Экономика вскоре заканчивается, и ко второму часу мой телефон убран в карман и по-настоящему забыт. Начиная с этого урока, Элли со мной, и мы пытаемся слушать. Мы действительно, по-настоящему пытаемся, но в некоторые дни сложнее усидеть на месте. И пятница всегда один из таких дней.

Перерыв на обед помогает немного утихомирить чувства. После обеда алгебра – полный отстой, но после нее остается только последний час самостоятельных занятий. Я не знаю, как так получается, к счастью для всех нас, но этот последний урок каждый день недели у нас с Элли вместе с Джаспером и Гарреттом. Мои звезды в этом полугодии расположились невероятно удачно. У меня лучшее расписание, на которое я могла только надеяться в конце первого года в старших классах.

Меня будоражит мысль о следующем годе, который технически уже в этом году, всего через семь с половиной месяцев. Мистеру Уитли все равно, что в классе для самостоятельных занятий мы небольшими группами делаем домашнюю работу, и это значит, что я сопротивляюсь позыву помечтать, и продолжаю участвовать в разговоре с Элис, Джаспером и Гарреттом на тему на какой фильм пойти сегодня вечером.

На самом деле это больше двухсторонний разговор. Элис с Джаспером переговариваются, а мы с Гарреттом лишь улыбаемся и киваем. Хотя, наше молчаливое участие тоже считается. К тому времени как звенит звонок, и мы вместе выходим, мы договариваемся идти на что-нибудь веселое. Решаем снова встретиться через несколько часов, и к нам присоединятся Леа и Лорен.

Но перед кино и походом в суши-закусочную у нас с Элис собственные планы. Она собирается проколоть очередную дырку в левом ухе, а я – держать ее за руку и хихикать над ее глупым лицом и тихим писком, который непременно будет.

- Знаешь, а прямо рядом с торговым центром есть мастерская. – Как только мы отъезжаем в Порт-Анджелес, Элли толкает маму в локоть своим локтем, и у нее в глазах мелькают коварные искры больших надежд. - Они проколют мне губу бесплатно, только если я куплю пирсинг… - мимоходом нараспев сообщает она, словно есть хоть малейший намек на то, что это возможно.

- Ага, конечно. – Эсме кивает, глядя на дочь с саркастической улыбкой. Я знаю, что она говорит серьезно. Мне совершенно не хочется ее расстраивать, но по правде говоря, Эсме красива даже в сарказме. Несмотря на эмоции, она всегда выглядит безупречно. – И, возможно, твой отец не сорвет его с твоего прекрасного личика, как только ты придешь с ним домой.

Элли закатывает свои красивые ярко-голубые глаза и, глядя на меня через плечо, корчит забавную рожицу. Я сижу посредине заднего сиденья, и ерошу ей волосы, а она делает музыку громче.

Я знаю, что на самом деле Карлайл не стал бы вырывать у нее из губы пирсинг, если бы она ее проколола, но он определенно не потерпел бы этого. Их правило «не раньше, чем тебе исполнится шестнадцать» не изменилось ни на йоту, но она не перестает просить. И это определенно нисколько не делает ее слабее – хотеть сделать пирсинг, даже маленький. Поэтому сейчас она решает доделать свое левое ухо. И пока родители будут упорствовать, она будет точно так же прокалывать правое ухо. Она делает по одной дырке за раз, потому что, по ее собственному заявлению, «нахер красоту симметрии».

Мне это нравится. Нравится, что единственные стандарты, согласно которым она живет – это ее собственные.

Она сжимает мою руку, и пищит и смеется одновременно, когда дама в «Клэрс» прокалывает третью дырку в ее левом ухе. На ее розовой от боли мочке уха уже поселились неоново-зеленая звезда и черное сердечко, а теперь к ним присоединяется совсем крохотный ловец света.

Ее новая сережка – это опал, мой камень.

- Он круче, чем мой, - говорит она, воротя нос от крошечных бриллиантов, которые нарисованы в таблице камней напротив апреля.

Я смеюсь. Мне вроде и хочется, чтобы моя мама была здесь, чтобы она могла подписаться за меня, чтобы купить вторую сережку мне в левое ухо или чтобы купить камень Элли мне вторым комплектом, но в последнее время она не горит большим желанием проводить время с Эсме. Они не подруги в любом смысле этого слова, но с моего дня рождения все действительно изменилось.

Это желание проходит, и это хорошо. Я с радостью смирюсь, что у меня в мочке уха нет дырки, потому что у меня по-прежнему есть это. Эсме проводит с нами немного времени, но между мной и домом целый город, и я чувствую себя свободной и легко порхаю со своей лучшей подругой, совершенно не заботясь ни о чем на свете. Я до сих пор чувствую, что родители опекают меня сильнее, чем большинство детей моего возраста, но у меня неплохие перспективы. У меня есть много того, о чем мама с папой понятия не имеют, и я всегда благодарна за каждую секунду этого.

В торговом центре, когда мы выходим из «Клэрс», Эсме идет налево. Мы с Элис – направо.

Мы делаем покупки в музыкальных и книжных магазинах, меряем одежду и смеемся друг над дружкой. Элли – единственный человек, который видел меня в штанах «Дикис», ботинках «Док Мартинс», майке в сеточку, надетой прямо поверх бледно-розового лифчика и огромной безразмерной шапке-бини, почти спадающей на глаза. Так же как и я – единственная, кто застал ее в сногсшибательном, великолепном фиолетово-голубом выпускном платье для девушки на четыре года старше ее.

Моя челюсть отвалилась, а глаза выкатились из орбит, когда она вышла из примерочной, чтобы встать перед зеркалом.

- Элли, твои сиськи выглядят потрясающе!

- Они мне совершенно не подчиняются! – Она качает головой, и весь кринолин вокруг ее ног шуршит, когда я слегка стягиваю тесемки на лифе. Ее сиськи поднимаются выше, и ее глаза тоже вылезают из орбит.

- Откуда же они, блядь, взялись? Ни хрена себе!

Я делаю фото на телефон, пока она осматривает свое оскорбительно-девичье, завернутое в нежно-голубое платье, отражение. А она снимает меня в последнем магазине, где я похожа на немытую кокетливую хулиганку. Поэтому, делая это фото, я вижу поворот на 180 градусов, а даже если и нет, это слишком классный момент, чтобы его не запечатлеть.

- Блядь, ты больная! – Она смеется, изо всех сил притворяясь сердитой. – Если ты покажешь его кому-нибудь, ты – мертвая принцесса, Би.

Я смеюсь вместе с ней и шуршу своим пушистым выпускным платьем, стоя рядом с ней у зеркала.

К тому времени, как мы встречаемся со всеми у «Нишинос», я очень хочу есть. Закусочная – это прекрасно. Кино после закусочной – еще лучше. А петь с Элис песню «Timberwolves at New Jersey»* целиком по дороге домой – идеальное начало идеального конца совершенно идеальной пятницы.

Мы приезжаем домой в начале одиннадцатого. Эдвард все еще гуляет с друзьями и чем-то там с ними занимается. Карлайл на выходные уехал из города, и Эсме направляется в свою комнату спать. Мы с Элис остаемся, и весь дом в нашем распоряжении. Она включает телевизор, и мы разваливаемся у камина.

Проходит около часа. Эдварда до сих пор нет дома, а я устала, и Элли тоже. Мы поднимаемся наверх, я снимаю свои зимние сапоги, она - кеды, и надеваем пижамы. Я хотела дождаться Эдварда, но уже поздно, и после дневной суеты меня клонит в сон. Засунув телефон под подушку, зевая, я пытаюсь держать глаза открытыми, но веки отказываются слушаться.

Спустя какое-то время телефон у меня под щекой жужжит, и на экране я вижу, что сейчас 1:47 ночи.

Просыпайся малышка-красавица. Иди сюда.

Моя улыбка просыпается и потягивается раньше, чем все остальные части тела.

«Иду», пишу я в ответ, смаргивая сон.

***

Эдвард рядом со мной в его постели. Он растирает катышки на своей тетради по геометрии. Время от времени он смеется над Дэном Экройдом и Биллом Мюрреем**, которые в телевизоре, но не отрывает глаз от того, что делает.

Краем глаза я наблюдаю за его руками, расслабленная, но совсем не сонная и, как всегда, зачарованная вещами, от которых - знаю - должна держаться подальше.

Мы оба сидим, прислонившись к подложенным к спинке кровати подушкам. Он клянется: «Я трезвый, просто слегка под кайфом, детка», но заявляет это с полузакрытыми глазами и самой кривой и блуждающей улыбкой, что я когда-либо видела. Это было его возражение, когда я сказала, что он пьян в дым.

Однако, это не плохо. Совсем не плохо. Он просто глупый и слегка заторможенный, и это по-своему весело.

А еще он ни капельки не устал, и теперь, когда он дома, я тоже.

Эдвард бросает взгляд на фильм и высыпает зеленую траву на тонкую белую бумагу. Я стараюсь не смотреть, но из-за него это сложно сделать. Он касается уголка бумаги одним кончиком языка, чтобы края приклеились друг к другу.

Может, он и брат моей лучшей подруги. Может, он и навсегда старше меня на два года. Может, сейчас он даже и хулиган с пьяным лицом, но от вида того, как он осторожно скручивает косяк подушечками пальцев и заклеивает его, лизнув кончиком языка, мои бабочки начинают вытворять неописуемые вещи.

Мое сердце колотится, и я чувствую мурашки по всему телу. Если бы на мне было его худи, я бы закуталась в него посильнее, но его нет. Оно на Эдварде, и нет слов, чтобы описать, как оно будет пахнуть, когда он вернет его мне.

Я засовываю эту мысль поглубже и стараюсь не улыбаться во весь рот. Складываю руки на животе и тереблю пуговицу на подоле майки. Вместо этого я думаю о сегодняшнем дне. О конфетах «Лемонхэдс». О пышных выпускных платьях и поездке домой, когда Элис уже подмигивала и толкала мать локтем, снова уговаривая ее разрешить ей проколоть губу. Она сумасшедшая.

Я снова думаю о том, чтобы проколоть уши. Я могла бы купить камень Элли и носить два крошечных бриллиантика в каждом ухе. Я чувствую, что мама разрешит. Однако я бы ни за что не стала делать ничего подобного со своей губой. Это безумие. Элли – сумасшедшая красавица, но если это сделаю я, я буду просто сумасшедшей.

Но кое-что более девчачье может быть…

Эдвард подправляет кончик своего косяка, и я через футболку вожу подушечкой пальца вокруг пупка.

Маму перевернуло бы, если бы я только спросила. Она никогда и ни за что мне не позволит.

Но от этого мысль не уходит. Я снова через футболку вожу пальцем вокруг пупка, воображая там что-нибудь маленькое и блестящее.

- Эй, ты там в порядке, Би? – спрашивает Эдвард, не глядя в мою сторону.

- М-м-м. – Я киваю, чувствуя себя немного глупо застигнутой врасплох, и двигаю пальцы к одной из жемчужных пуговичек, находящейся рядом. – Красивые пуговицы, - говорю я.

Левая сторона его рта, которую мне видно, ползет вверх.

- Ты красивая.

Я улыбаюсь, безмолвно замирая от его милой легкомысленности, и пальцы снова возвращаются к пупку.

Закончив, Эдвард кладет косяк рядом с травой, насыпанной на тетради. Он вырывает еще лист и складывает его, чтобы наполнить травой.

- Давай, - говорит он, - рассказывай, о чем думаешь.

Я смеюсь. Единственные мысли у меня в голове – о бриллиантах и сапфирах и о том, как красиво он скручивает косяк.

- Что, если я проколю пупок? – умышленно задумчиво говорю я, приподнимая самый край футболки, чтобы посмотреть на этот упомянутый пупок.

Я слышу его усмешку. Поднимаю глаза, и он не смотрит, а качает головой.

- Не делай этого.

- Что? – спрашиваю я, и покрываюсь мурашками, когда его пальцы сжимают и закручивают зеленое в белое. Я отгоняю прочь непроизносимые мысли. – Повешу какую-нибудь маленькую изящную штучку, ничего безумного. Ну, например, маленький бриллиантик. – Я смотрю на свой живот и представляю это, и это действительно было бы здорово.

- Блядь, не смей, детка, - говорит он. Когда он заклеивает косяк, его ухмылка возвращается. Его голос искаженный и беззаботный, но это не меняет того, что он говорит.

- Почему нет? – Я в недоумении. Я совершенно уверена, что у Виктории есть пирсинги. Совершенно уверена, что мысль о том, что он находится сколь угодно близко к ее пирсингам, вызывает у меня тошноту. Я не понимаю, почему он против этой идеи. И почему ему вообще не все равно.

Эдвард отвечает, не думая. Естественно, даже не дрогнув:

- Потому что я люблю твой пупок таким, какой он есть. – Он вертит кончик косяка, осторожно касаясь его подушечками пальцев. Я не думаю, что он понимает, что говорит. – Не вставляй это дерьмо себе в живот, Блисс.

Мое сердце излучает чистый, непреломляемый солнечный свет. Я сияю. Меня трясет от неукротимой радости, и я не могу поверить, что он только что сказал это. Я слегка выпрямляюсь и засовываю пальцы ног под его бедро, чтобы согреть их. Смотрю прямо на него, ожидая, когда до него дойдет.

Я чувствую это.

Ты это чувствуешь?

Его ухмылка расползается по лицу, когда он смотрит на меня. Он откладывает косяк и трет мою правую икру. У него теплая рука. Он всегда такой теплый.

- Что? – спрашивает он; в его блеклых темно-голубых глазах любопытство.

Я улыбаюсь еще шире. Я ни за что не упущу такую возможность.

- Ты любишь мой пупок?

Розовые от алкоголя щеки Эдварда становятся еще немного розовее. Его улыбка становится шире, он бросает взгляд на мою задранную футболку, а затем игриво переводит взгляд на меня.

- Правило номер… а, неважно: это мой пупок.

- Ты не можешь владеть моим пупком! – пищу я сквозь смех.

Эдвард смеется, прижимая палец к губам, напоминая мне вести себя тихо.

- Ш-ш-ш, могу. Это правило. Ты не можешь сказать «нет».

Я качаю головой и встаю на колени лицом к нему. Глаза в глаза, улыбка к улыбке, мои пижамные штаны, прикрывающие колени, касаются джинсовой ткани на его левой ноге. Я больше не чувствую себя подругой его младшей сестры. Я как никогда раньше чувствую себя более равной ему.

- Ты сказал, что любишь мой пупок, - как ни в чем не бывало, напоминаю я ему. Внутри я вся свечусь. Я чувствую себя смелее и увереннее, чем когда-либо, когда на мне были сапоги или кружева. – Ты сказал «люблю», Эдвард. Люблю-ю-ю-ю-ю-ю-ю, - передразниваю я умышленно тихим шепотом. – Это значит, что ты лю-ю-ю-юбишь меня?

Он посмеивается и убирает тетрадь по геометрии на тумбочку. Он тоже встает на колени; теперь он выше меня. Я поднимаю глаза.

Эдвард выгибает левую бровь, словно хочет убедиться, что все мое внимание обращено на него. Словно сейчас я могла бы обратить его на что-либо другое. Он улыбается моей любимой улыбкой и пристально смотрит мне в глаза.

- Конечно, я люблю тебя, Блисс.

Я чувствую, как мой рот и глаза слегка распахиваются.

Его голос тихий и добрый, но он на самом деле спрашивает:

- А ты меня разве не любишь?

Я киваю, сжимая в улыбке зубы. Я даже не пытаюсь это отрицать. Мне кажется, что я любила его всегда. Это объясняет все. Это и есть все.

- Конечно, я люблю тебя.

Эдвард слегка наклоняется, и теперь мы ближе друг к другу. Я чувствую, что окружена его телом и его словами, его запахом и его жизнью. Он делает вдох, и мне хочется лизнуть его губы. Хочется почувствовать его губы на своих губах.

- Ты тоже меня лю-ю-ю-юбишь? – дразнит он в ответ, легко и воздушно, его сонные глаза честные и игривые.

Я снова киваю и чувствую его левую руку на своей пояснице, а сразу после – его правую руку на животе. Его прикосновения такие легкие, что я едва ощущаю их через майку, когда его ладонь накрывает мой пупок, легко и едва ощутимо, не так, как другая его рука прижимается к моей спине, удерживая меня прямо. Ощущение от руки на животе другое. Он нежен, но не играет со мной.

- Скажи, что он мой. – Он улыбается.

Я смеюсь от мысли согласиться, от мысли, что он хочет мой пупок, и качаю головой. Он не может просто владеть частью меня. Это глупо. Части людей нам не принадлежат, даже если это мужья и жены.

Когда он толкает меня на спину, щекоча до одури, я понимаю, что это возможно. Может, людям и не принадлежат части друг друга, но чем дольше мы смеемся и шикаем друг на друга, щекочемся и сплетаемся в единое целое, тем больше мне нравится мысль, что Эдварду принадлежит часть меня. Гораздо большая, чем та маленькая часть, о которой он просит, так же, как и мне принадлежит часть его. Она больше, чем мой пупок – она под кожей. Глубже и, похоже, не имеет границ. У меня нет слов, чтобы выразить это. Она просто его.

Я катаюсь под ним, лопаясь от смеха так тихо, как могу, уткнувшись в подушку, когда он щекочет мне ребра.

- Ладно! – шепотом говорю я сквозь смех. – Ладно! Ладно!

Эдвард перестает щекотать меня и все его лицо, включая глаза, улыбается. Он снова прижимает меня к кровати, положив ладонь на пупок, по-прежнему поверх майки.

- Скажи, что он мой. – Он тихо выдыхает и смеется.

Я поворачиваю голову и, тяжело дыша, улыбаюсь ему во весь рот. Ладно, честность за честность.

Убирая всклокоченные волосы с лица, я тянусь к нему. Прижимаю свою руку к его животу через, там, где должен быть его пупок, так, что он может видеть и чувствовать то же, что и я.

- Скажи, что твой – мой.

Эдвард смеется, откинув голову, все его тело смеется, как я люблю. Он проводит большим пальцем взад-вперед по моему животу, снова глядя на меня.

- Ладно, Блисс, конечно. Договорились.

Я гадаю, чувствует ли он, как под его рукой бьется мое сердце, потому что на моем теле нет места, где бы я его не чувствовала.

- Договорились. – Я улыбаюсь. – Мой пупок – весь твой.
 

* композиция группы «Taking Back Sunday»

** сдается мне, он смотрит «Охотников за привидениями»