Коробка в гардеробе не отпускает меня.

Она шипит, когда я прохожу мимо.

Кричит, когда я ухожу.

Шепчет, когда я сплю.

Смотрит на меня, требует.

Я сильнее.

Я сильнее всего, что он мог бы послать мне, но все же

Не смотрю.

Черный костюм, галстук в серебристо-серую полоску.

Мне ненавистна мысль, что он может выглядеть таким неприкосновенным и недоступным, на его изумительном лице ни единой подсказки, указывающей на то, что мы знакомы. Это надоедает, поскольку каждый вздох и каждое движение, которое он делает в моем направлении, практически видимы на моей коже.

Его взгляд снова находит меня, и он улыбается.

На сей раз он не колеблется, подходя ко мне.

- У меня есть теория насчет твоей фамилии, - чарующе начинает он.

- Правда?

- Да. Хочешь послушать?

Я закрываю ноутбук и улыбаюсь.

- У меня есть на то время.

Выражение его глаз я видела прежде: игривое, решительное. Сосредоточенное. Кокетливое.

Эдвард Каллен усмехается, рассказывая мне историю о шелки, о том, что мифическое существо может стать человеком, покинув море и потеряв тюленью шкурку. Он рассказывает мне, что шелки в человеческом обличии прекрасны и часто околдовывают мужчин своей красотой, но оставляют их убитыми горем, надев шкуру тюленя и вернувшись в океан. Он рассказывает мне, что возлюбленный шелки может спрятать ее кожу и ей придется остаться с ним на земле в качестве человека.

Он смеется, увидев сомнение на моем лице.

- Я так и не услышала твою теорию, - напоминаю ему я.

- Я никогда не встречал шелки с фамилией, - подмигнув, отвечает он.

Мы прощаемся, и он выходит на улицу, а я задаюсь вопросом, как много он знает о гаэльском фольклоре.

Из окна я смотрю на него, видя, что он садится в машину, не осознавая, что я наблюдаю за ним.

Я не успеваю отвести глаза, когда захлопывается автомобильная дверца, и ловлю на себе взгляд водителя Эдварда Каллена, очень холодный взгляд.

- Какое чудесное утро, мисс Свон.

- Да, Билли. Чудесное.

- Светит солнце, город обдувает легкий ветерок… было немного жарко.

- Какая смертельно жаркая у нас погода! Она постоянно лишает меня изящности.

Он хмурится, задумавшись. Просит повторить, и я повторяю.

- Похоже на женщину, - бурчит он и не дает ответа.

- Ваш отец просил передать вам привет, - сообщает мне доктор Коуп.

Я киваю.

- Кажется, он сильно вас любит.

- Да, вам действительно кажется.

Я чувствую, как она просматривает каждую черточку моего лица с инопланетной внимательностью. Она изучает меня, собирая информацию и переводя ее в стратегию, которая сообщит ей следующее движение. Она считает себя проницательной. Считает, что удивит меня.

- Расскажите о своем отце, Изабелла.

Раздосадованная ее вопросом, я сопротивляюсь желанию беспокойно заерзать. Это поможет? Мне интересно.

Что-то во мне шевелится, вопрос будит спящее чудовище.

- И как это поможет? - точно так же спрашивает мой отец богато одетого мужчину, пока я жду снаружи, сидя на скамье.

- Мистер Свон, это не… это серьезная проблема. Ваша дочь преследовала моего клиента семь месяцев.

- Преследование - не тот юридический термин, который я бы использовал.

- Мой клиент…

- Ваш клиент заблуждается, особенно если считает, что может втоптать имя моей семьи в грязь ради сбережения своей репутации.

- Мой клиент…

- Передайте мистеру Блэку, чтобы в следующий раз он держал свой член в штанах. Это спасет его и его любимых от боли.

Ответ мужчины приглушен; спустя несколько минут мой отец выходит в прихожую, его лицо бледное.

- Теперь едем домой, - сказал он мне.

Доктор Коуп неистово пишет.

- Вы разговаривали с мистером Блэком, когда переехали сюда?

- Нет.

- Пытались связаться с ним?

- Нет.

- Почему?

- Потому что это стало частью соглашения. Ведь вам все это разъяснили.

- Я прекрасно осведомлена, почему вы здесь оказались, Изабелла. Я хочу услышать ваши мысли по поводу этого.

- У меня их нет, - честно отвечаю я.

- Вы ожидаете, что я поверю вам? - хмуро спрашивает она.

- Я не вру. Так что да.

- Хм.

Она мне не верит.

А мне все равно.

- Вы в порядке, мисс Свон?

- Да, Билли.

- Вы выглядите не очень хорошо.

- Все нормально.

Он выглядит обиженным. Или обеспокоенным. Или и то, и другое.

- Да, мэм.

Темно-синий костюм, галстук с синим узором. Я узнаю этот фасон, только в бирюзовом и сером цвете. Гермес.

В понедельник кофейня особенно переполнена, поэтому, направляясь ко мне, чтобы поздороваться, ему приходится тереться плечами, покрытыми тканью от Армани, о привычный сброд.

- Доброе утро, Белла.

- Привет.

- Значит, - начинает он, смотря на мой компьютер, - ты приходишь сюда каждый день?

- Каждое утро.

Я смотрю, пока он пытается связать это с совпадением.

- Получается, ты писатель?

- Можно и так сказать.

- Я что-нибудь прочту?

- Нет, ты ничего не прочитаешь.

Мы на мгновение изучаем друг друга. Я изо всех сил пытаюсь запомнить каждую черточку и ракурс его лица - как оно двигается, что означает. Наблюдаю, всегда наблюдаю.

Взглядом ловлю еле заметный изгиб его губ.

- Поехали со мной, - говорит он.

Свет, взгляд его глаз я видела прежде: игривый, решительный. Сосредоточенный. Кокетливый.

Я представляю, какими кажутся ему эти разговоры: случайные беседы с молчаливой девушкой, которая как-то попалась ему на пути. Обсуждение искусства, игривое подшучивание с всплеском шотландской мифологии, возможно смутное, испорченное алкоголем воспоминание, наполненное шепотом, кожей и возбуждением.

Я хорошо знаю такого рода мужчин. Знаю, что даже милые из них просто ищут диверсию, развлечение. Некоторые из них могут отнестись к женскому полу серьезно, но это редкость. Я уверена, что кажусь ему достижимой целью, день за днем в одиночестве сидя в кафе. Холодная маленькая Белла с бледным лицом и тихим голосом, так легко оттолкнутая в сторону более высокими белокурыми женщинами.

Мужчины любят преследование, и я уверена, что Эдвард Каллен хочет поймать меня.

А я хочу завоевать его.

Пытаюсь, кручусь, разрываюсь, но не могу освободиться от бескрайней бесформенной тени, что скапливается во мне; ее очертания окрашены в белый и переформируются в то, чего я не хочу видеть.

Его силуэт.

«Ты не нормальная, Белла, но подойди ближе», - призывает оно. А затем приближается, обдав ароматом Acqua di Gio, и целиком поглощает меня.

- Доктор Коуп просила позвонить вам и сообщить, что она заболела и вынуждена отменить вашу встречу, должную состояться на этой неделе, - бодро сообщает мне регистратор.

Я почти испугана тем чувством свободы, что находит на меня при этих словах.

Отец всегда любил плавать под парусом.

- Из-за равновесия, - говаривал он мне, начиная вступительное долгое повествование о достоинствах и пользе хорошего деревянного киля, важности распределения веса и опасностях крена.

А затем мы выходили в море, ветер безумничал в наших волосах, солнце приветствовало теплыми объятиями, а я пыталась рассмотреть горизонт через свои развевающиеся косы и задавалась вопросом, на что должно походить дно нашего широкого серого моря.

- Все это принадлежит тебе? - спрашивала его я, будучи ребенком.

А он смеялся и говорил: - Конечно же.

А затем рассказывал мне о многом другом: о падении Анны Болейн и глазе Гора - египетском боге неба, войны и охоты, и о том, как он являет собой символ величественности и власти в виде сокола.

А я слушала, преисполненная благоговейного страха, и молчала, потому что Гор, наша лодка, была животным, которое приручил мой отец, а он, безусловно, мог сделать все, что угодно.

Я молчала тогда, но не понимала преимущества молчания.

Я не поняла это, пока не начала говорить.

Я прихорашиваюсь и наряжаюсь, и привожу себя в порядок; скучный камень пытается превратить себя во что-то блестящее, мерцающее.

- Куда за тобой заехать? - спросил он, а я ответила, что встречусь с ним в ресторане.

Он думает, я не замечаю, как мрачнеет его взгляд от разочарования, хотя сам он говорит, что для него не составит проблем забрать меня у дома.

- Ты уверена? - спрашивает он.

Я вспоминаю взгляд его водителя, которым тот окинул меня возле кофейни - холодное, строгое оценивание.

Я думаю, что заднее сиденье машины с легкостью может поставить мои планы под угрозу.

Я вспоминаю другого мужчину, темную голову на моей подушке и длинные загорелые пальцы, скручивающие мои простыни и волосы, и говорю ему:
- Конечно, уверена.

Я была утенком.

Я была угловатой девочкой - той, которая смотрит и ждет исполнения своего желания.

Я была непленительной пленницей, скованной и убитой тем хроническим принуждением, мелкой потребностью принадлежать, принадлежать, принадлежать.

Я была добычей, умоляющей о выходе из лабиринтов своего собственного сознания.

Слабая, странная.

Беспомощная, безнадежно порабощенная охотником.

Но те дни больше никогда не наступят вновь - даже несмотря на то, что они пытаются убежать из той коробки, из той маленькой коричневой коробки в гардеробе. Все кончено, говорю я им. Вы закончены, и я покончила с вами.

Но они продолжают шептать.

- Осторожнее, мисс Свон, - язвительно замечает Билли, когда я ухожу, - иначе я подумаю, что у вас завелись друзья.

- Я уже говорила, Билли, что кое с кем встречаюсь.

Он окидывает меня взглядом, тихонько присвистнув, замечая смертельную высоту каблуков моих туфель.

- Ему это понравится.

- Как не стыдно, Билли.

- Извините, мэм. Какова моя цитата?

- Любовь - игра, в которой один обязательно обманывает, - проговариваю я.

Он торжествующе усмехается.

- Оноре де Бальзак.

- Впечатляет, Билли.

- Правда? - Он моргает. - Гуглил как-то и прочитал эту цитату.

На пути в ресторан я не волнуюсь.

Мои ноги не стучат нетерпеливо по полу такси.

Мои пальцы не дрожат.

Только ладони и пульс передают гул волнения в груди, скручивающийся, бьющийся у меня внутри.

Все начинается снова.

Эта мысль волнует меня всю дорогу, сопровождая каждый мой шаг после того, как я сдаю пальто в гардероб и направляюсь в зал, с жадностью бродя взглядом по пейзажу мягко освещенных белых скатертей и находя его.

Как и всегда, я нахожу его.

Черный костюм, белая рубашка без галстука.

Он встает из-за стола, чтобы поприветствовать меня, и я понимаю, что он, должно быть, приехал сюда прямо с работы. Он выглядит внимательным, проницательным. Его взгляд встречается с моим, и я читаю в них желание победить и завоевать меня.

Любовь - игра, и, думаю, я к ней готова.

Выпив, Эдвард говорит о своей работе, о покупках, продажах, торговле и рассуждениях.

- Все это одна большая ставка, - объясняет он, наклонившись вперед, как будто делясь со мной тайной. - Но предполагать становится легче, когда ты знаешь, что делаешь.

- Я понимаю, - говорю я, и я понимаю.

А затем все переходит в бессмыслицу первого свидания, о чем он, кажется, в состоянии повторить вслух по памяти: о своей биографии, колледже, предпочтениях и раздражении. Ему нравится Нью-йорская филармония, терпеть не может Дженнифер Энистон, а на предплечье из колледжа у него имеется длинный бледный шрам от игры в поло.

Я внимательно слушаю его речь, не в силах запомнить все достаточно быстро.

Наши тарелки почти пусты, когда он наклоняется вперед, изгибая губы в ошеломительной улыбке.

- Знаешь, - говорит он, расслабленный и разговорившийся под воздействием алкоголя, - тебя очень трудно прочитать.

- По сравнению с кем?

Он пожимает плечами.

- По сравнению с другими людьми.

- Ты имеешь в виду других девушек.

- Других людей, - упрямо повторяет он.

Он выжидательно смотрит на меня, приподняв брови и ожидая, что я скажу что-нибудь, что сгладит озадаченную морщинку на его лбу, но я молчу.

- Хорошо, - признает он. - Ради компромисса скажем, что тебя трудно прочитать по сравнению с другими женщинами.

- Другими женщинами?

- Другими женщинами.

- Другими женщинами вроде Тани Дено? - спрашиваю я резко и ровно.

На секунду его глаза расширяются, а затем лицо снова приобретает прежнее непримиримое выражение.

- Ты нисколько не похожа на Таню, - плоско говорит он.

- Я знаю.

- О, правда?

- Я не похожа на большинство других девушек.

- Мне следует быть обеспокоенным? - спрашивает он, но несерьезно.

Я делаю глоток и ставлю бокал на стол, чуть улыбнувшись.

- Возможно. Расскажи мне о Тане, Эдвард.

- Она - мой добрый друг, - вежливо отвечает он. - И все.

Я глубокомысленно хмыкаю, невозмутимо рассматривая черты его лица, пока он смотрит мне прямо в глаза. Он отличный лгун, выражение его лица – идеальный баланс между невиновностью и безразличием.

Я могу развить тему, но знаю уже, какое значение имеет правда, что означает, что я уже знаю: он лжет. Я ничего не говорю по этому поводу.

Вместо этого я снова улыбаюсь.

- Очень хорошо. Итак. Меня трудно прочитать?

Он думает, я не замечаю еле заметное облегчение, что появляется на его лице, и отвечает:

- Чрезвычайно.

- Это тебя беспокоит?

- Ничуть, - с улыбкой отвечает он. - В конечном счете я пойму тебя.

Наши взгляды устремлены друг на друга долгие минуты, он пристально разглядывает меня.

- С нетерпением жду этого момента, - говорю я и поднимаю бокал.

- Ночь еще только началась, - подмигнув, мило объявляет он, встав из-за стола и протягивая мне руку. - Не хочешь прогуляться?

Я киваю. Я знаю, куда мы идем.

- Расскажи мне что-нибудь о себе, - со смехом умоляет он, легонько подтолкнув меня локтем. - Я говорил весь вечер.

- Я - хороший слушатель.

- Ты сфинкс. Слишком молчалива. Будь менее молчаливой.

Он думает, что мы оба немного навеселеле, но благодаря раннему визиту в дамскую комнату я сумела приказать официанту заменить мою водку водой со льдом. Поэтому я иду трезво и тихо, простая серая вещь перед лицом великолепных оттенков подвыпившего Эдварда Каллена.

- Расскажи мне о себе, - настаивает он. - Дай мне что-нибудь иначе я подумаю, что тебе не понравилось наше свидание.

- Я редко иду туда, где не хочу находиться.

- Это интересно, - он растягивает слова, снова подтолкнув мою руку. - Расскажи об этом побольше.

- Я не принимаю заявок.

Он снова смеется, обнажая белоснежные зубы и яркую мышцу языка.

- Тогда позволь, я перефразирую, - говорит он. - Ты не ходишь туда, где не хочешь находиться? В какой-то момент всем приходится. Это жизнь. Социальные обязательства и все такое.

- Рэндолф Борн сказал: «Общество – одна большая тайная организация по вырезанию любимой статуи и последующего установления ее в самую удобную нишу».

Он усмехается.

- Ну, некоторые ниши удобнее других.

- Я тебе верю, - отвечаю я. - Но я не интересуюсь заполнением ниши.

Он хмурится, внезапно останавливается и хватает меня за руку, разворачивая к себе.

- Да? Разве ты не думаешь, что находишься в одной из них? Думаешь, ты сможешь избежать того, что тебе не по душе?

- Никто не сможет полностью избежать этого, - пожав плечами, говорю я.

- Тогда какой смысл бороться?

- Чтобы жить так свободно, как может каждый. И я живу.

Выражение его лица отражает скепсис.

- Правда?

- Да, - с намеком говорю я.

Минуту он молчит, стоя рядом со мной.

- Я тебе верю, - наконец говорит он, и его глаза темнеют той тайной, которую я еще не знаю.

Спустя несколько долгих секунд он снова начинает идти.

- Мы на месте. Поднимемся наверх.

Клуб «The 230 Fifth» полон насыщенных цветов и плюшевых диванов со скудно одетыми официантками, усеивающими пейзаж. Посреди большая лестница ведет в сад, расположенный на крыше, который я полна решимости увидеть прежде, чем ночь закончится.

Я не единственная, полная решимости увидеть в конце вечера что-нибудь захватывающее.

Он считает, я слишком занята, снимая свое пальто, чтобы заметить, каким взглядом он изучает мои ноги. Он считает, что его повторные взгляды на декольте моего платья не заметны. Он считает, что я ни в коем разе не замечу то, как он глядит на мои губы, пока говорю, ем или пью.

Я уверена, что он представляет, как мои губы заняты чем-то иным.

Заходя внутрь, Эдвард Каллен протягивает мне руку, и я принимаю ее, обвивая пальцами его бицепс с точностью когтей, кончиками пальцев желая прожечь ткань и наконец-то почувствовать кожу, которая невостребованно и неохваченно располагается под рукавом. Картинки его действий, как только я позволяю ему напасть на меня, шквал пота, плоти, секса мчится посредством моего сердцебиения.

Но не для этого предназначен сегодняшний вечер.

- Ты когда-нибудь бывала здесь? - перекрикивая музыку, спрашивает он.

Я не отвечаю.

- Каллен! - раздаются женские вопли, и его внимание облачается на приветствие неопределенным кивком в направлении женщины.

Я не спрашиваю, знакомы ли они.

Он представляет меня кругу своих друзей: высшие слои общества, которые с холодом оценивают меня, их лица источают не что иное, как скуку.

- Она лучше последней, - язвительно говорит один из мужчин своему другу голосом, не предназначенным для моих ушей.

- У этой сиськи лучше, - точно такое же тонкое возражение.

Словно не обращая внимания на эту беседу о моей груди, Эдвард озирается и поворачивается к женщине, сидящей за столом его пэров.

- Элис здесь?

- Видела ее, - отвечает женщина. - Где-то здесь. И ты в беде. Она еще рассержена.

Люди за столом, посвященные в эту информацию, шумно смеются, а Эдвард кивает и уводит меня.

Он считает, я не замечаю взгляды, которые на него бросают, пока мы поднимаемся на крышу. Женщины глазеют на него, задумчиво, похотливо или самодовольно; их воспоминания или фантазии теряют значение, пробегая в очертаниях их лиц. А затем их пристальные взгляды падают на меня, неизбежно замечая меня, идущую позади него, и они открыто впиваются в меня глазами, осматривая сверху донизу.

"На себя посмотрите, - хочу усмехнуться я. - Ждете, когда я отойду от него, чтобы вы смогли хихикать над каждым его словом, смеяться над его глупыми шутками, втайне умоляя вселенную унять рвотный рефлекс, когда будете отсасывать ему в туалете, когда он быстро трахнет вас, а на следующий день вы будете ждать от него звонка".

Здесь и блондинки, и брюнетки, и рыжие всех телосложений и форм, но пустота в их глазах заставляет их всех выглядеть одинаково. Они с неохотой отходят от нас.

Я уверена, что их трусики уже влажные. Не удивлена, почему ему так скучно.

Но это дело времени.

От вида города захватывает дух, все вокруг в огне, стали и небе. Издалека небоскреб Крайслер властно вырисовывается через непосредственную близость.

Эдвард уводит нас от группы людей к низкой ограде из кустарника, выравнивающего стену крыши.

- Красиво, не правда ли?

Я согласно киваю, подавляя желание подняться на ограду и сесть на выступ, чтобы ноги мои свисали в воздухе над Манхэттеном.

Мы оставляем бокалы у слоняющегося официанта и становимся перед городом.

- Расскажи, о чем задумалась.

Я улыбаюсь.

- Предпочитаю не рассказывать.

- Я даже фамилии твоей не знаю.

- У шелки не бывает фамилий, - напоминаю я.

- Белла.

- Эдвард.

- Я пытаюсь проявлять терпение, - фыркает он.

- Пытайся сильнее, - сухо парирую я.

Я не вижу, но чувствую, как он вздыхает. Я разрешаю ему молчать, пока сама рассматриваю горизонт.

- Не думаю, что я привык быть в обломе, - через несколько минут бормочет он.

Я уже это знаю.

- Когда-нибудь ты должна будешь мне сообщить.

- Да, - соглашаюсь я. - Думаю, да.

Он поворачивается ко мне, положив ладонь мне на шею, и я разворачиваюсь к нему.

Его цвета, цвета.

Красивый.

Он приоткрывает рот, смотря на мое лицо, закрытые глаза, полные губы и напряженный подбородок, и впервые за вечер я не уверена в своих силах предположить, о чем он думает.

«Овладей им, завладей им, завладей им», - что-то скандирует мне.

«Сумасшедшая, - шипит еще что-то. - Ты сумасшедшая, сумасшедшая, сумасшедшая, сумасшедшая…»

- Мне очень понравился сегодняшний вечер, проведенный с тобой, - шепчет он, и я снова просыпаюсь.

Он говорил эти слова прежде, но не мне.

Он до сих пор ведет игру, в которую отлично играет.

И поэтому я возобновляю свою.

Я поворачиваюсь к городу и говорю ему, что рада. И когда он берет меня за руку, я разрешаю ему.

Оба играют друг с другом, но кто из них первым даст слабину?