Каким-то образом мне удаётся выбраться из цепких веток этих лесов. Удивительно, но я благополучно добираюсь домой. При этом нарушаю всевозможные правила Чарли: не следовать за незнакомцами в лес, не ездить на попутках, не разговаривать с воображаемыми друзьями по имени Эдвард.

И пусть.

Проходит один день.

Затем два.

Три.

В эти первые дни, я страдаю. Словно бы из моей жизни вырвали нечто необъяснимо важное. Зуб мудрости. Аппендикс. Конечность. Я корчусь. Изнываю от боли. Всё на что хватает моих сил это подняться с утра с постели, сходить на лекции, отправиться на работу, вернуться домой. Уверена, всё так и происходит, хоть я совершенно этого не помню. Мои мысли похожи на песок, развеянный по ветру. Я слышу соседских котов, собак, даже сверчков, и звуки слишком громкие, чтобы уснуть.

Раньше я думала, что мне не ради чего жить.

Я ошибалась.

На третий день до меня, наконец, в полной мере доходит.

Эдвард – кровососущий вампир.

Беру напрокат все вампирские фильмы, которые только попадаются мне в руки. Забиваюсь в свою берлогу и смотрю, как вампиры соблазняют девственниц, обнажают окровавленные клыки и свисают с потолка. Наблюдаю, как вампиров интервьюируют, сжигают, закалывают. Вижу вампиров в потустороннем мире, в Нью-Йорке и в космосе.

Розали заглядывает достаточно часто, чтобы уловить общую тему. Просунув голову в дверной проём, она говорит:

- Из меня получился бы фиговый вампир.

Если под «фиговый» она подразумевает офигенный, тогда «да». Она прекрасна снаружи и свирепа внутри. Какое-то время она вглядывается в экран через моё плечо, но так и не остаётся. Кажется, она нутром чует, что сейчас мне необходимо побыть одной.

Я продолжаю смотреть.

И всё, что я вижу – кровь, кровь, кровь.

Но я нигде не вижу Эдварда. Пытаюсь представить его лицо. Эдварда в роскошном чёрном плаще. Эдварда, охотящегося за невинными молоденькими девушками. Эдварда с кровавыми подтёками на подбородке.

Но не могу этого вообразить.

Его лицо не принадлежит этому миру кошмаров и ужаса.

Иногда поздними ночами, плотно укутавшись одеялом, я шепчу: «Эдвард».

Он не отвечает.

Он исчез.

Я должна радоваться.

Должна чувствовать себя в безопасности.

Проходят недели. Руки заживают. А сердце нет. Не нахожу себе покоя, словно перелётная птица невольно припозднившаяся в своём ежегодном паломничестве. Всё вокруг растёт, меняется, оставляя меня позади. Жизнь начинает потихоньку выглядывать из зимней берлоги, и впервые я не против зеленого. Это лучше, чем бесцветный фон.

Я лежу на животе на кровати, игнорируя раскиданные по одеялу учебники и тетради, когда сознаю, что готова.

Готова двигаться, готова встряхнуться, готова что-то делать.

Мне нужно поговорить с кем-то. (Ох, Рене была бы счастлива, услышать эти слова).

Я думаю об Элис. Размышляю о Розали. Даже подумываю о Карлайле. В конце концов, теперь я знаю, где его кабинет. А ещё он сказал, что мы скоро поговорим. Но не совсем ясно, как со всем этим связана Элис, Розали вообще не стоит приплетать, а Карлайл…

Приверженность Карлайла в этой ситуации размыта. Вампир и всё же доктор. Мой разум не способен наложить друг на друга эти понятия.

Потому я поднимаю телефон и нажимаю быстрый набор домашнего номера. Прошло так много времени – несколько недель, как минимум.

Чарли отвечает после первого гудка.

- Что делаешь? – спрашиваю я; моё стандартное приветствие.

- Жду твоего звонка, - отвечает он. Как и всегда.

Приятно слышать его голос. Мы обмениваемся любезностями в лучших традициях социально-отсталых людей.

- Как Рене?

- На какой-то шумной вечеринке, – говорит он, но по сути имеет в виду: «Здесь. Она всё ещё есть».

- И не заставила тебя пойти? – дразню я.

- К счастью, нет. Это вроде девичника, - ворчит он, но я знаю, что он улыбается. Натянутой, напряжённой улыбкой, но всё же улыбается. Вопреки всему Рене по-прежнему в Форксе. Но я не жду, что она задержится надолго.

- А Билли?

- Всё ещё танцует.

- В участке?

- По-старому.

- Неприятности?

- Турист поднял из берлоги медведицу с потомством.

- Кто-нибудь пострадал?

- Нет. Её спугнули и прогнали дальше в лес.

Пару мгновений мы молчим. Это не напрягает.

- Кстати о медведях, - говорит он, и я сажусь в постели, поскольку его тон меняется.

- Да? – настороженно отвечаю я.

- Я когда-нибудь рассказывал тебе историю о Папе Медведе?

Этой части разговора нет в обычном сценарии. Последние несколько раз, когда я звонила домой, к этому моменту Рене уже снимала параллельную трубку, включаясь в беседу. Вероятно, Чарли решил воспользоваться её отсутствием.

- Я помню историю о Маме Медведице… - неловко мямлю я.

- Нет, это другая. Совершенно другой медведь. Другая история. Не то же самое, - упорствует Чарли.

Эм-м…

- Тогда нет.

- Эта история о Папе Медведе.

- Ладно… - отзываюсь я, не уверенная куда он клонит.

- Иногда Папы Медведи очень боятся за своих медвежат и, в попытке защитить их, встают на задние лапы, ревут и бьют себя в грудь, чтобы прогнать угрозу.

Язык подводит меня.

Я совершенно точно знаю, куда он клонит.

- И порой шум такой громкий, а Папа Медведь выглядит так сердито, что медвежата могут подумать, будто он сердится на них. Но на самом деле это не так.

- Ладно.

- А ещё, - продолжает он. – Папы Медведи не слишком часто говорят своим медвежатам, что любят их. Понимаешь, потому что не умеют… - я почти вижу, как он неуклюже потирает затылок. - …говорить.

- Точно.

Молчание растягивается.

- Просто подумал, тебе стоит об этом знать, - серьёзно говорит он.

Это официально. Чарли абсолютно ужасен в отцовско-дочерних разговорах. Но это не страшно. Потому что он великолепен в роли отца.

Мы замолкаем, редкие фразы исчерпаны, потому я говорю, что мне пора.

- И папа? – добавляю я.

- Да?

- Я тоже тебя люблю.

Отключаясь, я слышу, как у него перехватывает дыхание; за всю жизнь я лишь дважды это видела, когда он плакал.

Я гляжу на телефон, сражаясь с собственными слезами и розовыми соплями. Забавно на что способен обыкновенный телефонный звонок. Мой отец простил меня. Отец любит меня. Он никогда меня не ненавидел, ни разу. Даже когда я солгала ему в лицо. Даже когда разочаровала его.

Я чувствую себя любимой. Чувствую себя целой. Чувствую, словно могу взлететь от лёгкого бриза за окном, шевелящего молодую листву. Мне хочется передать это чувство, поделиться им с кем-нибудь.

Телефон взирает на меня с покрывала; подсвеченный экран по-прежнему готов к действию.

Я знаю, что должна сделать. Совершенно точно знаю, как поступить.

Вновь поднимаю мобильный и набираю новый номер.

Он звонит и звонит, пока от приятного голоса не сжимает низ живота.

- Резиденция Калленов.

Я невероятно близка к тому, чтобы бросить трубку. Палец поглаживает кнопку «Отбой» у самого уха, но я выдавливаю из себя слова. Шесть маленьких, но «ох, каких важных» слов.

- Могу я поговорить с Эдвардом, пожалуйста?

Пауза.

- Простите, вы, должно быть, ошиблись номером. Здесь такие не проживают.

Ха.

Хахахахахахахахахаха.

- Доктор Каллен, это Белла.

Ещё одна пауза, за время которой я почти слышу, как он улыбается.

- В таком случае, одну секунду, - говорит он.

Странно, что он не узнал мой голос. Похоже вампиры не идеальны. Это намного незначительней мгновения, в течение которого трубка сменяет владельца.

- Эдвард Каллен слушает.

Только посмотрите, пытается сделать вид, будто не знает, что это я. Словно ему может звонить кто-то ещё.

- Это я, - говорю я.

Он узнаёт мой голос.

- Как ты узнала этот номер? – при других обстоятельствах слова могли показаться грубыми. Но напряжённый, настороженный тон, которым он произносит их, подразумевает нечто иное. Не знай я, кто он то, вероятно, решила бы, что у него сбилось дыхание.

- Прогуглила.

- Его нет в списках, - сухо отвечает он.

- А я гений по части Гугла.

- Я этого не знал.

- Странно это слышать. Как же тогда твоя «Белла Реалити Шоу» мания.

Раздался звук вовсе не похожий на удушье.

- Слишком скоро? – невозмутимо интересуюсь я.

- Нет… просто… ты дразнишь меня, - шокировано изрекает он.

- Вроде того.

- Ты говоришь со мной.

- Да, - внезапно мне становиться неловко. Я не продумывала разговор так далеко. Ну, по крайней мере, я не нарушаю собственное правило. Эдвард не видит меня прямо сейчас.

- Я могу что-нибудь сделать для тебя?

- Нет.

- Есть конкретная причина, по которой ты звонишь?

- Нет.

- Понятно.

Неловкое молчание растягивается; полная противоположность разговора с Чарли. Полагаю, это справедливо. Учитывая, что мои чувства к Эдварду… иного характера.

- Где ты был? – спрашиваю я.

- В своей комнате.

- И что делал?

- Сидел, - увиливает он.

- Читал?

- Нет.

- Слушал музыку?

- Нет.

- Писал?

- Нет.

- Просто сидел?

- Да.

Представляю, как Эдвард сидит, сгорбившись в углу комнаты, кошачьи глаза наблюдают за продвижением тени по стене. Я могу это вообразить. Вообще-то это очень похоже на меня. Убеждаешь себя, что ощутишь свободу, когда больной психопат прекратит тебя преследовать, но это не всегда срабатывает.

- В склепе сидел?

Он смеётся, но смех скорее напоминает звук, когда из шарика выпускают воздух.

- Почти.

- Ясно.

Мы снова молчим.

- Эдвард, - неожиданно говорю я. – Мне нужно знать кое-что.

И мне правда нужно.

- Что угодно.

В своих мыслях я вижу кровь, кровь, кровь.

- Ты пьёшь её? Кровь я имею в виду.

Я уже знаю ответ. Видела это в тот день, когда поранила руку.

- Да, - шепчет он. Мне кажется, он стыдливо отворачивает голову от телефона.

Сердце ухает вниз. Интересно он больше предпочитает кровь девственниц или старики тоже годятся? Гадаю, пьёт он её из шеи или запястья или… других мест.

А затем он продолжает:

- Но только кровь животных.

Оу.

- И лишь небольшую каплю твоей. Не смог удержаться, прости.

Значит он - Брэд Питт.

Питаться крысами даже в худшие времена лучше чем людьми.

Это начало.

Поначалу ничего не меняется. Я больше не звоню Эдварду; а он не звонит мне. Я не чувствую, что он наблюдает за мной, а в стенах моего дома определённо обитают мыши.

Но я сломала лёд. Посадила семя.

Ты сажаешь семя, а затем, даже когда не смотришь, оно растёт и крепнет, пока, наконец, не распускаются розы. Вот как это бывает.

Однажды я просыпаюсь и улавливаю метафизический аромат кроваво-красных роз, которые символизируют «нечто» между мной и Эдвардом. Это не отношения – с чего бы вдруг? – это нечто. Нечто, что пульсирует, живёт и просто ждёт, пока до него дотянуться и сорвут.

Однажды я просыпаюсь и вижу весну. Скелет дерева за моим окном оброс листвой.

Не время сидеть взаперти. Время отправиться на улицу.

Я так и делаю.

Сперва я пропускаю нужную отвилку, настолько она зарастает зеленью и травой. Спустя один неловкий разворот в три подхода, автомобиль Розали плавно скользит на то самое место, где стоял серебристый «вольво». Окутанный зелёным шёлком лес почти неузнаваем. Пробираясь сквозь эти чужие земли, я надеюсь отыскать поляну.

Листья, укрывшие покровом землю, мульчировали за зиму в тёмную, плодородную почву, подёрнутую молодой зеленью. Наконец, деревья расступаются, и ветки призывно указывают вперёд.

Это то самое место? Да, вот и прогалина. Вот неровная дыра, где раньше росла берёза.

Теперь, когда я на воздухе, когда я здесь, я не вполне уверена, что делать.

Бог любит троицу.

- Эдвард, - говорю я.

- Эдвард, - уже громче.

- Эдвард! - в полный голос.

А затем жду.

Если он последует моей просьбе, то оставит меня здесь в лесу, совершенно одну, кричащую до хрипа. Его не будет поблизости, дабы услышать мой крик.

Ветер превращает лесной настил в настоящий циклон из листьев, заключая меня в вихрь. Эдвард появляется; стволы деревьев служат для него дверью в мой мир.

Он пришёл.

Я говорила ему не приходить.

Но порой, если любишь кого-то, не всегда делаешь то, о чём они просят. Ты делаешь то, в чём они нуждаются. Эдвард стоит, настороженно взирая на меня, пристально, словно пытается запомнить нечто, что ему суждено увидеть лишь однажды.

Я хмурюсь.

- Кажется, мы договорились, что ты перестанешь меня преследовать.

- Я не преследовал, клянусь, - он выглядит невинно. Вообще-то нет, он выглядит греховно-привлекательно, но кажется кристально-честным.

- Как ты узнал, где я?

- Мои уши тонко настроены на твой голос.

Суперслух кажется чем-то классным… пока я не задумываюсь о последствиях.

- Все эти последние недели ты подслушивал мои разговоры?

- Нет, - с мукой произносит он. – Я делал, как ты просила, - Требовала. – Я держался подальше.

- Хорошо, - отвечаю я и действительно имею это в виду. – Я передумала.

- Насчёт чего? – он шагает ближе, но осмотрительно замирает на месте.

- Мы всё делали неправильно.

- Что именно?

- Ты и я.

Я долго размышляла об этом. И весьма усердно. И после всех раздумий я нашла единственный, как мне кажется, способ сделать всё правильно.

Очевидно, что всё не может оставаться таким, как раньше. Эдвард не может вновь ночами покачиваться в кресле-качалке у моей кровати. Я не могу больше говорить сама с собой, зная, что некто меня слышит. Не могу и дальше падать с домиков на дереве, не ожидая сломать шею.

Когда я не знала, что он реален, то могла притвориться. Могла представить, что это нормально, что всё в порядке. Что это может длиться вечно.

Но ведь не может.

Подобная взаимная зависимость ненормальна, нездорова.

Ни для меня. Ни для него.

Я не смогу всё наладить, записавшись на лекции по психологии.

Ему необходимо научиться жить без меня.

А мне без него.

Если мы не сможем спокойно жить порознь, то не сможем и вместе. Мы будем поглощать друг друга, истощать, пока не останутся одни лишь кости. Из-за меня бессмертная жизнь Эдварда стоит на паузе. Он так долго был горгульей – всегда наблюдая, всегда защищая – что уже забыл, каково это быть человеком, мужчиной.

Как прежде у нас уже никогда не будет.

Но.

Я хочу, чтобы между нами было «нечто».

Он стоит, наблюдая за мной, дожидаясь меня. Как и всегда. Впервые я вижу жизнь на его лице. Его глаза сияют в предвкушении. Он кажется тёплым, осязаемым.

Потому я делаю шаг вперёд.

Один маленький шаг.

Тянусь вверх…

…выше и выше, и выше…

… и снимаю бронзовый листочек с его волос.

- Ох, - выдыхает он.

Я выпускаю листик, и он медленно пикирует к земле.

Прежде чем я успеваю отступить, Эдвард поднимает руку. Один его палец прохладой обжигает мою тёплую ладонь.

- Как твоя рука?

Он поглаживает её так нежно, словно она соткана из крыльев бабочки. Ощущение его пальца – лёгкого, как пёрышко, несмотря на данную природой силу – потрясающе.

- Лучше, - выдыхаю я.

Он вглядывается в меня, захваченный тем, как его кожа касается моей. Его прикосновение так отвлекает, что я почти забываю, что хотела сказать.

Но это важно.

- Я хочу, чтобы ты ухаживал за мной.

- Ухаживал за тобой? – его глаза встречаются с моими, а рука опускается вниз.

- Да. Ухаживал, типа добивался внимания, завоёвывал расположение, со…

- Я знаю, что значит «ухаживать», - ровно отвечает он.

- Хорошо. Ведь я хочу, чтобы всё было супермедленно. Словно «ледники тающие глубокой ночью» медленно. Давай сделаем всё правильно.

- Ты хочешь, чтобы я за тобой ухаживал? – похоже, его мозг завис на этом конкретном моменте.

- Да.

- Значит ли это, что мне позволено… видеть тебя?

- Да.

Тот холодный, тихий Эдвард пару мгновений назад? Это вообще не Эдвард. То был мёртвый Эдвард. То был напуганный Эдвард. Эдвард, не позволяющий себе ощутить даже лучика надежды.

А этот Эдвард…

Этот Эдвард подобен сияющим на солнце кристалликам нетронутого снега. Рассыпанному конфетти из звёзд на далёком тёмном небе. Тёплому дождю на поднятом к небу лицу.

Буквально светясь, он протягивает сильную и вместе с тем изящную руку.

- Тогда позвольте мне представиться. Я – Эдвард Каллен, - затем он наклоняется и целует мои недавно исцелившиеся костяшки пальцев.

Подобно подаркам, прощение гораздо приятней дарить, чем получать.

Спасибо огромное за комментарии к прошлой главе! Не представляете с каким удовольствием я их читаю!
Как вам решение Беллы? Впереди осталась всего одна глава, хочется одновременно и потянуть время, и закончить историю... эх...