Белла

Иногда мне снятся сны, в которых я смелая. В которых я говорю то, что думаю и беру то, что хочу. В которых я произношу слова вслух.

Но затем я просыпаюсь, и я не та девушка, что во сне. Просыпаться – как быть похороненной заживо.

Глаза закрыты. Я все еще чувствую жар его тела рядом со мной.

И затем я слышу глухой стук своего сердца, потому что на этот сей раз это не сон. Это не сон. И мне не нужно отчаянно цепляться за его подробности. Он не ускользнет, не исчезнет в том месте, где сны живут днем.

Глаза открыты. Быстро и резко, как вспышка молнии.

И здесь он. Спит. На боку, лицом ко мне. Волосы взъерошены.

Моя рука лежит у него на груди, я едва заметно двигаю кончики пальцев, ощущая ткань его футболки, просто чтобы убедиться, что мы оба реальны.

Я размышляю над тем, как долго он здесь. Рядом со мной. Спит. В этой постели.

Я чувствую, как улыбка расплывается по лицу, быстро сменяемая паникой. Паникой от незнания того, что будет дальше.

Прошлым вечером все казалось таким ясным. Это было бы началом. Это было бы нашим вторым шансом сделать все правильно.

Но что можно разрушить однажды, можно разрушить и дважды.

Я говорю себе прекратить. Сделать вдох.

И я просто наблюдаю за ним. Я не готова, чтобы он проснулся. Я не знаю, как смотреть ему в лицо при свете дня.

Я тихо выскальзываю из кровати и иду в ванную. Моя сырая одежда все еще лежит кучкой на полу. Доказательство того, что вчерашние события действительно произошли. Перелет. Стояние под дождем. Рассказ обо всем.

Я смотрю на себя в зеркало, одетая в его вещи. Я думала, что, может быть, буду выглядеть по-другому. Словно я могла бы увидеть это на своем лице. Словно рассказать ему о том дне значит освободиться.

Я беззвучно проскальзываю через его комнату и на ощупь иду по этому, незнакомому, дому в поисках стиральной машины и сушилки. Я начинаю загружать в нее единственный комплект одежды, который у меня здесь есть.

Я лазаю по кухонным шкафам в поисках чего-нибудь, чтобы приготовить завтрак. Делая это, я ощущаю небольшой подъем. Кухонные шкафы – это личные места. Они как обувь. Кухонные шкафы и обувь – это окна человеческой души.

Я быстро оборачиваюсь на звук покашливания. И он стоит там, прислонившись к дверному проему. Брови подняты.

- Привет.

- Привет.

И затем он улыбается. Идет ко мне. Так, как может идти только Эдвард Каллен. Делая сонный вид сексуальным.

Одной рукой он заправляет волосы мне за ухо. Один жест, который дает мне веру в то, что мы можем это сделать. Другой рукой он обнимает меня за талию, притягивая к себе. Его лицо в моих волосах.

- Белла, все нормально?

Я лишь киваю ему в грудь.

Мы просто стоим, обнимаясь, здесь, у него на кухне. Все шкафы нараспашку, и в них пусто.

Слова мне в ухо:

- Я так рад, что ты здесь.

Я слышу это в его голосе. Облегчение. И я знаю, что он думал, что я могу исчезнуть. Что он до сих пор так думает. Что я не смогу убедить его словами. Что единственный способ убедить его – это остаться.

- Останемся сегодня на ночь в амбаре.

Мой ответ – улыбка.

- Ты пытаешься соблазнить меня, Эдвард Каллен?

- Думаю, ты уже позаботилась об этом, Изабелла Свон.

Цепкие руки и мягкие губы.

Наша последняя ночь перед тем, как Эдвард уедет в КУЛА. Спальные мешки, смотрим на звезды. Но у Матушки Природы другие планы. К тому времени, как заходит солнце, небеса разверзаются, и начинается беспощадный дождь.

Мы лежим на чердаке, прижавшись друг к другу, фонарь давно потух. Никакого неистового стягивания одежды. Больше никаких цепких рук и отчаянных слов.

Только поцелуи. Поцелуи до тех пор, пока мои губы не немеют. До тех пор, пока наши глаза не закрываются. До тех пор, пока он не засыпает.

Я в последний раз целую его в губы, прежде чем выскальзываю из своего спального мешка и босиком на цыпочках иду к маленькому окошку. Вода стекает по стеклу.

Я спускаюсь по лестнице, и выхожу через дверь в мокрую грозовую ночь.

Я стою там, дождь хлещет меня по лицу, и смотрю в небо, ища звезды, которые спрятаны за темными облаками. Те, которые - я знаю - там, даже если я не могу их увидеть.

И я кричу. Изо всех сил. Гром передразнивает меня. Заглушает меня.

Я падаю в грязь. Дождь на лице. Жду. Удара молнии. Когда меня смоет.

Я даже не слышу его до тех пор, пока он не оказывается прямо передо мной.

- Белла, что ты делаешь? – Он вынужден кричать.

- Я еду в Нью-Йорк.

- Что?

- Я сказала, что еду в Нью-Йорк.

И затем меня поднимают. Поднимают на руки и тащат обратно в амбар.

Теперь, когда я не под дождем, мне неожиданно становится холодно. Его руки на моем лице. Вода капает с его лба.

- О чем ты говоришь?

- Я еду в Нью-Йорк.

- И что будешь делать?

- Жить.

- Люди не переезжают просто так в Нью-Йорк.

- Люди делают это ежедневно.

- Белла…

- Знаешь, я там родилась.

- Нет, я не знал. – Голова раскачивается взад-вперед. Глаза закрыты. – А как же колледж?

- Я уверена, что в Нью-Йорке есть общественный колледж.

- Белла, я даже не знал, что ты думала об этом. Когда вообще ты начала об этом думать?

- Только что. Всегда.

- Белла, ты меня пугаешь.

- И себя тоже.

И затем влага и холод побеждают, и я дрожу. Все мое тело дрожит, и он закидывает меня на плечо и забирается вверх по лестнице. Снимает мокрую одежду с меня. Снимает мокрую одежду с себя.

Обнимает меня. Засовывает нас обоих в свой спальный мешок. Крепко прижимает к себе до тех пор, пока мои слезы не заканчиваются. До тех пор, пока холод не уходит. Пока дрожь не проходит. Пока мои глаза не закрываются и разум не отключается.

Мы проводим послеполуденное время, сидя рядом на диване, накрыв колени одеялом.

Он играет с моими пальцами, лежащими на его колене.

- Расскажи мне об этом.

- Рассказать тебе о чем?

- О твоей поездке.

Как бы мне хотелось иметь нужные слова.

- Эдвард, ты вообще хоть немного спал?

- Сейчас мне плевать на сон. Расскажи мне о поездке.

- Хорошо. Когда я пришла туда в первый раз, у меня было чувство, что это совершенно не мое. Мне казалось это таким позерством. Что я знала о том, как ухаживать за детьми и младенцами?

- Уверен, что ты отлично справлялась. Уверен - даже более чем отлично. – Он не убирает руку с моей руки, и нежно целует меня в щеку. Я забыла о нежных поцелуях в щеку.

- Они ничего не боялись. Они не боялись темноты. Они не боялись света. Ничего. Они были счастливы. Они были счастливы без причины. Ну, кроме одной.

- Расскажи.

- Она была малюсенькая. Думаю, около пяти месяцев от роду, но она была такая крошечная. Знаешь, некоторые их них даже не были сиротами. У некоторых из них были родители, которые просто не могли о них заботиться. Они были просто слишком бедны, чтобы прокормить еще один рот. Но эта девочка была сиротой.

Он кивает.

- Они сказали, что ее мать умерла при родах вместе с ее близнецом. Физически с ней все было в порядке. Так они мне сказали. Она не хотела есть. Казалось, что у нее просто нет воли к жизни.

- Задержка в развитии.

- Что?

- Это называется задержкой в развитии.

- О.

- Прости, продолжай, пожалуйста.

- Иногда я просто сидела, укачивала ее и читала ей. Я просто говорила с ней. Я рассказывала ей. – Рассказывала ей о тебе.

- Ты любишь ее. – Для меня шок – слышать, как он говорит это.

- Думаю, да. – Я кладу руку ему на плечо, и я могу это делать.

Смотрю на него.

- Твоя очередь. Расскажи мне о своем последнем месяце.

Его глаза расширяются, словно я поймала его на лжи.

- Давай поговорим о чем-нибудь еще.

- Эдвард, не прячься от меня.

Он делает глубокий вздох, и я задаюсь вопросом – не следует ли мне забрать эти слова обратно.

- Белла, я должен тебе кое-что рассказать, и не знаю, как это сделать.

И паника возвращается. Вот где все разрушится.

- Просто рассказывай как есть, Эдвард. За последние десять секунд я успела передумать, что ты женат, умираешь и что у тебя есть ребенок. Просто скажи это.

- Что?

- Просто скажи это, Эдвард.

- Я не готов для этого разговора.

Впервые я вижу себя, когда смотрю на него. Я вижу то, какой представляю себя в подобной ситуации. Когда мне страшно.

- Просто скажи это.

- Для справки – ничего из вышеперечисленного. Ничего. Никаких детей или жен. И, раз уж на то пошло, никаких смертельных болезней.

- Пожалуйста, расскажи мне. – Я знаю, что играю нечестно, говоря «пожалуйста».

- Ладно. Наши матери были больше, чем старыми подругами.

Они что?

- Что ты имеешь в виду, говоря «больше чем подругами»?

Смущенный взгляд и затем понимание.

- Оу, нет! Белла, ты что!

И затем я смеюсь, приложив руку ко рту.

- Слава Богу.

Но он не смеется со мной. Он выглядит так, словно готов расстаться со своим обедом.

- Я просто имел в виду, что они выросли вместе. Они были практически сестрами. Они были неразлучны с детства.

Я не знаю, что чувствовать по этому поводу. Я не знаю, что со всем этим делать.

- Эдвард, а как ты все это узнал?

Он зажмуривается.

- Я просто думаю, что лучше, если ты услышишь это от нее, а не от меня.

Услышу от кого?

- Хорошо…

Он резко встает и исчезает из комнаты.

Появляется с книгой в кожаном переплете. Крепко держит ее. Слишком крепко.

Он садится напротив меня, спиной к противоположному краю дивана. Я поворачиваюсь лицом к нему. Ноги к ногам.

Вместо того, что отдать книгу мне, он открывает ее на коленях и вытаскивает сложенный лист бумаги.

- Она написала это для тебя.

Он протягивает его мне, и что-то внутри меня знает, что там. Что-то, что говорит мне бежать. Бежать так быстро, как могу. Я вижу это по его лицу, слышу в его голосе и чувствую нутром.

Я беру бумагу.

Ту, на оборотной стороне которой нацарапано мое имя, почерком, который я узнаю везде. Почерком, которым исписаны книги, которые я читала снова и снова. Почерком, который я полюбила.

Она знала мое имя. Это единственная мысль, которая у меня возникает.

Я привыкла воображать, что каждое слово Эсме Каллен, когда-либо написанное на полях ее книг, было написано именно для меня. Все ее слова и вопросы о войне, любви, жизни, ненависти, потере и сильном желании. Все они были написаны специально, чтобы я прочла их. И когда я писала рядом свои собственные слова, между нами словно происходил разговор.

И сейчас этот лист бумаги в моей руке – это что-то, что она написала для меня. Я не знаю – почему и как, но чувствую это. Этот маленький квадрат сложенной бумаги навсегда изменит мою жизнь.

Я разворачиваю его с улыбкой. Она написала это для меня.

Я моргаю, перечитывая снова и снова первую строку.

15 сентября 1980 года

Дорогая Изабелла,

Иногда я думаю об истории своей жизни и о том, что это больше, чем одна история. Моя жизнь состоит из нескольких историй, каждая из которых является частью чьей-то чужой истории.

Наша с Рене история выглядит примерно так:

С тех пор, как мы были маленькими, она была сумасбродной, а я – практичной. За исключением тех раз, когда я находила в себе смелость сумасбродничать вместе с ней или у нее доставало разума понять, когда нужно быть практичной.

Когда нам было пять лет, я солгала продавцу после того, как она стащила шоколадный батончик в магазине на углу.

Когда нам было восемь, я забралась вместе с ней на крышу, чтобы она могла спрыгнуть в соседский бассейн.

Когда нам было десять, она поставила Билли Блэку фингал под глазом за то, что он стащил мою книгу и обозвал четырехглазой.

Когда нам было одиннадцать, я караулила у двери, пока она красилась маминой косметикой. И потом я помогала ей убрать беспорядок, когда она нечаянно рассыпала ее по всему ковру.

Когда нам было тринадцать, я поцеловала Гарри Крируотера, потому что она сказала мне, что тоже его поцеловала. Она сказала, что не может одна быть взрослой.

Она учила меня ругательствам. Мы вместе покупали себе первые лифчики. Я плакала у нее на плече, когда Гарри Крируотер меня бросил. Мы говорили о том, чтобы вместе уехать в колледж. Мы говорили о том, чтобы вместе путешествовать по миру.

Когда нам было семнадцать, в ее жизнь вошел Чарли Свон. Он был тихим и благоразумным. Он был симпатичным и нежным. Он был полной противоположностью того, кого, как она думала, хочет, но он был как раз тем, кто был ей нужен. Он любил ее с самого начала. Она полюбила его в ответ. Я изо всех сил старалась не обижаться на то, что он занял мое место, и теперь она взрослела уже без меня. Она была моей лучшей подругой, и я хотела ей только добра. Я уехала в колледж на восточном побережье одна, а она стала миссис Чарли Свон.

Мы созванивались, и однажды она даже приезжала ко мне в гости. Я сказала, что пока ей лучше не заводить детей. Что мы должны завести детей вместе. Она рассмеялась мне в лицо и сказала, что детей заводить не планирует. Конечно, я сказала, что она дура. Что я вернусь домой, в Форкс, после колледжа, найду какого-нибудь молодого человека, желающего подарить мне дом, полный детей, и мы будет растить наших детей вместе, как сестры.

Я так и не вернулась домой. Мы начали жить своими собственными жизнями. Мы отдалились друг от друга, как это бывает с подругами. И это было нормально, потому что у нас была хорошая история.

Вторая история моей жизни началась вскоре после знакомства с Карлайлом Калленом. Он был тем человеком, какого я мечтала однажды встретить. Он учился на врача. Он происходил из семьи потомственных богачей, и у него было самое красивое лицо, что я когда-либо видела вблизи. Но, конечно, не это было важно. Важно было то, что я любила его. И каким-то чудом он тоже любил меня.

Мы медленно танцевали в гостиной без музыки. Мы ночи напролет говорили обо всем и ни о чем. Мы спорили о политике и о начинке для пиццы. Он всегда позволял мне выиграть в спорах о пицце.

Мы сбежали и решили сразу создать семью. Оказывается, семья – это не так просто, как все остальное. Всю свою жизнь я знала, что кое-что выходит не так, как ты хочешь или ожидаешь, но это был первый раз, когда я действительно хотела того, чего не могла иметь.

Однажды знойным июльским днем мне позвонила Рене. От нее ничего не было слышно несколько лет. Она позвонила сказать мне, что она в Аризоне. Что замужняя жизнь не для нее. Что она планирует не спеша добраться до Нью-Йорка, а когда приедет сюда, будет готова путешествовать по миру. Я сказала ей, что она сумасшедшая. Я сказала ей ехать домой, к мужу. В ответ она сказала, что это я сумасшедшая. Она спросила, есть ли у меня уже дом, полный детей, и я ответила, что нет, хотя и не потому, что мы не пытаемся.

Прошло время, больше звонков не было. У меня не было возможности связаться с ней, и я просто думала, что, может быть, однажды она позвонит из Парижа или Мадрида. Мы с Карлайлом по-прежнему оставались вдвоем, и поэтому решили усыновить ребенка. Мы не хотели больше ждать ни минуты, и если Господь не собирался осчастливить нас собственным ребенком, тогда мы готовы были взять ребенка, который будет нашим.

Я еще не знала, что этим ребенком будешь ты, но уже любила тебя.

Когда Рене объявилась в Нью-Йорке, будучи на девятом месяце беременности, она сказала мне, что хочет, чтобы я была твоей матерью. Она выбрала в родители нас с Карлайлом. Она сказала, что так и должно было быть. Она сказала, что слишком сильно тебя любит, чтобы оставить у себя. Она сказала, что ее очередь быть практичной. Думаю, я плакала дни напролет.

Надеюсь, ты знаешь, как тебя любили, и какой любимой ты была с самого начала. Ты – самый дорогой подарок, который мне когда-либо дарили.

К тому времени, как ты прочтешь это, если у меня вообще хватит смелости показать это тебе, история нашей совместной жизни уже будет написана. Не могу дождаться этого. Истории моей жизни с тобой.

Всегда люблю.

Твоя мама.

Я держу бумагу обеими руками и говорю себе не перечитывать ее.

На лице горячие слезы.

Я смотрю в его глаза и вижу в них страх.

У меня должен быть миллион вопросов, но я не могу их найти.

Я складываю лист, руки дрожат. Я провожу по уже имеющимся складкам, зажимая место сгиба между указательным и большим пальцем. Я держу этот маленький квадратик бумаги перед собой, без слов умоляя его забрать его. Забрать обратно и засунуть в эту книгу с секретами.

- Белла?

Я не могу ответить.

Я роняю сложенную бумагу под ноги и бегу в ванную.

Лицом в унитаз. Сердце колотится в голове. Желудок на полу.

Рука на моей спине.

- Эдвард, уйди.

- Нет.

- Я сказала – уйди!

- Я сказал – нет!

Вкус желчи, смешанный с солеными слезами.

Кто бы вам ни сказал, что это мило – когда кто-то придерживает твои волосы, пока ты блюешь, не верьте.

Я отталкиваю его плечом, но он остается. Руки и слова, пытающиеся успокоить меня, до тех пор, пока в желудке ничего не остается.

Я опускаюсь на холодный кафельный пол, пытаясь забыть обо всем.

- Белла, твоя мать любила тебя. – Мне хочется ударить его слова.

- Которая?

- Обе.

- Это ложь.

- Нет, это правда.

- Пусть мне скорее вонзят в спину нож правды, чем успокаивают ложью. – Я выплевываю ему эти слова.

- Тогда я повторю. Твоя мать любила тебя.

- Моя мать не любила меня ни дня в своей жизни. Она по своей собственной прихоти отдала меня, а затем что? Выкрала меня в ночи? Вежливо попросила вернуть меня обратно? Моя мать была эгоистичной трусихой.

- Ты можешь выставить ее злодейкой в этой истории. Ты можешь ненавидеть ее. Я хотел ненавидеть ее. Но я не могу. Потому что она часть тебя. И без нее у меня ничего бы не было.

Я кричу ему:

- И Эсме просто позволила ей? Она просто позволила ей забрать меня? Карлайл просто позволил ей? Просто вот так? Позволили ей забрать меня обратно, словно забытую игрушку? Они для ее удобства оставили меня на крыльце, чтобы она могла забрать меня? Или оставили дверь незапертой и сказали, что она может прийти в любое время? Они упаковали мои вещи в мусорные мешки и поставили к обочине?

- Прекрати, Белла. Просто прекрати!

- Это ты прекрати! Как долго, Эдвард? Как долго я была Каллен?

Он закрывает глаза и качает головой.

- Шесть месяцев.

Шесть месяцев. Шесть, твою мать, месяцев. Полгода – это целая жизнь. Я за один день полюбила кучку чужих малышей. Девочку, которая никогда не позволит себе кого-то полюбить. Полгода – это, черт возьми, целая жизнь.

Он дергает себя за волосы, раздраженно и неистово.

- Мне следовало прятать это письмо от тебя? Делать вид, что я не знаю? Так было бы лучше?

- Не знаю, Эдвард, это ты мне скажи. Скажи, как я должна принять это. Скажи, как правильно справиться с этим знанием. Скажи мне, какова должна быть моя реакция, и я сделаю, как ты скажешь. Ты же у нас, черт возьми, идеальный, вот и скажи, что мне чувствовать.

Он смотрит на меня, разинув рот.

- Ты можешь быть такой слепой. Абсолютно слепой. Может, в один прекрасный ты увидишь ясно меня. Увидишь ясно себя.

Я устала слушать про «один прекрасный день». Я отворачиваюсь от него.

- Белла, хочешь услышать немного правды?

- Да, Эдвард, хоть раз в своей гребаной жизни я хочу услышать немного правды!

Он тянет меня к себе, заставляя посмотреть ему в лицо, на полу ванной.

- Я скажу тебе немного правды. – Его голос становится тихим. Руки на моем лице. – Белла, ты любима. И не твое лицо. И не твой ум. И не твое сердце. И не твое тело. Просто ты. Просто ты, Белла. Ты любима.

- Не говори мне того, что по твоему мнению я хочу услышать.

- Белла, насколько я вообще тебя знаю, это последнее, что ты хотела услышать.

И я гадаю – когда это произошло или так было всегда. Как давно он знает меня лучше, чем я когда-либо знала себя сама.

- Элис сказала мне, что ты мне не принадлежишь. И как бы мне ни было неприятно это слышать, это правда. Но знаешь, что? Ты можешь мне не принадлежать, но я принадлежу тебе. Всегда. Я был твоим, с самого начала.

Я вынуждена отвести взгляд.

- Белла, ты можешь выбрать страх или выбрать любовь. Страх или любовь. Но ты не можешь бояться и любить одновременно. Я сделал свой выбор. Я решаю, прямо здесь и сейчас. Я выбираю тебя. Ты сказала, что хочешь всего этого. Это означает все это дерьмо, боль и еще недостатки. Ты не можешь иметь только хорошее. Ты сказала «все это». Ну, это даже меньше половины. Дай мне знать, когда сделаешь выбор. – В его голосе нет яда. Но эти слова точно так же щиплют мне кожу.

Он выходит из комнаты. Он оставляет меня там. В своем доме. В своей ванной. На полу.

Звон ключей от машины. Звук закрывающейся за ним входной двери.

И вчерашний день просыпается сквозь пальцы как пепел от сожженной бумаги.

Перевод: helenforester
Зав.почтой: FluffyMarina