. Но она одна из тех, кто ходит в церковь, кем я не хочу становиться. Она принесёт мне сдачу. В любом случае, мне нужно получить права. Нужно узнать про уроки вождения.

Сигареты и новая красная зажигалка в руке, я опаздываю на первый урок. Я не собираюсь идти. Я сижу за главным корпусом, прислонившись к стене, до тех пор, пока не выкуриваю всю пачку и сам не превращаюсь в никотин.

Белла злится на меня из-за грёбаных сигарет. Она имеет хоть малейшее представление о том, что люди делают в этом городе за закрытыми дверями?

Я бы бросил. Ради неё. Я брошу. Я брошу завтра.

Обычно мы не говорим в школе. Она – моя дорога домой, моя ближайшая соседка. Я не знаю, как сказать девушке, с которой не встречаюсь, что я хочу, чтобы она была моей.

Я потерял счёт звонкам. Я понятия не имею, сколько времени. Я не хочу ничего, лишь бы этот день закончился.

В главном холле полно учеников с рюкзаками.

Она сидит на полу перед моим шкафчиком – последнее место, где я рассчитывал её увидеть. Мне хочется пригвоздить её к этому месту и сказать, что я прошу прощения, от всей души. Хочется просунуть язык ей в горло. Хочется снять с неё одежду и трахать, прижав к своему шкафчику, чтобы все знали, что она принадлежит мне.

Я не делаю ничего из этого. Я хотел бы просто пройти мимо неё и быть другим, нежели я есть. Я стою, застыв перед ней, не говоря ни слова.

Она поднимает на меня глаза и смотрит тем взглядом.

- Ты не сказал мне, что у тебя день рождения.

- Ну, подумаешь, невелик праздник.

- Это твой день рождения. Слушай, прости за утро. Я не твоя мама. – И слава Богу.

Она трёт руками глаза. Она кажется такой нежной.

- Если собираешься курить, Эдвард, кури. Просто не ври мне.

- Прости.

- Не делай так больше.

- Не буду.

Я протягиваю ей руку, и она берет её, но выпускает, как только поднимается. Мне хочется снова схватить её.

Остаток дня проходит медленными минутами. Эмметт говорит, что хочет пригласить в выходные народ и устроить запоздалую вечеринку в честь дня рождения. У него есть огромный амбар, где его родители позволяют ему делать всё, что и с кем вздумается.

После школы Белла высаживает меня из машины с обещанием, что вернётся. Эмметт на работе, отец – бог знает где, и мне нечего делать, кроме как заставлять себя пить и курить. Затем я чищу зубы до тех пор, пока не сдираю до крови дёсна.

Я сижу на бортике, свесив ноги в бассейн, джинсы закатаны до колен. Я ложусь на тёплые доски и до тех пор, пока Белла не будит меня, не понимаю, что уснул. Зрение затуманено, кожа слишком горячая. Я едва вижу её лицо – она стоит, заслоняя солнце.

Я вытаскиваю из бассейна свои сморщенные ноги и разворачиваю штанины. Тру глаза, пытаясь избавиться от тумана, а затем поднимаюсь рядом с ней.

Она улыбается во весь рот, пряча что-то в руках. Она медленно их разжимает, и я могу лишь пялиться.

- Где ты её взяла? – спрашиваю я, хотя знаю ответ.

- А как ты думаешь? – Она улыбается.

- Ты украла утку.

- Я не украла! Эмметт разрешил мне её взять.

Чёртов Эмметт.

- Это же просто утёнок. Можем мы оставить его здесь?

Мы.

- Ты с ума сошла.

Она хмуро смотрит на меня.

- Ты говоришь «нет»?

Словно я когда-нибудь могу сказать ей «нет».

Она протягивает мне крошечный комочек, и прежде чем я успеваю возразить, я держу его в своих ладонях. И – клянусь – я чувствую, как бьётся его сердце. Он крошечный, пушистый и невероятно живой.

- Когда она достаточно подрастет, сможет жить в собачьем вольере. – Это самая дурацкая идея, что я когда-либо слышал.

Сжав руки в два хрупких кулачка, Белла прижимает большие пальцы к нижней губе.

- Пожалуйста! – Она почти умоляет.

К чёрту.

- Хорошо. Ладно.

Она прыгает на меня, обвивая обеими руками, и, думаю, мы вроде как почти обнимаемся.

- Осторожно, осторожно! – Слова вылетают из моего рта раньше, чем я осознаю, насколько они глупые. Она немедленно отпускает меня и снова обхватывает руками своё лицо.

- Прости, утёнок! – Она забирает у меня комочек, и мне почти хочется, чтобы он оставался у меня.

Она ведет меня к своей машине, где на заднем сидении у неё стоит полностью готовый ящик для птенцов, с лампой и всем необходимым. Я заглядываю в него, и вижу, что в углу сидит ещё один грёбаный утёнок.

Белла держит первого утёнка в руках, прижав под подбородком. Её глаза и губы говорят мне, что она точно знает, что делает.

- У тебя две утки, - говорю я самым ровным тоном, какой могу изобразить.

- У нас две утки. Я подумала, что ей будет холодно и совсем одиноко, поэтому взяла ей друга.

Я закатываю глаза, но я слишком слаб, чтобы сказать «нет». Вместе мы несём деревянный ящик с двумя утятами в маленькую комнату рядом с кухней. Белла ставит им воду, насыпает еду, а я стою как беспомощный кретин.

- Откуда ты всё это знаешь? Я имею в виду, откуда ты знаешь, что им нужно?

- Я спросила в магазине, - отвечает она так, словно это был глупейший вопрос.

Через несколько минут два маленьких утёнка прижимаются друг к другу и крепко засыпают. Я не могу отвести взгляд.

Белла тянет меня за шлёвку джинсов, и это, блядь, самая сексуальная вещь за всю мою жизнь.

- Пошли. - Она кивает в сторону раздвижной стеклянной двери.

Я без слов следую за ней на улицу. Здесь тепло, свет оранжевый и слышно жужжание.

Мы дотемна сидим на иве. Она рассказывает мне о том, как росла в пригородах, а я рассказываю ей о козлах для рубки дров, лошадях с безумными глазами на ферме Брэдли и старом койоте, который раньше охотился на том месте, где теперь стоит её дом.

А потом мы просто сидим и слушаем ночь. Этот день рождения лучше любого другого. Лучше, чем когда я оставался один.

Иногда она просто смотрит на меня и, кажется, собирается что-то сказать, но не говорит.

Она качает взад-вперёд свисающими ногами.

- Наверное, мне пора домой.

- Я провожу тебя до изгороди.

Звёзд не видно, воздух ещё тёплый. Тихо и громко. Я так много хочу ей сказать.

Белла проводит кончиками пальцев по верхушкам травы, которая только начинает желтеть. Интересно, какие будут ощущения от её рук на моей голой коже.

Она смотрит в чёрное небо.

- Сегодня такая сексуальная погода.

Я невольно смеюсь.

- Погода не может быть сексуальной.

- Почему нет? – спрашивает она с самой широкой улыбкой.

- Просто не может. Погода не сексуальная. – Ты сексуальная. Твои волосы сексуальные. Твои губы и то, блять, как ты улыбаешься - сексуально.

Она кружится в траве, смеясь над всем и ничем. Её юбка перекручивается. Я хочу удержать её прямо здесь. Я не хочу смотреть, как она перелезает через эту изгородь.

Она резко останавливается, глядя на меня так, как смотрит всегда, когда хочет о чем-то спросить.

- Какой у тебя любимый день?

- Что?

- Самый любимый день вообще. – Её тощие руки театрально молотят по воздуху. Я невольно улыбаюсь. Мой самый любимый день – когда на ней майка и юбка.

- У меня такого нет.

И она уже держит меня за руку.

- Должен быть. – Её улыбка исчезает. Её пальцы, не останавливаясь, движутся по моим пальцам.

- Хорошо, сегодняшний день, - шепчу я.

- Этого не может быть, - шепчет она в ответ, а затем берёт другую мою руку, обхватывая её пальцами.

- Почему нет?

- Потому что этого не может быть!

Её глаза большие, блестящие, глаза Беллы. Мне хочется подарить ей любимый день. Я пытаюсь найти его. Закрываю глаза.

Кажется, что проходят целые минуты, а я не могу придумать хоть что-нибудь, что не выставит меня в жалком свете.

Я оставляю глаза закрытыми и концентрируюсь на ощущении от её пальцев. От неё пахнет весной и девушкой. И, может быть, капельку, утятами. Эта мысль снова вызывает у меня улыбку, и не могу вспомнить, когда ещё я был так счастлив совершенно без причины.

И затем я чувствую её дыхание на своём лице и не осмеливаюсь открыть глаза. Словно мир вращается слишком быстро или вовсе прекратил вращаться.

Её губы прямо там, и как бы мне ни хотелось проглотить её целиком, я не двигаюсь. Я, блядь, не двигаюсь. До тех пор, пока не ощущаю легчайшее нажатие её губ на мои губы, и ничто меня не удержит от того, чтобы поцеловать её в ответ.

Поцелуй нежный и тихий, просто губы на губах. Он длится всего несколько секунд, когда мне хочется, чтобы этот поцелуй длился до самой моей смерти.

Я дважды моргаю, шокированный тем, что она действительно поцеловала меня.

- Зачем ты это сделала? – шепчу я ей в лицо.

Она подносит пальцы к своим губам, и её взгляд говорит мне, что она не знает.

- Думаю, ты этого хотел.

Я крепче сжимаю её руки.

- Сделай так ещё раз.

- Нет. – Она улыбается в ответ.

- Пожалуйста!

Её глаза становятся злыми.

- Бросай курить.

- Уже бросил.

- Не ври мне.

- Не буду. Я не вру.

Она чмокает меня в губы, и прежде чем я успеваю схватить её, она бежит через васильки, перемахивая через белую изгородь, которой раньше здесь не было.

Она встаёт на один из толстых столбов изгороди, складывая лодочкой ладони. Её волосы развеваются на ветру, когда она кричит во всю мощь: «С днем рождения, Эдвард!» И я невольно смеюсь. Я смотрю, как она спрыгивает.

Она больше не оборачивается, пока не закрывается в своем красивом, идеальном доме.

*около 0,9 литра

**не пытайтесь понять :) Помните: что русскому хорошо, немцу смерть.