- Эдвард Мейсен предупреждал вас об опасности со стороны вампирской «полиции»? – спрашиваю я агента Люка после очередного разговора с пленником. Наше общение продвинулось немного вперед – теперь у меня есть точные сведения об итальянских вампирах по фамилии Вольтури, и именно их, по словам Мейсена, нам следует бояться. 

Поиск в интернете результата не дал, но я считаю, что Бюро должно серьезнее отнестись к предупреждению. Эдвард Мейсен по-прежнему настаивает на распространении тайны по всем возможным ресурсам. 

Агент Люк смотрит на меня неодобрительно. 
- Конечно, агент Свон, - снисходительно отвечает. 
- И что вы собираетесь предпринять? 
- А вы уверены, что они вообще существуют, агент Свон? У вас есть документальное подтверждение, что это правда? 
- Нет, но, возможно, не стоит относиться к угрозе настолько легкомысленно? – с вызовом отвечаю я. 

Моя формулировка не нравится агенту Люку, он прищуривает глаза. 
- И что именно вы предлагаете? 
- Эдвард Мейсен говорит – необходимо распространить информацию о нем по всем возможным источникам. 
- Вы же понимаете, что для этого придется рассекретить дело? - терпеливо объясняет Люк, провожая меня на рабочее место. – А этого Бюро никогда не допустит. 

Я слышу снисхождение в каждом слове и жесте, меня не воспринимают всерьез. И это раздражает. Я не из тех, кто легко сдается. 
- Почему этого нет в отчете? – спрашиваю. – Вашему начальству известны данные факты, или вы и от них скрываете? - Если Люк укрывает важную информацию от Мюллера, ему не поздоровится. 

Агент Люк хмурится, его лицо становится сердитым. 
- Вы понимаете, как смешно это звучит, агент Свон? «Вампирская полиция»! Ерунда, бред сумасшедшего, - отвечает Люк. Мы уже вошли в рабочее помещение, и другие агенты – всего нас семеро, работающих над данной задачей – заинтересованно поворачиваются в нашу сторону. – Мы проверили Вольтерру и все окрестные города вдоль и поперек, нет там никаких вампиров, о них даже никогда не слышали. Древняя страшилка, придуманная людьми. 
- Но разве вампир, сидящий в соседней камере, не доказательство? – удивляюсь я. 

Люк хватает меня за рукав пиджака и грубо дергает в сторону, подальше от чужих ушей. 
- Агент Свон, вы же сами сказали, что объект подходит под определение «вампир» только по одному параметру. Очевидно, что он не вампир и никогда им не был, просто себя таковым считает. 
- Я еще не сделала заключение, - останавливаю я Люка от дальнейших поспешных выводов. 
- Так делайте! – говорит он громко, и другие агенты тут же отворачиваются, переходя к своим непосредственным обязанностям. – Выполняйте свою работу, агент Свон, остальное оставьте людям, которые для этого назначены! 

Это плохой признак. Если я продолжу совать нос в чужие дела, меня отстранят, и я не смогу продолжать работу, которая мне уже чертовски интересна. 

Внезапно я понимаю, что хочу как можно дольше тянуть с заключительным отчетом. Я еще далеко не все узнала. И пусть это выходит за рамки моей специализации, я не понимаю, почему никто не хочет с Эдвардом Мейсеном просто поговорить? Разве им не интересно что-то еще, кроме его способностей, которые они так тщательно и подробно изучают? 

- Мы наняли вас не как личного психолога Эдварда Мейсена, агент Свон, - отвечает мне Люк, когда я его об этом спрашиваю. – Вы историк. Разговоры – не в вашей компетенции. 
- Вы несправедливы, - возражаю я. – Он пришел сюда помочь и заслуживает уважения. Хотя бы капельку внимания! По-моему, ему бы не помешал друг. Если бы кто-то проявил к нему чуточку сострадания и доброты, он, возможно, захотел бы даже больше нам рассказать. Почему вы не хотите отнестись к нему как… как к человеку?! 

Агент Люк приходит в ярость от моих слов. 
- Вас никто не просил втираться в доверие к объекту, агент Свон! 
- Я и не втираюсь, - вспыхиваю я от возмущения. 
- Вот именно. Ваши обязанности состоят несколько в другом. Вас пригласили сюда работать, а не устраивать дружеские вечеринки. Вы превышаете свои полномочия. – Кипя от злости, агент Люк уходит, оставляя меня наедине со своими переживаниями. 

Я подготавливаю список новых вопросов, стараясь оставаться отстраненной, и иду к камере. Столько еще нужно успеть сделать, столько узнать. Мне хочется послушать истории из прошлого, если Мейсен не лжет и правда жил в те времена, но я понимаю, что это недоказуемо, и что вряд ли смогу задать такие вопросы в рамках своей задачи. Мне хочется понять, отчего Мейсен всегда разговаривает так, будто смертельно устал. Мне хочется знать, зачем он решил раскрыть людям правду, не проще ли было оставить все, как есть? Разве ему нравится то, что сейчас с ним происходит? Его устраивает жизнь в кандалах? 

Мой личный интерес к человеку, заключенному в камере, уже переходит всякие границы. Я и сама понимаю, что список вопросов – не более чем оправдание желанию увидеть вампира. Красивого юношу с усталыми глазами, который – мне приходится это признать – чем-то привлекает меня. 

- Привет, - говорит он сразу, как я захожу. Его глаза не такие пустые, какими были раньше, не настолько печальные. Он выглядит так, словно меня ждал. Может… Я не смею надеяться, но ведь может быть так, что мои вопросы оживляют его день? Трудно сутки за сутками смотреть в пустую стену… 
- Привет, Эдвард, - отвечаю я вежливо, и мне кажется, что уголок его рта дергается в крошечной улыбке. 

Я сажусь, осторожно держа листы на коленях, и Эдвард Мейсен снова резко откидывается на спинку стула. Это выглядит так, будто я пугаю его. Мне хочется спросить, почему он так делает, но я не решаюсь, потому что это выходит за рамки моей профессиональной задачи. 

Цепи на его руках снова звякают. Больно смотреть на его закованные руки. Мне кажется это излишней мерой предосторожности. Хочется спросить, как он чувствует себя здесь, как прошел еще один его день. Я знаю, что ежедневно его исследуют, но также знаю, что с ним почти не говорят. Пойди туда, сядь сюда, вдохни, выдохни, не дыши, покажи, сделай… Все, что он слышит в течение дня – это требования. И неукоснительно их исполняет. Так для чего им понадобилось надевать на него кандалы, словно на преступника? Эта мысль не дает мне покоя, и звяканье цепей вызывает стойкое, непреодолимое сочувствие. 

- Тебе удобно в этих штуках? – спрашиваю я, хотя знаю, что нет. 
- Они мне не мешают, - отвечает он нехотя, хотя уже не так грубо, как тогда, когда я зашла к нему впервые. 
- Ты ведь не сопротивляешься, тогда почему они надевают их на тебя? – в моем тоне сквозит толика возмущения. 
- Ты мне скажи, - парирует он, и я вздыхаю, потому что не знаю ответа. 
- Ты просил их снять? – Я встречаюсь с ним взглядом и чувствую себя так, словно на допросе я, а не он. Его глаза слишком внимательные. Могу поклясться, он изучает меня, как и я его. 
- Нет. 
- Почему не попросишь? 
- Зачем, если я могу их снять сам в любой момент, когда захочу, - говорит он снисходительно. 
- Ты можешь взломать замки? – уточняю я, и вампир грустно усмехается. 
- Я могу стереть металл в порошок, - самоуверенно заявляет он. – Показать? - Он смотрит на меня несколько мгновений, не мигая, а затем улыбается одними губами. - Но если я это сделаю, все сбегутся и испугаются. Они решат, что я опасен, будут стрелять и могут ранить друг друга. Я здесь не за этим. 
- А зачем ты здесь? 
- Это есть в твоем отчете, - резко обрывает он. 

Я не могу понять, отчего он так быстро сменяет одно настроение на другое. Прихожу к выводу, что ему не нравится мой вопрос. Это означает, что за причиной, которую он назвал, стоит что-то еще. 

- Расскажи мне о Вольтури то, чего я не знаю, - прошу я, заглядывая в бумаги. Этот вопрос находится за пределами моих полномочий, но я не могу не задать его. Чтобы сделать верные выводы, нужно собрать максимальное количество информации. Конечно, это не любопытство, убеждаю я себя без особого успеха. 
- Они считают себя Богами. 
- И ты хочешь что? Свергнуть их? 
- Что-то типа того, - нехотя соглашается он, а затем отвечает более полно: - Я надеялся, вы будете более любопытны, сильнее испуганы. Я предоставил вам всю возможную информацию, чтобы вы знали правду о мире, в котором живете. Я отдал вам самого себя, чтобы вы могли изучить, с чем имеете дело. Думал, вы настолько перепугаетесь, что изобретете способ нас убивать. Человечество совершило множество величайших открытий за последнее столетие – в физике, химии, военной промышленности… я должен признать, люди развиваются. Вампиры прячутся, потому что начали вас бояться. Пока вы не знаете об их существовании – вы не сражаетесь с ними. И продолжаете погибать. Вы должны придумать, как защитить себя. Ты даже не представляешь, сколько вампиров скрывается за вашими человеческими новостями. Преступления, о которых ты каждый день слышишь по телевизору, на пятьдесят процентов совершены такими, как я. Вы можете освободить себя, все в ваших руках. 

Я завороженно слушаю то, что он говорит, и его слова меня пугают. Не похоже, что он лжет. Хотя психически больные люди всегда верят в то, что сами придумывают. 

- Агент Люк сказал мне, что в Вольтерре нет никаких вампиров. 

Мейсен дико смотрит на меня, потом его взгляд потухает. 
- Агенту Люку повезло, что он остался жив. Но раз уж вы побывали в самом логове, будьте уверены, что притащили за собой хвост. Теперь они еще скорее явятся. Когда вы расскажете обо мне журналистам? 

Ах, он все еще надеется… Опасаясь, что раскрываю военную тайну, я все же произношу: 
- Твое дело идет под грифом «абсолютно секретно». Пока не соберем достаточно информации, мы не собираемся о тебе сообщать. 
- Проклятье! – восклицает он, так резко вскакивая с места, что я вздрагиваю. Стул со звоном отъезжает на целый метр. – Вы, люди, так глупы и упрямы, это невероятно раздражает! Напрасно я сюда пришел! Вам, людям, удобнее оставаться в своем невежестве! 

Мейсен делает несколько шагов туда-сюда, с досадой взмахивая закованными руками, а затем снова садится на стул. Цепи привычно звякают. На его лице тревога борется со злостью: 
- Сколько людей осведомлены обо мне на данный момент? 
- Я не знаю, меня не информируют о таких вещах, - ошеломленно оправдываюсь я. 
- Примерно? 

Я пытаюсь прикинуть и мысленно делаю себе заметку спросить это у Люка. 

- Я видела семерых агентов, работающих непосредственно в отделе, еще я и, вероятно, руководитель Бюро. Охрана, но я не уверена, что они в курсе деталей. Около десяти человек дежурят поочередно. 
- Девятнадцать! – он восклицает это так, словно эта цифра означает конец света, и закатывает глаза. – Безнадежно! 
- О таких вещах не принято рассказывать людям, - поясняю я терпеливо, надеясь успокоить его. – Это может создать панику. 
- Этого я и хочу! – рычит Мейсен. – И это должно случиться как можно скорее и масштабнее! Только это защитит вас. 
- У нас прекрасная защита, спасибо, - я немного оскорблена его недоверием. – И почему это тебя вообще волнует? 
- Я не хочу умирать просто так, - говорит он. 
- Почему ты все время говоришь о смерти? – Честное слово, это уже начинает напрягать. Если так пойдет и дальше, я начну бояться этих Вольтури, как и он, а мне еще хочется пожить в здравом рассудке. 

Мейсен игнорирует мой вопрос, снова. 
- А ты? – спрашивает он. – Ты можешь обратиться на телевидение? Ты же эксперт, тебе поверят. 

Я качаю головой. 
- Сожалею, но я подписала бумаги о неразглашении. Если нарушу закон, меня осудят за предательство. 
- Проклятье, - снова ругается он, низко опуская голову. Он хватает собственные волосы, и я обращаю внимание на то, какие длинные у него пальцы. 
- Может, есть какая-то возможность обойти закон? – Он смотрит на меня, в глазах мольба и отчаяние. 
- Думаю, люди Бюро лучше знают, что делают, - строго отчитываю я, невольно глянув в сторону видеокамеры, которая записывает каждую секунду разговора. 
- О… прости? - Он быстро догадывается, что его вопросы могут меня скомпрометировать, и, к моему счастью, больше не предлагает мне нарушить обязательства перед страной. Он очень умный. Я с трудом подавляю в себе желание записать это – состояние его интеллекта к делу не относится. 
- Итак, - я пытаюсь избавиться от желания смотреть на Эдварда Мейсена не как на объект изучения, потому что мои истинные желания мешают продуктивной работе. – Ты ответишь на некоторые мои вопросы? 

В его глазах снова поселяется пугающая, обреченная пустота. 
- Конечно. 

Я читаю по бумажке: 
- Ты родился в тысяча восемьсот тридцать девятом? 
- Да. 
- Как ты можешь объяснить, что твое имя нигде не зарегистрировано? 
- Имена простолюдинов тогда не записывали. 
- Ты уверен, что родился так давно? Ведь это же почти два века назад! 
- Уверен. 
- И ты можешь доказать это? 
- Каким образом? – Он хмурится. 
- Например, сохранились твои старые портреты, фотографии хотя бы начала двадцатого столетия? 
- Вряд ли. 
- Или ты можешь рассказать о событиях прошлого более подробно, чем в учебниках истории Америки? 

Он не понимает, к чему я клоню. 

- Да, если я являлся их участником, - отвечает он осторожно. 

Я задаю ему несколько провокационных вопросов по истории Америки – вопросов, ответы на которые нельзя прочитать в школьной программе. Их можно узнать только при личном интересе, углубленно изучая историю много лет. 

Он отвечает без запинки, и некоторые ответы удивляют меня. Но некоторые мои вопросы остаются без ответа. 

Я делаю запись в журнал. 

- Ты помнишь, когда это произошло с тобой? Как ты стал другим? Хоть немного? 

Эдвард Мейсен откидывает голову назад, припоминая. 
- Я был на войне. Скорее всего, смертельно ранен, умирал на поле боя. Вампиры могли прийти ночью и питаться, не привлекая к себе внимания. Вероятно – не знаю, по какой причине – я остался в живых. Может, что-то спугнуло моего убийцу. Я очнулся в лесу, недалеко от места сражения. Я был совершенно один. 
- Что ты сделал потом? – Завороженная рассказом, я не замечаю, как перехожу к личным вопросам, не касающимся работы. 

Мейсен пожимает плечами. 
- Я плохо помню первый год своей новой жизни. Я был не в себе. 
- Ты… пил кровь? 

Эдвард глядит на меня как на ребенка. 
- Ну, разумеется. – А затем он морщится, как будто вспоминает что-то неприятное. 
- Тебе это не нравится? Я имею в виду, разве вампир не получается удовольствие, когда пьет кровь? 

Теперь он смотрит на меня как на умалишенную. Но я не могу побороть любопытство, пытаясь себе представить, как его красивые губы касаются шеи, а зубы прокусывают плоть. Машинально я поднимаю руку к горлу, находя свой пульс, и он смотрит туда же. От его взгляда мурашки бегут по спине. 

- Это имеет значение? – тише обычного спрашивает он. 
- Конечно, - я стараюсь сохранить профессиональный тон, скрывая излишнее любопытство за маской строгости. В конце концов, любая информация важна. 
- Это не приносит удовольствия, когда насыщению мешают моральные принципы, - отвечает он, на его лице – гадливость, отвращение. Интересно. Я записываю это в журнал. 
- Ты хочешь сказать, что твое воспитание не позволяет тебе получать удовольствие от ощущения вкуса крови? 
- Нет, - неожиданно грубо отвечает он. – Я хочу сказать, что никакая страсть не стоит того, чтобы ради нее убивать! 

Я вздрагиваю, обнаружив, что слишком замечталась. 

- Поэтому я выбрал животных, - продолжает он спокойнее. 
- И много людей ты убил? 
- Достаточно, - коротко отвечает он. 

Его резкий тон возвращает меня к делу. Я смотрю в журнал. Слюна – единственное, что нам удалось взять на анализ. Но результаты ее исследования еще не поступили. 
- Яд находится на твоих зубах? 
- Я не уверен, - он пожимает плечами. – Возможно, за зубами есть какая-то полость, как у змеи? 
- На фотографии… полости рта ничего такого не обнаружено. 
- Откуда мне знать? – раздражается он. 

Я вздыхаю. 
- Вампиром становятся через укус? 
- Да. 
- Как ты объяснишь, что на твоем теле не найдено никаких следов укуса? 

Мейсен хмурится, неуютно ерзает на стуле. Он не знает, как ответить на мой вопрос. 
- Может, тот вампир не кусал меня, а просто приложился к ране? – предполагает он. – Или рана от укуса зажила бесследно? 
- Хорошо, - я делаю запись в журнал, а Мейсен смотрит на меня настороженно, ожидая нового каверзного вопроса. – Сколько тебе было лет, когда ты стал вампиром? 
- Двадцать шесть. Кажется… 

Он выглядит моложе. Хотя я не могу точно сказать, ведь он выглядит просто невероятно хорошо. Я пытаюсь перестать рассматривать его. 

- Ты помнишь своих родителей, их имена? Это помогло бы восстановить твое происхождение. 
- Элизабет и Эдвард Мейсены, - называет он, и я обещаю себе, что обязательно пробью данные. – Но вряд ли ты и их имена найдешь в списке, мы не были богаты или известны. 
- Хорошо, - отвечаю я и смотрю на время, я не должна задерживаться здесь надолго, это вызовет подозрения. 
- Торопишься? – тут же интересуется Мейсен. В его глазах мелькает что-то новое, чего я не могу понять. Как будто он ждет от меня чего-то. Возможно, обещания зайти? 
- Да, на сегодня все, - я поднимаюсь, и он внезапно тоже. Мне хочется улыбнуться ему, хочется подбодрить или поддержать, ведь в его глаза снова возвращается пустота. Меня это беспокоит больше, чем следует. 

Мой взгляд задерживается на нем дольше, чем позволяют приличия. Мне хочется запомнить каждую черту, оказаться ближе и вдохнуть его запах. Еще больше о нем узнать. Я становлюсь жадной до времени, проведенному с ним. 

Когда я уже собираюсь отвернуться, чувствуя жар, полыхающий на щеках, Мейсен тихо вопрошает: 
- Ты зайдешь завтра? 

Я подавляю в себе чувство радости оттого, что он спросил. 

- Конечно, это ведь еще не все вопросы. 

Выхожу наружу, чувствуя, как щеки отчаянно горят, и, уходя, прислушиваюсь, как из камеры доносится звон цепи. Мое сердце громко стучит, причиняя боль грудной клетке – невыносимую, тянущую вниз, истощающую. Мне следует перестать себя обманывать, что я захожу сюда чисто из профессионального любопытства. Пора признать, что я чрезмерно увлекалась этим мужчиной. Я становлюсь буквально одержима им.