Одна неделя.
Через одну неделю Рене будет в Форксе, впервые за последние тринадцать лет. Через неделю я буду сидеть в цветастом офисе, без сомнения, умирая от обилия блеска вокруг меня, со всеми этими позолоченными переплетами книжек и доктором, с блестящей от испарины лысиной. Через неделю я, кажется, буду с этой незнакомой лысиной разговаривать.
Поэтому у меня есть одна неделя, чтобы доказать, что у большинства детей есть невоображаемые друзья вроде Эдварда и Джаспера. И что я и Элис не просто «чудные», заблудившиеся детки, отошедшие от нормы. И я верю в то, что уже достаточно понятно объяснила, почему сама далека от «чудного» подростка, отклонившегося от нормы.
Наивно полагать, что это займет всю неделю.
На самом деле, я думаю, все будет также просто, как написать эссе из пяти параграфов, то есть, совершить тот подвиг, который я совершала практически каждое занятие английского, ну, или также просто, как почистить зубы. (Если быть до конца честной, я пользуюсь нитью. Очень тщательно). У меня уже даже есть наметки. Я зайду на Гугл, чтобы найти три столпа, три аргумента. И только потом я изложу свою теорию всего в четыре предложения, которые не оставят сомнения в умах слушателей в том, что, да, у большинства детей есть невоображаемые друзья вроде Эдварда.
Три распечатки с интернета и один е-мейл для Рене позволят мне без зазрения совести произнести: «Я же вам говорила», и вернуться в свое блаженное ленивое лето, получив некоторые бонусы от семьи и друзей.
Но лучше всего то, что мне даже не придется произнести хотя бы слово.
Обожаю.

Я открываю чистую страничку Гугла и счастливая захожу в сеть.
Абсурдно, но спустя огромное количество впустую потраченных часов и бесконечное щелканье по мыши, я уже не так счастлива.
Впервые в жизни Гугл меня подвел. Независимо от того, как упорно я прищуриваюсь, мой монитор и картинки, мелькающие на нем, не показывают мне простой статистики, в которой я так нуждаюсь.
Я не буду лгать; я потрясена. Я никогда не думала о том, что наступит день, когда гигант Гугл падет. Особенно в свете чего-то настолько несерьезного, как эта тема. Поиск, который должен был занять пару минут, обернулся часами. Действия, которые должны были привести мой мир в порядок, пошатнули его еще больше.
Не поймите меня превратно: Гугл дал мне информацию о воображаемых друзьях, гораздо большую, чем я хотела знать. Например, я узнала, что они есть у 65% детей младше шести лет. И, в отличие от предыдущих десятилетий, это больше не считается стремлением ребенка в будущем быть асоциальным человеком. Теперь наличие воображаемого друга говорит о творческом потенциале. И сейчас это моя единственная зацепка в возможности доказать то, что Эдвард невыдуманный; ведь я не настолько творческая личность, чтобы выдумывать людей из воздуха.
А если бы я и решилась на это, то, возможно, у меня и получился бы маленький слон. Теперь, когда я думаю об этом, то кажется, мне бы понравилось смотреть, как маленький хобот захватывает карандаш. Я бы хотела научить его писать имя – мисс Элль Фант (прим. пер.: Elephant – в переводе с английского «слон». Игра слов. Элль Фант – имя).
Прежде чем вы спросите – нет, я не сама придумала это. Когда мне было примерно пять, я читала анекдот на эту тему.
Правда, это странно, что я ревную к грудному ребенку?
Необъяснимо раздраженная я закрываю окно, которое любезно показывало, как нарисовать слона размером с ладонь.
Гугл действительно мог много рассказать о воображаемых друзьях. К сожалению, Гугл намного меньше мог рассказать про невоображаемых друзей. Вероятно, потому что слово «невоображаемый» само по себе несет смысл нереальности (какая ирония). И потому что слово само по себе кажется воображаемым, Гугл путается и по большей мере предлагает мне россыпь анекдотов на заданную тему.
Как я не пытаюсь, я не могу найти точное определение для того, кто есть Эдвард. Ни одно из имеющихся слов не является верным. Он совсем не то, что я могу назвать волшебным или мистическим. Он похож на чувство, которое возникает перед тем, как вы собираетесь чихнуть, но не можете. Нет никакого слова, чтобы определить это, поэтому поиски становятся только сложнее.
Конечно, я все еще пытаюсь.
Я покорно просматриваю страницы и их содержание, которое едва ли связано даже между собой. То, что я вижу, не особенно полезно, потому что мне, на самом деле, неинтересен список стратегий на случай, если придется отбиваться от сталкера. Эдвард не сталкер.
Я так не думаю.
Конечно, я знаю, что он наблюдает за мой, но я никогда не видела этого. Он никогда не посылал мне жутких писем. Он никогда не звонил мне и не дышал в трубку. Он никогда не делал ничего, что доставило бы мне беспокойство.
Так что теория про сталкера отпадает.
Когда я читала про парня, которого его воображаемый друг подначивал убивать всех его реальный друзей, я встревожилась. Думаю, что он шутит.
Думаю.
В любом случае, я закрываю окно и переиначиваю поиск на то, чтобы узнать, есть ли те, у кого их воображаемый друг становился невоображаемым в дальнейшей жизни.
Короткий ответ – нет.
Фактически, Гуuл говорит, что родители должны быть обеспокоены тем, что воображаемый друг ребенка останется с ним и в подростковом возрасте. К двенадцати годам большинство детей с ними расстаются. Такие воображаемые друзья у взрослых и подростков говорят о том, что эти люди получили в детстве травму, такую, как, например, смерть родителей.
Я не понимаю, как это сопоставить. Я никогда не испытывала ничего похожего на подобную травму. Все же самое главное, что Эдвард невоображаемый друг.
Он - что-то еще.
Что-то неописуемое.
Что-то, для чего мне, в конечном счете, придется подбирать слово.
Наконец-то, оказываясь в кровати, я начинаю задумываться о том, сколько времени может занять это доказательство. Похоже на то, что мне потребуется больше, чем одна неделя, на которую я рассчитывала раньше.

 
На следующее утро я лакомлюсь Lucky Charms (Cocoa Puffs потеряли свое лидерство в силу обстоятельств непреодолимой силы) и решаю, что раз уж мне и не удалось разобраться с проблемой быстро, то теперь придется пошевелиться. И, несмотря на несильно развитые икроножные мышцы, мои ножки все еще работают.
Какая я хитрая, однако.
Я всегда была не в восторге от возможности выхода в город, туда, где меня люди могут не только увидеть, но и захотеть поговорить со мной. Но именно потому, что я хитрая, я пойду в город для того, чтобы поболтать с кем-нибудь.
И для того, чтобы минимизировать риск получения ненужной информации, я беру с собой красный блокнот на спирали, два карандаша и два «да/нет» вопроса: (а) Есть ли у вас или был ли у вас воображаемый друг? (б) Есть ли у вас или был ли у вас невоображаемый друг? Если человек ответит «да» на любой из вопросов, то у меня есть несколько дополнительных пунктов для уточнения.
Я готова к этому как никогда.
Оказывается, что я не зря была столь осторожной. Моя работа идет совсем не так, как я на то надеялась (как и все мое лето).
Задание, требующее этой прогулки, началось хорошо. Я довольно быстро нашла своих одноклассников из Форкской Высшей школы, даже притом, что сейчас никто не кучкуется по компаниям. Я начинаю с людей, которых я знаю, с которыми я уже когда-то болтала. После получения одного довольно бессмысленного ответа от Анжелы, я иду к тем, с кем не разговаривала никогда. Ну, кроме высказываний вроде «провалила тест» и «в следующие выходные я занята».
Таких людей я ищу в местах пыток, a.k.a. летней занятости. Тони в Thriftway уделит мне около получаса своего времени, потому что перекладывание упаковок в бакалее настолько скучное занятие, что он, вероятно, мог бы признаться, что у него есть воображаемая мышь, лишь бы я еще немного поболтала с ним. Но после того, как я, фактически, вынуждаю его признаться, что такой мыши нет, я ухожу.
Моя следующая пытка – разговор с Майком и Джессикой в магазине Ньютона. С Майком трудно поддержать нормальный диалог. Он, вообще, имеет тенденцию зацикливаться, когда дело доходит до меня, и зацикливается он, ну, на мне. Добавьте к этому Джессику, чей умишко полностью зациклен на Майке, и можете отойти и понаблюдать, что ситуация становиться прямо-таки опасной.
Так что…
Как только колокольчик на шее коровы, висящий над дверью, объявляет о моем присутствии внутри магазина, Майк приободряется и набрасывается на меня. – О, привет, Белла. Я как раз думал о тебе.
Как я и сказала.
Я оглядываюсь вокруг, чтобы увидеть Джессику, сидящую рядом с ним на табурете.
Майк наклоняется через прилавок и говорит: - Я тут подумал, может, ты хочешь сходить в кино в эту субботу?
Да, Джессика все еще сидит рядом с ним.
- Я вообще-то не хожу в кино. – Особенно после случая в Порт-Анджелесе. – Джес, ты ходишь в кино?
Джесс прихорашивается и подбирается на стуле: - Да, я…
- Тогда как на счет боулинга? – спрашивается Майк.
Я отвечаю: - Что-либо большее пяти-десяти фунтов в моих руках – смертельно опасно. Но держу пари, что Джесс - отличный игрок.
Джесс подбирается еще больше: - Вообще-то, я…
Мы продолжаем ходить вокруг да около еще некоторое время, Майк атакует меня, я перевожу стрелки на Джессику, и Джессика, которая своим видом неспециально, но все-таки отфутболивает внимание Майка снова на меня. Обычно я бы сочла это глупостью. Но сегодня они оба нужны мне, чтобы ответить на два простых вопроса.
- Эй, - говорю я, словно срывая с языка Майка еще один вариант возможного свидания. – Сконцентрируйся. Мне просто нужно, чтобы вы ответили на вопросы для моего исследования… для, ммм, школы.
Майк с отвращением смотрит на мой маленький красный блокнот, словно он не собирался вспоминать о существовании школы, как минимум, еще ближайший месяц. – Если я отвечу на вопросы, ты покатаешься со мной на доске на пляже?
Никаких бимбо на большом экране и никаких шаров в боулинге, а он еще серфинг предлагает?
- Нет.
Наконец, я заставляю их ответить на мои вопросы. Как я и думала, ни у Майка, ни у Джессики нет такого воображения, чтобы вообразить себе друга. Я даже не потрудилась задать им вопрос б).
Когда я выхожу из магазина, Майк смотрит на меня преданно и не мигая, как Аляскинская хаски. И прежде чем дверь закрывается, я слышу, как Джес говорит голосом, который, видимо, считает сексуальным: - Я пойду на пляж. Я только что купила белое бикини.
С благодарностями я удаляюсь дальше и продолжаю свою миссию. Со своим вопросом я обращаюсь к тем, кто меня на год младше. К старшеклассникам. К пятиклассникам. К ученикам младшей школы. За эту неделю я разговаривала с людьми больше, чем за всю мою предыдущую жизнь.
Я даже решаюсь поболтать с Йорки, типичным наркоманом-неудачником. Моей конечной остановкой в поисках свежего мяса является сама школа, где, как я уже знаю, сидят отстающие и проводят свое свободное время, пытаясь повторить то… что видят впервые в жизни.
Статистика как вердикт.
Мое мнение о летней школе едва ли улучшилось, когда я зашла в класс и обнаружила полное отсутствие присутствия преподавателя. Страдающие просиживанием здесь даже не пытаются сделать вид, что решают задание с доски. Вместо этого они скучковались вокруг столов и на полу. Они разговаривают, танцуют брейк и скручивают косячки.
Я подхожу к единственному придурку, которого я могу узнать, нужно отметить, что вид Йорки забыть трудно. Он единственный парень в школе, который пользуется подводкой для глаз, черным лаком для ногтей и который выкрасил кончики волос в розовый цвет.
- Ну, - говорю я.
- Ну, - отвечает он, быстро осматривая меня и практически сразу теряя интерес к увиденному. Я переминаюсь с ноги на ногу и обращаю внимание на парня с простой вязаной шапочкой на голове.
Тогда я возвращаюсь к теме.
– Я веду исследование о воображаемых друзьях.
Затуманенные глаза Йорки тут же расширяются (неоново-розовые волосы оттеняют другие цвета, как мне кажется, красный и тусклый). Он предостерегающе подносит палец к губам.
- Мы не можем разговаривать здесь, - говорит он и разворачивается на своих пятках Vans.
Я мигаю раз пять, а затем бегу, чтобы успеть за ним. Йорки выходит из кабинета через ближайшую дверь прямо на улицу в сторону леса, расположенного недалеко от школы. Подпирая отрытую дверь, я смотрю ему вслед всего секунду и отмечаю то, как у него поднят воротник и как руки засунуты в карманы очень подходящего ему пальто.
Йорки – едва ли тот тип человека, за которым вы пойдете в лес. Но очевидно, что у меня нет выхода. Я должна услышать то, что он должен сказать. Поэтому я закрываю входную дверь и следую за прямой спиной Йорки, переходя границу леса.
Я подскакиваю на месте, когда он разворачивается, представая передо мной. Он оглядывается, чтобы удостовериться, что никто нас не слушает. Я тоже оглядываюсь и подтверждаю, что мы здесь действительно одни.
- Так что на счет воображаемых друзей? – требовательно спрашивает он.
- Я хотела бы знать, есть ли он у тебя.
- О, - говорит он. – Нет.
Ммм…
- Тогда зачем ты заставил меня пойти сюда за тобой?
Он снова осматривается и шепчет. – Потому что, предполагаю, что у меня есть невоображаемый друг.
Несмотря на то, что я должна чувствовать некоторые сомнения в связи с источником этой информации, я ликую. Ликую, потому что это первый положительный ответ, который я получила за всю неделю. Ликую, потому что я даже не задавала ему эти вопросы. И ликую, потому что он использовал то же самое определение, что и я.
- Правда?
- Абсолютная. Я все время чувствую, что за мной наблюдают. Чувствую, как покалывает чуть ниже затылка, как будто кто-то постоянно находиться позади и смотрит.
Кожа у меня под затылком тоже съеживается, как он и говорит. Интересно, может ли он сказать, что его друг здесь и наблюдает за ним, я ведь могу это понять. Интересно, шепчет он мне сейчас в надежде, что его друг это не слышит? Я действительно рада, что решилась пойти с ним в лес.
А затем он повернул туда, куда я никогда не последую.
- Это пришельцы, - говорит он, - они внедрили в мой мозг чип, когда похитили на свой корабль.
О.
Конечно... похитили.
- Ладно, - он пошел на попятную, сдвинув брови, - это или пришельцы, или правительственные прихвостни, что наводнили Форкс в прошлом году.
- Точно. - Не хочешь взглянуть на время? На несуществующие часы на запястье. – Сообщи мне, если… пришельцы станут действовать более активно, чем просто наблюдать, - говорю я. – Вдруг они планируют вторжение.
Мой девиз: сомневаешься – манипулируй.
Йорки серьезно кивает, словно бы знает о тех трусах-инопланетянах очень много.
Я не могу уйти оттуда быстро. Это было бы похоже на то, что меня в лес заманил псих и захотел убить.
В конце недели, растянувшись на кровати Элис, я гневно рассматривала свой красный блокнот, который содержал гораздо меньше полезной информации, чем бы мне хотелось.
- Так что это была за история? – спрашивает Элис, рассматривая свои ногти. На каждом из них она нарисовала животное. Облюбованный в данную минуту пальчик содержал божью коровку.
- Предсеместровое исследование для мисс Харди.
Элис кивает, как бы говоря: «Ну, конечно». Мисс Харди известна своей любовью к дополнительным заданиям. Я использовала их, чтобы повысить свой средний балл, на каждом из её занятий.
- И каковы результаты?
Я откашливаюсь и официально открываю свой красный блокнот: - Я опросила тридцать пять человек до двадцати лет, и двадцать два подтвердили, что у них были воображаемые друзья в младшем возрасте.
- Шестьдесят пять процентов, - подытожила Элис. – Все правильно.
Похоже, что я не единственная наводила справки.
- Тридцать четыре из тридцати пяти даже не поняли сути вопроса, ничего не ведая о воображаемых или же видимых друзьях. У одиннадцати опрошенных, которые моложе шести лет, все еще есть воображаемые друзья. И все же все они знают, что их друзья воображаемы.
Элис уклончиво бормочет под нос.
- О, а Йорки думает, что его невоображаемые друзья – правительственные агенты и/или инопланетяне. – Конечно, опрос был анонимным, но думаю, что Элис имеет право знать. Понимаете, на тот случай, если он когда-либо позовет её с собой в лес.
Элис задумчиво кивает, словно она собирается всерьез рассматривать его теории. Я громко вздыхаю, откидываю блокнот и плюхаюсь на кровать.
- Элис, я начинаю думать, что ты права.
Элис показывает мне средний палец, тот, на котором нарисована синяя птица. Я вернула ей жест, признавая, что она права, а значит и то, что сомневаться в ней я не намерена.
- Вопрос, - продолжаю я, быстро сев, чтобы не растерять запал. – Что мы будем с этим делать? Как мы докажем, что Джаспер и Эдвард настоящие?
Я с надеждой смотрю на подругу, которая, чтобы доказать свою правоту, превращается в настоящего гения.
Элис подносит к своему рту палец (черепаху). А потом: - Ну, я ничего не нашла.
На всякий случай я предусмотрела и такой вариант.
- Я думаю, мы должны объединить наши силы, - говорю я.
- Что ты имеешь в виду?
- Я думаю, что ты должна рассказать мне все о Джаспере. А я расскажу тебе все об Эдварде. Посмотрим, есть ли у них что-то общее, какие-либо схожие черты, которые бы указали на что-то, что мы испытываем и видим, ну, в общем, безумие.
Это хороший план.
Но, к сожалению, он не сработал.
Оказалось, что нет никаких особых примет и сходств, которые можно выделить из наших частных случаев. Во-первых, Элис не чувствует, что Джаспер наблюдает за ней. Она не чувствует, что он источник необъяснимых событий, происходящих в её жизни, коим является Эдвард для меня.
Но самое большое различие в том, что Элис видела Джаспера. Только не ясно и четко… и обычно во сне. Но она знает, что у него светлые волосы и губы складываются в забавной улыбке, когда он говорит со своим южным акцентом.
- Он разговаривает с тобой?
- Ну, - Элис, кажется, становится неловко. – Опять же, я не назвала бы это диалогом, скорее – подслушивание. Иногда мне кажется, что я слышу, как он говорит что-то.
Я уставилась на нее.
- Что-то?
- Слова, фразы, иногда предложения.
Если бы я была Суперменом, то мой пристальный взгляд мог бы расплавить её на месте. Она усмехнулась и поднесла безымянный палец со щенком, с жалостливыми глазками, к щеке.
- К сожалению, - со вздохом говорит она, - он никогда не говорил что-то действительно важное. О погоде. Что-то про оленей. Я подумала, что он, возможно, охотник.
В этот момент я представляю Джаспера как провинциального паренька в охотничьей шляпе и с дробовиком наперевес. Но, вероятно, это из-за того, что я ревную к тому, что могу это представить.
Интересно, как выглядит Эдвард. Какой у него голос? Держу пари, что он симпатичный. Держу пари, что он не выглядит как ковбой. Это странно, но я всегда представляю его британцем. Но это, скорее всего, из-за его имени.
- И иногда, - добавляет Элис, - я мечтаю о Джаспере, когда не сплю.
Да уж, сложно найти между нашими случаями что-то общее. Кроме, конечно, того факта, что, без тени сомнения, наши друзья реальны.
- Эдвард что, был в Порт-Анджелесе? – лениво спрашивает Элис, выводя кончиком пальца причудливые змейки на полу.
-Да, - по крайней мере, я на это надеюсь.
- Ха, - она накрывает пальцем со змеей грубую синюю птицу – ту, что была груба со мной.
Поделом ей.
- А я все это время, - говорит она, - думала, что у тебя просто был выброс адреналина.

День моей встречи с «кем-то» приближался с неотвратимой силой, и я продолжала собирать данные для поддержания нормальной интеллектуальной беседы с тем человеком. Элис поддерживает меня, но не помогает. Думаю, что я могу понять почему. Кажется, что трехмесячные каникулы в Италии дали о себе знать.
К сожалению, мои исследования были затруднены феерическим появлением Рене в Форксе. Она подъехала к нашему дому на желтом, взятом на прокат, автомобиле на два дня раньше запланированного визита к врачу. Мы не ожидали её до завтра, но это Рене… она непостоянна, как и погода.
Обычно, однако, она опаздывает. Наверное, это единственный раз, когда она прибыла куда-то раньше, чем планировала. Должно быть, мама действительно взволнована всей это психической темой. Не думаю, что у нее раньше был повод пойти на прием к настоящему психологу.
Когда Чарли намекает на то, что она могла бы остаться с нами, Рене сообщает, что уже забронировала номер в гостинице, предоставившей завтрак в Порт-Анджелесе. И добавляет, что там она может сделать для нас больше, чем здесь. Мы с Чарли понимаем двусмысленность этого заявления, но пропускаем мимо ушей.
- Белла, - говорит она, поворачиваясь ко мне. – Хочешь, вечером сходим на вечеринку?
Я действительно не хочу.
Прежде чем я успела ответить, она добавила: - Или можем перенести на завтра. Порт-Анджелес еще такого не видел.
Ну, если добиваться именно этого…
По пути в Порт-Анджелес Рене дала мне скудное представление о психотерапевте, к которому мне предстояло попасть на прием. – Он известен в Вашингтоне (прим. пер.: имеется в виду штат Вашингтон) и по всему побережью, включая Порт-Анджелес, а также три раза в неделю этот человек появляется в Форксе.
Она рассказывает мне про его награды и грамоты так, словно я собираюсь на свидание с незнакомцем. По выражению её лица становится понятно, что для Рене - это пунктик недели. Я настроена на то, что на дольше она и не задержится. Как только я поговорю с этим известным психологом и все объясню, уверена, что все вернется на круги своя.
За следующие два дня мы с Рене перекрасили Порт-Анджелес в красный – если брать за краску кровь на подошвах моих ног. Я утрирую, но я действительно таскаюсь за ней вверх и вниз по городским улицам каждый день много часов подряд, поэтому на непривычных к подобным пыткам ногах появляются водянистые мозоли. Если бы они лопались, а я ходила бы босиком, то они бы затопили (ну ладно, подмочили) улицы.
Должно быть, мы зашли в каждый туристический магазинчик, посетили каждое предусмотренное для туристов мероприятие и приложились к каждому шведскому столу. И, ко всему прочему, я чувствовала на себе оценивающий, как никогда ранее, взгляд Рене. Она знает, что такие выходы в свет не мой тип идеального дня. Она знает, что мне нужно время, чтобы побыть наедине с собой. Вероятно, она ждет, когда я начну реагировать на оказываемое давление.
Но, кроме всего прочего, я замечаю, что она ни слова не говорит об Эдварде.
Мы присели на скамье в парке, чтобы съесть по рожку мороженого, купленного у уличного продавца, когда Рене, наконец, задает вопрос, который, наверное, был у нее на уме с первой минуты приезда.
- Так ты встречалась с Эдвардом в последнее время?
Почему мои родители выбирают мороженое для таких жестких разговоров? Чтобы выиграть время, я вяло облизываю ванильный шарик.
Из всех вопросов, которые могла задать Рене, она задала именно тот, на который уже знает ответ. По телефону я ясно выразилась по поводу того, что никогда не видела Эдварда.
- Нет, - честно отвечаю я.
Она наклоняется ближе - ее глаза бегают - и шепчет: - Думаешь, что он здесь прямо сейчас? – Она улыбается фальшивой улыбкой в тридцать два зуба.
- Нет, - я даже не отрываю взгляда от мороженого. Я редко чувствую Эдварда, когда вокруг много людей. Нельзя сказать, что его здесь нет, но признать его присутствие еще сложнее. И сейчас я не в состоянии этого признавать.
Она хмурится, и я вижу, что она уже подготовила десятка с два других вопросов, на которые мне будет гораздо сложнее отвечать честно. Я должна отвлечь её. Срочно.
- Мама, - говорю я. – Ты действительно собираешься говорить со мной об Эдварде? – я пытаюсь придать своему голосу такой тон, словно это самая смехотворная из всех её идей. – Потому что я надеялась, что это будет девчачий вечер.
Она посмотрела на меня, словно не веря, что мой тон и весь мой вид говорят о том, будто я думаю, что девчачий вечер – это круто.
И она покупается на это.
- Ты права. У тебя будет много времени, чтобы поговорить об Эдварде с психологом, - воркует она и бросает только наполовину съеденный рожок в мусорку. Ей никогда не нравилось доедать их до конца. – Хочешь пойти на концерт группы, которая играет сегодня вечером на площади? На плакатах, что мы видели, эти парни просто конфетки.
Я не стала говорить о том, что, ко всему прочему, они младше её лет на двадцать. У Рене нет проблем с обузданием ее внутренней богини.
Теперь она поднимает меня на ноги и тащит за собой. Я встаю и иду, остановившись лишь затем, чтобы выбросить мой наполовину съеденный рожок.

Довольно скоро (но не слишком) Рене возвращает меня в Форкс для «важного» дела.
Я говорю «довольно скоро», потому что не хочу, чтобы наступал Пи-День (день психиатрии). Я говорю «довольно скоро», потому что после двух дней жизни в ритме Рене я практически неподвижна – только говорю и медленно перемещаюсь по дому. И, конечно, у меня нет никаких сил, чтобы пойти и объяснить какой-то пижонской роже, что я не псих.
Но я должна сделать это.
Готова я к этому или нет, но я иду.
Мы делаем пит-стоп дома, чтобы я могла переодеться во что-то, по мнению Рене, приличное. Очевидно, что кроссовки и джинсы не соответствуют её представлению идеального наряда для моей первой сессии (a.k.a. свидания) с психологом.
Мне вообще кажется, что психолог, которому не безразличен внешний вид пациента, – это немного жутко. И я удовлетворенно ликую, когда Рене ведет меня через офис, где мы видим самого неряшливого в моей жизни человека, похожего на многослойный разноцветный пирог.
- Привет, Белла, Рене, - говорит мужчина, протягивая свою руку. – Я доктор Карзмарчук.
Хм, что? Его имя мне было столь же ясно, как лепет детей пытающихся с полным ртом зефирок сказать «пушистый кролик». Пока я пожимаю его руку, мои глаза скользнули к табличке на двери. К сожалению, даже письменная его форма для меня осталась абракадаброй.
- Можно называть Вас доктором Кей?
Он мигает, и зрачки увеличиваются благодаря огромным линзам очков. Хотя по глазам явно видно, что доктор против, он молчит – соглашается.
Ну, сейчас соглашается.
Он уже мне не нравится.
Честно говоря, как вы можете заметить, наши отношения доктора/пациента находятся уже на критической отметке.
Несмотря на его нетипичное имя, доктор Кей выглядел именно так, как я и представляла себе типичного психолога – проступающая лысина, борода с первыми седыми волосками, вышеупомянутые окуляры.
Рене разочарована тем, что её просят подождать в лобби.
- Ну, Белла, - говорит доктор Кей, искренне глядя на меня поверх очков. Я устроилась на шикарном кожаном кресле напротив него. – Расскажи о себе.
Прекрасно. Единственный человек, с которым я должна говорить об Эдварде, не хочет о нем говорить. Он хочет говорить обо мне.
Не лучшая для меня тема.
К счастью, я догадалась взять свой маленький красный блокнот. Раз уж он будет записывать что-то обо мне, я могу записать кое-что о нем. Например, я могу записать, что он сидит, сложив ногу на ногу, как девочка. Я замечаю и отмечаю тот факт, что его ноги отвернуты от меня, что говорит о решительной асоциальной наклонности.
Благодаря моим записям время идет быстрее, а работа – производительнее. Очевидно, что доктор Кей решил также, потому что захотел встретиться со мной на следующий день.
И следующий.
Если честно, я не знаю, из-за чего так переживала. Это и есть психоанализ? Не так уж трудно.
Несмотря на некоторую монотонность голоса, доктор Кей – хороший слушатель. К концу нашей третьей сессии мы говорили обо всех нетипичных и недостающих частях моей жизни, таких, как нехватка друзей, слишком большое внимание к учебе и полное отвращение к зеленому цвету. Однако я замечаю, что мы еще не говорили об Эдварде.
Но у доктора Кей уже есть предварительный диагноз.
Когда он озвучил нам свое профессиональное мнение, я и Рене уставились на него. Рене, потому что, если он прав, её жизнь закончится. Я, потому что, если он прав, то моя жизнь, я знаю это точно, будет закончена.
- Я хочу услышать мнение второго специалиста, - говорит Рене. Уверена, что она всегда хотела сказать это.
Я даже не удивилась, когда психолог номер два ставит такой же диагноз, но Рене, оказывается, нужно еще одно мнение. Какое совпадение: в штате медицинского центра три психолога – Рене как раз нужно три мнения.
А я? Я многому научилась. Большему, чем хотелось. Например, я всегда задавалась вопросом, почему у нас три – три! – психолога в больнице при наличии лишь одного врача общей практики. Мне всегда было интересно, в каждом ли городе есть Старина Дженкс, который рассказывает страшилки и держит гномиков на своей лужайке. И мне всегда было интересно, в каждом ли городе есть леди, которая направляет всех прохожих по адресу несуществующей Мейн Стрит и носит при этом белую перчатку.
Ответ: нет.
Очевидно, Форкс – сосредоточие сумасшедших. Может быть, из-за слишком большой плотности ферм, которая выше, чем средний показатель по стране. Или из-за наличия старых деревьев, которые давят своим вековым присутствием. Или из-за той многозначительной пословице о дереве, которое падает, но не издает звука. Не удивительно, что жители Форкса немного тронутые умом, ведь город окружен деревьями, которые могут упасть в любой момент.
Видимо, я вхожу в их число.
Потому что, согласно заключению не одного, а трех психологов, у меня небольшая проблема.
- Мисс Дуайер, - торжественно объявил каждый из них. – У вашей дочери шизофрения.

Перевод: Hell_in
Редактура: Kate1

Какие у вас впечатления от Беллы? Она весьма необычный и ироничный человек. Своё мнение о ней, посещении психолога и самого диагноза вы можете оставить здесь или на форуме.
Спасибо, что откликнулись на первую главу =)