Если Чарли – личный супергерой Форкса, то наркотики – его заклятый враг.

Именно наркотики – главная причина, из-за которой происходят преступления, автокатастрофы и бытовые споры, с которыми он имеет дело изо дня в день. Наркотики стоят за лужами крови, которые он видит на асфальте, и кровавым месивом, в которые превращаются женские лица. Я совершенно точно знала, что делаю, признаваясь в употреблении наркотиков. Его собственная дочь. Та же маленькая девочка, что когда-то прыгала у него на коленях, распевая детские песенки. Я абсолютно точно знала, как больно ему будет. Совершенно точно знала, чью кровь и кишки он представлял на чёрном асфальте в следующую секунду.

Он даже смотреть на меня не мог.

Знаю, потому что он не в силах видеть меня мёртвой.

Прекрасно всё это знаю, но боль от этого меньше не становится.

Остаток моих зимних каникул по холодности ничуть не уступает погоде. Я торчу в своей комнате, кутаясь в одеяло и ничего не делая. Чарли много работает, уезжает чуть свет и возвращается поздно вечером; без сомнений в одиночку пытается избавить округ Клаллам от каждой красной или голубой таблеточки.

Рене, как водится, сочувствует (поскольку истинные хиппи имеют такое обыкновение), но уважает чувства Чарли по этому поводу. Она представляет единый фронт. Мне горько; сейчас они больше похожи на супругов, чем за всё время брака.

Начало школы – обычно главная моя отрада – не в силах поднять мне настрой. День первый: взгляд находит изгородь, где по утрам традиционно восседает Элис, с нетерпением ожидая моего прибытия. Но она пуста; покинута, как и голые деревья, выстроившиеся вдоль парковки. Я еле волочу ноги, словно бы они утопают в песке.

Когда чуть позже днём я вижу Элис, она неотвратно игнорирует меня в коридорах, на уроках и в кафетерии. И я ей позволяю. Не возражаю, когда она садится за столик вместе с Анжелой, оставляя меня на произвол судьбы. Я сажусь к Джессике и Лорен и присоединяюсь к их фальшивым улыбкам, фальшивому смеху, фальшивым жизням. Вопреки этой небольшой перестановке в столовой, для меня мало что меняется. Я продолжаю врать. Когда Майк три пятницы подряд спрашивает, не хочу ли я провести с ним выходные, я срываюсь и говорю «нет», ведь – разве он не в курсе? – мне нравятся девушки. Он так стремительно ретируется в гостеприимные объятия Джессики, что я кляну себя, что не подумала об этом раньше.

Однажды после Пасхи я спускаюсь вниз рано утром и замечаю, что одеяло Чарли по-прежнему перекинуто через спинку дивана, в точности как вчера вечером. А проснувшись как-то поздней ночью, могу поклясться, что слышу двойное хихиканье в душе. Словно одиночное хихиканье в душе недостаточная причина для беспокойства.

Бал в честь окончания учебного года поднимает настоящую шумиху, которую я в основном игнорирую. Элис не снабжает меня нарядным платьем. Вместо этого она одевает Анжелу; тёмно-фиолетовый наряд идеально подчёркивает её тёмные волосы и оливковую кожу.

Никто не потрудился пригласить меня на бал; даже девушки.

И я не утруждаюсь его посещением.

Лето проходит, словно в тумане.

Мне так долго не разрешали читать, что сейчас я с лихвой восполняю это упущение, стремясь перечитать в общественной библиотеке всю секцию на «А».

К концу августа, я добираюсь до середины секции «В».

Выпускной класс.

Выпускной год, люди меняются. Они становятся серьёзней. Они понимают, что несколько коротких месяцев спустя больше не будут самыми крутыми и популярными в кампусе; они превратятся в крошечных рыбёшек в бескрайнем море взрослой жизни. Эта мысль отрезвляет.

Джессика Стэнли прекращает одеваться, как шлюха, и разворачивает кампанию в погоне за правом произнести финальную речь в день выдачи дипломов. Да, выходит, даже ради этого можно провести кампанию. Её тактика включает подкуп Дэниеля Диггори, главного претендента и очевидного девственника; чтобы он завалил пять следующих тестов, что подорвёт его средний балл и позволит Джессике вырваться вперёд. Мне даже думать не хочется, чем она подкупила его. А как она вообще повысила собственную успеваемость и подавно.

Возможно, она умнее, чем мы все предполагали.

Но намного поразительнее перевоплощение Йорки. Как-то раз он приходит в школу, и его волосы больше не розового цвета. Он даже надевает галстук. Чёрный на чёрной рубашке, его едва видно, но чёрт, он всё-таки есть. Если задуматься, я уже несколько месяцев не слышала, чтобы он упоминал пришельцев, и не видела, чтобы убегал за школу.

Хорошо, что я не сдала его Чарли.

Мне не особо улыбалась перспектива учиться в выпускном классе, а теперь, когда позади жалкий и провальный год, желание стать выпускницей больше не стало. Вряд ли я смогу вынести ещё один бессмысленный год полный бессмысленных часов бессмысленных уроков.

Все взрослеют, меняются, идут по жизни дальше.

Все, кроме меня.

Потому я придумываю план. И этот план включает плотно укомплектованное расписание и долгие обсуждения с методистом. План включает несколько написанных эссе, заполненные заявления и приклеенные к конвертам марки. План включает новое место, новое начало, новую Беллу.

План заключается в том, чтобы закончить школу на семестр раньше и поступить в колледже, как можно дальше отсюда.

Рене и Чарли этот план не одобряют.

- Ты всё ещё наказана, юная леди, - изрекает Рене.

- Прошло уже почти шесть месяцев, - говорю я. – Я делала всё, что вы говорили.

- А как же твои друзья? А выпускной бал? А вручение дипломов? – продолжает Рене.

Отвечаю, что заведу новых друзей, что танцы не мой конёк, а шествие через сцену на шатких каблуках, дабы забрать листочек бумаги, даже в самый удачный день – весьма опасно для меня.

- Ты слишком молода, чтобы идти в колледж, - не уступает Рене.

- Ты всегда говорила, что я очень ответственна для своего возраста.

- Как мы можем доверять тебе? – возражает Рене.

- Обещаю, что не стану ничего пить, курить, глотать или вдыхать. Никогда.

Чарли не говорит вообще ничего. И как всегда его молчание в сотню раз хуже слов Рене.

Я понимаю, что это конец. Смиряюсь, что придётся проторчать в школе полный год. Догадываюсь, что смогу сбежать только, когда мне исполнится восемнадцать лет и я официально смогу жить одна.

Затем я получаю толстый жёлтовато-коричневый конверт из Дартмута.

Из Дартмута; Рене прекращает жаловаться. Глаза Чарли сияют, хоть он и не улыбается. Он вообще больше не улыбается.

- Лига Плюща! – восторженно лопочет Рене, хвастаясь подружкам на занятиях йогой, парикмахеру и всем, кто согласен её слушать.

Вы верно поняли.

Я больше не наказана.

Первый и последний семестр в выпускном классе напоминает телевизионное шоу в ускоренной перемотке. Я упорно занимаюсь по всем школьным предметам, а ещё упорней тружусь, дабы поддержать некое подобие нормальности. Я смеюсь в правильные моменты и вру в нужных местах. Но в отличие от телешоу, меня не ловят на притворстве.

Наблюдаю, как Элис день ото дня становится тише, неприметней, каштановые волосы нетипично свисают вниз, а одежда всё больше сереет. Я продолжаю её игнорировать. Убеждаю себя, что это ради её же блага. Ей лучше без меня.

Мой последний день в школе – самый обыкновенный и непримечательный для моих друзей и учителей, которые настолько поглощены Рождественскими каникулами, что вряд ли сознают, что, вероятно, никогда больше меня не увидят. Звучит последний звонок, и я почти успеваю выскользнуть из здания раньше, чем его отзвуки затихнут в знакомых коридорах школы.

Почти, но не совсем.

- Мисс Свон, - зовёт кто-то. Оборачиваюсь и вижу доктора Мэттьюс, прислонившуюся к двери собственного кабинета. Праздничные оленьи рога на её голове поразительно подходят к рисунку, вышитому крестом, на тёплом вязанном свитере. – Можно вас на пару слов?

Я не общалась с доктором Мэттьюс несколько месяцев, с тех пор как сбросила на родителей страшную нарк-бомбу. Подростки с наркотической зависимостью вне её компетенции и групповой терапии.

Она жестом приглашает меня в свой кабинет, а затем закрывает за нами дверь.

- Присаживайтесь, - я взираю на розовый мяч для йоги, который она принесла в качестве альтернативы традиционному креслу. И в итоге остаюсь стоять.

Доктор Мэттьюс царственно восседает на свой мяч (спину приходится держать очень прямо, чтобы не рухнуть на пол).

- Я так понимаю сегодня ваш последний день в средней школе Форкса.

Удивительно, что именно доктор Мэттьюс помнит моё имя, не говоря уже о том, что я заканчиваю школу раньше срока.

Я киваю, не понимая, к чему она ведёт.

- Просто хотела пожелать удачи, - говорит она. – И дать совет.

Дыхание ни на секунду не сбивается, но я храбро жду её последнего наставления и пёрлов «мудрости». Усталые проникновенные глаза серьёзно смотрят на меня.

Уже скоро…

- В Форксе нет ложек (прим пер: Форкс в переводе с английского «вилки»).

Ну вот.

Её не просто так прозвали «доктор Крейзи». Я вежливо киваю и желаю ей хороших каникул. А затем медленно отступаю, готовясь поскорее ретироваться.

- Белла, - говорит она, и я замираю, напрягшись. – Возможно, тебе удалось одурачить свою семью, друзей и «Неразлучную Троицу» в Медицинском центре, но меня твоя маска одурачить не сможет.

Я смотрю на неё, ухватившись за дверную ручку.

- Если когда-нибудь захочешь поговорить, по-настоящему поговорить, то я здесь.

Почему-то эти простые слова, произнесённые помешанной, но всё же искренней женщиной, что-то задевают во мне. В жизни не хотела так сильно поговорить, реально поговорить, как в этот момент. Впервые за много месяцев мне хочется поговорить с кем-то начистоту. Хочу рассказать, что начала лгать и ужасно боюсь, что потом не смогу остановиться. Хочу поведать о своих страхах, что папа больше никогда не полюбит меня. Хочу поделиться, что до сих пор верю в Эдварда.

Вопреки всему, улыбаюсь сквозь водружённую маску; первая реальная улыбка за последние триста шестьдесят пять дней, с прошлого Рождества. После Чарли. И Элис.

- Спасибо, - отвечаю я и действительно имею это в виду.

А затем убегаю, прежде чем спадёт моя маска, прежде чем успею рассказать доктору Мэттьюс обо всём, что так отчаянно рвётся наружу. Убегаю, потому что маска – единственное, что у меня осталось; потеряю её сейчас, тогда перестану узнавать человека в отражении.

Школа закончена, и у меня есть две недели.

Две недели до того, как покину это место.

Я свободна делать всё, что захочу, идти куда угодно. Однако суть свободы в том, что ею лучше наслаждаться в чьей-либо компании. Домик на дереве, небольшой красный гараж в резервации, пляж Ла Пуш – единственные места без людей.

И всё же я должна себя чем-то занять.

Для начала выхожу из дома. Оставляю пикап томиться на подъездной дорожке, ведь не хочу, чтобы люди знали о моём приближении. Ступаю на тёмную асфальтированную дорогу, ту, что уводит прочь от людей, прочь из города. Глубоко вдыхаю свежий воздух, очищенный множеством деревьев. Иду, покуда не начинают гореть икры.

Думаю о чём угодно, кроме сами-знаете-кого.

При мысли, не думать о нём, мной овладевает замешательство, и я останавливаюсь. И пусть я больше не ищу так активно того-кто-не-должен-быть-назван, я по-прежнему чувствую его. Не чувствовать его, всё равно что не дышать. Он вездесущ и неотъемлем, словно кислород.

Конечно, за исключением моментов, когда его нет. Порой я не чувствую, чтобы он наблюдал за мной. Порой его присутствие, словно смывает волной. Порой мою кожу не покалывает, а шея не горит и не краснеет.

Это редкость, но и такое случается.

Например, сейчас.

В такие мгновения я живу в совершенно новом мире. Замечаю множество вещей, на которые обычно не обращала внимания. Например, что лес на самом деле вовсе не тих, и что совсем одной быть страшно, но волнующе, и что прямо напротив меня в лес уходит дорожка из гравия, скрытая кустами.

Не могу оторвать от неё глаз. Всё смотрю и смотрю.

Моргаю, но дорога всё ещё там. Я ездила по этому шоссе тысячу раз, но никогда не видела это ответвление из гравия. Лес хранит больше тайн, чем мы способны раскрыть.

Безымянная дорога так и манит, ведь неизвестное всегда притягательнее всего. Дороги созданы, чтобы по ним следовать.

Смотрю налево.

Смотрю направо.

Затем пересекаю главную дорогу, ступая на её отворот. В предчувствии приключения по телу бежит адреналин oт мысли, что испытать его мне предстоит в одиночку, в кои-то веки. Но всего пару шагов спустя я обнаруживаю подсказку о назначении этой дороги – красивый аккуратный почтовый ящик частично скрытый густой листвой дерева. Подхожу ближе, чтобы рассмотреть элегантную надпись…

Ящик принадлежит никому иному, как доктору и миссис Каллен.

Я слышала, что они живут на отшибе, за пределами города, но никогда не знала, где именно. Представить не могла, насколько близко.

Я мешкаю, уже не так рвусь пересечь территорию, охраняемую одиноким стражем – почтовым ящиком. Я всего лишь хотела узнать, куда ведёт дорожка; и уж точно не хотела вторгаться на частную территорию. Интересно, как выглядит их дом. Округа гудела от болтовни, когда они строили его; современное чудо из стекла и стали; анахронизм в Форксе…

И я стою, равно готовая как пойти вперёд, так и вернуться назад, когда вдруг слышу…

Музыку.

Тихое звучание маленькими иголочками проникает в меня.

Лес словно мурлычет в такт музыке. Низкие, мрачные ноты манят меня, и не только своей красотой, но потому что я знаю эту мелодию – она необъяснимо знакома мне.

Как и запах доктора Каллена.

Иногда я напеваю, и Рене интересуется, что это за песня.

Я понятия не имела.

Но теперь знаю.

Знаю, что песня, которую я напеваю, песня, являющаяся частью моего подсознания – это та самая песня. Мелодия, сопровождающая меня всё детство, саундтрек моих мечтаний.

Следую за музыкой глубже в лес, прочь от дороги, осторожно ступая по дорожке, словно на встречу с волшебником. Аккорды становятся громче, когда в поле зрения появляются солнечные блики, отражающиеся от оконного стекла. Всего несколько шагов и я смогу разглядеть очертания предметов и фигуры сквозь широкое эркерное окно…

Я наступаю на веточку.

Фортепиано неожиданно затихает, мелодия резко обрывается.

Я тоже останавливаюсь.

Лес вокруг меня зловеще тих. Ни одно создание не шелохнётся, даже мышь. И я чувствую… нечто. Это не Эдвард, не совсем. Но это похоже на Эдварда. Сильнее, чем Эдвард; словно смотришь на солнце, хотя прежде видел всего лишь его отражение в луне. Делаю шаг вперёд, к человеческому силуэту, который почти вижу сквозь блестящее стекло…

Реальность пощёчиной бьёт по лицу.

Вот как всё обернулось.

Стою тут, вытягивая шею в попытке заглянуть в чью-то личную жизнь, потому что они напоминают мне Эдварда. Даже если это Эдвард, даже если это его пальцы привели меня сюда, это всё равно неправильно.

Ведь выходит, что я ничуть не лучше него.

Пристыжено, разворачиваюсь, чтобы сбежать.

Хрустит гравий, и из-за деревьев появляется блестящее авто, чёрное, словно пантера. Я могу лишь наблюдать, застыв на месте, пока автомобиль с тихим урчанием останавливается рядом со мной. Тонированное стекло опускается вниз, и водитель наклоняется через сидение.

- Белла! Очень приятно видеть тебя, - Знакомый голос, знакомое лицо, знакомый аромат.

- Здравствуйте, доктор Каллен, - говорю я, слабо взмахнув рукой и всматриваясь в пассажирское окно, словно бы совершенно нормально, что меня застукали крадущуюся рядом с чьим-то уединённым домом.

- Я только вернулся домой. Ты что-то хотела?

- Нет, я просто… - Просто что? Вторглась на вашу территорию? Следуя за ускользающей проникновенной мелодией? – Я просто гуляла и услышала, как кто-то играет на рояле.

Взгляд доктора Каллена метнулся к дому.

- Да, - подтверждает он. – Должно быть Эсме. Она прекрасно играет.

Эсме. Прелестная предпочитающая уединение жена. Доктор Каллен застукал меня за тем, как я шпионю за его женой.

- Очень красиво, - Кажется, мне становится дурно.

Доктор Каллен оценивающе смотрит на меня; мотор продолжает рокотать.

- Не хочешь зайти? Эсме будет рада познакомиться с тобой.

Я не должна соглашаться. Они меня не ждали, он только вернулся домой, я не наношу светских визитов, и у меня свело живот от волнения. Но есть что-то такое в его взгляде… В его глазах всегда можно увидеть это нечто, словно он искренне желает помочь людям, словно он искренне желает помочь мне. Такому откровенно тёплому настрою трудно противиться.

- Хорошо. Но только ненадолго.

Мы заходим в фойе, как будто в совершенно новый мир, и дискомфорт испарятся, уступая место благоговению. Доктор Каллен что-то говорит, но я могу лишь видеть. Каждый элемент дизайна – от дополнительных диванов до поверхностей, отполированных до блеска – рассчитан на то, чтобы захватить дух, зацепить глаз и притянуть взгляд гостя к…

Портрету, который «взрывает» незапятнанное пространство зала, притягивая мой взор, словно свет в чёрной дыре. Тёмные линии, смелые контрасты – я не могу не смотреть на него. Этот абстрактный осколок современности выглядит до безрассудства роскошным. Подобно музыке и аромату, художественное произведение знакомыми искорками мелькает на задворках моего подсознания.

- Прошу прощения за беспорядок, - произносит доктор Каллен, закрывая входную дверь. – Мы только закончили ремонт.

Их дом выглядит безукоризненно.

- У вас прекрасный дом.

Портрет преследует меня, оставаясь в поле бокового зрения, и словно бы искажается.

- Спасибо. За всем следит моя жена, - с пылом произносит он, упоминая жену. – Кстати говоря, ты похоже ещё с ней не знакома. А вот и Эсме.

Женщина в лавандовом платье восседает за блестящим белым роялем – белым! – который возвышается на небольшом помосте в центре комнаты. Пока я следую за доктором Калленом вглубь гостиной, к счастью, оказавшись вне видимости портрета, она изящно поднимается со скамьи.

- Здравствуй, Белла, - произносит она, склонив голову. Её улыбка напоминает мне о свежеиспечённом сахарном печенье – квинтэссенции материнской улыбки. И всё же то, как она произносит моё имя, с нотками ностальгии, заставляет меня задуматься. Такое ощущение, словно она не впервые говорит его.

Надеюсь, доктор Каллен не рассказывал ей обо мне, о той ночи в лесу.

- Мне очень нравится песня, которую вы играли, - говорю я.

- Что ж, спасибо.

- Эсме – настоящая пианистка, - добавляет Карлайл, но прежнего пыла в голосе не слышно. Искренняя улыбка Эсме тоже тускнеет.

- Откуда этот отрывок? – не могу удержаться я.

Она мешкает всего несколько миллисекунд.

- Ноктюрн Шопена в ми-миноре.

По какой-то необъяснимой причине её ответ приводит меня в уныние.

- Из фильма «Таинственный сад», - поясняет она. – Ты его смотрела?

Оу.

- Да. Когда была очень маленькой, - Вероятно именно поэтому мелодия кажется столь знакомой.

- Хочешь чего-нибудь выпить? – предлагает Эсме, чуть развернувшись.

- Нет, спасибо. Не хочу докучать вам…

- Ну что ты. Я ищу любой повод, чтобы приготовить немного горячего шоколада. С зефиром? – её голос звучит так восторженно, будоражащее. Нечто горячее и шоколадное и правда кажется заманчивым…

- Хорошо.

Эсме грациозно поднимается по лестнице, очевидно ведущей к кухне.

- Как твои дела, Белла? – интересуется Карлайл, едва мы усаживаемся на диван.

- Хорошо. Вообще-то даже очень хорошо. Меня приняли в Дартмут, - Впервые я говорю об этом кому-то помимо родителей. Так странно произносить это слово. Словно это место на самом деле реально. Словно я и вправду туда еду.

- О? Наверное твоя родня очень гордится. Твой отец всегда говорил мне, что ты очень смышленая девочка.

Готова поспорить, что теперь он ничего подобного не говорит.

Мы мило беседуем, пока по лестнице не спускается Эсме, в идеальном равновесии удерживая поднос с дымящимися напитками. Милая беседа на самом деле вовсе не кажется таковой. Я провела достаточно времени в его больнице, и, похоже, доктор Каллен помнит мои ответы на каждый когда-либо заданный им вопрос. А Эсме столь же открыта и обаятельна, как и он. Вопреки репутации, закрепившейся за ней в городе.

Совершенно незаметно моя чашка пустеет, и я понимаю – это намёк. Больше не стоит злоупотреблять их гостеприимством. Говорю, что мне уже пора уходить, иначе родители будут волноваться. Они понимающе кивают, и мы обмениваемся типичными для прощания любезностями.

На крыльце, я нерешительно замираю. Раз уж я здесь, то должна ещё кое-что сказать. Ведь скоро я уеду, и другой возможности может не представиться.

- Доктор Каллен?

- Карлайл, - поправляет он.

Я киваю, но не произношу вслух. Слишком странно.

- Спасибо, - говорю я. – За то, что нашли меня. Той ночью в лесу, - Это «спасибо» и «прощайте», слившиеся воедино.

Его взгляд скользит чуть левее меня, не задерживаясь больше на моём лице.

- Не стоит благодарности. Я рад, что ты преодолела это суровое испытание.

Мы оба понимаем, что сейчас он имеет в виду не только ту ночь в лесу.

- До свидания, Белла, - говорит Эсме и тянется к моей щеке, но её рука замирает в нескольких сантиметрах так и не коснувшись её.

Они стоят на крыльце, обнявшись, в то время как я шагаю прочь, напевая мелодию таинственной песни.

Ещё две недели и я начну новую жизнь в Нью-Хэмпшире.

Рене становится прилипчивой, словно бы только привыкла, что её малышка всегда под рукой, и теперь не хочет отпускать. Она сидит на моей кровати, скрестив ноги, и пересказывает мне всё о своих двух семестрах в колледже. Когда-то она бросила учёбу, и теперь это её величайшее сожаление.

Шутит о переезде в Нью-Хэмпшир.

Но ни слова не говорит о Финиксе.

Чарли начинает меньше времени проводить в участке, и часто зависает на кухне, пока я готовлю ужин. Смотрит не так много спортивных матчей и пьёт меньше пива. Как настоящая семья, мы вместе пересматриваем фильмы, которые не видели уже много лет. Играем в карты. Планируем моё расписание, обсуждая преимущества двенадцати и шестнадцати учебных часов в неделю. Они столь искренне гордятся мною, наверное, впервые за всю жизнь, что я не в силах открыть им один маленький, но очень существенный клочок информации.

Одну крохотную не состыковочку.

Дело в том, что я разослала множество заявлений в разные колледжи нашей великой страны. В большие и маленькие, в дешёвые и представительные, и во все прочие в промежутке.

Но, ээ…

Я не отправляла заявление в Дартмут.

Спасибо вам, дорогие, огромное за интерес, комментарии и обсуждение этой истории. И... с днём рождения, Robsten.ru!