Каким же долбанным кретином я был. Сидя на этом лугу и пытаясь успокоить ее единственным из всех существующих идиотских заявлений, известных человечеству. Тогда я не понимал, почему она выглядит такой обиженной. То, что она была расстроена, я мог понять. Но не ее боль. Я знал, что она пока еще не была готова к таким вещам. Я уже хотел было взять на себя роль полнейшего дауна и сказать ей какую-нибудь глупость вроде: "Бля, я же тебе говорил". Но вдруг она с горечью бросила мне в лицо мои же слова.

"Нормальные девушки”.

Я не имел в виду ничего такого, серьезно. Но, честно говоря, это было правдой. Она ни хрена не была нормальной. И я тоже. Да и какого хера вообще значит быть нормальным? Кто установил эти стандарты? И что в этом было такого серьезного, раз вызывало у нее эту проклятую горечь?

Но все это вызывало у нее именно такие чувства. Страдание, горечь. Я уже пару раз видел такое раньше. И, в основном, это было связано с сучкой Стэнли. Но чем больше я думал об этом, тем больше понимал, что ее боль не зависела ни от Стэнли, ни от Мэллори. Причина этой боли была в том, что она не считала себя нормальной. Обычной девушкой.

Я попытался сказать ей, что это не имело для меня значения. Ни одно подобное дерьмо не имело значения. Я бы соврал, если бы заявил, что иметь возможность делать с ней подобные вещи было бы не здорово. Иметь возможность прикасаться к ней и, может быть, зайти чуть дальше. Но она значила для меня намного больше. Тем не менее, это утверждение лишь еще больше расстроило ее. У нее было то самое, так хорошо знакомое мне выражение лица. Она чувствовала себя чокнутой. И я всегда знал, как с этим справиться. Я показывал ей себя.

Однако, на сей раз, не было ничего, что я мог бы ей показать.

Это напомнило мне, как перед Новым годом она хотела успокоить меня, потому что я не мог тогда почувствовать любовь к ней. И она не могла показать мне себя, потому что в том конкретном случае мы не были в ситуации "око за око". А теперь я был тем, кто стоял рядом и чувствовал гребаную беспомощность.

Конечно же, она никогда бы не сказала ничего до нелепого бесчувственного вроде "я уверена, что даже нормальные отморозки временами не знают, что такое любовь". Да. От такой херни я мог бы почувствовать себя довольно дерьмово.

Это был определенно лучше-бы-я-этого-не-говорил-момент для Эдварда - бесчувственного мудака и ничтожества - Каллена.

Я отдал ей свою куртку по пути назад к лодке, потому что она выглядела замерзшей. Это была единственная причина, по которой я вообще надел эту проклятую штуку. Но даже этот небольшой жест не вызвал у нее улыбку. Я всматривался в ее лицо, пока греб веслами назад к нашим домам. А она ни хрена не смотрела на меня. Лишь уставилась на деревья и куталась в мою куртку с неизменным расстроенным выражением на лице.

В беседке я сказал, что люблю ее. Потому что, черт возьми, я действительно любил ее. Я решил, что это и правда немного помогло, когда увидел проблеск улыбки на ее лице, и она протянула мне мою куртку назад.

Оставшуюся часть дня и вечера я провел в размышлениях. Не понимая, что именно делало ее такой несчастной. И удивляясь, почему я не могу так прикасаться к ней, если получить подобный… опыт было отчасти и ее желанием. Честно говоря, я был невежественным ублюдком. Я вел себя со своей девочкой так, как будто знал о ней абсолютно все, и знал, как с ней обращаться, тогда как все это было просто гребаной ложью. Потому что я ничерта не знал о ее состоянии. С медицинской точки зрения. С точки зрения психологии. Я пропустил мимо ушей всю медицинскую херню, которую нес Карлайл, потому что все это звучало слишком оскорбительно для нее.

А когда она пришла позже этим же вечером, ее боль усилилась десятикратно. Она целовала меня так безумно... чертовски отчаянно. Дергала меня за волосы и, выгибая спину, вжималась в меня своей грудью. Как будто таким способом она просила меня снова облапать ее. Это было насколько невероятно.

Для меня было невыносимо, когда она чувствовала себя так. Испуганная, в панике и беспокойная. Когда я оторвался от нее, не желая поддержать ее просьбу, это отразилось болью в ее глазах. Я ненавидел, когда она так выглядела. Бля, я бы сделал все что угодно, лишь бы она почувствовала себя лучше. Что угодно, кроме этого.

Поэтому той ночью я снова сказал, что люблю ее, пытаясь передать ей это каждым моим жестом. Пытаясь показать ей, что все это ни хрена не имело значения.

Но наступил понедельник, а в ее настроении не было перемен. Я ходил вместе с ней по школьным коридорам, крепко прижимая к себе так, как будто моей защиты было бы достаточно для того, чтобы ее разочарование испарилось. И я продолжал говорить, что люблю ее. Потому что я действительно ее любил. И еще потому, что это единственное, что вызывало у нее гребаную улыбку.

Я остановился с ней у спортзала и, убедившись, что Стэнли смотрит на нас, поцеловал ее в щеку и еще раз сказал, что люблю ее. Я вздохнул при виде ее улыбки, но она оставила меня у дверей в спортзал наедине с чувством сожаления от того, что я не могу понять всю ее боль и причину ее расстройства. Я хотел знать гребаную суть всего этого.

Возвращаясь домой тем днем, я решил, что должен узнать больше. Обо всем этом. Если я действительно любил ее так, как думал, то мне давно уже пора было знать про это дерьмо. У Карлайла была охренительно большая библиотека медицинской литературы в его кабинете. Поэтому я заперся в комнате и начал рыться в его книгах.

Все было просто офигенно запутанным. Мне нужны были ссылки на медицинские термины в тексте, и медицинский словарь для этих ссылок. А еще мне требовался обычный толковый словарь для медицинского. И в шесть, когда Папочка К. приехал домой, я собрал их все и взял с собой в свою комнату. На это потребовалась целая куча гребаного времени.

Все это начиналось как невинное любопытство. А в итоге я весь вечер провел, читая о симптомах посттравматического стресса. Потребовалось часто переводить на английский, и к тому времени, когда моя девочка постучала в дверь в десять часов вечера, я был с головой погружен в процесс.

Второпях я спрятал от нее книги, не желая расстраивать ее еще больше, если она обнаружит, чем я занимался. Она, как и раньше, бесстыдно набросилась на меня, а я, как и раньше, одернул ее. Моя девочка не была бы моей девочкой, если бы не проявляла настойчивость и долбанное ослиное упрямство.

Я начал больше прикасаться к ней. Легкие невинные ласки на ее коже - просто чтобы она не чувствовала себя так, как будто я вообще не хочу до нее дотрагиваться. Я ненавидел сам себя за то, что мне приходилось настолько очевидно отвергать ее каждую гребаную ночь, но я не мог заставить себя сделать такое с ней снова. Не мог быть тем, кто вызывает у нее подобные ощущения.

В школе я стал защищать ее даже более настойчиво. В основном, из-за информации, которую я нашел о ее состоянии. Все было гораздо хуже, чем я предполагал. Все прочтенное мной указывало на то, что ее случай был крайне серьезным. И все было так ужасно, как и говорил Карлайл.

Во вторник днем я опять заперся в кабинете и полез в Интернет за дополнительной информацией. В некоторых статьях я находил жуткие параллели со многими моими собственными наклонностями, хотя и пытался в основном акцентировать внимание на симптомах Беллы.

Я пытался разобраться, что именно в ее состоянии заставило так отреагировать на мое прикосновение. Посттравматический стресс или же фобия? В итоге, я выяснил, что страх был просто побочным эффектом посттравматического стресса. Настоящей же проблемой был способ, с помощью которого защищался ее мозг. В теории это звучало хорошо, но много людей на примере собственного опыта писали о том, что они были расстроены точно так же, как и Белла. Из-за того, что их разум вызывал такую принудительную нежелательную реакцию.

Когда Белла пришла в десять, я снова с головой ушел в чтение книг, заперевшись в своей комнате. И я опять проделал то же самое дерьмо, быстро спрятав все так, чтобы она не увидела. Мне не нравилось вести себя так гнусно и скрывать всю эту херню от моей девочки. Но мне просто не хотелось обижать ее еще больше, подчеркивая тезис о «ненормальности».

И опять ей понадобилось сделать это, когда я притянул ее к себе для поцелуя. Пока она боролась с моим языком, она сжала в кулаки мои волосы, с отчаянием дернула их и выгнула спину, прижимаясь ко мне грудью. Ей не хватало воздуха, но она отказывалась разрешить мне отстраниться и поэтому грубо вжалась в меня, тем самым позволив мне почувствовать каждый изгиб ее крошечного тела, которое просто умоляло пробежаться по нему руками. Я отстранился от нее подальше, задыхаясь от нехватки воздуха и долбанного стояка, и посмотрел в ее расстроенные и переполненные желанием карие глаза.

Это было так охрененно отчаянно.

Это было так охрененно жестоко.

Это было так охрененно сексуально.

Она была не единственным человеком, кто чувствовал себя расстроенным из-за всего этого. Просто так она все дерьмо делала еще хуже для нас обоих. Я попытался заполнить ее пустоту своими "я люблю тебя", когда мы ложились спать. И постарался не прижиматься к ней своей пульсирующей эрекцией, когда она пела мне перед сном.

Среда, в которую лило как из ведра, стала только дальнейшим подтверждением моих слов. Всегда есть какой-то мудак, который хочет до меня докопаться как раз в тот момент, когда я пытаюсь справиться с громадной кучей дерьма. Его комментарий вывел меня из себя. Ладно. Я преуменьшаю. Он просто охренительно сильно разозлил меня. Я хотел поймать эту задницу, чтобы он сказал мне это прямо в лицо. И после того, как он это сделает, выбить все его зубы до последнего. Но Белла не дала мне этого сделать, затащив в пустой кабинет. И я разрешил ей это только потому, что не мог позволить себе отбиваться от нее. Все ее попытки разозлили меня еще больше. Я не смог вытрясти все дерьмо из Джеймса в свое время, и не смогу вытрясти дерьмо из него.

Поэтому я потерял контроль и наорал на мою девочку. И когда она напомнила мне, почему я не могу полностью лишиться хладнокровия и невозмутимости, я почувствовал себя невероятно дерьмово из-за того, что едва этого не сделал. Но вместо того, чтобы рассердиться на меня, как и следовало бы, она как обычно была всепрощающей. Ласкала меня, любила меня, как будто это не я только что чуть не облажался и едва не рискнул ее безопасностью из-за чего-то настолько чертовски глупого.

Я держал ее у себя на коленях, успокаивая свой гнев, чтобы не обидеть ее и не сказать что-нибудь жалкое и глупое. А она просто знала, как заставить меня понять, каким я был кретином. Она целовала меня, она любила меня. Окутав меня своими прикосновениями и чувствами, она смогла погасить огонь у меня внутри. Она рассказала самый пошлый анекдот, какой я когда-либо слышал. А их, к слову, на моем веку было немало. И услышав, как что-то настолько грязное вылетает изо рта Беллы, я улыбнулся, несмотря на все произошедшее.

Потому что это была моя девочка. Она сделала бы все, что угодно, лишь бы я чувствовал себя лучше. Несмотря на ее дерьмовое расстроенное состояние, она отодвинула все это на второй план ради меня. Грязные шуточки и все такое. И даже ни разу не покраснела.

После произошедшего я еще усерднее погрузился в изучение ее состояния тем вечером. Я знал, что не смогу ее вылечить. Возможно, я и знал больше, чем тот же Карлайл со всеми его сведениями. Но мне все еще нужно было понять ее и, может быть, сделать все это дерьмо проще, поэтому я продолжал читать и изучать. Подмечая все связанные с ним мелочи в ее поведении: как она вела себя в школе, как она всегда пряталась от людей, ее кошмары и приступы невроза после того, как к ней кто-то прикасался.

Но когда она пришла тем вечером, я увидел, что гребаное отчаяние никуда не делось. Как будто она пыталась доказать самой себе, что могла быть нормальной. Как будто пыталась сломать меня с помощью влечения и просила меня о помощи, взывая к силе моего желания, только чтобы заставить снова облапать ее.

Наверное, я был единственным человеком на планете, который хотел бы, чтобы его девушка просто, бля,.. оставила попытки заставить себя облапать наконец. Я уже серьезно начал подумывать о том, чтобы перенести свой утренний душ на вечер.

Но с каждым явным отказом всегда добавлялись боль и расстройство, от чего мне хотелось рвать на себе свои проклятые волосы. Я говорил ей, что люблю ее, каждую гребаную ночь. В надежде на то, что она поймет, что все это было не настолько важно, как она считала.

Четверг был для нее самым худшим днем. Я не знаю, кто или что изменили ее настроение, но она была до невозможности грустной. Я по-прежнему провожал ее на уроки, целовал ее и показывал свои чувства на глазах у всех. Изо всех сил пытаясь внушить ей чувство нормальности. Я спрашивал себя, неужели она чувствовала себя точно так же после Рождества, и я не находил себе места от этого. Гребаная беспомощность.

И поэтому, вернувшись домой, я делал единственное, что было в моих силах.

Я признаю, что стал слега одержим. Запираясь от всех и вся каждый день и каждый вечер, чтобы побольше узнать обо всем этом. В основном, это было ради Беллы, но, откровенно говоря, сам процесс оказался на самом деле чертовски захватывающим. Способ, которым мозг реагирует на разные ситуации и травмы. Пытается защитить себя, на уровне подсознания вынуждая реагировать ее на определенные воздействия. Ее состояние было настолько серьезным, что даже мне подсознательно разум не мог позволить вторгнуться в настолько личное для нее пространство. Я понял это, даже несмотря на то, что не мог догадаться, почему это так расстраивает ее.

Я перешел к предметам, которые не были связаны с ее фобией. К тому, что было знакомо мне. Потому что, если говорить до конца откровенно, я больше подходил под описанные в книгах случаи, чем признавался сам себе.

Но у меня не было времени, чтобы сосредоточиться на этом, потому что, когда моя девочка пришла тем вечером, я ожидал увидеть отчаяние. Но так и не дождался. Она потянулась и нежно поцеловала меня в губы. Милый, целомудренный поцелуй, наполненный чем-то, что я не мог до конца понять.

Бля, какое же это было облегчение, что мне не пришлось отталкивать ее. Но от того, что я увидел в ее глазах, когда он отвернулась, у меня сжалось сердце. И все равно я не понимал, в чем дело.

Ровно до следующего утра, пока не получил свое печенье. Поражение. Вот что было в поцелуе и в ее взгляде. Бля, она чувствовала себя побежденной. И кому как не мне было прекрасно знакомо это чувство, потому что именно так я чувствовал себя несколькими неделями раньше.

Пятница должна была быть неплохим днем. С учетом приближающихся выходных и всем прилагающимся. Она началась так же, как и на прошлой неделе. Я сопровождал ее в школе как обычно, определенно испытывая облегчение от того, что к тому времени все переглядки и перешептывания за спиной практически сошли на нет. Я мчался к ее классу после каждого звонка, где всегда находил ее ожидающей меня, как я и просил. Только иногда мне казалось, что этим я только вынуждаю ее чувствовать себя хуже. Из-за того, что ей в школе нужно было сопровождение бойфренда. Но все это было лишь чертовой необходимостью.

Я продолжал касаться ее кожи при любой возможности. Я чувствовал себя так дерьмово из-за ночных ситуаций и, больше чем кто, ответственность за ее чувство поражения. Когда мне приходилось отталкивать ее так, как будто я не умирал от гребаного желания сделать обратное. Возможно, вызывая в ней при этом чувство неполноценности, тогда как обещал себе делать все абсолютно наоборот.

Вдруг во время ланча ситуация стала еще хуже. Мы ели печенье. И мне очень не хотелось их есть, но не потому, что они не были охренительно вкусными. Они были именно такими. Однако, они были испорчены: из-за них я чувствовал себя дерьмово, когда ласкал ее шею и наблюдал за тем, как она их проглатывает.

Джасс и Брэндон вошли в столовую как два похотливых кролика, которые последние двадцать минут трахались в подсобке уборщика. И когда они подошли к нашему столу, мне чертовски захотелось врезать ему. Из всех вещей, которые он мог сделать перед нею, он выбрал облапать Брэндон. Напомни об этом моей девочке еще раз, придурок.

Он не был ни в чем виноват, но это не помешало мне бросать на него сердитые взгляды весь час. Не то чтобы он вообще обращал на это внимание. Белла же провела весь обед, уставившись в стол, поглаживая мое колено и проглатывая свое поражение.

Я решил, что с меня хватит. Бля, я по горло был сыт всей этой нелепой ситуацией. Я даже не мог по-настоящему назвать это нелепым, потому что именно я довел нас до такого состояния. В настолько отчаянной попытке почувствовать любовь, что это чувство подмяло меня под себя. Он подминало все под себя. И я не собирался сидеть и смотреть на ее гребаное поражение.

Когда я вернулся домой, я упорно продолжил искать. Книги, Интернет, блоги, терапевтические ссылки. Хоть что-нибудь, черт возьми, что могло бы ей помочь. И когда, наконец, я нашел, я знал, что должен сделать.

На самом деле, концепция была очень простая - постепенно уменьшать в ней восприимчивость к отрицательному воздействию. Это не было лекарством от всего. Это не было способом полностью избавить ее от фобии, потому что ее боязнь была связана со вспышками воспоминаний и видениями, вызванными посттравматическим стрессом, на который эта техника никак не могла повлиять.

Но от меня у нее не было ни вспышек, ни галлюцинаций, а просто ощущения, поэтому я надеялся, что это средство возымеет эффект со мной. Что его будет достаточно для того, чтобы дать ей то единственное, чего она так хочет. И в перспективе, возможно, сможет ослабить ее напряжение в обществе других людей, даже если она все еще не сможет дотронуться до них.

И все же риск по-прежнему был велик. Это было опасно, потому что, если не сработает, то может сделать все дерьмо только хуже. Для нас обоих. Но мне все равно нужно было попытаться, и я знал, что она тоже чертовски сильно хочет, чтобы я попробовал. Поэтому весь вечер я провел, изучая эту технику и пытаясь ее усовершенствовать, придумывая необходимые модификации.

Я чувствовал себя гребаным извращенцем. Потому что я провел четыре часа, пытаясь найти способ схватить мою девочку за грудь. Я не мог сделать это у себя дома, особенно ночью. Потому что, если это дерьмо пойдет не так, как надо, и она слетит с катушек, то нас раскроют. А я, скорее всего, тут же окажусь в местном отделении полиции.

Когда она пришла той ночью в десять, с подавленным и побежденным видом, я решил отложить свою идею до следующей подходящей возможности. Я не хотел вселять в нее ложные надежды на ночь и весь следующий день, если вдруг за этим последует разочарование.

Она почти не разговаривала во время ужина, пока я гладил ее волосы и крепко прижимал к себе. Мы легли спать рано. Она была расстроена и чертовски мрачная, а я частично боялся, частично предвкушал наступающий день. Я прижал ее ближе и нежно поцеловал в макушку. И еще раз сказал, как сильно, бля, я любил ее. Ее улыбка всегда становилась шире, если я подчеркивал это дерьмо каким-нибудь ругательством.

Когда мы проснулись на следующее утро, и она уже готова была уйти, я попросил ее встретиться со мной в беседке в полдень.

Она застыла у двери и посмотрела на меня. Ее лицо выражало чертову агонию. Я едва не сказал ей в этот момент о своих планах. Но тогда это означало бы для нее шесть часов растревоженных надежд.

"И принеси свой iPod", - проворчал я, лежа на кровати, приглаживая рукой волосы и искоса глядя на нее в дверном проеме. Я уже проверил прогноз погоды на вечер, и в нем ничего не говорилось про дождь или облачность. Это было очень похоже на прошлые выходные, что делало поляну за рекой идеальным местом для... эксперимента.

Она открыла рот, как будто хотела что-то сказать, но тут же сомкнула губы, кивнула мне в ответ и покинула комнату, так ничего и не спросив.