Эдвард

Нет ничего темнее, чем ночь в провинции. Черная, тихая и тревожная.

Секунду я не понимаю, где я, знакомые стены моей старой комнаты не вписываются в эту новую жизнь. Белла, лежа рядом, ровно дышит во сне.

Я все еще в одежде. Я снимаю ее и швыряю в кучу на пол. Тело ломит после двух дней за рулем. И по другой причине.

Она шевелится, но не просыпается, когда я снова укладываюсь в постель. Один из маминых дневников лежит между нами.

Я включаю прикроватную лампу и изучаю ее лицо. Ее приоткрытый рот и покрасневшие щеки. Ее волосы, разметавшиеся по подушке. У меня уходят все силы на то, чтобы оставить ее как есть. Дать ей поспать.

Это и должно быть так? Так всепоглощающе?

Я не могу не думать о том, что мы делаем. Почему мы не могли просто встречаться, как все нормальные люди?

Потому что мы жили почти в трех тысячах миль друг от друга.

Потому что мы жили в разлуке слишком долго, чтобы что-либо делать медленно.

Потому что я не хочу встречаться с ней.

Потому что.

Дневник лежит, соблазняя меня до тех пор, пока я не попадаю на крючок. Я наугад открываю страницу.

1 июля 1981 года

Его волосики стоят торчком, особенно сразу после купания. Все высказываются по поводу того, какое старомодное у него имя. Когда Элизабет в первый раз взяла его на руки, я видела по ее глазам, как сильно она его любит. У детей рождаются дети. В тот момент она была матерью, и в ней было больше зрелости и мудрости, чем положено в пятнадцать лет. Когда я снова спросила, уверена ли она, она сказала мне: «Я хочу для него большего, чем могу ему дать». Я лишь надеюсь, что мы можем дать ему достаточно. Я лишь надеюсь, что мы можем быть теми родителями, какими она нас представляет. Я была не уверена, достаточно ли в моем сердце любви. Месяцами до его рождения у меня было такое чувство, словно я опустошена. Но как только я взяла его на руки, я поняла, что со мной покончено. Ему было всего несколько часов от роду, а в его глазах уже была глубина. У него взрослая душа и, несмотря на то, что он никогда не заменит нашу потерю, он мой сын, и я люблю его. Я отказываюсь жить в страхе того, что Элизабет передумает. Я продолжаю надеяться, что однажды Рене и Изабелла станут частью нашей жизни.

Ее звали Элизабет. Ее зовут Элизабет.

Она настоящая. В первый раз.

Она сама была ребенком.

Я никогда не хотела знать ничего об этом. Я не знаю, почему. Я просто никогда не хотела знать.

Я закрываю его. Потому что не хочу. Потому что знаю, кто моя мать. Ее зовут Эсме. Ее звали Эсме.

Я оставляю нежный поцелуй на лбу Беллы. Она пахнет как Белла.

Она поворачивается ко мне.

- Эдвард?

Моя жажда ее мгновенно просыпается. И это пугает. То, как быстро она снова стала для меня всем.

- Ее звали Элизабет. – Я прижимаю эти слова к ее лбу.

Ее рука лежит на моей щеке.

- Хочешь поговорить об этом?

- Нет.

Я тянусь и выключаю свет.

Она подносит лицо к моему лицу и легонько проводит носом по моей щеке.

- Люблю тебя. – Она любит меня.

Я нежно целую ее волосы до тех пор, пока ее дыхание у моей шеи снова не замедляется.

Я крепко обнимаю ее, и напоминаю себе, что она никуда не уйдет. Что она перелетела через всю страну ради этого. Ради нас.

Может быть, нашу совместную жизнь не будут омрачать наши родители. Матушка Природа. Террористы.

Может быть, мы можем быть Беллой и Эдвардом.

Я смотрю, как она спит. Она выглядит такой спокойной и невинной. Словно этот мир никогда не причинял ей забот. Порой я невольно представляю, каково ей было быть запертой в той машине. Одной. Несколько дней.

Как бы мне ни хотелось защитить ее, спасти от всех трагедий в ее жизни, без них она не была бы Беллой. Я люблю эту Беллу. Ту, которая стойко выдержала все это.

Я смотрю на нее. Часами. Жду, когда она откроет глаза.

До тех пор, пока я не вздрагиваю от запаха мыла «Dove» и пара из открытой двери ванной. Покрывало с кровати свисает с меня. Мои глаза открыты, их щиплет, словно от наждачки, и я вижу, что Белла, на которой нет ничего, кроме полотенца, выходит из ванной.

- Иди сюда. – Мой голос такой же шершавый, как и глаза.

Я тяну ее на постель, сжимая в кулаках белое полотенце. Улыбки и румяные щеки. Ее тело накрывает мое. Ее влажные спутанные волосы свисают с одного плеча.

- Доброе утро, солнце. – Она целует меня в губы. Один раз. Второй.

- Боже, ты красавица.

Она качает головой, но улыбка остается.

Я провожу большим пальцем по краю полотенца вдоль ее бедра. Она шлепает меня по руке.

- Белла, мне не нравится это полотенце.

- Да?

Я медленно стягиваю его, и она позволяет мне. До тех пор, пока полотенце не присоединяется к куче одежды на полу.

Вид ее в свете дня, обнаженной, надо мной. Трахни меня. Выходи за меня.

Я целую горячую кожу вдоль ее ключицы.

Она смеется, проводя рукой по моему обнаженному бедру.

- Ты берешь привычку раздеваться догола посреди ночи?

Я не хочу слов, я просто хочу ее. Хочу или жажду. Все, что я знаю, что я доведен до отчаяния.

И затем слова.

- Эдвард, я не на таблетках.

О.

- О.

О.

- Эдвард?

О.

Она проводит большими пальцами по моим бровям.

Мы оба долгое время молчим. Не то, чтобы мы впервые совершали какую-нибудь глупость.

- Эдвард, скажи что-нибудь.

- Что ты хочешь, чтобы я сказал?

- Хоть что-нибудь.

Но я не могу придумать ни единой фразы, которая не прозвучала бы ужасно. Которая не прозвучала бы так, словно я ее врач, а не ее… Эдвард.

Поэтому я меняю тему.

- Чем хочешь сегодня заняться? – Я игнорирую тот факт, что мы оба обнаженные.

Она ищет мои глаза.

- Думаю, сегодня я съезжу к Чарли. Сниму чехлы с мебели.

- Хочешь, чтобы я поехал с тобой?

- Если хочешь.

- Белла.

- Что?

- Я спрашиваю, чего хочешь ты.

Она шепчет слова:

- А, может, я не знаю, чего хочу. – Я не думаю, что мы говорим о мебели.

Мы лежим так. Смотрим. Каждый ждет от другого, что тот встанет с постели.

Моя рука лежит на ее голом животе. Я не знаю, как она там оказалась. Она не беременна. Она не может быть беременна. Что, если она беременна? Мы абсолютно не готовы к этому.

Она кладет руку поверх моей. Я качаю головой.

Не жду ничего большего, кроме как возможности мгновенно погрузиться в нее. Потому что я безумец.

Ее пальцы сплетаются с моими.

- Мне следовало сказать что-нибудь в отеле.

Это бы меня не остановило.

- Мне следовало спросить.

Это бы меня не остановило.

Я не знаю, как долго мы лежим в этой постели. Я даже не знаю, кто из нас первый делает движение, чтобы встать.

Она едет в дом Чарли.

Я иду в магазин, чтобы купить презервативов. И кучу остальной фигни, потому что это Форкс и даже, несмотря на то, что я взрослый человек, в этом городе по-прежнему необходимо набрать полную тележку продуктов, когда покупаешь презервативы. Я уже слышу, как люди говорят, что этот новый врач, придя первый раз в магазин, не купил ничего, кроме презервативов.

Следующие полторы недели пролетают быстро. Спим допоздна. Делаем вид, что зажимаемся по углам как подростки. Ей нравится секс по утрам. Когда я бужу ее руками и губами.

Если бы мы только могли остаться в постели навечно.

Коробки повсюду, а впереди маячит мой первый день в больнице. Действительность.

Это не странно – видеть, как они с отцом разговаривают, ведут долгие беседы. Просто это по-другому.

Я устал давать ей пространство. Когда все, что я хочу – это быть рядом. Окружить своим вниманием.

Они часами сидят с отцом в его кабинете. Иногда я тоже там сижу. Иногда нет.

Я беспокоюсь о том, что это путешествие в прошлое в конечном счете нас погубит. Она знает то, чего не знаю я. Я вижу это по ее лицу. Мне хочется спросить у нее. Мне хочется потребовать. Расскажи мне все. Расскажи мне все, что ты знаешь. Я лицемер. Я тоже знаю. Одну вещь.

Но также я знаю, что мне не следует припирать ее к стенке.

Мы не говорим о вероятности того, что она беременна. Но проблема имеется. На ее лице и на моем.

Она наверху, принимает душ. Я слышу, как вода бежит по костяку этого старого дома.

Я сижу за кухонным столом.

- Какой именно у тебя план, сын?

Я думал, что я один. И впервые за всю свою жизнь мне не хочется говорить о своем плане. Потому что, может быть, у меня его нет.

- Не знаю. Скоро день рождения Беллы. Я думал…

- Я не имею в виду следующую неделю, сын. Какие у тебя планы на будущее?

- Ты спрашиваешь о том, как долго мы планируем оставаться в твоем доме? Потому что мы можем съехать.

- Эдвард, ну почему у тебя всегда все так драматично, только черное и белое? Я просто хочу убедиться, что ты реально смотришь на вещи.

- Говори начистоту, отец.

Он закрывает лицо руками, что всегда заставляет меня нервничать.

- Даже ребенок, которого усыновили в младенчестве, переживает потерю. – Он сверлит меня взглядом, и когда я не отвечаю, продолжает. – Для Беллы то, что ее забрали от единственных родителей, которых она знала… Эдвард, младенческая привязанность в сердце здорового развития ребенка и закладывает основу для взрослых отношений. Способность Беллы выражать эмоции, поддерживать отношения…

Его слова обжигают мне кожу.

- Не нужно рассказывать мне про младенческую привязанность, пап.

- Все, что я говорю – это что может быть…

- Давай короче.

- Эдвард…

- Я понял, ясно? Я понял!

- Я пытаюсь защитить тебя, сын. Я пытаюсь защитить вас обоих.

- Мы можем сами о себе позаботиться. – Я не уверен в своей правоте.

Он ставит кофейник, и я не двигаюсь из-за стола.

Он быстро поворачивается ко мне лицом. Слова падают из его рта.

- Мне жаль, Эдвард.

- Все нормально, просто мне не нужно, чтобы ты напоминал мне то, что я уже знаю.

- Я не это имел в виду.

Я поднимаю на него глаза и жду.

- Твоя мать до смерти любила детей. Я так сильно ее любил, что хотел того же, чего и она. До рождения Изабеллы я не имел ни малейшего понятия о том, что значит быть родителем, и я полюбил ее, свою дочь.

- Пап, нам не нужно этого делать.

- Нужно.

Он садится, и у меня появляется искушение встать.

- Эдвард, я за многое прошу прощения. Боюсь, я не был тем отцом, которого ты заслуживал. Я был несправедлив с тобой и с твоей сестрой.

Я не узнаю его.

- Это чудо, что Элис удалось стать активным членом общества, учитывая, как я ее баловал. Твоя мать всегда спорила со мной, но я никогда не слушал. – Он качает головой, взгляд где-то далеко, затерян в воспоминаниях. – Чувство вины не имеет в жизни никакой полезной цели, но все же оно может быть очень навязчивым.

- Пап…

- Но ты, Эдвард. Ты заслуживал гораздо большего, чем я был в состоянии тебе дать. За это, сын, я прошу прощения. Я надеюсь, что однажды ты сможешь меня простить. Я знаю, ты будешь лучшим отцом, чем был я.

Она не беременна. Она не может быть беременна. Она что-то сказала ему? Она бы ни за что ничего ему не сказала. Ни за что.

Звук входной двери пугает нас обоих. В доме тихо.

Мы делали это два года. Целых два года на противоположных берегах.

Телефон у уха, я уже улыбаюсь, просто предвкушая, что услышу ее голос.

- Да-а-а-а-а, Эдвард?

- Привет.

- Привет.

- Что делаешь?

- То же, что делала двадцать минут назад.

- Белла.

- Эдвард.

- Разве не может парень просто скучать по своей девушке?

- Смотря как.

- В смысле?

- Ты скучаешь по мне или по моей постели?

- По обеим.

Ее ответ – лишь вздох, но я слышу улыбку.

- Может, я прилечу на твой день рождения.

- Эдвард, мы же говорили об этом. У нас было целое лето. У меня занятия. Мы не можем все заниматься по четвертям*.

- Белла?

- Да?

- Я люблю тебя.

- Я знаю. – В один прекрасный день она скажет это. В один прекрасный день. А что, если не скажет? Некоторые вещи больше, чем слова.

Я ставлю телефон на тумбочку и смотрю в потолок.

Осенняя четверть не начнется до конца сентября. Я даже не знаю, зачем я здесь. Когда все, что я хочу – это вернуться в ее постель. Вернуться в ту голую квартиру.

Я мастурбирую в душе. Потому что даже звук ее голоса делает меня твердым.

Она готовит жаркое. Она шинкует морковку. Полностью погружена. Глаза серьезные.

Я целую ее в щеку, и она краснеет. Я надеюсь, что нежные поцелуи всегда будут заставлять ее краснеть.

Я хватаю пригоршню морковки с разделочной доски. Она пытается не улыбаться.

- Эдвард, что ты делаешь?

Я закидываю кусочки морковки в рот.

- Ничего. Ем морковку.

Я считаю себя хитрым, пока она не попадает мне в глаз. Прежде, чем я даже успеваю определить план игры.

Хихиканье и вопли, когда она пытается убежать. Но я хватаю ее. Морковка на полу. Обхватываю ее руками. Целую все лицо. Улыбки и смех.

До тех пор, пока ее лицо не становится снова серьезным. До тех пор, пока я не отпускаю ее. По-прежнему глядя на нее.

- Я не беременна.

О.

Это хорошо. Должно быть, это хорошо. Но я чувствую пустоту.

- Ты слышал, что я сказала?

- Да.

- Скажи что-нибудь.

- Если ты хочешь, чтобы я сказал, что я рад, это будет ложь.

Она смотрит так, словно сейчас заплачет, но не плачет.

- Хочешь уйти отсюда?

- А как же ужин?

- Забудь про ужин.

Я следую за ней к входной двери.

Она тянется за моей рукой. Небольшой жест, который кажется таким естественным. Небольшой жест, которого никогда не было раньше.

Мы не ищем тропу, которая была здесь. Мы не пытаемся заново вытаптывать траву. Мы не притворяемся.

Мы следуем за своими ногами. Мы протаптываем новую тропу.

И он стоит там.

Наш амбар.

Когда мы пересекали страну друг от друга. Когда все в нашей жизни было разрушено. Когда мы были чужими. Этот амбар, который принадлежал нам, стоял здесь, старея. Потому что он давно сдался.

Может быть, сдаваться – это не слабость. Может быть, сдаваться – удел не только трусов.

Мы лежим на рваном пледе на сухой траве, обнявшись, и смотрим на звезды.

- Эдвард, я знаю о Чарли. – Слова спокойные и обдуманные.

- Знаешь?

- Я давно знала.

Я не знаю, испытывать облегчение от того, что она уже знает, или обижаться на то, что она никогда мне этого не говорила.

- Как давно?

Я вижу это в ее глазах. Нежелание.

- С… с того времени, как мы не говорили об этом. С моего дня рождения. С…

Ее слова обрываются. Внезапно кусочки соединяются вместе так, как никогда раньше.

- У меня было время, чтобы с этим смириться. Давным-давно я решила, что это не имеет значения. Я знаю, кто меня вырастил.

Может быть, мы одинаковые.

Ночь в провинции. Глаза открыты в темноте.

Мои губы едва ощутимо касаются ее губ, когда она шепчет:

- Когда-нибудь попросишь меня еще раз?

Выходи за меня.

*речь идет о разнице в системах обучения: семестровой и четвертной. Семестровая, думаю, всем знакома и понятна, а четвертная подразумевает обучение в течение всего года, но меньшую занятость в процессе и, соответственно, больше свободного времени у студентов

Перевод: helenforester
Зав.почтой: FluffyMarina