У меня проблема.

Не то чтобы у меня раньше их не было. Но сейчас моя проблема выходила за рамки основ алгебры и вычислений дифференциальных уравнений. Я не только убедила свою семью и друзей, что у меня серьёзные отклонения, но сделала это столь публично, что посвящённые в мой эмоциональный срыв (как доктор Каллен) не в состоянии праздно стоять в стороне, пока родители ничего не предпринимают по этому поводу.

А своей позорной истерикой на кухне, я забила последний гвоздь в крышку собственного гроба. Если родители и отрицали мою невменяемость (по крайне мере, надеюсь, что Чарли отрицал), больше они в ней не сомневаются.

Моя прежняя жизнь – кончена.

Мне больше никуда не позволят идти одной. Не разрешат водить машину. Не разрешат видеться с Джейкобом или Элис. Как знать, возможно, когда доктор Каллен посоветовал Рене убедиться, что я «поговорю» со специалистом, на самом деле это означало, что меня лучше запереть в комнате обитой войлоком и надеть смирительную рубашку.

Вполне вероятно, что на очереди как минимум трёхмесячные «каникулы» в Италии. А если меня запрут или отправят в Италию, я никогда не найду Эдварда.

Я сама по себе. Я не могу рассчитывать на быстро меняющуюся веру Чарли в меня. Не могу слепо полагаться, что Элис в самый последний момент придумает безрассудный выход. И я уж точно не могу зависеть от Эдварда, в любом из его проявлений.

Однако я могу зависеть от Джейкоба. Он – единственный, кто приезжает этим воскресным днём, чтобы узнать, как у меня дела. Слышу трель дверного звонка, и что дверь открывает Чарли. Слышу, как он беседует с кем-то снаружи. Тембр голоса незваного гостя настолько знаком, что я отскребаюсь от постели, чтобы проверить, кто это может быть.

На улице прямо под моим окном стоит красный побитый ретро автомобиль. В последний раз, когда я видела машину, она не могла ездить из-за отсутствия колёс и стояла на шлакоблоках в углу гаража.

Джейкоб был занят последние несколько недель.

Мысль о нём безвылазно сидящим в гараже без меня, покачивающим головой в такт музыке и гремящим инструментами для пущего эффекта – угнетает.

Живот болезненно сжимается от мысли, что Чарли отошлёт его прочь.

Я хочу видеть Джейкоба. Хочу пообщаться с кем-то, кто не в курсе всего этого. Кто не знает об Эдварде. Хочу увидеть единственного человека, рядом с которым чувствую себя нормальной.

Прошу тебя, Чарли, не прогоняй Джейкоба.

Перешёптывающиеся голоса замолкают.

Я слышу шаги на лестнице.

- Белла, - зовёт через дверь Чарли. – Ты спишь?

- Нет, - Он приоткрывает дверь, но кажется настороженным, заглядывая в мою берлогу.

- Джейкоб пришёл навестить тебя.

Я оказываюсь внизу раньше, чем вы успеете сказать шизофрения.

Джейкоб ждёт у машины, пиная одно из колёс, дабы проверить давление воздуха.

- Классная машина, - говорю я, спускаясь с крыльца. Он улыбается, но нет привычного блеска зубов, и я начинаю подозревать, что что-то не так.

Не обращай внимания.

- Она быстрая? – шучу я, зная, что Джейкоб поймёт.

И он понимает. Но не смеётся.

- А что… хочешь проверить, сможем ли мы съехать на ней с обрыва? – его тон далёк от шутливого.

Что-то совсем не так.

- Нет конечно.

- Хм, - изрекает он, но это вовсе не звучит как согласие. – Что это за «Гензель и Гретель» прошлой ночью в лесу?

- Я заблудилась в лесу. С больницей вы явно перегнули палку.

Он стоит, упорно глядя на машину, и продолжает пинать то же самое колесо.

- Тогда почему ты не заехала и не поговорила со мной?

Хороший вопрос.

- Не хотела, чтобы ты видел меня такой.

- Какой? Если всё не столь страшно, почему ты просто не поговорила со мной? Я прождал всю ночь, Белла. Я волновался.

Он волновался; он раздражён. Он может выбить это колесо с оси.

- Прости, - я часто говорю это Джейкобу. Слишком часто.

Он прекращает пинать колесо и поворачивается, упираясь стопой в передний бампер. Позволяет моим извинениям заполнить трещины доверия.

А затем он сбрасывает бомбу.

- Кто такой Эдвард?

С момента прибытия он впервые смотрит на меня; по-настоящему смотрит. Имя Эдварда срывается с его губ, словно ругательство – нежданно и неправильно.

- Где ты услышал это имя? – требовательно спрашиваю я.

Лицо Джейкоба кривится, словно от лимона.

- Скажем так, прошлой ночью я много чего слышал, пока искал тебя.

Он так много всего мог услышать, что у меня начинает кружиться голова. И болезненно сжиматься сердце. Я отвожу глаза, поскольку его «побитый» пристальный взгляд, разбивает мне сердце.

- Ты говорила, что нет другого парня, Белла, - продолжает он.

- Его и нет, - Нет, нет, нет, нет, нет, нет.

- Ты называла его имя в лесу. Я слышал.

Я обнимаю себя за талию, пытаясь унять тошноту, пытаясь согреться.

- Я бредила. Имя ничего не значило.

Джейкоб изучает меня долгим оценивающим взглядом.

- А, по-моему, он многое значит. Мне кажется, он - причина, по которой ты делаешь всё это. Думаю, это из-за него ты пытаешься покончить с собой.

- Я не пытаюсь покончить с собой! – взрываюсь я. – Мы уже говорили об этом.

- Тогда что это за безбашенные поездки на байке? Прыжок с обрыва? Ты использовала меня, Белла! Использовала ради этих безрассудных выходок.

Я сжимаю челюсть.

- Я тебе прямо сказала, что ищу кого-то, с кем можно нарушить закон.

Он горько усмехается.

- Ты же прекрасно знаешь, как это звучало для меня. Ты специально держала меня в неопределённости. Сказала, что тебе нужно время. Время для чего? Выяснить хватит ли у тебя духу совершить суицид?

- В последний раз говорю, я не пытаюсь покончить с собой!

Ноздри Джейкоба раздуваются, плечи напрягаются, и волосы развиваются на ветру.

- Нет, пытаешься, - говорит он. – Пусть даже ты не пытаешься так рьяно оборвать свою жизнь, но ты и не живёшь. Ты чахнешь, преследуя кого-то, кто никогда не сможет любить тебя так, как я.

Я стараюсь игнорировать то, что это значит.

Он не может любить меня.

Не после того, как я поступила с ним.

- Эдвард даже не существует, Белла!

Его слова, сродни удару в челюсть. Я ошарашена, опустошена. Джейкоб – моя поддержка, внушительная опора, пристанище нормальности – считает, что Эдвард – вымышлен. Он влился в ряды людей, считающих меня сумасшедшей.

- Разве ты не понимаешь? – продолжает он. – Ты цепляешься за кого-то, кто не существует! А я здесь, стою прямо перед тобой, настоящий, из плоти и крови, а тебе на это плевать.

Мне не плевать. Открываю рот, чтобы выразить, насколько мне не плевать. Открываю рот, чтобы объяснить, какой защищённой я чувствую себя рядом с ним, насколько нормальной и особенной. Открываю рот, чтобы поделиться с ним всем этим и гораздо большим, но не произношу ни звука. Что-то меня останавливает. Если я озвучу эти слова, всё изменится.

Если скажу их, то дам Джейкобу надежду. Надежду, что однажды мы сможем быть вместе. Надежду, что однажды я стану нормальной.

Но я ненормальная.

В моей голове дефект.

Мой разум принимает частоту FM, в то время как окружающие слышат только на волнах AM.

Джейкоб замечает мою нерешительность, понимает её и качает головой.

Момент упущен.

- Я больше не могу, - говорит он. – Я не стану вредить тебе. – Он распахивает дверцу авто и забирается внутрь. – Хочешь угробить себя? Найди другого помощника.

Он оставляет меня одну… стоять на обочине длинной и безмерно одинокой дороги.

В эту ночь, лёжа в постели, я понимаю масштабы своей проблемы.

С уходом Джейкоба я остаюсь одна. У меня больше нет подстраховки. Мне придётся самой спасать себя. И на данный момент я знаю лишь один способ сделать это. Элис с самого начала была права. Элис всегда права. Она сказала, что есть лишь один способ, и этот способ, отринуть всё.

Чтобы спасти себя, мне придётся лгать.

И лгать придётся хорошо.

Мне придётся смотреть своим врачам, родителям и сверстникам прямо в глаза и соглашаться, мол, нет, Эдварда не существует. Да, он – лишь вымысел моего разыгравшегося воображения.

Легче сказать, чем сделать. Проблема в том, что я, как и мой отец, до жути паршивый лжец. Мне с трудом удаётся заверить кого-то, будто мне нравится его новая стрижка, на самом деле похожая на последствия атаки газонокосилки. Даже под гнётом обвиняющих глаз, губ и языков, я была не в состоянии лгать об Эдварде.

Но чтобы выбраться из этого хаоса, отстоять собственную свободу, сохранить остатки рассудка, я стану врать. Если я не буду этого делать, то могу провести вечность взаперти, успокоенная вплоть до глазных яблок, воя, пуская слюни в углу моей собственной обитой войлоком комнаты.

Вовсе не так я планирую провести остаток своей жизни.

Чтобы врать, и врать хорошо, мне нужно практиковаться.

Но сперва мне придётся умолять.

Утром понедельника я подрываюсь раньше будильника. А может я и не спала; не уверена. Чищу зубы, расчёсываю волосы и надеваю самую симпатичную блузку. Затем спускаюсь вниз, где мои родители наслаждаются лёгким общением и овсянкой быстрого приготовления, единственным блюдом на завтрак, которое Рене не в состоянии сжечь.

Я спокойно стою перед ними, упрашивая отпустить меня в школу. Говорю, что крайне нуждаюсь в своей повседневной рутине, что мне важно чувствовать себя нормально, что мне необходимо отвлечение в виде школы. Я говорю всё это, поскольку мне нужен разносторонний спектр людей, чтобы оттачивать мастерство лжи. Нельзя сразу испытывать свои сомнительные навыки на родителях и психотерапевтах. Я должна расправить крылья, тренируясь на учителях, сверстниках, соседях.

Если смогу одурачить их, значит смогу одурачить и тех, кого действительно важно одурачить.

Не знаю то ли мои слова, то ли лицо, то ли глаза, наконец, колеблют решимость Чарли.

- Я отвезу тебя в школу, - угрюмо соглашается он, избегая шокированного взгляда Рене. – Но я приеду за тобой, как только понадоблюсь тебе.

Первое, что я узнаю, пробираясь по школьным коридорам, что разношёрстое студенческое сообщество в курсе моей небольшой эскапады в выходные. Отчасти это связанно с тем, что половина крепких и здоровых мужчин города разыскивала меня субботней ночью.

Это практически идеальная среда для практики.

Я шагаю по школе с идеально уложенными волосами и идеально сожалеющей улыбкой и начинаю рассказывать всем свою идеальную кавер-версию событий. Говорю Джессике, что ходила в небольшой поход с Джейкобом Блэком, и многозначительно покачиваю бровями в нужных местах. Говорю Лорен, что в выходные познала для себя радость соития с Матерью Природой. Говорю Бри Таннер, что у Джейкоба оказалось много скрытых талантов.

И ухмыляюсь.

Богом-клянусь, поваляли-дурака, ухмылкой.

Да, верно – Джейкоб даже не здесь, а я по-прежнему его использую.

Я стараюсь не зацикливаться на этом.

К концу дня сарафанное радио разносит сплетни о том, что Белла Свон – прилежная и преуспевающая ученица, наконец, пустилась во все тяжкие. К счастью для меня, социально приемлемые тяжкие.

Я вдруг становлюсь – Мисс Популярность. Неожиданно я получаю приглашения на вечеринки то от одного, то от другого ученика. Все хотят получить частичку этой популярности, a у меня, безусловно, имеется множество таких частичек. Примерно миллионы осколков раскрошенного разума и души.

После школы родители вместе дожидаются меня в салоне авто Чарли. Когда некоторые из моих вновь обретённых друзей замечает их, я говорю, что мы направляемся в Порт-Анджелес на семейные посиделки.

- Разве твои родители не в разводе? – интересуется Майк. Как и следовало ожидать, он первый, кто с головой окунaется в одержимость Беллой.

- Они подумывают вновь сойтись, - вру я, надеясь, что эта конкретная ложь – неправда.

Я забираюсь в пикап, и Рене сдвигается слишком близко к Чарли.

- Кто эти милые ребята? – воркует она, махая им из окна машины. Майк с энтузиазмом машет в ответ.

- Мои друзья, - головы родителей одновременно разворачиваются ко мне.

Я игнорирую их шокированные взгляды и без умолку болтаю, какой замечательный у меня выдался день. Делюсь, что в выходные должно быть я немного впала в уныние, поскольку сейчас всё прекрасно. Я должна говорить родителям именно то, что они хотят услышать, чтобы они позволяли мне и дальше ходить в школу.

В школе я продолжаю врать.

Говорю Тайлеру, что не могу пойти с ним на выпускной бал, потому что у меня на руках билеты на Гавайи. Говорю Йорки, что пришельцы вернулись в город и выспрашивали про него. На уроке биологии я стою у доски перед всем классом и самим мистером Баннером, делая серьёзный и дотошный доклад о несуществующем минерале под названием Каммингтонит.

Я получаю пятёрку.

Когда кто-нибудь начинает ловить меня на вранье, я просто изобретаю более тщательную ложь, чтобы прикрыть предыдущую. И суть в том, что люди на это ведутся. Белла Свон, прилежная и уважаемая ученица с идеальными оценками и посещаемостью едва ли не с первого класса, заслуживает доверия. Хорошо, что они не в курсе моего сумасшествия.

Безусловно, я очень осторожна и вру только о себе. Чем лучше я становлюсь, тем сильнее соблазн сказать Джессике, что Майк собирается пригласить её на бал или что мистер Баннер неравнодушен к буфетчице. Но лгать о других, это словно ворошить осиное гнездо. И хоть я уверена, что результат получится довольно забавным, я не готова наблюдать, как «воспламенится» моя школа.

Нет, я не собираюсь причинять кому-либо боль. Я лишь практикуюсь для главного события, финальной игры, лжи, которая положит конец всему вранью. Но эта ложь не для моих родителей или психотерапевтов.

Эта ложь для Элис.

Если я смогу солгать Элис, повелительнице обмана во плоти, значит смогу солгать кому угодно. Если я смогу солгать Элис, то, наконец, вновь обрету свободу.

Зима сопровождается холодной моросью дождя. К счастью этот сезон приправлен целой россыпью различных праздников, дабы не дать нам пасть духом от нудного пережидания затяжных дождей. Форкс с головой кидается в осенние каникулы, Хэллоуин, День Благодарения – любое оправдание лишь бы собраться вместе и держаться подальше от холода. Я серьёзно, десятого октября мы празднуем даже Всемирный день психического здоровья. Излюбленный для Форкса.

В отличие от внешней оболочки, мой дух угнетён. Я никуда не хожу на осенних каникулах, не наряжаюсь в Хэллоуин и не готовлю свою фирменную снедь на День Благодарения. Рене празднует с нами, а она не сильна в традициях. И не сильна в готовке, посему мы заказываем пиццу.

За двенадцать дней до Рождества я оживаю.

Как шаблонно.

Чувствую лишь воодушевление.

Рождество – мой самый любимый праздник на все времена. Мы с Элис поистине наслаждались выбором идеальных подарков друг для друга. Этим Рождеством единственным подарком от меня станет ложь. Если я смогу солгать Элис, если смогу убедить её, тогда я смогу соврать кому угодно. Смогу наврать своим докторам и родителям, и даже Джейкобу.

Возможно, я даже себя смогу убедить.

Но сперва – Элис.

Решающую Схватку я планирую на рождественские каникулы. Время идеальное. Во-первых, Элис ни в чём не безумна так, как в отношении Рождества – а это говорит о многом. Во-вторых, благодаря каникулам у нас появится немного времени на отстранённость, которая однозначно понадобится после грядущей беседы.

Для начала я выдам Элис достаточно правды, чтобы она осознала, что перед ней прежняя я. Что она говорит не с той, кто притворяется с целью убедить врачей, что исцелилась. Она ведь бывала в такой же ситуации. Уверена, она поступала так же. Она распознает эту маску.

Далее я объясню Элис свои (ложные) доводы, почему я уверена, что Эдвард не существует. Поочерёдно изложу «реальные» причины всех странностей, что мы обсуждали ранее, сравнивая свои наблюдения.

Слава богу, я никогда не рассказывала ей про случай с книгой. Вряд ли бы мне удалось объяснить книгу. Но мне нельзя думать о книге, иначе она прочтёт это в моих глазах. Если не смогу лгать глазами, значить не смогу вообще. Ложь всегда заключена в глазах.

И наконец, мне придётся отречься от веры в Эдварда. Придётся отвергнуть само его существование. Придётся отринуть его имя.

Три пункта, три пути.

Этого должно быть достаточно.

Но то, чего должно быть достаточно для других, никогда не будет достаточно для Элис. Никогда.

В первый день рождества я стучусь в парадную дверь дома Брэндонов. Смотрю на еловый венок с серебряными колокольчиками в центре. Они радостно трезвонят, когда мать Элис открывает дверь.

- Здравствуйте, миссис Брэндон. Элис дома? – Часть меня надеется, что она умчалась в Порт-Анджелес докупать в последнюю минуту подарки или праздничные украшения. Или делает снежных ангелов на главной улице. Что угодно, только не сидит в собственной комнате.

- Конечно, дорогая. Элис наверху, в своей комнате.

Поскольку на данном этапе будет неприемлемо броситься наутёк, я прохожу в дом. Медленно поднимаюсь по лестнице и стучусь в дверь её спальни, искусно обёрнутую кремовой и серебристой бумагой, словно гигантский подарок. Я даже не уверена, расслышит ли она стук сквозь громкие рождественские мелодии, раздающиеся из колонок, но она моментально подаёт голос:

- Входи!

Каждый год целую неделю после Дня Благодарения, Элис стилизует собственную комнату согласно придуманной рождественской теме.

Очевидно в этом году заглавная тема – снег.

Я ступаю в Зимнюю Страну Чудес Элис.

Её комната задрапирована белым – от белых мигающих огоньков, свисающих с потолка до белого стёганного покрывала на кровати и миниатюрной белоснежной ёлочки на столе, покрытом белой скатертью.

Даже её волосы ошеломляющего платинового цвета. Никогда не видела Элис – блондинкой, но ей идёт.

Пару мгновений она наблюдает за моим лицом, пока я созерцаю её творения, а затем хватает меня за руку. Мы кружимся вокруг ёлочки. Сперва я засомневалась в целесообразности расположения стола и деревца на нём, прямо посреди комнаты, но должна бы уже привыкнуть, что не стоит ставить под сомнение методы воплощения её безумств.

Прекращаю танцевать, едва вспоминаю, зачем я здесь. Элис в этом мастерица – втянуть меня в свой мир, заставляя забыть реальный. Я подхожу к магнитоле, чтобы полностью выключить музыку, когда песня сменяется на инструментальную версию – Ночь тиха.

То, что надо.

Тоскливая мелодия послужит идеальным фоном для того, что я собираюсь сказать. Я уменьшаю громкость, пока песня не становится едва слышной.

А затем разворачиваюсь к подруге.

- Элис, - говорю я. – Ты – моя лучшая подруга. Поэтому я должна рассказать тебе правду.

Она по-прежнему улыбается, а её щёчки восхитительно румянятся:

- Правду о чём?

Я следую согласно своей трёхступенчатой стратегии «П» и в ответ получаю требуемые эмоции. Ужас, печаль, сомнения – попеременно вспыхивают на её лице и навечно оседают в глазах. В ожидаемом порядке. С ожидаемой пронзительностью.

Сообщаю ей, что узнала правду об Эдварде. Говорю, что психиатры помогли мне понять истину. Что Эдвард – вымышленный друг, которого я придумала, чтобы справиться сперва с психической травмой вызванной уходом Рене, а в последствии с травмой полученной в Порт-Анджелесе. Что я утешала себя мечтами о ком-то, кто никогда не покинет меня. Успокаивала себя тем, что у меня есть спаситель, присматривающий за мной.

Не отрывая от неё бесхитростного взгляда, я скармливаю заранее отрепетированную речь столь успешно, что, не слышь я её прежде, не придумай сама, ни за что бы не усомнилась в её правдивости.

- Все эти годы мы потворствовали друг другу, - говорю я.

По мере моей речи, её глаза становятся больше и прозрачней, наполняясь слезами и сомнениями.

- Но это не объясняет Порт-Анджелес, - возражает она.

- Те парни были пьяны. Случай довольно травмирующий. У нас просто разыгралось воображение.

Элис просто смотрит на меня, а затем:

- Но как же ветер?

Её голос звучит на целую октаву выше. Именно так я понимаю, что по-настоящему задела её. Она ненавидит свою похожесть на ребёнка в такие моменты. Нельзя, чтобы она поколебала мою решимость.

- Я проверяла сводки погоды за тот день, - пожимаю плечами я. – Очень ветреный вечер, - У меня даже ссылка на сайт имеется, если вдруг она спросит.

Но не спрашивает.

Просто смотрит.

Её губы дрожат.

Я смотрю на неё в ответ, сохраняя молчание в эту тихую ночь, ожидая целого залпа вопросов об Эдварде. Ожидаю, что она будет давить на меня Порт-Анджелесом и другими вещами, которыми я делилась с ней об Эдварде за последние месяцы.

Но нет.

- Белла, - произносит она столь тихо, что её слова почти растворяются в протяжной мелодии, продолжающей литься из колонок. – Хочешь сказать, что не веришь будто Джаспер – настоящий?

Джаспер, - говорит она.

Не Эдвард.

Вот он, дамы и господа.

Момент, когда ложь идёт не по сценарию, и решается, будет ли она окончательно принята за истину.

Момент, когда лучшая подруга спрашивает, действительно ли ты искренне считаешь её сумасшедшей, и ты узнаёшь, не зря ли потратила столько времени, репетируя свою ложь перед зеркалом в ванной. Узнаёшь, из чего ты на самом деле сделан.

И полагаю, что я - «чистейшая девочка-колокольчик ни разу не динь-динь».

Потому что я неотрывно смотрю в глаза подруги. Не думаю ни о чём, что может заставить дрогнуть голос или всколыхнуть сомнения во взгляде. Не думаю о том, что предаю каждую частичку доверия, которое она когда-либо питала ко мне. Не думаю о том, насколько сильно возненавижу себя позже.

Вместо этого изрекаю:

- Нет, Элис. Джаспер совершенно точно не существует.

Когда я произношу это, Элис пристально всматривается в мои глаза, словно в двойной хрустальный шар, предсказывающий будущее. Должно быть, они открывают всё, что ей необходимо знать, потому что её взгляд становится жёстким, потемневшим и опасным. Она резко взмахивает головой, отточенным движением, что порой сводит парней с ума.

Но я-то знаю, что в этот раз, оно означает: «Убирайся из моей жизни».

И я подчиняюсь.

Я не плачу.

Пока я плетусь домой от Элис, в моих глазах нет ни единой слезинки. Я проезжаю мимо магазинов на Мэйн Стрит, украшенных праздничной атрибутикой, каждая витрина подмигивает сотнями золотистых огоньков. Я вовремя включаю поворотники, полностью останавливаюсь не менее чем в трёх шагах от каждого встречного знака «Стоп», и даже замедляюсь, позволяя миниатюрной старушке с авоськами в руках неспешно перейти на другую сторону улицы.

Я само воплощение рациональности и собранности.

В конце концов, я поступила правильно. Сделала Элис одолжение. Подарила самый лучший рождественский подарок. Я больше не позволю вводить себя в заблуждение. Не позволю закармливать оговорочками, словно мы старые добрые сообщники. Я больше не стану служить ей воротами в фантазийный мир, в котором мы обе жили.

Я начинаю верить в собственную ложь.

Добравшись домой, я осторожно захожу внутрь и поднимаюсь наверх в свою спальню. Затем неуверенно присаживаюсь на край кровати.

- Белла? – зовёт Рене, тихонько постучавшись в мою дверь. Я даже не закрыла дверь до конца, потому она медленно распахивается под костяшками её пальцев. В последнее время у меня вошло в привычку оставлять дверь приоткрытой, чуть-чуть. Что угодно, лишь бы убедить Чарли и Рене, что я теперь другая. Лучше.

- Что такое? – с ложным весельем интересуюсь я. Рене ступает в мою комнату.

- Пока тебя не было, звонила Элис.

- Правда? – страх липкой змейкой заползает в мой живот.

- Она попросила заранее отдать тебе её рождественский подарок, - поясняет она, протягивая плоский квадратный свёрток, декорированный теми же прозрачными тонами, что и спальня Элис.

В своё время Элис весьма постаралась, колдуя над обёрткой, золотистыми ленточками и завитками тесьмы. Очевидно, что тот день стал исключительным. Я забираю у Рене роскошно завёрнутый подарок. Он лёгкий, такой лёгкий, что способен улететь от незначительного дуновения ветра.

- Спасибо, - с вымученной улыбкой говорю я. На миг Рене нерешительно мнётся на месте, словно хочет задержаться и увидеть, что же спрятано за слоями бумаги. Я кладу подарок на кровать и тянусь за учебной папкой с перечнем заданий, выданных на рождественские каникулы.

Когда учителя предоставляют возможность получить дополнительный кредит доверия, я цепляюсь за неё.

Рене понимает намёк.

- Спокойной ночи, солнышко, - говорит она, придвигаясь ближе, чтобы поцеловать в лоб. А затем уходит, плотно закрыв за собой дверь.

Я сижу, буравя взглядом свёрток на кровати рядом со мной. Эта красотень выглядит чуждо на фоне моей старенькой, мрачной комнаты, словно сверкающие туфельки Прада на дворовой распродаже.

Каждый год Элис получает истинное наслаждение, выбирая для меня идеальный подарок. Подарки за предыдущие годы включали: толстые стильные прихватки; раннее издание Грозового Перевала; изумительный коллаж из наших совместных с Элис фотографий и рисунков, который теперь висит над моей кроватью. Однажды она даже подарила подушечку для задницы, подарок два в одном, который не только смягчает удары от падения, но и делает мой плоский зад пышным.

В этом году я понятия не имею, чего ожидать.

Часть меня хочет вернуть подарок, передать свёрток её матери, когда буду по соседству. После «подарка», врученного мной только что, я не чувствуя себя вправе принимать от неё реальный. Но другая часть меня хочет знать, что же в нём такого значительного, что Элис попросила передать его не взирая на произошедшее.

Я должна знать.

Перевернув подарок, я аккуратно поддеваю пальцами липкую ленту, искусно и едва заметно скрепляющую обёрточную бумагу. Прекрасно зная меня, Элис не оставляет острых краёв, чтобы я в процессе не порезала пальцы.

По мере того как открывается подарок, сантиметр за сантиметром, моё сердце гулко грохочет в груди.

Там, на сливочном листе бумаги, рисунок Эдварда, который Элис показывала мне в лесу много лун назад. Его волосы взъерошены, как и в моих воспоминаниях, брови угрожающе сдвинуты.

Но его глаза – они и есть подарок. Они открыты.

И смотрят прямо на меня.

Глаза обрамляют тёмные ресницы, резко контрастирующие со светлой радужкой. Рисунок выполнен в чёрно-белых тонах, поэтому я не знаю, какого цвета глаза – голубого, зелёного или серого. Независимо от цвета, глаза преображают лицо. Они трансформируют его черты из опасных и угрожающих в нежные и безукоризненные.

Взметнувшиеся ввысь эмоции, резко оседают вниз. Я с полной уверенностью могу сказать, что никогда в реальной жизни не видела этого лица.

Такое лицо невозможно забыть.

Я с трудом отрываю взгляд от глаз Эдварда и переворачиваю рисунок, дабы проверить оставила ли Элис что-нибудь на обратной стороне. В нижнем углу я вижу её подпись, дату и короткую заметку.

«Он открыл глаза» - гласит она.

Впервые с тех пор, как покинула дом Элис, я плачу.

Навзрыд.

Не знаю каким образом умудрилась перевести и выложить новую главу, при этом не отрываясь от событий в Каннах.
Безумно рада, а главное горда за любимок. Они заслужили такой приём и бурные овации!