Это было похоже на игру в гляделки. Каждый ждал, когда другой, наконец, неминуемо разразится тирадой, накопившейся за двадцать минут. И три месяца. И четыре года.

Я ни хрена не собирался нарушать молчание.

Ему стоило бы догадаться.

И потому мы просто сидели в тишине - часы в кабинете громко отсчитывали секунды, а мы пристально смотрели друг другу в глаза через поверхность разделявшего нас большого стола.

Воздух в комнате сгустился от напряжения, но я, даже не шелохнувшись, сидел в жестком кожаном кресле, пронизываемый спокойным взглядом голубых глаз Карлайла.

Я был вне себя от злости на него еще задолго до того, как произошла вся эта неразбериха. Я понимал, что у нашей очной ставки могут быть разные исходы. Я мог бы честно открыться ему и понадеяться, что этого будет достаточно, чтобы вытащить меня из той огромной кучи дерьма, в которой я увяз по самые локти.

Это было смелое предположение.

Я мог бы избавить его от опрометчивых выводов и попытаться заставить согласиться с моей собственной логикой. Я называл это "тактикой идиота", оставляя ее про запас, потому что, когда я выставлял себя дебилом, это редко приводило к чему-то хорошему.

Это был путь просвещения.

Либо же я мог просто сидеть в этом кресле и безучастно пялиться на него до тех пор, пока он не заговорит сам. Этот вариант казался нежелательным и более рискованным, чем обычно, но я не был идиотом. Все, что вылетит из моего рта, в его глазах будет выглядеть неправильно и полнейшей херней.

Таковы были реалии гребаного мудака-манипулятора.

Поэтому время шло в этой огромной комнате, а мы оба равномерно дышали и слушали раздражающее тиканье часов на его столе. Мне хотелось выбросить их в проклятое окно. Но... я и так уже уничтожил очень хорошие шахматы в четверг, поэтому я сдержался.

Ссора, произошедшая две ночи назад, лишь сделала атмосферу в комнате еще более напряженной и наполнила ее невысказанными обвинениями. В последнее время Карлайл стал вести себя как ублюдок, сующий нос не в свои дела. У меня была своя жизнь, и та часть меня, которую я никогда не позволял ему увидеть. Я делал это не потому, что был козлом или что-то еще - просто я был так устроен.

Но он продолжать давить на меня, когда мы играли в шахматы по вечерам. Я проводил с ним время, только чтобы... наладить между нами связь или как бы там это дерьмо не называлось. У меня в голове все это выглядело очень глупо, но я хотел, чтобы у нас с Карлайлом сложились более близкие отношения. Я хотел бы стать для него лучше, показать ему, что я могу быть нормальным и веселым... как Эм.

В большинстве случаев мы весело проводили время, болтая о какой-нибудь херне на медицинскую тему или о новостях в кругу медицинской элиты Форса. Но иногда он начинал совать нос не в свое дело. И это стало происходить все чаще.

Вечер четверга стал одним из таких примеров его увлеченности подробностями моей личной жизни. Он хотел узнать о моей девочке. О том дерьме, о котором мы с ней говорили. О наших личных разговорах.

И по тому, как уклончиво он говорил, я никак не мог вычислить, что его интересовало больше - что я говорил ей, или же, что она говорила мне. Не то чтобы это имело значение. Поскольку это в любом случае было не его гребаное дело. Поэтому я сказал ему, чтобы он перестал нести всю эту херню.

Он тяжело вздохнул и, сняв очки, откинулся на спинку своего кресла. "Почему ты не можешь просто поговорить со мной?" - спросил он огорченным тоном, внимательно посмотрев на меня.

Именно с этого и началась ссора. Ему было недостаточно, что я мог говорить с Беллой и быть при этом довольным и счастливым. Он всегда хотел от меня большего. Больше информации о моей матери или больше информации о пожаре. Больше специфических подробностей о состоянии Беллы, больше деталей о том, что с ней произошло.

Бля, я не на шутку рассердился. Вероятно, мне нужно было просто встать и выйти из комнаты, как я обычно и делал, когда он вмешивался в мое личное дерьмо. Думаю, он, скорее всего, и ожидал от меня такого поведения. Само собой разумеется, я его слегка удивил, когда запустил шахматную доску в другой конец комнаты и с негодованием уставился ему прямо в глаза.

Я склонился над разделявшим нас столом, сметая в процессе пешки и ладьи, рассыпавшиеся по его поверхности. "Отвали. На. Хер", - кипя от злости, прорычал я, выделяя каждое слово и хлопнув ладонями по столу. Мне хотелось, чтобы это закончилось. Вопросы и прозрачные намеки, в то время как я пытался наслаждаться временем, которое мы проводили вместе. Все это лишь разрушало его. И меня, вообще-то, слегка задевало, что для него было недостаточно просто провести наедине со мной три спокойных часа.

Все это испортило мне вечер. И чем дольше я сидел в своей комнате и переваривал все произошедшее, тем сильнее я злился на него за то, что он всегда хотел большего. За то, что я был недостаточно хорош для Папочки К.

Вероятно, я вел себя как полный кретин, когда моя девочка пришла той ночью, поэтому я изо всех сил постарался засунуть весь свой гнев куда подальше и наслаждаться нашим с ней временем. Я обнял ее, чтобы она знала - я злюсь не на нее, потому как явная враждебность в моей осанке была вполне очевидна. С моей стороны было бы разумно рассказать ей о ссоре, чтобы унять то беспокойство, которое я видел в ее больших карих глазах. Но я не хотел ставить ее в неловкое положение рассказами о том, что у Карлайла была нездоровая заинтересованность ее состоянием.

Поэтому я просто лег спать, чтобы ее любовь и нежность успокоили бурлящую внутри меня ярость. И к тому времени, как я проснулся на следующее утро рядом с ней в кровати, я снова мог улыбнуться и искренне поцеловать ее на выходе из комнаты.

Если не считать этого инцидента, который убил к чертовой матери мое настроение, неделя прошла хорошо. Я был так офигенно счастлив с моей девочкой. И по тому, как она улыбалась и смеялась, когда мы вместе шли по школьным коридорам, я отчетливо видел - она тоже была счастлива.

Даже обед не выводил нас из состояния равновесия. Иногда Элис, Роуз или Эм как-то странно поглядывали в мою сторону, но меня это мало беспокоило, пока я ласкал шею Беллы и ел свое печенье. На самом деле, я даже не услышал ни одного подкола на тему нашей с Джасом взаимной сексуальной ориентации. Причем даже от Розали Хейл. Я был в гребаном шоке... и рад тому, что наконец-то у меня была девушка, которая помогала развеивать эти слухи. Я даже участвовал в разговорах, когда мне было что сказать.

Что-нибудь по теме или же что-нибудь непристойное и смешное, что было круче шуток этих ленивых задниц.

По ночам все было немного непредсказуемым. Все еще подразумевалось, что мы собирались... заняться любовью. В первую ночь после Дня святого Валентина я так, бля, нервничал, что придется ей отказать. Потому что пока еще я не был готов.

К счастью, моя девочка сама волновалась по этому поводу, благодаря чему я вздохнул с облегчением – даже сильнее, чем было положено. Просто я не мог бы вынести вид уныния на ее лице, если бы оттолкнул ее.

Во вторник она случайно пострадала от какого-то придурка в спортзале, поэтому я чертовски переживал, пока она не уверила меня, что все произошло по ее вине.

Но у нее был такой неспокойный вид, когда она, сидя на моей кровати, потирала свою шею и молча смотрела вниз в свою книгу. Я предложил ей сделать массаж шеи. Для большинства мудаков это было бы завуалированной и эгоистичной попыткой соблазнения или чего-то подобного. Но мне просто не нравилось видеть, насколько некомфортно она себя чувствует.

Широко улыбнувшись, она согласилась и позволила мне притянуть ее спиной к своей груди. Я отбросил все волосы с ее плеч и вдыхал их запах, пока нежно, но с силой, потирал и массировал ее напряженные мускулы.

Расслабившись у меня на груди, она мурлыкала, стонала и хмыкала, и эти звуки заводили меня. Они звучали очень эротично, поэтому я наклонился к ее уху и глубже вдохнул ее аромат.

Но это никак не повлияло на твердость моего члена, как было бы в любой другой день.

Я лишь улыбнулся.

Внезапно она напряглась и, открыв глаза, украдкой взглянула на меня. "Мне никогда раньше не делали массаж", - робко призналась она, пока мои руки опускались вниз по ее плечам. Я фыркнул ей в ответ, спросив, как такое вообще возможно - ни разу не делать массаж.

Тогда она рассказала мне, что до того, как я появился в ее жизни, мало кто демонстрировал свою привязанность к ней.

Вообще никто.

Это было очень дерьмово.

Я так и сказал ей, и убедился, что поцеловал ее нежнее нежного. Потому что если я был единственным, кто мог делать для нее такое дерьмо, то я собирался делать это как можно чаще.

В среду была еще одна странная ночь - мы были вместе, но были заняты другим делом. На следующий день должна была быть контрольная по биологии, а мы так много времени потратили на то, что ждали... других вещей, что полностью пренебрегли домашним заданием.

В ту ночь мы лежали рядом, но, несмотря на то, что выполняли при этом самое что ни на есть скучное и неромантичное задание по амебам, я все равно старался демонстрировать любовь к моей девочке. Своими ногами, руками, кривоватыми улыбками - мы флиртовали с ней в воздухе. Мы были похожи на одну из тех отвратительных пар, которые часто были причиной моих рвотных позывов.

Но я продолжал так себя вести, потому что это вызывало у нее улыбку, пока она жевала кончик своей ручки и краснела рядом со мной. Мне так хотелось фыркнуть. Она краснела, флиртуя, но при этом без колебаний могла взять в рот мой член.

Вот это моя девочка.

От этих воспоминаний мои губы дернулись, пока я смотрел на Карлайла на другом конце стола. Эти чертовы часы вырвали меня из моих хороших воспоминаний в «здесь и сейчас», в то время как мы с ним продолжали наши гляделки. Каждый из нас молчал и отказывался нарушать тишину. У меня во рту так, черт возьми, пересохло,.. но я старался излучать дерзкую самоуверенность, бездвижно сидя в жестком кожаном кресле.

И, по правде говоря, я был чертовски напуган.

Карлайл сломался первым. "Ты спал с Беллой", - категорично заявил он. Он переплел руки на столе перед собой, но выражение его лица было совершенно нечитаемым. Представив себе, что именно так он и объявлял пациенту, что тот умрет, я почувствовал, как желчь подбирается вверх к моему горлу.

"Я не могу спать без Беллы", - честность казалась правильным выбором. Пока что.

Он медленно покачал головой. "Как она попала в твою комнату?" По-прежнему, ноль эмоций.

В этот момент я отвел взгляд, потому что, признавшись, не смог бы вынести обвинений в его взгляде. "Она забралась на мой балкон по решетке", - ответил я мрачно. И честно.

Воцарилась тишина, пока я смотрел в окно. Солнце едва встало и... бля, я так хотел пить,.. а с каждым звуком этих проклятых часов кресло становилось все более неудобным. Я отказывался смущаться под его пронзительным взглядом.

"И как давно?" - резко прошептал он.

Бля, я вздохнул, снова обдумывая эту штуку с честностью, потому что мой ответ ничего хорошего не предвещал. "Со Дня благодарения", - пробормотал я в ужасе. И честно.

Из его горла вырвался странный звук, и я мог только представить себе, как отвалилась его челюсть, пока он в шоке таращился на меня с другого конца стола. Я же ни на йоту не шелохнулся.

"Почему, Эдвард?" - спросил он несчастным тоном, в котором слышались боль и растерянность.

Я фыркнул. "Как будто тебе вообще, бля, есть дело до того, что я скажу", - мрачно усмехнулся я, покачав головой, и мои глаза вернулись к пейзажу, разворачивающемуся за окном. Серость.

"Мне есть дело", - снова прошептал он все тем же оскорбленным тоном, и мне потребовалось приложить больше усилий, чтобы оставаться сидеть смирно.

Я знал, что ему есть дело. В сущности, он заботился обо мне. Но ни одно слово, вылетевшее у меня изо рта, не улучшило бы сложившуюся ситуацию.

С другой стороны, что бы я ни сказал, это не сделало бы все еще хуже. И все хреновые сценарии, которые по неосведомленности назревали в его любопытном уме, вероятнее всего, были намного хуже, чем правда.

Поэтому я решил - к черту все.

Я все ему рассказал.

Раз уж честность - это все, что у меня было, я молился лишь об одном: чтобы удовлетворение его любопытства для меня оказалось сравнимо с "повесткой о досрочном освобождении из тюрьмы".

Поэтому я рассказал ему о "кошмарах", едва не фыркнув от звука этого слова. Не глядя ему в глаза, я без эмоций, монотонным голосом поведал ему о нашем ночном распорядке.

О балконе, ужинах, чтении, рисовании, ванной, нежности и о том, как я держал ее в своих руках, даря ей чувство безопасности. О гребаной колыбельной. О том, как мы просыпались утром отдохнувшие и счастливые. О том, как она спускалась вниз по решетке, а следующим вечером мы проделывали все это снова.

Все честно. Всю историю и все свои воспоминания о наших вечерах.

Ладно... Я все-таки опустил тему ослабления чувствительности. Это лишь подлило бы масла в огонь, который и так уже бушевал между двумя нашими домами.

Но факт оставался фактом... история о нашем совместном сне была единственным, что он хотел знать, даже сам этого не понимая. И я был так взбешен. Я страдал от того, что мне пришлось признаться в этом под давлением, и что я не мог смотреть ему при этом в глаза.

В комнате так долго стояла тишина. Мои пальцы дергались, во рту все нахер... пересохло. Мне хотелось воды, или хоть чего-нибудь. Главным образом, Беллы. Мне нужно было знать, что она в порядке. Больше, чем мне нужна была эта беседа или его понимание. Мне просто нужно было удостовериться, что с моей девочкой все хорошо.

Карлайл вздохнул, но я не спускал свой взгляд с окна. "Ты никогда не говорил мне об этих кошмарах, Эдвард", - его голос прозвучал как чертово обвинение... и поэтому я наконец-то посмотрел на него.

Я был вне себя. "Я не обязан тебе все рассказывать", - выплюнул я злобно, прищурив глаза, - "Бля, да и что бы ты сделал?.."

Хлопнув кулаком по столу, он прервал меня, прежде чем я успел закончить. "Это мой дом", - его голос звучал решительно и так охренительно дерзко,.. что мне захотелось рассмеяться над ним. Но я понял, что вместо этого мне придется применить другую тактику.

Наихудшую и наиболее унизительную тактику из всех.

Мое лицо поникло и смягчилось. "Просто отвернись, Карлайл", - сказал я низким голосом, и его глаза стали шире. Вероятно, это не сработает, но я обдумывал свои слова весь последний час.

Я наклонился вперед, ближе к нему, пока он таращился на меня. "Просто сделай вид, черт возьми, что ничего не видел, и облегчи нам все это дерьмо", - тихо прошептал я, умоляя его взглядом.

Да. Я, черт возьми, умолял его. И видя, чего мне это стоило, он должен был понять, насколько охренительно важно все это было для меня. Для Беллы.

"Пожалуйста", - умолял я отчаянным шепотом, когда он не ответил мне.

Но он вдруг начал смеяться.

Однако, это не было забавно, как если бы он смеялся надо мной, и это было даже не искреннее удивление моей просьбой. Это был дикий смех маньяка, из-за которого я до усрачки неуютно поежился в жесткой коже кресла.

"Ты опять принимаешь наркотики?" - спросил он с ужасом в голосе и с улыбкой, которая и на улыбку-то вообще не была похожа. Она была фальшивой и такой же маниакальной, как и его смех до этого.

Я молчал. Потому что это было чертовым ударом ниже пояса, и он прекрасно знал это.

Тогда Карлайл встал и провел рукой по волосам. "Я твой..." - он умолк и обвел глазами комнату, - "опекун", - тихо закончил он фразу, осторожно избегая другого слова на букву "о". Потому что он им не был.

"Ты и правда думаешь..." - он уперся ладонями в стол и наклонился в мою сторону, пристально глядя мне в глаза, - "...что я могу просто проигнорировать это?" - спросил он.

Я уверенно кивнул. Я не видел причин, по которым это было невозможно. Ничего противозаконного в этом не было. Я прочел все книги, проверил все сайты и не нашел ни одного закона, запрещающего двум... детям спать в одной кровати.

"А Эсми?" - прошипел он, прищурив свои глаза.

Это было единственное слабое звено во всей идее. Убедить ее в том, что все в порядке. Карлайл лучше, чем кто-либо, знал это, потому что он был близок с ней больше, чем кто-либо другой. Это была единственная бестактность, которую я приберег для "тактики мудака".

Он снова покачал головой, и я почувствовал раздражающее снисхождение, когда он улыбнулся мне. Той же улыбкой, которая вообще не была похожа не улыбку. "Можешь считать себя счастливчиком, если тебе вообще позволят видеть Беллу после того, что произошло прошлой ночью".

Теперь была моя очередь встать и взбрыкнуть. "Это чертова херня, Карлайл!" - заорал я, громко хлопая ладонями по твердой деревянной столешнице. Я был просто... невероятно взбешен тем, что события предыдущей ночи были раздуты до таких немыслимых масштабов.

Его челюсть сначала отвисла при виде моей вспышки гнева, но следом настала его очередь орать. "Нет, Эдвард! Херня - это когда девушка каждую ночь в течение последних трех месяцев тайком пробирается в мой дом!" - его лицо покраснело, и мы опять вперились друг в друга взглядом. Вена у его правого виска сильно раздулась, и я почти почувствовал себя виноватым за то, что так сильно расстроил этого человека.

Почти.

Но не до конца.

Когда он опустил лицо вниз, продолжая качать головой, он снова мог говорить спокойно. "Из всех глупых, нелепых вещей... эта превосходит все остальные", - пробормотал он какое-то дерьмо шепотом.

"Ни один из вас не может помешать мне видеться с ней", - просто сказал я в ответ, и, сердито взглянув на него, сел назад в кресло. "Через две недели мне будет восемнадцать", - осмелившись, поднял я брови. Он не мог отрицать справедливость моей логики. "Я могу съехать нахер отсюда, если понадобиться". Это было правдой и весьма неприятным способом уладить все проблемы, но мне было откровенно насрать. Белле исполнится восемнадцать через несколько месяцев. До этого момента нам пришлось бы трудно, но мы бы вытерпели.

Лицо Карлайла слегка побледнело. И даже при том, что мы теперь говорили, а не орали, мы оба тихо кипели изнутри каждый по-своему.

Он успешно уклонился от моих угроз. "Вы с Беллой занимались сексом", - заявил он тем же монотонным голосом, какой использовал и раньше в нашем разговоре. Я едва не ухмыльнулся торжествующе, когда он не стал оспаривать мою точку зрения.

Но он готовился к другому подлому удару.

"Нет", - ответил я, решив, что мне гораздо больше нравились односложные ответы, нежели крики и вопли.

"Нет?" - он приподнял свои светлые брови.

"Да", - подтвердил я.

"Да?"- его брови взлетели еще выше на лбу.

"Нет!" - крикнул я, чертовски раздраженный этим, и почувствовал себя преданным кажущейся простотой односложности.

Похоже, он слегка расстроился, потому что его брови опустились, а голубые глаза сверкнули раздражением, на которое, как я думал, Карлайл едва ли был способен. "Почему ты продолжаешь лгать мне, Эдвард? - зашипел он, снова прищурив глаза.

Это был тот самый момент, в который вся эта штука с честностью приобрела туманные очертания.

Возможно.

Ладно, я сам понятия не имел, черт возьми, говорил ли я правду, когда отрицал, что занимался сексом с Беллой. Все было просто адски запутанно и сложно, и мне хотелось его попросить дать мне определение слова "секс", чтобы значение этого термина смогло бы сделать мой ответ правдивым. И честным.

Возможно.

Я не ответил. Вместо этого я стал мысленно напевать песню. Ту песню, из-за которой и началась вся эта херня. Я не был уверен, что могу во всем винить песню, но мне нужно было обвинить хоть что-то, потому что я не мог обвинять мою девочку, а все остальные единственным виновником всего случившегося считали только меня.

Я просто сидел на своей кровати восемью часами ранее рядом с Беллой и ужинал. Тогда все было по-другому. Лучше. Счастливее. Просто, бля, идеально. И все это и правда оказалось разрушено. Как могло это произойти так быстро?

Она читала книгу, пока я был полностью погружен в свою еду, которую она принесла для меня. Молчание было комфортным и расслабляющим, поэтому я вздохнул и продолжил удовлетворенно поглощать ужин, время от времени поглядывая на нее и на то, как ее волосы волнами спускались на страницы толстой книги, которая лежала у нее на коленях и которой она была увлечена.

И тогда я услышал, как она напевает. Я сузил глаза и гневно посмотрел на нее - дело было не в том, что она пела в принципе, а в ее песне.

Когда она наконец-то перевела на меня взгляд, ее глаза расширились, и пение резко оборвалось. Это немного смутило меня, но я закрыл контейнер и решил, что с меня уже достаточно этого дерьма.

Бля, я просто-таки подлетел к ней. Думаю, что на секунду или две она была в шоке - ровно до тех пор, пока мои руки не добрались до ее боков и не стали щекотать до бессознательного состояния.

Моя девочка напевала мотив из мультфильма про Скуби-Ду, поэтому надлежащее возмездие было ей обеспечено. Я так и сказал ей, когда она попыталась увернуться от моих рук.

И как только слова покинули мой рот, она начала, черт возьми, смеяться. Очень сильно. А я лишь продолжал щекотать ее, переместившись на кровати и нависнув над ней, чтобы получить лучший доступ к ее бокам. Я понял, что там ей было особенно щекотно - она беспрестанно корчилась подо мной от смеха, и ее смех превратился в хрюканье. Она мотала головой из стороны в сторону, и в попытке остановить меня, схватилась за мои запястья, из-за чего мое тело стало раскачиваться вверх и вниз в такт ее хихиканью.

Она так смешно сквозь свои выдохи начала умолять меня отпустить ее. Я ухмыльнулся в ответ и не остановился, пока ее лицо не стало красным и по щекам не потекли слезы. Когда мои пальцы наконец-то оставили ее в покое, она часто дышала и немного напряглась, ожидая дальнейших атак возмездия, в то время как мои руки зависли в воздухе по обе стороны от нее.

Но в этот момент произошло кое-что странное.

Ухмыляясь и торжествуя, я склонился над ней и встретился с ее пристальным, сияющим сквозь пелену слез взглядом. Внезапно атмосфера в комнате полностью переменилась. Вокруг нас росло напряжение, потрескивающее от пробегающих между нами искр, пока наши улыбки медленно исчезали и мы понимающе вглядывались друг другу в глаза.

Своими нежными маленькими пальчиками она убрала с моего лба выбившийся локон. Это было так охренительно нежно и мило, что я обхватил одной рукой ее щеку и ласково погладил ее большим пальцем. Ее карие глаза засияли ярче от того, что происходило между нами. В наших взглядах и прикосновениях увеличивался и искрился от напряжения поток эмоций.

Я наклонился к ее губам, едва касаясь их своими, и посмотрел ей прямо в глаза - напряжение в воздухе стало еще ощутимее.

Потому что в нем сконцентрировалось предчувствие. И мы оба понимали это. Чувствовали это.

Она слегка прикрыла глаза, наше дыхание начало ускоряться сквозь приоткрытые губы, а взгляды наполнились желанием, любовью, обожанием и нежностью.

Нависнув над ней, я схватился за одеяло по обе стороны от ее головы и впустил ее язык в свой рот. Он был сладким, как печенье. И пока мы целовались так, я не выпускал одеяло из рук, потому что оно было единственным, что сдерживало переполненного гормонами подростка.

Она стянула мою футболку, я сделал то же самое с ее кофтой. Я не показывал ей себя, а она не показывала себя мне. Мы просто нуждались в том, чтобы почувствовать нашу близость - она притянула меня ближе, удерживая сверху на себе, и вернула мне поцелуй. Мой кулон по-прежнему покоился на ее сердце, пока я целовал ее шею сверху вниз. А ее кольцо по-прежнему оставалось на той моей руке, пальцы которой я переплел с ее, перекатив нас и оказавшись на спине.

Она снова целовала мои шрамы, а я просто откинул голову назад и со вздохом запустил пальцы в ее волосы. Мне нравилось это дерьмо. Очень нравилось.

Затем она выпрямилась и сняла свой лифчик. Поначалу я вытаращился на ее грудь, освобожденную из него, и у моей девочки был такой смущенный и неуверенный вид, когда она закусила губу, неопределенно взглянув на меня сверху вниз. Это было настолько глупо, ведь она была такой охренительно красивой. Я так и сказал ей, когда взял ее грудь в свои руки и... начал массировать.

Ей это нравилось. Очень нравилось. Она откинула голову назад и с хриплым стоном выгнула спину, направляя грудь в мои руки.

И тогда мой член стал твердым. Очень твердым.

Я никогда раньше не делал эту штуку, которая называлась "заниматься любовью", но я охренительно пытался в максимально возможной степени доказать ей это, пока целовал грудь и все ее шрамы так же, как и она целовала мои. Рваный шрам по центру ее груди, и все маленькие шрамы, которыми были усеяны ее ребра и тело - все их я покрыл своими поцелуями.

Она запустила руки в мои волосы, но не стала за них дергать. Она не кусалась. Она не пыталась подтолкнуть или спровоцировать меня, потому что в этом не было необходимости. Я чувствовал, что готов и хочу ее. Очень хочу.

Она перекатила нас, и я снова оказался на ней. Ей почему-то нравилось, когда я был сверху. Сам я из-за этого немного нервничал, потому что это казалось мне доминирующей позицией, но не было похоже, чтобы она возражала. Не было сказано ни одного "печенья", поэтому я провел своими губами вниз по ее животу и стал стягивать с нее джинсы.

Мы с легкостью отделались от них, как и от другой нашей одежды. Возможно, она оказалась где-то возле моей кровати… или в гребаной черной дыре – там же, где осталось все, что я знал. Весь мир перестал существовать, когда наши взгляды встретились, и мы начали часто и тяжело дышать в предвкушении.

Черт.

Предвкушение.

Оно - или что там под ним подразумевалось - ощущалось в воздухе между нами, когда я скользил руками вверх по нежной коже ее изящных ножек.

На них было еще больше шрамов. Высоко на бедрах. Я тоже поцеловал их, пока она лениво гладила мои волосы и с вожделением смотрела в мои глаза. Как будто в них было то, чего она жаждала. Я готов был дать ей все, черт возьми, что она ни пожелает.

Моя рука добралась до ее центра, и я коснулся ее через трусики. Она хватала ртом воздух, стонала и извивалась, пока пальцы идиота, у которого вместо мозгов были одни гормоны, порхали в том месте, для которого не требовалось стоп-слово.

Она потянула меня вверх на себя и снова впилась в меня губами, пока я продолжал поглаживать ее, пытаясь доставить ей максимальное удовольствие так долго, сколько это было возможно, потому что я знал, что приятно будет не все время. Она схватила мой стояк через джинсы, и я застонал ей в рот, дернувшись в ее ладонь.

Я старался найти грань между занятием любовью и траханьем, пока она расстегивала мои джинсы и стягивала их вниз своими маленькими ножками. Это было охренительно трудно - не пойти на поводу у похоти, когда она снова схватила меня и погладила через тонкую ткань.

Я вцепился в подушку рядом с ее головой и простонал, уткнувшись лицом в ее шею и с отчаянием вдыхая аромат моей девочки. Я дрожал, пытаясь вспомнить свою главную цель. Любовь, не похоть. Я мысленно повторял это себе снова и снова, хватая ртом воздух и сильно зажмурив глаза. Потому что я действительно не хотел трахать мою девочку, и переполненный гормонами кретин во мне пытался выяснить, было ли какое-то различие между понятиями "заниматься любовью" и "трахаться".

Но она знала, как справиться с этим кретином.

"Я люблю тебя", - нежно прошептала она мне на ухо, медленно поглаживая меня через боксеры. Три этих маленьких слова, сказанные в унисон с движениями ее ладони, полностью изменили мои ощущения.

Я уперся своим лбом в ее, и погладил ее через трусики, возвращая ее жест словами и прикосновениями.

Спустившись вниз по ее телу, я просто собирался стянуть с нее трусики так, черт возьми, как будто сделать это с моей девочкой было для меня проще простого. Как будто это была самая естественная вещь на всем белом свете, хотя я никогда и не видел эту часть ее раньше. Я слегка смутился, подцепив резинку ее трусиков, и замер, глядя на нее.

В ответ на мой молчаливый вопрос она приподняла бедра, и я медленно стянул с нее трусики, постоянно поддерживая с ней зрительный контакт.

Они тоже были выброшены в гребаную вселенскую черную дыру, окружавшую мою кровать. И тогда я посмотрел. Я коснулся. А когда я коснулся, она застонала. Когда она застонала, хрипло застонал и я. Видеть, как мои пальцы скользнули в нее - бля, это было так сексуально. Поэтому, переведя на нее взгляд, я должен был снова сказать ей, что люблю ее.

И когда она ответила, что любит меня, я почувствовал себя иначе. Я больше не чувствовал свою вину за то, что так тащился от вида своих пальцев, двигающихся в нее и обратно. Я лениво облизал губы, наблюдая за происходящим и слушая ее стоны удовольствия.

Бля.

Я хотел попробовать ее.

Я сказал ей об этом.

И двойные чувства, отразившиеся на ее лице, означавшие шок и... да, пожалуйста, вызвали у меня желание зацеловать ее до беспамятства. Когда она молча кивнула, я так и сделал. И, конечно же, я целовал ее не в губы.

И... срань Господня, ей это нравилось. Очень нравилось.

Я усиленно работал своим языком и пальцами, чтобы она кончила, потому что знал, что, вероятно, это будет единственный раз за всю ночь, когда она будет способна на такое. Она поднесла подушку к лицу, чтобы приглушить свои стоны и крики, но я добрался до нее и вырвал у нее из рук, пока мой язык безжалостно работал у нее между ног. Потому что мне нужно было слышать ее.

Мое имя криком сорвалось с ее губ, когда она начала сжиматься вокруг моих пальцев, и ее бедра задрожали рядом с моим лицом.

Она произнесла мое имя, за ним последовало тихое "бля", и мой член дернулся, когда она кончила, сжав руки в моих волосах, и выгнув спину на кровати. Она почти никогда не сквернословила. И мне нравилось слышать, как она это делает в муках страсти. Очень нравилось.

Сидя на коленях, я откинулся назад и, пока она успокаивалась, обдумывал свой следующий шаг. Она села на кровати и обняла меня за талию, спрятав лицо у меня на груди.

Бля, моя девочка обняла меня.

Она на полном серьезе, искренне обняла меня за то, что я удовлетворил ее языком. Это была одновременно самая странная и самая милая реакция, которую я только мог ожидать за оральные ласки. И это было настолько... в духе Беллы.

Как только прошел первоначальный шок, я вернул ей объятия. Я обхватил ее своими руками, вдыхая запах ее волос и мучаясь раскаянием за то, что не подумал о таком же милом жесте, когда она сделала мне минет в День святого Валентина.

Думаю, что, скорее всего, она хотела сделать еще один, стянув с меня боксеры и выбросив их в гребаную вселенскую черную дыру. Но я не позволил ей. По многим причинам. Я только что установил баланс сил с помощью орального секса, и не спешил нарушить его снова. Я и без того чувствовал себя уже достаточно дерьмово.

И тогда мы оба оказались совсем голыми.

Я и моя девочка.

На моей кровати.

Обнаженные.

Полностью.

И на удивление, мы оба чувствовали себя комфортно. Никакой неуклюжей фигни, никакого румянца, никаких попыток прикрыться одеялом. Мы легли. Я принадлежал ей, а она была моей, и мы показывали друг другу то, что было нашим. Руки и глаза изучали и ласкали все изгибы наших тел.

Еще ни разу за всю свою жизнь я не сожалел о Призраках Дрянного Сексуального Прошлого так, как в этот момент - когда наблюдал за тем, как она изучает мое тело.

Моя девочка с таким изумлением следила взглядом за кончиками своих пальцев, которые порхали по моему телу. Кожа к коже, и никаких барьеров. От этих ощущений она вся сияла и выглядела невероятно привлекательно. Я завидовал ее страху и удивлению от того, что она впервые была так близко к кому-то. Завидовал тому, что она ждала этих ощущений, а не просто бездушно трахалась на скользкой обивке сидения разгоряченного авто с пустышками, которым на тебя было абсолютно насрать.

Конечно же, я тоже был до нелепого счастлив тому, что она дождалась. Так я мог подарить ей реальность и любовь - как никогда и никому раньше. И пока мы изучали друг друга, мы запоминали каждый наш идеальный недостаток. Ни один шрам не остался без поцелуя, ни одна веснушка не осталась незамеченной.

На левом бедре у нее была маленькая родинка. Она заерзала и тихо рассмеялась, когда я поцеловал ее, потому что ей стало щекотно. Это вызвало улыбку и у меня, но мы ничего не говорили, пока изучали и целовали друг друга, потому что слова были нам не нужны. Мы говорили нашими взглядами, нежными касаниями кончиками наших пальцев и губ, нашими вздохами и... черт возьми...

... Вот, оказывается, что значило заниматься любовью. В этот момент во мне зажглись собственные страх и изумление - разве было возможным вообще различить эти понятия? Но я чувствовал и видел это. Ее взгляд, наши прикосновения, когда я перекатывал нас так, что она оказывалась подо мной, как ей нравилось. Никакого безотлагательного желания или потребности - лишь благоговейное наслаждение каждым моментом.

Она выглядела так удивительно прекрасно, лежа подо мной и уверенно предлагая мне свое тело и свою душу. Ее глаза светились любовью, нежностью и привязанностью. В них не было нужды, потребности или отчаяния.

Я не был готов до этого конкретного момента. Я убеждал себя в течение пяти предыдущих ночей, что готов, но я был так чертовски неправ. Потому что у меня все равно оставались сомнения насчет ее готовности. Мне казалось, что ей движут неправильные мотивы. Но когда я смотрел на нее сверху вниз, я видел, что об этом вообще не было и речи.

Поэтому я продолжил.

Любопытство в ее глазах, вспыхнувшее, когда я надевал презерватив, позабавило меня. Это было так мило и невинно. Это подкупало, вызывая внезапный приступ вины и желание все это снять.

Я должен был снова спросить ее. Прежде чем она прошептала мне свой ответ, я уже заранее знал его, но мне все равно нужно было его услышать. Мне нужно было сказать ей, как сильно я люблю и охренительно обожаю ее, когда я пристроился у нее между ног и прислонился к ее лбу своим.

Она улыбнулась и сказала мне то же самое. У нее был взволнованный и любознательный вид, и она по-прежнему была немного поражена всем происходящим.

Но когда она облизала губы и посмотрела мне прямо в глаза, во всем ее облике главным было другое чувство - она любила меня. И я очень, действительно очень сильно, черт возьми, любил ее.

Мы оба любили друг друга. Очень сильно.

Поэтому я медленно вошел в нее. Очень, бля, медленно, потому что никак не мог определиться, что для нее будет менее болезненным - резкие или медленные движения. Но в тот момент для нас лучшим вариантом был медленный темп.

Ее губы приоткрылись, и теплое дыхание окутало мое лицо, в то время как моя рука зажала в кулак подушку рядом с ее головой. Я почувствовал преграду, когда добрался до нее, и, переборов желание поморщиться, посмотрел в ее подернутые поволокой желания глаза.

Я сжал зубы, потому что мне было так нереально хорошо,.. и тепло,.. и неправильно,.. и правильно. "Будет больно", - вымученно процедил я сквозь зубы, чувствуя угрызения совести. Крепче сжав кулак в подушке, я сопротивлялся подавляющей напряженной потребности просто, бля,.. сделать это.

Она сказала мне то, что я и так знал. Этого дерьма невозможно было избежать. Боль была неизбежна, и никакая долгая подготовка не сделала бы все это приятнее. Ее грудь вздымалась подо мной в ожидании, и она пошевелила бедрами, глазами умоляя меня продолжать.

И я, черт возьми, сделал это.

Одним резким толчком и с приглушенным стоном я оказался в ней, решив, что быстрота будет лучшим выходом в этом болезненном действии.

Мои глаза закатились практически к затылку, когда я полностью оказался в моей девочке. Мне кажется, я даже простонал ее имя ей в лицо, когда весь воздух в едином порыве покинул мои легкие. Было так хорошо, так охренительно прекрасно, что я чуть не упустил момент, когда она замерла всем телом и стала задыхаться подо мной.

Я знал, что за этим последует.

Я поднялся с нее и, сидя на коленях, откинулся на лодыжки, прежде чем стоп-слово вылетело у нее изо рта, но, тем не менее, этого оказалось не достаточно. Снова и снова она хватала ртом воздух, и я начал нахер паниковать, видя, как она дрожит передо мной.

Я увидел кровь. Ее глаза были крепко зажмурены, и она с каждым новым отрывистым выдохом повторяла "печенье".

Я налажал и чувствовал себя дерьмово и неуверенно, не зная, что делать дальше. Я погладил ее по щеке и попытался успокоить своим голосом и ласками. Я чувствовал себя полным ничтожеством, целуя ее щеки, и начал дрожать вместе с ней.

Я понимал, что приступ паники был связан с болью, и он пройдет, как только она утихнет, но, глядя вниз на ее трясущееся тело, лучше чувствовать себя от этого не стал.

Она выглядела такой испуганной, и у нее продолжала идти... кровь.

Кровь, которая была вызвана моей любовью.

Я больше не мог этого выносить.

Я спрыгнул с кровати, побежал в ванную и трясущими руками включил воду в душе. Когда я вернулся в комнату, она перекатилась на бок и крепко обняла свои колени. Я подошел к ней, просунул под ее тело руки и, скривившись, поднял ее с кровати. Она была такой тихой, пока я нес ее в ванную. Даже не спросила меня о том, что я делаю. И я был благодарен ей за это. Логическая часть моего мозга умирала, и я пользовался ее остатками в этой чрезвычайной ситуации. Входя в душ вместе с ней на руках, я испытывал непреодолимую потребность в том, чтобы она просто... была в порядке и снова чистой.

К тому времени, как ее ноги коснулись кафеля, и теплая вода полилась на ее лицо, она уже плакала. И, черт возьми, извинялась передо мной. Это разозлило меня. Я так и сказал ей, когда поднял ее голову под потоком горячей воды и убрал волосы с ее лица.

Я начал мыть ей волосы, и массаж кожи головы кончиками пальцев показался мне успокаивающим жестом в этой ситуации. Она молчала, но постепенно расслабилась от моих прикосновений. И последние ее слезы вместе с кровью ее невинности были смыты в водосток моего душа.

Она смотрела на меня, пока я мыл ее волосы, и, в конечном итоге, ее маленькие ручки обвились вокруг моей талии. Я улыбнулся ей - просто чтобы она знала, что все в порядке. Я был бы тупым идиотом, если бы не предполагал такой реакции, но в ней не было ничего неправильного или правильного.

Это просто были… мы.

"Мы же попробуем еще раз, правильно?" - прошептала она, когда я снова наклонил ее голову под струю воды, чтобы смыть шампунь с ее длинных волос. "Когда не будет больно?" - спросила она с очаровательным умоляющим выражением на лице, из-за которого я едва не забыл о нашей первой попытке несколькими минутами ранее.

Я закатил глаза и кивнул. Даже при том, что в тайне я не спешил рискнуть позволить ей пережить все это дерьмо снова. Похоже, это ее успокоило – она расслабила плечи, когда я начал намыливать ее тело.

Смывая себя с ее кожи. Всего меня.

А потом я стал ждать. Намыливая и очищая ее кожу, я ждал ее горечи, вызванной мыслями о том, как она подвела нас в деле, которое казалось настолько важным для нее.

Однако она всегда удивляла меня. «Мне кажется, ты пропустил одно место на животе, Эдвард», - поддразнила она меня, улыбаясь и хихикая, пока я очень, черт подери, скрупулезно вымывал каждый дюйм ее тела спереди.

Я ухмыльнулся ей в ответ. «Нет ничего плохого в том, чтобы быть абсолютно чистой», - пожал я одним плечом, массируя ее грудь и стараясь внушить ей мысль, что я намыливал ее так тщательно только потому, что наслаждался каждым прикосновением к ней. Это не было такой уж ложью, но и не совсем правдой.

Она вскинула бровь, глядя вниз на мой член, который весьма показательно стоял по стойке смирно между нами. Но я лишь развернул ее и вымыл ей спину.

Ни за что и ни хрена я не стал бы дрочить после такого.

Я вытер ее полотенцем и позаботился о моей девочке, как только мог. С каждой минутой это… успокаивало мое чувство вины.

А когда мы переоделись ко сну и наш ежедневный вечерний распорядок в ванной стал одним целым, я действительно почувствовал облегчение. Потому что все прошло, все закончилось, и в ее глазах не было ни капли горечи, когда она достала из держателя свою маленькую синюю зубную щетку и, улыбаясь моему отражению в зеркале, начала чистить зубы. Я лишь достал свою и тоже стал чистить зубы, стоя рядом с ней.

Я улыбался ей в ответ. Очень часто.

К счастью, на одеяле был темный пододеяльник – так было проще игнорировать пятно крови на нем, когда мы были готовы лечь спать.

И свернувшись калачиком рядом, мы оба по-прежнему ласкали друг друга чувственно, с любовью и нежностью, потому что все произошло не по какой-то там гребаной случайности. Я с трудом принимал тот факт, что облажался, но я не мог сожалеть о произошедшем, и никогда не стану.

Она тихонько напевала мне, пока я вдыхал аромат ее волос и гладил ее по щеке. Правда, они не пахли цветами и печеньем. Когда я засыпал, крепко сжимая ее в своих объятиях, я чувствовал аромат цветов и печенья, смешанный с запахом моего шампуня.



Не знаю, сколько времени я спал, но это был глубокий, спокойный сон. Мне было так тепло и уютно под одеялом, что я с трудом понимал, сплю я или нет в действительности.

Но... что-то было не так. Что-то, чего оказалось достаточно, чтобы вырвать меня из моей мертвецки глубокой комы.

Полусонный, едва продрав глаза, которые бессознательно двигались под моими полуоткрытыми веками, я использовал все свои оставшиеся органы чувств, чтобы понять, что именно было вокруг меня не так.

Я чувствовал, что моя девочка странным образом неподвижно лежит в моих руках, и ее дыхание в районе моего горла было похоже на приступы острого удушья. Ее рука вцепилась в мою футболку так крепко, что моя грудь оголилась, пока она тянула меня за воротник вниз.

Она тряхнула меня один раз.

Я нахмурил брови, пытаясь сбросить с себя облако сонливости, которое затуманивало... или овладевало моим разумом. Я никак не мог определиться, какой из этих двух процессов был сейчас предпочтительнее.

Она тряхнула меня во второй раз.

Я уткнулся носом в ее волосы. Она пахла так хорошо - как будто наши запахи объединились в один. Цветы, печенье и мой шампунь. Они все еще были влажными, и я почувствовал их прохладу на своем лице.

Бля, она кричала.

Громко вопила рядом с моим горлом, поэтому я вскочил с кровати. Я в шоке уставился на то, как из ее открытого рта вырывался невероятно громкий гребаный крик. Я собирался прикрыть ее рот своей рукой, прежде чем понял, что ее широко распахнутые от испуга глаза были сфокусированы не на мне.

Когда от крика у нее перехватило дыхание, она попятилась к спинке кровати и уставилась в другой конец комнаты. Как только ее легкие снова наполнились воздухом, она опять закричала.

И когда я развернул голову, проследив за ее взглядом, я понял, что ее так чертовски напугало.

В моей гребаной комнате кто-то был.

Я на ощупь стал искать лампу, съежившись от ее крика, и сбросил будильник, когда, не видя, схватился за него в темноте.

Когда я наконец-то нашел выключатель и щелкнул им, комнату озарил мягкий свет, но ее крики не прекратились. Я мельком взглянул на нее и затем развернулся лицом в направлении незваного гостя. Сжимая кулаки и дрожа почти так же, как и моя девочка, я был практически готов к тому, чтобы тут же на месте отдрючить его.

Но я не уверен, мог ли я действительно назвать Папочку К. незваным гостем.

Карлайл стоял перед моим комодом, приложив руки к ушам. Его глаза напомнили мне два блюдца, когда он, наконец, оценил сцену, развернувшуюся перед ним.

Я заключил Беллу в свои объятия. Поскольку, даже несмотря на то, что посреди моей комнаты стояла одна большая чертова проблема, Белла была важнее. Я искоса смотрел на него, прижимая голову Беллы к своей груди, поглаживая ее влажные волосы и раскачивая из стороны в сторону. Нежно успокаивая ее, я ласково нашептывал ей на ухо и пытался заверить в том, что все в порядке.

Спустя мгновение, ее крики, наконец, прекратились. Ее маленькая ручка продолжала сжимать мою белую футболку, она дрожала и все еще задыхалась, но она наконец-то поняла, что я ей все это время пытался сказать.

Она медленно повернула голову у меня на груди и сквозь свои влажные локоны посмотрела на Карлайла. Но его взгляд в этот момент был прикован к другому.

На полу была разбросана одежда. Джинсы, футболки, лифчик и нижнее белье - все, что лишь бы как было выброшено в гребаную вселенскую черную дыру, окружавшую мою кровать. Его глаза блуждали по ковру, и, когда они, в конце концов, остановились на пустой обертке от презерватива на тумбочке, его лицо побледнело.

Мое сердце ушло в пятки, и желудок весь сжался, когда я увидел, как выражение его лица сменилось с растерянности на явный ужас. Мне оставалось лишь крепко прижать Беллу к своей груди, мрачно уставившись на Карлайла, который, казалось, не верил своим глазам.

Это был единственный момент за всю эту ночь, когда я и моя девочка,.. оба мы конкретно облажались.