Эдвард

Я задавался вопросом: на что это может быть похоже, когда перед глазами промелькивает вся твоя жизнь. Я думал, это похоже на кино. В быстрой перемотке вперед. Каждая веха, каждый день рождения, каждое содранное колено.

Это совершенно не так.

Моя жизнь сжимается до серии избранных картинок. Моментов, которые отказываются уходить, по различным причинам. Важных моментов. Отдельных вспышек.

Как моментальные снимки, засунутые между книжных страниц. Как мимолетный взгляд на фотографии, когда быстро пролистываешь страницы.

Моменты гордости. И грусти. Мои любимые места. Кулачные бои. Пригоршня мелочи, брошенной об стену. Пара рушащихся зданий. И старый беленый амбар.

Но на большинстве картинок люди.

Первый пациент, которого я потерял. Первый, которого я спас.

Моя мама. Смеется на кухне с Элис. Ругает меня за то, что я натаскал в дом грязи. Подтыкает мне одеяло перед сном. Читает мне. Сидит у окна с дневником и карандашом. Танцует с отцом. Умирает.

Белла. Сидит в кафетерии, лицом в книгу. Пристально смотрит на меня в амбаре, со спутанными волосами. Смотрит на холодный, холодный лес. Целует меня. Остается со мной. Уходит от меня. Стоит у меня в дверях под проливным дождем. Говорит, что любит меня. Обещает мне. В белом платье. Вообще без одежды. Любит меня. Подмигивает. Моргает. Улыбается. Кричит.

Мирно спит в нашей постели.

То, как ее волосы обрамляют лицо, когда она крепко спит, по-прежнему заставляет мое сердце екать. Я прижимаюсь к ее теплому телу, рука устремляется к округлости ее живота. Она вздыхает во сне. Бормотание и беспокойные сны.

Я закрываю глаза. Я пытаюсь быть здесь, в этой постели и забыть обо всем остальном. Но это не так легко. Не так просто.

Когда я впервые увидел заголовок новостей, слово «землетрясение», моей первой реакцией было облегчение. Потому что это землетрясение было чьей-то чужой трагедией. В тот момент мне было все равно, сколько человек лишились домов, средств к существованию, жизней. Сколько детей пострадало. Безликих детей с безликими родителями.

Меня волновала лишь безопасность моей жены и моего ребенка.

Я был дураком.

Потому что это землетрясение имеет отношение к моему ребенку.

К моей семье.

Этот краткий миг облегчения разъедает мне кости. Потому что мне было все равно. А теперь все совсем наоборот.

Я хочу быть кем-то большим, чем просто человеком.

Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным, сначала думая о том, что у Беллы начались преждевременные роды, а затем понимая, что она паникует. Это другой наш ребенок был в опасности. И даже теперь, когда мы знаем, что она жива, я не могу перестать бояться за ее будущее.

Информация была скудной. Мы знаем, что приют все еще стоит. Мы знаем, что она жива. Это все, что мы знаем. Этого совершенно недостаточно.

Я слишком долго не позволяю себе думать о ней, потому что когда я думаю, внутрь меня медленно просачивается вина, густая как патока. Я невольно чувствую, что мы сделали недостаточно. Деньги решают все, а мы не сделали ничего, кроме как говорили, когда нужно было кричать.

Это во мне говорит вина. Я тут же узнаю ее. Моя мама всегда говорила, что от вины в жизни нет никакой пользы. Вина – гадкое и вероломное чувство.

Я пытаюсь вытолкнуть из головы картинки из теленовостей. Цепляюсь за другие картинки. Те, которые рассказывают историю. Я держусь за свою жену. Сплю.

До тех пор, пока утром не звонит будильник.

Я оставляю Беллу в теплой постели с тремя поцелуями. Иду на работу.

А я мог бы так же быть трупом, со степенью по медицине. Я не знаю, то ли это от недосыпа, то ли от кадров теленовостей, которые безостановочно мелькают в моей голове. Или от осознания того, что моя работа не приносит удовлетворения. Тот факт, что я признаю это. Разве что для себя. Я не хочу здесь находиться.

Я считаю часы до тех пор, пока не возвращаюсь домой к жене.

Она ждет меня, когда я открываю входную дверь. Нервничает. Я не уверен, по какому поводу.

- Твой отец звонил.

Конечно, звонил. Он часто звонит. Мы регулярно разговариваем, но между нами по-прежнему сохраняется неловкость, и я не знаю, как это изменить. Я не знаю, хочу ли это менять. Словно это вообще возможно.

Я сбрасываю ботинки и падаю на диван рядом с ней.

- Он спрашивал, придем ли мы к нему на ужин. – Я слышу это в ее голосе. Желания и надежды.

У нее никогда не было бабушки и дедушки. У нее никогда не было семьи. Она хочет большего для наших детей.

И поэтому я соглашаюсь. Потому что хочу того, чего хочет она.

Впервые за несколько месяцев мы стоим на крыльце отцовского дома.

Входная дверь не заперта. Это вызывает у Беллы улыбку.

В доме пахнет жарким. А не пиццей. И не едой на вынос из китайского ресторана.

Я заглядываю в кухню в поисках причины запаха. Внезапно я боюсь того, что в доме может быть женщина. Что он встретил кого-то. Мамы нет уже больше десяти лет. У него есть полное право жить дальше. Но от этой мысли становится кисло в желудке.

Белла хватает меня за руку. Я поворачиваюсь к ней лицом, и она улыбается. При виде моего отца и мультиварки.

На его лице нервная улыбка, когда он смотрит на нас.

- Я готовил.

Я переминаюсь с ноги на ногу.

- Я вижу.

Белла крепче сжимает мою руку.

- Карлайл, пахнет восхитительно.

Похоже, он в восторге. И, может быть, это просто потому, что мы приняли приглашение. Мы здесь.

Мне хочется знать, что он делает. Чего пытается добиться. Этот человек не готовит. Он пригласил нас не ради воскресного жаркого.

Он щурится, когда зажигает свечи, стоящие на столе. Когда я смотрю на него – смотрю по-настоящему – невольно задаюсь вопросом, когда же он постарел. Я наблюдаю за его руками, когда он раскладывает еду по тарелкам. Они несут на себе историю его жизни. И если бы они только могли говорить.

Его улыбка кажется искренней, когда он обслуживает нас за старым кухонным столом. Настаивает, чтобы мы сидели. У Беллы такая же искренняя улыбка.

Воскресного жаркого недостаточно, чтобы вызвать у меня улыбку.

Я слушаю их разговор. Слушаю, как они обмениваются фразами. Я пытаюсь следить за разговором, но не могу избавиться от собственных мыслей.

Они обсуждают землетрясение, и почему-то это не тяжелый разговор. Это не личное. Сплошные даты, факты и статистические данные.

Его голос такой же старый, как и руки.

- Мне многое нужно сделать, и очень мало времени на это.

Это приводит меня в замешательство. Его никогда не волновало ничего, кроме того, чтобы быть врачом. Быть лучшим.

- Отец, ты говорил, что сократил себе часы.

- Вместо этого я беру отпуск. Ты хотел бы присматривать за домом, когда я уеду?

Он говорит загадками.

- Когда ты уедешь?

- Им нужны врачи. Я врач.

Мое сердце ускоряет бег. Я боюсь в это поверить. Боюсь не поверить.

- О чем ты говоришь, отец?

- Я говорю о том, что уезжаю.

Белла под столом хватает меня за ногу. Ее голос нервный.

- Уезжаешь куда?

Потому что, даже, несмотря на то, что мы оба знаем, куда, нам необходимо услышать, как он говорит это.

- На Гаити.

И за одно это слово он полностью прощен. Нет ничего, абсолютно ничего, что значило бы больше.

Иногда действия и слова – составляющие одного и того же. И ни одна из частей не значит больше другой.

Я не могу придумать ни одного слова, которого было бы достаточно. Которое заставило бы его понять, что это значит.

Я позволяю говорить своим рукам. Неуверенно тянусь и накрываю рукой его старую руку. Он кладет сверху другую свою. Глядя прямо мне в лицо, он, возможно, впервые в жизни видит меня по-настоящему. Или, возможно, всегда видел.

- Я знаю, сын.

Я собираюсь сказать, но слов нет.

Белла говорит их за меня, и они застревают у нее в горле.

- Когда ты уезжаешь?

- Я улетаю послезавтра.

- Так скоро.

- Боюсь, время работает лишь против них.

Он прав. Он совершенно прав. Эта реальность преследует меня во сне.

- Эдвард, они ищут врачей-травматологов.

Эти слова падают мне на грудь, словно кирпичи.

Конечно. Конечно, ищут. Я был настолько погружен в свой маленький мирок, что мне даже не пришло это в голову. Мне стыдно, что я сам не подумал об этом.

Белла ослабляет хватку на моем берде, и я не знаю, что она чувствует. О чем она думает. Останься или поезжай.

Но когда я вижу ее лицо, вопрос отпадает.

Она без слов умоляет меня. Умоляющие глаза и дрожащие руки. Пожалуйста. Пожалуйста, поезжай.

Но как я могу оставить одну свою беременную жену? Как я могу остаться, когда наш ребенок там?

Как я могу остаться?

Отец выпускает мою руку и встает из-за стола, очищает тарелки.

- Я побуду в логове. Обдумай это, сын.

Я чувствую себя ребенком, когда он зовет меня так. Он хлопает меня по плечу, выходя из кухни.

Мы с Беллой, сидя на скамье, поворачиваемся лицом друг к другу. Она обхватывает руками мое лицо.

- Пожалуйста, Эдвард. – Словно я когда-то мог сказать ей «нет». – Пожалуйста.

Я киваю, притягивая ее лицо, и прижимаюсь лбом к ее лбу.

- Я не хочу оставлять тебя.

- Пожалуйста, не думай об этом так.

- Я не закончил.

Она делает глубокий вдох и медленно выдыхает.

- Я хочу поехать. Мне нужно поехать. Это должно было раньше прийти мне в голову. Мне следовало понять это самому.

Она оставляет поцелуи по всему моему лицу.

- Эдвард, Эдвард, Эдвард.

- Я когда-нибудь перестану чувствовать себя ребенком?

- Эдвард, ты всегда будешь его ребенком.

Мне хочется, чтобы это было правдой так же сильно, как и ложью.

- Эй, посмотри на меня. – Ее глаза нежные и теплые. – Я так горжусь человеком, которым ты стал.

Мы снова прижимаемся друг к другу лбами и стоим. Надежда, страх, любовь и смелость.

Она прижимается губами к моим губам, затапливая меня всем, что она есть.

- Прогуляешься со мной?

- Белла, сейчас середина зимы и ты беременна.

- Пойдем, прогуляемся. – Она смотрит на меня, и даже, несмотря на то, что это не вопрос, это все же просьба.

- Хорошо.

Ее руки тянутся к моей шее, кончики пальцев у линии волос. И она целует меня. Один раз. Дважды.

- Я на минутку, поговорю с твоим отцом.

Я наблюдаю за тем, как она выходит из комнаты, и не знаю, как сделаю это.

Я выхожу в гараж. На секунду присаживаюсь на холодные бетонные ступеньки и позволяю всему произошедшему улечься в голове.

Я укладываю в тачку большую кучу дров и старое одеяло.

Вернувшись в дом, я невольно наблюдаю и слушаю, стоя в фойе.

- Я позвоню Эдварду завтра и сообщу ему всю контактную информацию по выезду. – Он так официален. Говорит так, словно мы просто добрые самаритяне. Словно это не личное. И, может быть, для него это не личное. Но я не дурак. Мы все не дураки. Он защищает и себя тоже.

- Спокойной ночи, Белла. – Он целует ее в щеку. – Хорошо заботься об этом малыше.

Он – другой человек с тем же лицом. Белла широко улыбается, кивает и краснеет.

Затем она обнимает его. Крепко обнимает. Благодарит его.

За то, что он дедушка.

- Если будет поздно, когда вы вернетесь, можете оставаться здесь на ночь.

Кивнув, она выскальзывает из логова, искоса глядя на то, как я подслушиваю.

Я достаю из шкафа пару курток, помогаю Белле надеть знакомую фиолетовую парку и застегиваю ей молнию до самого подбородка.

На улице холодно. Даже для января.

- Может, нам просто пойти домой?

Она ухмыляется.

- Я беременна, а не больна.

- На улице холодно. Идти далеко.

- Эдвард.

- Белла.

- Эдвард. Пойдем, прогуляемся.

И мы идем в наш амбар. В разгар зимы. Окруженные звездами и холодным ночным небом.

Я никогда еще не был так напуган. Напуган перспективой поехать в эту страну и увидеть, как она живет.

И оставить ее там.

Я говорю себе прекратить. Она в порядке. Она – не единственная причина, по которой я еду. За исключением того, что, разумеется, единственная. Она – моя причина.

Амбар стоит вдалеке, мох покрывает крышу, освещаемую полной луной. Старый друг.

Это было первое место, где мы с Беллой говорили, говорили по-настоящему. И все время, что мы были в разлуке, я помнил его как место, где я влюбился в нее. Если не брать в расчет, что она тоже любила меня.

Он навсегда будет нашим амбаром. Даже если мы - всего лишь глава в его истории, кажется, что он принадлежит нам. Или, может быть, это мы принадлежим ему.

Это место, где мы произнесли свои обеты. Место, где мы занимались любовью.

Белла дергает меня за руку, когда мы подходим к массивным дверям.

- О чем ты думаешь? – Я помню, как она была недовольна, когда я задавал ей этот самый вопрос.

- Я просто думал, что нашим дочерям никогда не будет позволено приводить сюда парней.

Она смеется, и это лучший звук на свете.

Стоя у подножия лестницы и глядя вверх, я вынужден задаваться вопросом, что мы делаем. Вырастем ли мы когда-нибудь. Я поднимаюсь следом за ней, шаг в шаг.

Мы стоим на пустом чердаке. Книг нет. Мягкой постели нет. Одни воспоминания.

Я стелю одеяла поверх грубых досок. Белла ложится на бок, подперев голову локтем, и, подмигнув, смотрит на меня.

- Почему ты так далеко?

Как только я ложусь рядом с ней, она сбрасывает обувь и наши ноги сплетаются. Эти холодные пальцы ног.

- Я хотела бы поехать с тобой. – И я понимаю, что это последнее, чего бы хотел я. Даже не ступая на гаитянскую землю, я знаю, что то, что я увижу, будет преследовать меня.

- Не успеешь и глазом моргнуть, как я вернусь.

- Надеюсь, что так. – Она проводит ладонью по своему животу. Наша дочь.

- Хочешь обсудить имена? – Думаю, это то, о чем мы должны поговорить до моего отъезда. До того, как я оставлю свою беременную жену.

Она терзает свою губу.

- Ты уже придумала имя, да?

Она качает головой, но глаза выдают ее. Она прижимается к моему боку, пытаясь спрятать лицо.

- Придумала! Какое? Скажи мне.

Она говорит мне в куртку:

- Ты первый.

- У меня нет имени. – За исключением того, что оно есть. И мы оба лжем.

Вдалеке эхом раздается крик совы.

- С ней все будет хорошо, да?

Мне хочется ей солгать. Сказать, что с ней все будет хорошо, она будет нашей и с тех пор будет счастлива. Но я не поступлю так с Беллой.

- Я не знаю. – Слова без разрешения срываются с моего языка.

Я отыскиваю ее глаза, и даже в ночной тьме все это там. Последние десять лет. Лучшее и худшее.

Она тоже это чувствует.

- Поцелуй меня.

Я убираю волосы с ее лица, позволяя своим пальцам блуждать. По ее лбу. По ее щекам. Под челюстью. Кончики пальцев на ее нежной коже.

И у меня до сих пор захватывает от нее дух.

Я смотрю, как трепещут ее закрытые глаза, когда я подношу губы к уголку ее рта. Едва касаясь ее.

Пока мое лицо не оказывается в ее руках, настойчиво требуя, чтобы мои губы оказались на ее губах.

Мы не подростки. Это не лес. Наблюдение за совами и те холодные руки. И когда я смотрю на нее, я не вижу того, кем я хотел ее видеть. Я вижу ту, кто она есть. Кем она стала.

И хотя я напуган тем, что ждет нас впереди, она дает мне силу. Смелость.

Моя рука на ее теперь округлившемся бедре, когда наши губы движутся вперед-назад. Обнявшись под теплым одеялом, мы просто целуемся. И целуемся. И целуемся.

До тех пор, пока история нашей жизни не исчезает. Мы Эдвард и Белла. В холодную зимнюю ночь. Обнимаем друг друга.

До тех пор, пока деревянный пол чердака не кажется слишком твердым нам обоим.

Уже поздно. Белла едва держит глаза открытыми. Я помогаю ей спуститься по шаткой лестнице. Мы выходим – рука в руке – в ясную ночь.

Она кладет голову мне на плечо, когда мы смотрим на тачку, которая все еще доверху набита дровами.

- Отвезешь меня домой?

- Я думал, ты беременная, а не больная.

- Я передумала.

Я вываливаю дрова на землю. Для другой холодной ночи под звездами.

Я сажаю ее в тачку. Она хихикает и молотит руками.

Мы проезжаем два фута, прежде чем она умоляет меня остановиться. Тачки не рассчитаны на земляные тропы и беременных женщин.

Я помогаю ей встать на ноги. Мы оставляем тачку, опрокинув ее на бок.

Медленно идем обратно. И это кажется таким реальным. Как много в нашей жизни изменилось. Мы выросли. Может быть, вот на что это похоже.

В доме темно, как всегда, мы поднимаемся по лестнице в мою старую комнату, слишком усталые, чтобы говорить.

Я чувствую себя так, словно мог бы проспать несколько дней. Или никогда больше не спать. В своей старой постели, с Беллой, свернувшейся рядом, я молю о смелости.

Следующее утро я провожу на телефоне. Это реально. Это происходит.

Все решено. Это сложно и на удивление просто. Им отчаянно требуются врачи. Им отчаянно требуется абсолютно все.

Мой отец летит на несколько дней раньше меня. Что каким-то образом успокаивает. Мы делаем это вместе. И своими силами.

Он звонил один раз. Он мало что сказал, только то, это не похоже ни на что из того, что он когда-либо видел.

Через несколько дней, которые быстро пролетят, я сяду в самолет. Я не думаю, что что-либо подготовит меня к тому, что я там увижу.

У меня длинный список поручений, которые нужно выполнить до отъезда. По пути я проезжаю мимо дома Роуз. Повинуясь порыву, я сворачиваю на ее подъездную дорожку. Я почти надеюсь, что ее нет дома. Мы не виделись с тех пор, как она вылетела из нашего дома, хлопнув дверью. С тех пор, как мы с Беллой сказали ей, что ждем ребенка.

Как только я собираюсь развернуться и идти обратно к машине, ее входная дверь распахивается.

- Эдвард? – Она удивлена, увидев меня. Стоящего на ее крыльце. Уверен, я выгляжу не фонтан. Она, вероятно, прокручивает в голове сотню сценариев.

- Я надеялся застать тебя.

- Ну, ты меня застал. Что случилось?

- Я уезжаю из города на какое-то время, и просто хотел попрощаться перед отъездом.

Она жестом приглашает меня в дом. Достает кофейник, даже, несмотря на то, что я говорю, что не могу остаться надолго. Мы сидим в ее гостиной и болтаем. Розали никогда не болтает.

Мы говорим с долгими паузами. Это неловко. И раздражает. Я не знаю, зачем я сюда пришел.

- Как Белла? – Мне не нравится ее тон.

- Она в порядке. Учитывая все обстоятельства.

Ее манера меняется.

- А ребенок? Который на Гаити.

- Она жива. Это все, что мы знаем.

- Я рада. – Я думаю, что она даже может говорить это искренне.

- Ну, я еду туда. На Гаити. Им нужны врачи, и… В общем, я еду.

Она хмурится.

- Может, тебе следовало бы обдумать это, Эдвард?

- Я уезжаю послезавтра.

- Так это правда? Это твоя жизнь?

Я не знаю, как она вообще может спрашивать меня об этом.

- Конечно, это правда. Роуз, это моя семья.

Она выглядит застигнутой врасплох. Словно я только что раскрыл ей какой-то колоссальный секрет.

- Твоя семья. – Это не вопрос.

Я повторяю это:

- Моя семья. – Потому что ей необходимо это услышать.

Она скрещивает руки на животе.

- Эдвард, мне жаль.

- Я знаю.

- Будь осторожен.

Я могу лишь кивнуть.

- Элис приедет сюда через неделю после моего отъезда, но до тех пор Белла будет одна. – Я не знаю, что я говорю, о чем прошу, до тех пор, когда слова уже срываются с языка. – Роуз, ей может пригодиться подруга.

Она не поднимает меня на смех. Она стоит, не двигаясь.

- Хорошо.

Хорошо.

И пришел я сюда с этой целью или нет, я чувствую себя немного лучше.

- Надолго уезжаешь?

- На несколько недель. Может, дольше.

Она пристально смотрит на меня. Я не знаю, что она ищет. О чем думает. Может быть, я больше ее не знаю.

- Роуз, мне действительно пора. Спасибо за кофе.

Она забирает у меня кружку и открывает входную дверь даже раньше, чем я встаю из-за стола.

- Прощай, Эдвард. – И это звучит как приговор.

Она все еще стоит на крыльце, когда я выезжаю с подъездной дорожки. Стоит с пустым выражением лица.

Но у меня нет времени, чтобы копаться в этом. Я не могу и не буду этого делать.

Я провожу следующую пару дней со своей женой. Минуты и часы, проходящие в тумане.

И вот мы стоим в аэропорту.

- Ты же убедишься, да? – Мне не нужно спрашивать, что она имеет в виду.

И даже, несмотря на то, что я напуган, я в равной степени возбужден.

Потому что я, наконец, встречусь с нашей дочерью.

Белла стоит, выпрямив спину. Смелая и гордая.

Я целую ее в живот.

- Оставайся там, пока я не вернусь, хорошо?

Это один из моих моментов. Картинка, которая горит вечно. Зажатая между страницами. Истории моей жизни.