Блядь.

Блядь, блядь, блядь.

Всё разваливается на куски. Всё, чего мне с таким трудом удалось добиться – всё зря. Я даже не знаю, с чего начать, чтобы всё осознать. Мой разум напоминает абсолютный хаос, и мне жаль, что я не могу просто отключить его.

Сон, однако, из-за пульсирующей боли в руке стал для меня непозволительной роскошью.

И так. Я говорила.

Дважды.

Но я ещё не знаю, что мне думать об этом. Возможно, хорошо знать, что я всё ещё могу говорить. Но всё же решение хранить молчание сильно как никогда. Я сказала Эдварду, что это трудно и думаю, он меня понял. Также он не стал раздувать из этого проблему, что принесло большее облегчение, чем тот факт, что я на самом деле могу говорить.

И я сидела у него на коленях. Я была в его объятиях, думаю, что в течение трёх часов подряд. Я даже не могла перестать плакать, но он ни разу не дал понять, что ему надоело. Он позволил мне выплакаться.

И это было так хорошо. Было так хорошо иметь возможность плакать, освободиться от всего этого. От моего гнева и безнадёжности, которые я несла в себе так много лет. Все вышло вместе с очистительными слезами.

Я не знаю, почему Эдвард привлёк меня к себе и до сих пор не понимаю, как я могла допустить, чтобы это произошло. Всё, что я знаю – и это может показаться довольно странным, – что я благодарна за то, что позабыла о своей бдительности и позволила этому случиться.

Потому что нет смысла отрицать – в его объятиях я чувствовала себя очень хорошо. Когда его сильные руки, прижимая к себе, не сдерживали, а защищали. Я даже не возражала, когда он обнял меня крепче. Нет, это казалось... безопасным? Как и в те моменты, когда Эсме обнимает меня, возможно, даже лучше. В любом случае, ощущения очень отличаются.

Я не вижу в этом никакого смысла. Почему я хочу снова оказаться в его объятиях, когда все мужчины для меня изначально несут в себе зло? Я не могу увязать прошлое с настоящим.

Я так растеряна.

Пульсирующее запястье не помогает.

Я ломала запястье и прежде – кость срослась просто отлично. Вот только теперь я живу в доме с врачом, который к тому же, работает в хирургии. И который, ко всему прочему, очень наблюдателен.

Карлайл заметил, что я не использую свою руку. Боже, я чуть не обмочилась от страха, когда он велел мне подойти к нему таким голосом, что я поняла – сопротивляться бесполезно. Это так напоминало прежние времена, и я так испугалась, что он собирается причинить мне боль.

Но он был очень осторожен, и даже мои мысли, казалось, вошли в ступор. Его осмотр был болезненным, но я понимала, что он не давит на моё запястье, пытаясь намеренно причинить боль. Он просто его осматривал.

Моё сердце пропустило удар, когда он сказал Эсме, что мы едем в больницу. Я не хотела этого. И до сих пор не хочу, но они не дали мне возможности убежать. И вот теперь я сижу в приёмной, ожидая, когда меня пригласят на рентген. Карлайл в нескольких шагах от меня стоит возле кофейного аппарата – пытается заставить эту штуковину заработать.

Эсме очень осторожно попыталась спросить, как я сломала своё запястье, но я решила просто проигнорировать её. Я не хочу, чтобы они знали, что в этом только моя вина. Им не стоит даже беспокоиться обо мне. Было бы хорошим наказанием позволить мне исцелиться без каких-либо вспомогательных средств.

Может, я должна сказать ей об этом.

Набор текста на телефоне левой рукой занимает уйму времени, но, в конце концов, мне удаётся написать, что всё это моя ошибка, и что я не заслуживаю никакого ухода.

Эсме читает мои слова, а затем встречается с моим взглядом.

– Все мы иногда совершаем безрассудные вещи. Это вовсе не значит, что нам будет отказано в помощи.

Когда я пытаюсь возразить, Эсме встаёт передо мной на колени и, глядя в глаза, кладёт руки мне на колени.

– Белла, ты ударила кулаком о стену. Не очень умное действие, но, должно быть, у тебя были на то свои причины. Сейчас ты имеешь дело с последствиями, а в нашей семье это означает, что ты получишь медицинскую помощь. Если мы не поможем тебе, кем это сделает нас?

Не в силах возразить, я сижу, кусая губу. Я хочу извиниться, но не знаю как. Кажется, что написать об этом будет недостаточно, и я никоим образом не собираюсь говорить.

Рентгенолог приходит за нами спустя несколько минут, и вслед за женщиной я следую в кабинет. Когда она просит, чтобы я сняла свой свитер, встревожившись, я качаю головой, и она воспринимает это как сопротивление, потому что, раздеваясь, я могу задеть больное запястье. Придя к компромиссу, она просит меня закатать рукав.

Я вздрагиваю каждый раз, когда она касается меня, и снова она понимает меня неправильно и извиняется за то, что причиняет боль. Я закрываюсь в своём разуме, ожидая, когда это испытание закончится. Я знаю, что не могу убежать, и чувствую беспомощность и разочарование.

Вскоре после этого я оказываюсь в отделении хирургии, где Карлайл рассматривает мои рентгеновские снимки. Ручкой он указывает на место перелома.

– Ты ломала запястье и прежде, – говорит он. – И кость срослась не очень хорошо. Тебе её вправляли?

Эээ, нет. Тогда я даже не обращалась в больницу. Переломы всегда исцелялись сами, просто иногда это занимало немного больше времени.

– Нынешний перелом пришелся на то же место, – к моему облегчению продолжает Карлайл. – К счастью, это скорее трещина. И заживёт без дополнительной вправки.

Это хорошие новости, верно? Это значит, что теперь я могу пойти домой. Я уже встаю, но Карлайл говорит.

– Но гипс тебе всё же необходим.

Нет. Нет, нет, нет, нет, нет. Боже, нет.

– Разве нет других вариантов? – тихо спрашивает Эсме. – Гипс – это так неудобно.

Карлайл ненадолго задумывается.

– Может, лангета. Но ты не должна снимать её, договорились?

Я нетерпеливо киваю, безумно счастливая, от того, что мне не нужно будет накладывать гипс.

– Хорошо. Сейчас я хочу сделать быструю оценку твоего запястья, а затем найду кого-то, кто сможет помочь тебе, – говорит Карлайл. Он садится на табурет перед кушеткой, на которой я сижу, и просит, чтобы я сжала руку в кулак и протянула ему.

Я не могу выпрямить руку полностью и, когда он думает, что это из-за боли, я с ним не спорю. Мой шрам остаётся незамеченным.

Закончив, Карлайл выходит из кабинета, пообещав скоро вернуться.

– Лангета – это хорошо, – стараясь приободрить меня, говорит Эсме. – Тогда тебе не понадобится помощь в душе и т.д.

Я киваю, глядя на свои руки, лежащие на коленях.

– Если ты хочешь о чём-то поговорить... – Эсме замолкает.

На этот раз я качаю головой. Мне просто очень жаль, что я доставляю им столько неудобств – вот и всё.

– Ты поговоришь об этом со своим врачом? – осторожно спрашивает она. – Ты можешь говорить с ней о таких вещах?

Да, могу. И боюсь, что мне придётся, хоть я понятия не имею, как её понимание сможет помочь мне разобраться с тем, что происходит сейчас в моей голове.

Просто всё так запутано.

Меня беспокоит, что в глубине души я действительно хочу вновь почувствовать вокруг себя руки Эдварда. Нуждаясь в ласке, я прислоняюсь к Эсме. Её поддержка заставляет немного сдуться тот пузырь беспокойства, в котором я сейчас оказалась.

Установка лангеты занимает немного больше времени, чем я думала поначалу. В конце концов, мою руку облегает нечто похожее на пластиковый пакет, который, при желании, я могу снять. Моего шрама так никто и не заметил.

Мне также дали повязку, чтобы поддерживать руку, чем я ужасно недовольна, и обезболивающие, которые я не хочу принимать. Именно их я пила, когда у меня болело горло. Но именно потому, что мне знакомы эти таблетки, я беру их. Конечно, поскольку я слабая, смешиваю порошок с водой и выпиваю, перед тем как Эсме высаживает меня перед школой. Я приехала как раз к большой перемене.

Я жду, когда она покинет автостоянку, затем снимаю повязку и запихиваю её в рюкзак. Засунув руку в карман толстовки с капюшоном, как я и делала это прежде, я иду в сторону школы.

Остальные за своим обычным столиком. Кроме Эммета и Розали, и Элис говорит мне, что они вышли на прогулку. Джаспер, кашляя, пытается скрыть свой смех, но это – плохая маскировка.

– Как всё прошло? – спрашивает Эдвард и переводит взгляд с моей руки, засунутой в карман, обратно на меня.

Я пожимаю плечами, но когда все продолжают интересоваться, достаю руку и показываю лангету. Элис сочувствует, но признаёт, что это намного удобней гипса.

– Это перелом?

Неловко, левой рукой я достаю из кармана телефон и пишу.
 

– Болит?

Я нерешительно пожимаю плечами. Конечно, болит.

– Мне так жаль, что в прошлую субботу я схватил тебя за запястье. Я понятия не имел.

Я пытаюсь вспомнить об этом, но воспоминания расплывчаты и сосредоточены главным образом на эмоциях, а не действиях. Кажется, это случилось, когда Эдвард потянул меня за руку, пытаясь заставить отпустить мои волосы.

Взглядом я пытаюсь передать, что прощаю его. Он не мог знать, и, конечно, винить его я не могу. Тогда рука даже ещё не опухла. Сейчас моё запястье отекшее и фиолетовое, в основном потому, что я не приложила к нему лёд. Карлайл сказал, что опухоль сойдёт через несколько дней.

– Я хотел отвезти тебя на поляну после школы, если ты конечно, не против, но идёт дождь, – неуверенно продолжает Эдвард.

Я печатаю снова.
 

Он выглядит расстроенным.

– Да, конечно. Я совсем забыл.

Я думаю, что всё в порядке, но не хочу писать ему об этом на своём телефоне. И не хочу произносить это вслух. Он знает не хуже меня, что я не более готова говорить сейчас, чем и на этих выходных.

Во время биологии Эдвард наблюдает за мной, а когда урок заканчивается, помогает собрать рюкзак. Мне не нужна его помощь – вчера я отлично справилась сама, но он смотрит на меня вскинув бровь, говоря без слов, что собирается помогать, хочу я того или нет.

Мне это нравится.

Странное порхающее ощущение в животе всё ещё не покидает меня, когда я вручаю учителю физкультуры записку от Карлайла. Поскольку я не могу использовать правую руку, то почти ничего не смогу сделать для своего реферата.

Тренер Клэпп предлагает мне посидеть в его кабинете, окна из которого выходят на спортивный зал и понаблюдать за игрой учеников в баскетбол. Он хочет, чтобы на его компьютере я сделала заметку о качестве игры. В конце урока он хвалит меня за внимательность и справедливое суждение и отпускает.

Боясь промокнуть, я практически бегу к машине Эдварда, но, кажется, мои усилия напрасны, ведь я понимаю, что его там ещё нет. Однако слышится звук разблокировки автомобиля и, глядя на Эдварда, который открыл для меня машину и бежит ко мне, я карабкаюсь на переднее сиденье.

Эти небольшие поступки делают его ещё более особенным в моих глазах. Как и то, что он сделал с бутылкой воды в зоопарке. Или когда в воскресенье он принёс мне молока, хоть я и уверена, что это была просто отговорка, чтобы прийти и увидеть меня.

Ну, я совсем не против этого. Если всё останется именно таким, и он не изменится, я могла бы научиться наслаждаться этим. Нет, не совсем верно. Я могла бы позволить себе наслаждаться.

Именно об этом я спрашиваю Шивон, когда Эдвард высаживает меня у её офиса. Как я могу позволить себе наслаждаться? Ее глаза загораются, когда я начинаю обсуждать эту тему, и, прежде чем ответить на мой вопрос, она говорит, что видит изменения во мне, после того как видела меня в последний раз – перед весенними каникулами.

– Ты расскажешь мне, что случилось с твоей рукой, не так ли?

Неразборчивыми буквами я пишу.
 

– Пожалуйста, Белла, расскажи мне всю историю, – поспешно говорит она. – Кто-либо ещё был вовлечён в этот несчастный случай?

Я быстро качаю головой, наконец решив, что лучше всего продемонстрировать то, что именно я сделала. Я пишу слово «злость» и, подойдя к стене, делаю вид, словно бью кулаком в стену.

– Я бы не назвала это несчастным случаем. Хочешь поговорить о своём гневе?

На этот раз я пожимаю плечами. Мне бы не хотелось говорить о том, что произошло в выходные. Кроме того, мой гнев напугал меня. Что толку злиться на своё прошлое? Это всё равно ничего не изменит.
 

– Ладно. Спасибо и за это. А в остальном, как прошли твои весенние каникулы? Чем ты занималась?

Я рассказываю ей о Рене, о стёганом одеяле, о дне, проведённом с девушками, и как я чувствовала себя, поняв, что меня принимают безоговорочно. Как Розали отреагировала на мои шрамы. И молчу про Эдварда. То, что происходит между нами священно для меня, и я не хочу всё испортить, анализируя.

Я оставляю в тайне, что я говорила. Я не готова всё раскрыть. Я сама всё ещё пытаюсь это осознать и даже не уверена, хочу ли попробовать снова. До сих пор я держу этот новый факт в секрете и надеюсь, что Эдвард поймёт и сделает то же самое. На данный момент кажется, что это именно так, потому что больше никто не упоминал о произнесённых мною словах.

Это мне тоже нравится. Он хранит мой секрет и при этом не важничает и не заставляет меня что-то сделать. Интересно, каково это – произнести его имя. Может, я смогу втайне попрактиковаться.

Нет. Мысль о том, чтобы снова заговорить, заставляет меня съежиться. Я не готова и не уверена, что когда-либо буду. Но знать, что я могу – хорошо. Я помню, что несколько лет назад пыталась говорить и поняла, что мне физически невозможно заставить свой рот и язык двигаться правильным способом, или даже издать какой-то звук, или что-то прошептать. Я помню, как испугалась тогда, хоть боялась признаться в этом даже самой себе.

В конце нашей встречи Шивон советует позволить всему этому нахлынуть на меня, чтобы научиться справляться со своими эмоциями и даже с гневом, добавляет она, бросив многозначительный взгляд на моё запястье.

Когда я говорю ей, что боюсь своих эмоций, она пытается успокоить меня.

– Если окажется, что гнев стал той эмоцией, которая нуждается в выходе, поговори об этом со мной. Мы сможем что-то придумать. Не причиняй себе боль. Я понимаю, что это лишает части энергии, которая накопилась в твоём теле, но это не лучший способ от неё избавиться.

Я киваю, понимая, что она говорит правду. Я обещаю ей анализировать то, что чувствую, пытаясь выяснить, что вызвало это состояние.

Когда я признаюсь, что мне не просто наслаждаться вещами, потому что я боюсь потерять их, она смотрит мне прямо в глаза.

– Если что-то было у тебя отнято, просто стыдно его не ценить, пока оно находится в твоём пользовании.

Я ненавижу, когда она права.

По дороге домой Эдвард слушает в машине диск с инструментальной музыкой. Мне нравятся звуки гитары, и я вижу, как Эдвард постукивает пальцами по рулю в такт мелодии. Он говорит мне, что это музыка из фильма «Шоколад».

– Смотрела его?

Когда он бросает на меня взгляд, я качаю головой. Он сразу же это скрывает, но я успеваю заметить разочарование в его глазах. Даже не осознавая, слово срывается с моих губ.

– Прости.

Звучит неловко и неестественно, и голос не похож на мой мысленный. В шоке я понимаю, что говорю как семилетняя.

Понятия не имея о моём открытии, Эдвард хмурит брови в искреннем замешательстве.

– Почему ты извиняешься?

Я не могу больше говорить. Всё моё тело, кажется, заблокировано, потрясённое тем, что я только что произнесла слово вслух. Что произошло с моим контролем? В течение десяти лет я без особых усилий молчала. Тогда почему за несколько дней я уже трижды говорила? Я хочу снова вернуться в свой безмолвный мир. Хоть и не идеальный, но, безусловно, более безопасный.

– За что ты извиняешься, Белла? – снова спрашивает Эдвард, быстро взглянув на меня, после чего вновь сосредотачивается на дороге.

За то, что не говорю, с сожалением думаю я. Мне жаль, Эдвард. Я не могу.

– Эй, – говорит он, когда замечает мою грусть. – Не делай этого. В этом нет ничего плохого.

Есть. По крайней мере, так кажется мне. Просто я не могу рассказать ему, потому что именно это и неправильно. Ирония оставляет горьковатый привкус во рту.

– Это нормально, – говорит он, и его правая рука оставляет руль и ложится ладонью вверх на центральной консоли. Это явное приглашение – и осторожно, помня о том, что он, возможно, передумает, я кладу свою левую руку в его.

Не отводя взгляда от дороги, Эдвард сплетает свои пальцы с моими и держит мою руку, пока мы не приезжаем в Форкс. Там он отстраняется, чтобы переключить передачу.

Поставив машину в гараж, он довольно мне улыбается и выключает двигатель.

– Мы должны сделать вместе домашнее задание, по крайней мере, биологию.

Я принимаю его предложение и, зайдя в дом, мы направляемся в кухню, что взять себе напитки и возможно что-то из еды.

Глаза Эсме в тревоге расширяются, когда она видит, что я снимаю лангету, собираясь помочь ей приготовить.

– Категорическое нет. Даже не думай.

Что? Но почему? Тогда как я могу помочь с ужином? Она бросает на меня ещё один предупреждающий взгляд, и тихо злясь, я кладу руку обратно в карман.

– Где твоя повязка? – спрашивает она.

Я указываю через плечо туда, где в прихожей оставила свой рюкзак.

– Знаешь, предполагается, что ты должна носить её, – говорит Эсме, её тон – странная смесь веселья и укора.

Мне не хватит сил ей объяснить, почему я не хочу носить повязку. Вместо этого я указываю на то, что моя рука просто замечательно висит в кармане свитера. Эсме повторяет, что не позволит мне помочь ей готовить. Нахмурившись, я сажусь за барную стойку, так или иначе вставая, чтобы левой рукой помешать соус, когда Эсме занята чем-то ещё.

Мне этого не понять. Даже с лангетой я много чего могу делать этой рукой. Разве что письмо или другие движения, требующие ловкости, даются мне не так просто. Но, в таком случае, я могу просто снять лангету. Нет, ну серьёзно, к чему вся эта суета?

Вернувшись домой, Карлайл сразу же замечает, что я не ношу повязку и спрашивает меня, где я оставила её. Страх сковывает моё тело, когда дрожащей рукой я снова показываю в сторону прихожей.

– Пойди и принеси, – говорит он, и мне остаётся только повиноваться. Когда я возвращаюсь с белым треугольником в руке, то чувствую, как в груди бешено бьётся сердце. Я не должна была снимать повязку. Как я могла быть настолько беспечной и не надеть её до того, как он приехал домой?

Карлайл протягивает руку и с дрожью в коленках, я отдаю ему повязку. Он проверяет, правильно ли она завязана, после чего возвращает её мне.

– Носи её и не снимай.

В его голосе нет злости, всего лишь наставление. Но выражение его лица ясно даёт мне понять, что возражениям места нет.

Однако когда я пытаюсь надеть повязку, моя нижняя губа слегка выпячивается вперёд. Карлайл тянется, чтобы помочь мне, но его неожиданное движение пугает меня и, сильно вздрогнув, я резко отстраняюсь.

Оказавшись вне его досягаемости, застигнутая врасплох, я смотрю на него, широко раскрыв глаза. Затаив дыхание, я жду, что он собирается предпринять.

Момент кажется неловким, но Карлайл быстро приходит в себя.

– Прости, – говорит он. – Я просто хотел помочь. Ты не против, если я помогу?

Моё сердце по-прежнему колотится где-то в горле, и я киваю один раз, потому что слишком напугана, чтобы ему отказать. Его руки возвращаются, и на этот раз более осторожно он помогает мне вернуть повязку на место.

– Я знаю, что тебе это не нравится, но так будет лучше для твоего запястья.

– Дело в кровотоке, верно? – выйдя из гостиной, спрашивает Эдвард, понятия не имея о том, что произошло минуту назад.

– Если держать рану возле сердца – уменьшится боль, – объясняет Карлайл своему сыну. Затем вновь поворачивается ко мне. – Твоё запястье, должно быть, пульсирует.

Он не понимает, что на самом деле меня не беспокоит физическая боль. Я имею в виду, что я всегда боюсь её получить, но когда она существует, то могу с ней справиться. Легко.

Карлайл тихо вздыхает, ещё раз просит меня носить повязку, а затем поднимается к себе в кабинет, чтобы перед ужином немного поработать. Я остаюсь в кухне, пытаясь разобраться со своими мыслями. Что со мной не так, как я посмела бросить ему такой вызов? Никогда не думала, что могу умышленно провоцировать кого-то вроде Карлайла. Я качаю головой. Я действительно очень изменилась за последнее время.
 

Дни тянутся медленно. Лангета не позволяет мне делать всё то, что я могла раньше, когда несколько лет назад моё запястье было на самом деле сломано. Конечно, это очень расстраивает меня, хоть спустя несколько дней я понимаю, что могу довольно разборчиво писать.

Я не ношу повязку в школе. Просто не могу заставить себя сделать это. Остальные уже знают, что мне нельзя снимать её, но до сих пор никто не выдал меня Карлайлу. Когда однажды вечером я спрашиваю об этом Элис и Розали, они лишь пожимают плечами.

– Это твоя ответственность. Мы никому ничего не скажем, – говорит Розали. – Да и зачем нам?

Она с такой лёгкостью говорит об этом, что к горлу подступает комок. Левой рукой я печатаю на своём телефоне.
 

– Не за что, – говорит Элис. – И не переживай ты так.

Легче сказать, чем сделать.

Все помогают мне и делают это так ненавязчиво и тонко, что я даже не могу возразить. Эдвард время от времени несёт мой рюкзак, и он и Элис делают вместе со мной домашку. В свою очередь я помогаю Элис с тригонометрией и провожу небольшое дополнительное исследование для задания по биологии, которое нужно будет сдать через неделю.

В свободные минуты я стараюсь работать над рефератом по физкультуре, который уже начинает обретать некоторую форму. Мне очень нравится работать над этим, но жаль, что из-за больной руки я не смогу заниматься своим любимым лоскутным шитьём.

Каждый раз принимая душ – по крайней мере два раза в день – я снимаю повязку. Каждый раз, принимая душ, я радуюсь, что обошлось без гипса. Каждый раз, принимая душ, я стараюсь как можно меньше смотреть на своё тело. Моё желание быть чистой находится в постоянном противоречии с желанием быть постоянно одетой.

И я не знаю, как мне с этим справиться.
 

– Белла, – в пятницу вечером тихо говорит Эдвард.

Я в кухне, мечтаю о том, чтобы испечь печенье, понимая, что невозможно сделать это с моим сломанным запястьем. Посмотрев в сторону Эдварда, я замечаю застенчивую улыбку на его лице.

Вместо того чтобы что-то сказать, он показывает мне коробочку с DVD диском. «Шоколад» – фильм, саундтрек к которому я не так давно слушала.

– Устроим себе вечер кино? – с надеждой спрашивает он.

Думаю, Эдвард не хочет смотреть фильм здесь, несмотря на то, что в гостиной никого нет. Моё сердце начинает биться сильнее, когда я в полной мере осознаю смысл его просьбы. Я осторожно смотрю на потолок, взглядом выражая вопрос.

Не прерывая со мной зрительного контакта, он медленно кивает.

– Хочешь?

Я киваю в ответ, хоть и знаю, что моё лицо выражает явную неуверенность. Эдвард пытается скрыть свою торжествующую улыбку и, пройдя мимо меня, направляется к холодильнику, после чего наполняет два бокала имбирным элем. Я забираю у него диск, он берёт напитки и ведёт меня в свою комнату.

Я нервничаю. Я безумно нервничаю и не знаю, почему. Словно муравьи ползают по моим внутренностям и даже несколько глубоких вдохов не помогают.

Эдвард смотрит на меня и похоже на то, что он тоже нервничает. Я внимательно всматриваюсь в его глаза, пытаясь понять, почему атмосфера так внезапно изменилась.

– Это всего лишь фильм, – снимая напряжённость, говорит он. – Но если ты не против, я хотел бы закрыть дверь. Для звука, понимаешь?

Я киваю, всё ещё чувствуя себя потерянной. Я следую за Эдвардом глазами, когда он закрывает дверь, а затем вставляет диск в DVD-плеер и включает телевизор. Когда он гасит свет и идёт к дивану, я всё ещё стою посреди его комнаты.

Сев, он смотрит на меня.

– Иди сюда, – говорит Эдвард с нежной улыбкой.

Радуясь обретённой уверенности, что я могу сидеть с ним, я устраиваюсь рядом. Не слишком близко, потому что не хочу как-то стеснять его. Похоже на то, что, чем лучше мы узнаём друг друга, тем больше я боюсь задеть его или как-то расстроить.

– Знаешь, я не кусаюсь, – тихо, с лёгкостью говорит он. Затем снимает свою обувь и подтягивает ноги к себе. Его многозначительный взгляд приглашает меня сделать то же самое, и когда я сгибаю ноги, то понимаю, что так мне немного легче расслабиться.

Тихо посмеиваясь, Эдвард качает головой, а затем начинается фильм.

Это очень хороший фильм, с глубоким смыслом. Фильм, о котором я бы с удовольствием поразмышляла. Когда женщина убегает от жестокого мужа, ища убежища в кафе, у меня перехватывает дыхание. Когда муж – пьяный, злой и очень опасный приходит за ней, я сильно вздрагиваю. Эдвард смотрит на меня краем глаза, но ничего не говорит.

Когда фильм заканчивается, и на экране появляются бесконечные титры, Эдвард поворачивается ко мне лицом. Он кладёт голову на свою руку, лежащую на спинке дивана, и выглядит спокойным. Уверена, более спокойным, чем я. На самом деле не желая, я скорее автоматически проверяю дверь его комнаты.

Разочарование, которое вспыхивает в его глазах, причиняет боль. Левой рукой я делаю жест «прости».

Он хмурится.

– За что?

Я жестом обвожу вокруг себя. За всё. За эту жизнь, за мои недостатки. За всё.

На его лице появляется нежная улыбка, и он пододвигается ближе ко мне.

– Эй, – тихо говорит Эдвард и, в поисках контакта, тянет ко мне руку.

Я поворачиваюсь к нему и протягиваю свою левую руку. Не знаю, почему я совсем не против его прикосновений, но похоже, мне это очень нравится.

Его руки тёплые.

Я отвлекаюсь, когда его палец выводит успокаивающие круги на тыльной стороне моей ладони. Я перевожу взгляд туда, где соединены наши руки. Эффект от его прикосновения отзывается в голове, заставляя меня почувствовать себя особенной. Нормальной. Как хорошо иметь возможность наслаждаться такими прикосновениями.

– Ты больше не собираешься говорить? – тихо спрашивает он. В его голосе нет обиды или упрёка.

Я медленно качаю головой, потерянная в водовороте мыслей, которые всегда переполняют меня, когда дело заходит о моей способности говорить.

– Всё нормально, – заверяет он меня. – Не спеши.

Моя улыбка скорее напоминает гримасу, и я отвожу взгляд, чувствуя, как грусть проникает в моё настроение.

– Эй, – продолжает Эдвард, вновь заставив меня посмотреть на него. Но он больше ничего не говорит, и какое-то время мы просто сидим на диване, держась за руки и глядя друг другу в глаза.

И это нормально.
 

– Белла, – в субботу утром, спустившись на завтрак, говорит Карлайл. – Тебя не было здесь вчера, когда я вернулся домой. Кое-кто хотел, чтобы я передал тебе это.

Он достаёт сложенный лист бумаги и вручает его мне.

Это рисунок. В правом нижнем углу неровными буквами выведено слово «Саймон». Мой рот приоткрывается, когда я вижу цвета на бумаге. Слева нарисован дом, а справа – фигурка женщины и ребёнка. Я предполагаю, что Саймон изобразил себя и свою мать. Отец, к счастью, на рисунке отсутствует.

– Он спрашивал о тебе, – после недолгой паузы тихо говорит Карлайл. – Хочешь навестить его? Завтра его выпишут.

Я сразу же киваю. Я очень хочу снова увидеть этого мальчика.

– Хорошо. Посещение больных начинается у нас в одиннадцать.

Сейчас девять. Я иду в библиотеку, чтобы скоротать время и почитать. И удивляюсь, когда дверь открывается, и всё ещё заспанный в комнату проскальзывает Эдвард.

Он мечтательно мне улыбается и подходит к подоконнику, на котором я сижу. Вместо того чтобы сесть в кресло-качалку, он взглядом спрашивает, может ли присесть рядом со мной.

Я подтягиваю ноги, чтобы освободить для него место. Он застаёт меня врасплох, когда нежно обхватывает лодыжки и кладёт мои ноги себе на колени. Мой взгляд мечется от моих ног к его лицу, и он снова улыбается, выглядя всё ещё сонным, но так же счастливым.

– Мне очень понравился вчерашний вечер, – говорит он, своими тёплыми руками нежно потирая мои лодыжки. – Тебе тоже?

Я киваю, отвлёкшись на его прикосновение. Как давно я мечтала вот так с кем-то посидеть? Но всё же не могу полностью расслабиться – моё тело застыло в ожидании, и нервы скручивают в узел мои внутренности. Это не просто осознание, что он очень близко к шрамам на ногах. Не совсем. Я даже не уверена, что это плохое чувство. Оно незнакомо и непонятно мне.

Эдвард, не обращая внимания на мой внутренний дискомфорт, продолжает поглаживать мои ноги и прислоняет голову к оконному стеклу.

– Просто мне очень нравится проводить с тобой время, – тихо продолжает он. – Как сейчас, – добавляет он, слегка сжав мою щиколотку.

Моё дыхание сбивается от его прикосновения и, подняв голову, он смотрит на меня.

– Всё хорошо?

Прикусив губу, я киваю, но опускаю взгляд туда, где его пальцы обхватывают мою ногу.

– Не очень? – спрашивает он, и, остановившись, ждёт, когда я встречусь с его взглядом. Когда я делаю это, он улыбается. – Нравится?

Моя губа всё ещё поймана в ловушку между зубами и, застенчиво улыбаясь, я киваю, чувствуя, как горячий румянец расплывается на моём лице. Эдвард добродушно посмеивается и, сжав мою ногу, вновь начинает нежно её потирать.

Он больше ничего не говорит, и постепенно я начинаю расслабляться. Когда Эдвард снова встречает мой взгляд – мы улыбаемся друг другу, и в этот момент за дверью библиотеки слышится голос Карлайла.

– Белла, ты готова идти?

– Куда ты собралась? – спрашивает Эдвард, отпустив мои ноги, чтобы я могла встать.

У меня нет с собой телефона и нет знака, с помощью которого я могла бы ему сказать. Глубоко вздохнув, я выдавливаю из себя слово.

– Больница.

Его брови с замешательством приподнимаются.

– Зачем?

Должно быть, он видит на моём лице ту боль, которую я чувствую, потому что спешит меня успокоить.

– Всё в порядке. Ты не должна говорить. Увидимся позже?

Внезапная уязвимость в голосе выдаёт его неуверенность, и на долю секунды я поражена этим новым открытием. Но Карлайл снова меня зовёт, поэтому, кивнув Эдварду, я поспешно выхожу из библиотеки, чтобы поехать в больницу.

Пока мы едем, Карлайл говорит мне о каникулах, и куда они с Эсме хотели бы поехать в этом году. Дети всё время путешествовали вместе с ними, но этим летом они предоставят им выбор – поехать или остаться дома. Он заверяет, что им будет очень приятно, если я пожелаю присоединиться к ним, но что я сама должна принять решение.

Понятие отдыха вдали от дома – что-то абсолютно новое и необычное для меня. Я не имею об этом ни малейшего представления. Единственная эмоция, которая приходит с этой мыслью – страх. Я отталкиваю его, сосредотачиваясь на мальчике, которого собираюсь увидеть.

– Должен признаться, что знаю только половину истории, – говорит Карлайл, когда по коридорам больницы мы идём в сторону детского отделения.

В магазинчике при больнице он помог мне купить мелки и альбом для рисования, который я смогу подарить Саймону. В приюте, где он какое-то время будет жить с мамой, для маленького мальчика очень мало подобной роскоши.

У меня нет никаких возможностей объяснить Карлайлу, что произошло, так как Саймон, увидев нас, с протянутыми руками бежит ко мне.

– Ты вернулась! – восклицает он и тянется, чтобы я взяла его на руки.

Я киваю – его энтузиазм заставляет меня улыбнуться. Возможно, для этого мальчика не всё потеряно. Да, в его глазах всё ещё видна боль, но он выглядит более счастливым, чем на прошлой неделе.

Рискуя вызвать неодобрение Карлайла, я вытаскиваю свою правую руку из повязки и, игнорируя вспышку боли, поднимаю мальчика, желая дать ему то внимание, о котором он просит.

– Саймон, где ты? – слышится женский голос. Когда женщина выходит из палаты в коридор, я понимаю, что это, должно быть, его мать.

Женщина смотрит на меня и на своего сына в моих руках и немного нервно улыбается. Я хочу поставить Саймона на ноги, чтобы он мог вернуться к маме, но он цепляется за меня как маленькая обезьянка, отказываясь отпустить.

– Ты, должно быть, Белла, – подойдя к нам, говорит женщина. – Я Саския Каллахан – мать Саймона.

Я киваю.

– Он не перестаёт говорить о тебе с тех пор, как на прошлой неделе с тобой встретился, – говорит она с улыбкой. Её лицо искажено жёсткими линиями – доказательствами боли и беспокойства.

– Он нарисовал для Беллы очень красивый рисунок, – тихо говорит Карлайл.

Его слова заставляют меня снова попытаться отпустить Саймона, чтобы вручить ему подарок. Глаза мальчика расширяются, когда он принимает коробку и начинает срывать с неё красочную упаковку.

– Мама, посмотри! – взволнованно говорит Саймон, показывая своей матери альбом для рисования.

– Что нужно сказать, Саймон? – подсказывает она ему.

– Спасибо, – автоматически отвечает малыш, вновь переводя взгляд на меня. – Ты порисуешь со мной, Белла?

Я смотрю на Карлайла, спрашивая у него разрешения и, когда он кивает, Саймон хватает меня за руку и со всей силой тянет за собой.

Мы остаёмся на целый час. Я наблюдаю за тем, как рисует Саймон, пока он не просит присоединиться к нему. Карлайл и мать мальчика сидят в другом конце палаты и тихо беседуют. Несколько раз я слышу своё имя. Карлайл не пытается скрыть, что говорит обо мне. Когда я смотрю на него, он просто искренне улыбается и продолжает разговор.

Он говорит ей, что в моём прежнем доме со мной тоже жестоко обращались, и что в юности по своей воле я перестала говорить. Он призывает миссис Каллахан не возвращаться к своему мужу, чтобы дать своему ребёнку лучшую жизнь – ту жизнь, которую он заслуживает.

Саймону, кажется, ещё не надоело моё молчание, даже когда я не могу ответить на его вопрос, что же случилось с моей рукой. Он полностью погрузился в свой рисунок. Когда он заявляет, что закончил, то просто заползает мне на колени и засыпает. Меня поражает его доверие, лёгкость, с которой он ищет ласку, в которой так нуждается.

С острой болью я понимаю, что не смогу действовать так же, как и он.

– Обычно он не так лёгок в общении с людьми, – с горделивыми нотками в голосе отмечает миссис Каллахан.

– Может, они чувствуют связь? – предполагает Карлайл. – Это логично.

– Приятно видеть его таким расслабленным и спокойным, – отвечает женщина. – Это было очень тяжело для нас.

– Вы всё сделали правильно, – говорит Карлайл, в утешительном жесте положив руку на её плечо. – Вот, позвольте мне дать вам свою визитку. Если когда-нибудь захотите позвонить, у вас будет мой номер.

– Спасибо, доктор Каллен, – слегка растерянно отвечает она.

– Нам пора. Время посещений подошло к концу. Его выписывают завтра?

– Да.

– Я желаю вам силы и удачи.

Женщина кивает, в её глазах видны слёзы. Я встаю и, стараясь не разбудить Саймона, кладу его на кровать.

– Возьми рисунок, – говорит его мать. – Посмотри, он нарисовал тебя.

Только теперь я понимаю, что это действительно так. Его мать – блондинка, а он нарисовал девушку с длинными каштановыми волосами, которая играет на детской площадке с мальчиком, который похож на самого Саймона.

На этот раз мои глаза наполняются слезами, и, пытаясь не дать пролиться им, я быстро моргаю. Миссис Каллахан тепло улыбается.

– Ты тоже очень сильна, – шепчет она. – Возможно, более сильная, чем все мы.

Её слова смущают меня, но я решаю подумать о них позже. Сейчас я сосредоточена на нашем прощании и смотрю на Саймона в последний раз, уверенная, что больше никогда его не увижу.

Надеюсь, он забудет, как началась его история и, позабыв обо всём случившемся, заживёт счастливой жизнью, которую, безусловно, заслуживает.
 

Мы ждём вас на ФОРУМЕ!